Онлайн чтение книги Таксопарк
ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Тарутин не любил понедельники.

Все дни недели он занимался в основном тем, что улаживал неприятности, возникшие в понедельник. Правда, они возникали и в прочие дни, но если проследить, то оказывалось, что начала многих неприятностей непостижимым образом возвращались к понедельнику. Что ждет директора сегодня в его кабинете на втором этаже административного корпуса? К тому же по понедельникам он добирался в парк на трамвае. Неблагоразумно вызывать служебную машину к дому Марины. Лишние разговоры…

Большими чистыми окнами трамвай напоминал оранжерею.

Тарутин удобно уперся подбородком в согнутую руку. Высокий, слегка сутулый, в светлом просторном пальто, он старался занять как можно меньше места. Но ничего не получалось.

— С такой комплекцией надо в такси ездить, — проворчал кто-то в затылок Тарутину.

Тарутин молча вздохнул.

Мальчик, что сидел на коленях молодой женщины, поднял глазенки и подвинулся к окну.

— Садитесь, дядя. Вас ругать не будут.

Женщина поправила сползшую с коленей юбку и укоризненно посмотрела на мальчика.

Вокруг сонно заулыбались.

— Такой сядет! — засмеялся старик в ярком шарфе.

Тарутин распрямился, легко проминая толпу. За спиной тихонечко ойкнули.

— Перестаньте, — негромко произнес Тарутин. — Не на крыше же мне ехать. Я такой же, как и все.

Старик в ярком шарфе оглядел Тарутина, светлое пальто которого резко выделялось среди толпы пассажиров.

— А вот и не такой. Не такой вы.

Он выбрался из трамвая и поспешил через площадь.

Сиреневые рассветные окна домов встретили Тарутина, точно старого приятеля, весело передавая его друг другу до самого угла, где площадь вливалась в узкую и прямую улицу. За высоким забором тарной фабрики гудел какой-то механизм. Было постановление исполкома о ликвидации фабрики, а территорию предполагалось передать таксомоторному парку. С тех пор прошло два года. Фабрика продолжала работать. В министерстве же почему-то считали, что парк освоил новую площадь, и обещали увеличить количество таксомоторов в счет роста производства. Еще теплилась надежда, что обещание свое министерство не скоро выполнит, у них хватало других забот…

В первом этаже углового здания разместился гастроном. Однако он открывался в девять. Как это Тарутин упустил? Придется купить папиросы в пивном ларьке. Тот уж наверняка открыт.

Женщина-продавец стояла спиной, что-то переставляя на полках. К толстому стеклу прислонен кусок оберточной бумаги:

Тарутин побарабанил пальцем по стеклу.

Женщина, не глядя, махнула рукой.

Тарутин постучал еще раз.

Женщина обернулась. На широком курносом лице было выражение недовольства. Она что-то произнесла, округляя ярко-красные губы, но толстое стекло не пропускало звук.

Тарутин ткнул пальцем в выставленную пачку «Беломора».

Женщина еще раз всплеснула руками, мол, позже приходите, но, вглядевшись, поспешно распахнула оконце.

— Андрей Алексаныч! Доброе вам утро!

Тарутин неохотно кивнул. Он и не предполагал, что продавщица его знает…

— Как же, как же. Показывали мне вас, мимо проходили. Вот, говорили, наш директор. Уважают они вас.

Тарутин достал кошелек и торопливо стал выуживать мелочь. Но все какие-то бумажки, ключи. Как назло, куда-то подевалась вся мелочь…

Продавщица выложила на прилавок пачку папирос.

— Оставьте, Андрей Алексаныч. В следующий раз.

— Что вы! — наконец он извлек пять рублей и положил рядом с пачкой.

— У меня и сдачи пока нет. Поладим мы с вами, поладим.

Тарутин в недоумении поднял брови — о чем это она?

— Прогнать меня отсюда хотите?

Ах вот она о чем! Тарутин почувствовал, что краснеет. Этого еще не хватало.

— Не прогнать, а перевести. Подальше от таксопарка. Вы ведь и вином торгуете.

Женщина подмигнула Тарутину красивыми вялыми глазами.

— Все равно бегать будут. А если дальше, то потеря рабочего времени.

Тарутин молчал, глядя на прилавок, он ждал сдачу.

— Придется из своих. Уважения ради.

Продавщица достала черную лакированную сумочку.

— Вы человек государственный, директор… Ведь и у меня план. Что ж вы так? А место тут живое, площадь…

Она не торопилась со сдачей, иначе Тарутин сразу уйдет.

А Тарутину стало неловко молчать.

— Сами понимаете, транспортная организация. А вы а вином.

Женщина покачала головой, похожей на растрепанный кочан капусты.

— Господи, можно подумать! Так они где хотите зенки нальют при охоте. А так на виду, организованно. Иной раз и постесняются. Сами небось тоже не брезгуете. Представительный мужчина. К тому же и холостой. А такие невесты есть, только намекните.

Она игриво распахнула голубые глаза.

Тарутин вспомнил: мелочь у него в кармане пальто.

Он брал в трамвае билет и опустил всю мелочь в карман, тесно было возиться с кошельком.

— Вот, прошу.

Продавщица откинула со лба челку, точно жухлый капустный лист, и проговорила обиженно:

— Не волнуйтесь, Андрей Алексаныч, так будет продолжаться, и пива скоро выпить будет некому. Нашли, кто таксиста вашего побил?

Тарутин вопросительно взглянул на ларечницу.

— А то не знаете? Вчера опять у вас в парке чепе. Избили до полусмерти кого-то, «скорая» приезжала. Неизвестно, живой еще.

В приемной сидели два человека — мужчина и женщина. В разных углах и, видимо, незнакомые между собой. Третий, в сером неопрятном комбинезоне, заметив Тарутина, шагнул навстречу, прижимая к животу тяжелую ржавую деталь. Тарутин обошел его и резко, всей ладонью, распахнул дверь кабинета.

Молодой человек в комбинезоне не отступал.

— Позвольте! — возмутился вслед ожидавший мужчина, худой, со впалыми щеками на бледном лице. Видимо, он был первым в очереди на прием к директору.

Молодой человек не обернулся.

Гневно оглядевшись, мужчина вздохнул и затих.

Тарутин, не снимая пальто, прошел к столу, развернул поудобней вертящееся кресло, сел, бросил на стол пачку «Беломора» и подключился к селектору. Казалось, он не замечал того, в комбинезоне. Слабо высвечивалась бледно-розовая клавиша селектора — на том конце пока не подключались. Тарутин нетерпеливо постучал по клавише.

Молодой человек вытянул на руках ржавую деталь и громко произнес:

— Вот! Диск сцепления лопнул. Третий день простаиваю «на заявке». Я так и сказал: «Пойду к директору». А те сказали: «Плевать! Нет на складе сцеплений, и все».

Он локтем отодвинул бумаги и положил ржавую деталь на кофейную полировку стола.

Тарутин прикрыл глаза и глубоко вогнал в себя прохладный воздух выстуженного за ночь кабинета. Сквозь дрожащий ореол полусомкнутых ресниц ржавая конструкция напоминала жабу.

— Уберите, — произнес Тарутин.

— А что?

— Уберите, я сказал.

Парень в комбинезоне лишь пожал плечами.

Тарутин приподнялся, обхватил руками липкую шершавую деталь и сбросил со стола. Картер глухо стукнул об пол, роняя бурые чешуйки ржавчины.

Дверь приоткрылась, и в щели показалось встревоженное лицо секретарши.

— Ничего особенного! — крикнул парень в дверь. — Ничего страшного!

Дверь захлопнулась.

Молодой человек, ухмыляясь, наклонился, подобрал с пола сцепление и выпрямился. Его остроносое лицо улыбалось.

— Пожалуйста, уж распорядитесь там на складе, Андрей Александрович, — произнес он спокойно. — Простаивать не могу. И государству в убыток — план привозил с довеском. Ни выговоров, ни жалоб, тишь да гладь. Сергачев я, Олег Мартьянович. Рабочий номер одна тысяча пятьдесят два.

Серая тень переползла через развешанные вдоль стены портреты и, задержавшись у двери, уперлась в потолок.

— Зачем же нам портить отношения? Вроде незачем… Человек вы сравнительно новый в парке. Хоть и директор, да основа всего мы, водители. И так поговаривают, что вы директор-затворник. Заперлись в кабинете, а парк сам по себе… И прошу-то ерунду.

Тарутин сидел неподвижно, вперив взгляд в расплющенную тень.

Клавиша селектора погасла, и в кабинете прозвучал женский голос:

— Слушаю, Андрей Александрович. Извините, я выходила.

Тарутин молчал.

— Андрей Александрович! Отдел эксплуатации слушает, — повторил голос.

Тарутин придвинул микрофон.

— Доброе утро, Жанна Марковна. Какие происшествия на линии за воскресенье?

— Особых никаких. Три незначительных столкновения. Без жертв.

— По чьей вине?

— Одна по вине нашего водителя.

Темная полоса, размазанная по стене, исчезла: Сергачев вышел и прикрыл за собой дверь.

Тарутин взял пачку «Беломора», надорвал и досадливо поморщился — не с того конца, да черт с ним. Желтоватые, тесно спрессованные гильзы напоминали шпроты. Очень неудобно вытаскивать, никак не ухватить. Наконец удалось. Тарутин достал зажигалку.

— Я свободна? — поинтересовался женский голос.

Сильная струя табачного дыма достигла края стола, ударилась о перекидной календарь и взметнулась вверх.

— Значит, никаких происшествий?

— У меня никаких. Может, отдел безопасности чем-нибудь утешит?

Тарутин представил, как вытянулись в улыбке губы заместителя директора по эксплуатации Жанны Марковны Кораблевой.

— Значит, слухи… Мне сказали, что кого-то избили.

— Ах, вы насчет Чернышева? Так это не на линии, а в парке.

— В парке? Драка?

— Вы удивлены?.. Что вы курите? Опять свой «Беломор»? Дым проникает даже по телефону…

Тарутин подумал, что дружественные отношения с подчиненными бывают иной раз довольно тягостны в служебной обстановке. Кораблева считает своим долгом опекать молодого и неженатого мужчину, который волей обстоятельств стал ее начальником…

— В какой это произошло колонне?

— У «ангелов».

— Спасибо, Жанна Марковна.

Тарутин отключил селектор.

Тем временем в кабинете уже переминался с ноги на ногу высокий мужчина со впалыми бледными щеками.

Тарутин поднялся из-за стола и, стягивая на ходу пальто, направился к встроенному стенному шкафчику.

— Чем могу служить? — спросил он, оглядывая посетителя.

— Я насчет работы.

— В отделе кадров были?

Мужчина погладил щеки тощими пальцами.

— Был. Бронированная дверь. Хе-хех… А за дверью сидит сукин сын, — голос посетителя звучал неприятным фальцетом. — Поначалу он предложил мне зайти, По телефону. А посмотрел документы — отказал. Зачем тогда он предлагал мне зайти, если ему не нужен главный механик? Что я, мальчик какой?

Узкие глаза его смотрели в сторону окна. И без обиды. Точно ему этот факт был просто любопытен, не более.

— Вообще, я вижу, у вас тут порядочки. Лезут в кабинет директора с грязными агрегатами. — Он достал платок и громко высморкался. — Извините.

— Еще не устроились на работу, а уже критикуете.

Тарутин с интересом взглянул на пожилого посетителя. Нажал было кнопку вызова селектора, но в последнее мгновение передумал, решив переговорить с кадровиком по телефону, не так громко.

Через минуту Тарутину все было ясно. Да, кадровик хотел взять на работу этого Шкляра, но тот вел себя так нахально, что кадровик решил уточнить, действительно ли тот попал под сокращение штатов, или сокращение штатов лишь предлог. Позвонил. Узнал. Шкляр — это известнейший склочник. С трудом избавились. Но специалист неплохой, говорят…

Тарутин положил трубку.

— Если вы меня не возьмете, я жалобу напишу куда следует. Вам нужен главный механик, я точно знаю, — тотчас же произнес посетитель.

— Значит, ваша фамилия Шкляр.

— Шкляр. Ну так что? Белорусская фамилия. И вовсе не смешная, — не сбавляя напора, подхватил посетитель. — А с какой это нужды я стою? На похоронах, что ли? — спросил он сам себя и, расстегнув пуговицы пальто, сел. Но в следующую секунду приподнялся и представился: — Шкляр. Максим Макарович. Автомеханик. Стаж — сорок лет.

— Почтенно. Почему вы оставили предыдущую работу?

— Меня уволили. За склочный характер. — Шкляр засмеялся.

И Тарутин засмеялся.

— Максим Макарович, любезный, посудите сами: если вы склочник, зачем вы нам нужны?

— Абсолютно не нужен. Понимаю… А вдруг?

— Что вдруг?

— А вдруг я хороший специалист?

— Хороших специалистов много.

— Склочников много. А хороших специалистов мало.

Они помолчали, некоторое время разглядывая друг друга. И Тарутин ловил себя на том, что ему интересно разговаривать с этим Шкляром.

— А вы что, действительно склочник? — проговорил наконец Тарутин.

— Я вам уже сказал: я хороший специалист. И чтобы остаться им, надо со многими ругаться. Понимаете?

Шкляр взглянул на крупные часы, переделанные в наручные из карманных, вздохнул и покачал узкой головой, затем полез во внутренний карман, достал аккуратно сложенный листок и положил перед директором.

— Заявление. Вы, как положено, поставьте резолюцию: «Отказать». Чтобы я смог написать на вас жалобу куда следует. А я отправлюсь в десятый, грузовой. Говорят, там директор дурак. Глядишь, и поймем друг друга. Ведь и про меня говорят, что склочник.

Голос Шкляра звучал озабоченно и по-деловому.

Тарутин придвинул заявление, вытянул из перламутровой ракеты шариковую ручку.

— И на многих вы уже были предприятиях?

— Вы седьмой, — ответил Шкляр с каким-то непонятным удовольствием.

Тарутин сместил поудобней лист и размашисто написал несколько слов…

Шкляр подхватил протянутый лист. Бегло прочел резолюцию. Достал плоское коричневое портмоне, уложил заявление.

— Знаете, я был уверен, что вы меня возьмете.

Он гордо, без заискивания, протянул широкую ладонь с сильными жесткими пальцами. Направился к двери.

Наступил на ржавые струпья, что отвалились от сброшенного на пол сцепления, и немного пронес их на своих подошвах…

2

Таксомоторный парк раскинулся на территории бывшего рынка.

Рынок был старый, просторный, со множеством одноэтажных строений, складами с метровыми, прямо-таки крепостными стенами, с обширными тремя дворами. Парку в наследство перешли и названия служб бывшего рынка. Так, первую колонну, размещенную на ближнем дворе, назвали «зеленщиками», вторую — «мясниками», за третьей колонной закрепилось название «молочники». Четвертая и пятая колонны расположили под крышей вновь выстроенной двухэтажной стоянки. Четвертую колонну назвали «чертями», а пятую, что повыше этажом, — «ангелами». Даже в официальных докладах и особенно в прениях нет-нет вместо номера колонны кто-нибудь и ввернет «кодовое» обозначение.

То ли из памяти не выветривалось прошлое этой территории, то ли и впрямь подобное сравнение кажется наиболее точным, но в парке что-то оставалось от бывшего рынка.

Множество людей толклось у стойбища светло-салатовых автомобилей с шашечками на дверях… Одни проносили какие-то детали, другие пробегали с путевыми листами, третьи рассматривали что-то в откинутом капоте или багажнике.

Олег Сергачев уже три раза подходил к бурому каменному зданию центрального склада. Звонка от директора все не было.

— Я тебе еще раз повторяю: звонок меня этот не колышет, — объясняла старшая кладовщица, упитанная женщина в теплом стеганом ватнике. — Письменное распоряжение! Согласно приказу. И не отвлекай!

Она с грохотом опускала железную решетку и удалялась в глубь конторки пить с подсобницами чай.

У ящика для окурков рассказывали шоферские байки. Вспоминали Яшу Костенецкого, некогда работавшего в парке.

— Теперь он на «горбушке». До трехсот монет получает, булки-бублики. В подполье, говорит, ушел. Все хорошо, если бы не вставать в четыре утра. — Пожилой водитель Григорьев поправил серый широкий берет.

— А кто этот Яша? — поинтересовался Слава, паренек в пиджаке с короткими рукавами.

— Ну! Яша! От Калуги и до Вены знают Яшу непременно! — Среднего роста, тощий, похожий на птицу Ярцев вытащил из кармана ветошь и вытер ладони. — Ты у Олега спроси. В сменщиках они ходили с Яшей.

Сергачев отмахнулся: нет настроения.

Яркие глаза Славы блестели любопытством. А нос заранее морщился, сдерживая смех.

— Расскажи, мастер.

— Тебе что, делать нечего? — проворчал Сергачев.

— И нечего. Со вчерашнего дня в кузовной попасть не могу, — торопливо согласился Слава.

— Значит, мало сулишь, — усмехнулся Ярцев.

Толстяк Григорьев потрогал кисточку берета, точно удостоверился, что она на месте, и произнес, передразнивая Ярцева:

— «Мало, мало». Откуда у парня деньги?.. Ты давно работаешь?

Слава обрадовался поддержке.

— Месяца нет. И обидно: меняла стукнул аппарат, а я плати.

— А кто у тебя меняла? — спросил Григорьев.

— Чернышев. Валерка.

— Кого побили?

— Ну. В больнице отлеживается, а тут бегай за него.

— Не болтал бы лишнего, не отлеживался. — Сергачев поставил ногу на железный ящик и уперся локтем в колено. — А то работает всего ничего, а туда же.

Слава обернулся к Сергачеву, его тонкая шея вытянулась.

— А кто его побил?

Сергачев сбросил пепел в ящик. В черной маслянистой воде среди мусора валялись несколько пустых сигаретных коробок с английскими словами.

— И где это люди заграничное курево достают? Умеют жить.

— Ладно, Сергач. Расскажи человеку про Яшу. — Худое цепкое лицо Ярцева улыбалось. Он подмигнул Славе: мол, жми, не слезай, забавная история.

Сергачев затянулся, выпустил дым через нос и отвернулся.

Ярцев еще раз подмигнул Славе.

— Хорошо. Придется мне… Яша был очень веселый человек. Он, как говорится, родился таксистом. Призванье! Пассажиру было с ним легко. Годами никаких жалоб не привозил. Где, что, куда — все знал. Ну и крутился… Как-то, рассказывает, везет он пассажиров с вокзала в аэропорт, приезжих…

Ярцев все надеется, что Олег подхватит. Видно, Сергачев это рассказывал особенно, как-никак столько лет сменщиком был у Яши, или, как называют в парке, менялой. Но Сергачев молчал и смотрел в сторону «тигрятника», где за проволочным ограждением хранились разбитые автомобили. У тонкогубого рта выступили две резкие складки.

— Гонит он, значит, в аэропорт, — продолжал Ярцев. — Вдруг по радио начинают производственную гимнастику. Яша останавливает лимузин, выходит, понял?.. Ха-ха… Становится рядом и начинает. Раз-два! Руки в стороны, вдохните!.. Пассажиры в скандал. Опаздываем, дескать. А он им: «Руки в боки! Три-четыре! Не могу, простите. Обязан. Постановление горсовета. Иначе — штраф. Три рубля. Ровно в одиннадцать все на гимнастику, приказ». Те взмолились — самолет! Цветы попортятся. Они цветы везли куда-то на продажу. А Яша приседает. Знает, что до самолета еще сто раз успеет, аэропорт недалеко… Ладно, говорят, вот тебе три рубля, если оштрафуют…

Ярцев смеялся, обнажив белесые малокровные десны.

Григорьев озабоченно что-то искал в карманах.

Слава поджал губы и смотрел вниз, на воду ящика. Он видел в темном отражении кулак Сергачева с зажатой меж пальцами сигаретой.

— Веселый этот Яша, ничего не скажешь, — сухо произнес Слава. — Чего же он дунул из парка, такой веселый?

— Ушел, — вздохнул Григорьев. — С «архангелом» не спелся, с Константином.

Из стрельчатой крепостной арки появился Тарутин.

Рядом торопилась молодая женщина в коротком плаще.

Сергачев швырнул сигарету в ящик и выпрямился. Если идти по диагонали, через двор, в сторону склада, то директор его непременно заметит.

— Так вот… ты передай этому Чернышеву при случае. Каждый делает свои дела как умеет. А языком болтать на работе нашей не рекомендуется. — Сергачев снял ногу с ящика. — Верно, дядя Петя?

Григорьев сплюнул сквозь редкие зубы.

— Ну вас всех подальше!

Сергачев ткнулся взглядом зеленоватых глаз в Славу.

— Я того парня и пальцем не трогал. Так, для справки.

Тарутин старался сдерживать широкий энергичный шаг, чтобы не отставала молодая женщина.

— Вот что…

— Виктория Павловна, — подсказала женщина. — Просто Вика.

Ее верхняя губа была чуть приподнята, как у ребенка. Немудрено, что такая может забыть в такси сумку.

— Если мы разминемся, спросите, где отдел эксплуатации. Там и увидимся, ясно?

Женщина кивнула и произнесла:

— У меня каблук оторвался. Вы можете приладить?

— Я?

— А что? Это просто. Надо сильно пристукнуть. — Ее верхняя губа еще больше приподнялась, белые зубы выстроились ровным каре. — Я и сама могу пристукнуть. Только нечем. Поэтому я и отстаю.

Она поелозила ногой, чтобы показать, как плохо держится каблук.

— Поднимитесь в отдел, что-нибудь придумаем. В конце двора желтоватое здание, первый этаж. — И, улыбнувшись, добавил: — Доковыляйте уж как-нибудь. — Он свернул к центральному складу, у которого уже маячила фигура Сергачева.

Кладовщица спрятала в стол чашки, бублики и варенье. Разогнала подсобниц по рабочим местам и теперь сидела с деловым видом, что-то записывая в толстую конторскую книгу.

Она была готова к встрече с директором.

И когда Тарутин постучал в окованную железом дверь, Раиса Карповна Муртазова выглянула в окно с удивлением и радостью на широком хитром лице. Проворно откинув тяжелый засов, она впустила директора.

Обширное помещение склада сплошь заставлено стеллажами… Ящики, коробки, детали. У стены пирамидой высились крылья, покрытые бурой грунтовкой.

— Получили? — довольно произнес Тарутин.

— Только левые. А правых нет, — жалобно пояснила кладовщица.

В забранном решеткой окне показалось лицо Cергачева.

— Ты, мать, объявление повесь, — Сергачев вытянул руку и положил на стол листок с требованием. — Бить только левые крылья. За правые — отдельная плата.

Муртазова в гневе захлопнула форточку.

Тарутин еще раз обошел стеллажи, точно припоминая, где и что лежит. Поинтересовался сцеплениями, ведь была получена большая партия, а остался лишь директорский фонд. Быстро!

Кладовщица принялась пояснять, кому были распределены агрегаты. Предложила показать заявки, но Тарутин отказался. Он знал, что в отчетности все будет нормально — Муртазова работает не первый год. И дачу себе выстроила, машину приобрела, записала на зятя-студента. А ревизии все оканчивались благополучно. Правда, при Тарутине пока ревизий не было: не успел…

— А ваш фонд целехонький, пыль сдуваю. — Кладовщица чувствовала беспомощность директора. Столько она их видела-перевидела, директоров. Больше двух-трех лет в этом парке не засиживаются. Сами уходят или вытуряют… И у каждого если и возникали какие-либо идеи, то почему-то непременно с реорганизации центрального склада. Так и Тарутин. Приказ даже издал: последние три штуки каждой дефицитной детали выдавать по личному распоряжению директора. Чтобы наладить контроль. А толку что? Дефицит есть дефицит…

— Может, чайку, Андрей Александрович? С малиной, — произнесла кладовщица певучим домашним тоном. — Усталость как рукой.

Тарутин сухо поблагодарил, подсел к столу, придвинул заявку Сергачева и подписал разрешение. Муртазова достала папку, сунула туда заявку и произнесла, словно между делом:

— Что-то вы ко мне недобрый. Подозреваете что, так и скажите. Работаем-то вместе, верно?

Тарутин растерялся. Он не ожидал столь прямого вопроса. Почувствовал на лице неуместную улыбку и еще больше разозлился на кладовщицу. И на себя.

— Так сразу, лобовой атакой… Ни к чему это.

Он вышел из помещения.

Сергачев стоял, привалившись к деревянным некрашеным доскам обшивки.

— Андрей Александрович… Я немного перегнул тогда, у вас в кабинете, извините. Три дня в простое, сами понимаете. Злой стал.

Тарутин ухватился руками за притолоку. Он хотел подтянуться и с размаху перекинуть свое большое тело через порог. Но передумал, расслабился. Стряхнул С ладоней пыль и спустился со ступенек.

Кладовщица окликнула Сергачева: вот еще, будет она сцепление поднимать, грыжу наживать, и так за день накидаешься, в глазах темнеет…

Сергачев вошел с видом победителя.

— Ишь, выступает, — проворчала кладовщица. — Есть разрешение, получай, не жалко… За что тебя так директор полюбил?

Сергачев рывком приподнял сцепление к животу, стукнул ногой в дверь и вышел.

— Мы с ним, мать, интеллигентные люди! — крикнул он с порога в зарешеченное окно.

3

Кабинет начальника отдела эксплуатации разместился в первом этаже круглого грязно-желтого здания. Непонятно, для чего было предназначено это помещение в те времена, когда территорию оглашали крики рыночных торговцев, но лепные украшения на потолке и ажурная вязь стрельчатого портала наводили на мысль, что здание это было построено не для рынка…

Сама Жанна Марковна Кораблева, энергичная женщина в темном костюме с отложным воротничком, в момент появления директора заканчивала телефонный разговор, громко кого-то прорабатывая.

Тарутин оглядел кабинет и улыбнулся — Вика, та самая молодая женщина, чуть высунув кончик языка, старательно колотила железным пресс-папье по туфле. Ее разутая нога упиралась в перекладину стула. Сквозь тонкий чулок проступали красивые пальцы.

Заметив Тарутина, она протянула ему пресс-папье.

— Помогите. Противный каблук. Увертывается.

Отказаться было неловко, и Тарутин бросил взгляд на Кораблеву. Та, придерживая трубку плечом, что-то записывала…

Тарутин подхватил пресс-папье. На мгновение их руки сблизились.

— Как ваши дела… Вика? Выяснили что-нибудь?

Тарутин поудобней приладил туфлю к краю стола.

Ему показалось, что Вика не поняла вопроса. Или не расслышала.

— Сумка ваша нашлась? — Он резко и коротко ударил по каблучку.

— Нет. Пока не поступала.

Она внимательно рассматривала Тарутина.

— Мне бы до сапожной мастерской добрести.

Тарутину нравился ее низковатый голос.

— Вы как бы не очень и жалеете о пропаже.

— Жалею?!. — как-то неопределенно сказала Вика.

— Зачем же вы пришли в парк?

— Для очистки совести.

Она взяла туфлю, поблагодарила.

— Действительно, внешности таксиста я не помню, номера машины не заметила. — Она вновь оглядела Тарутина синими глазами. — А может быть, я и не в такси забыла сумку, а? Мало ли где я могла ее оставить!

Кораблева закончила разговор и с силой бросила трубку на рычаг.

— Как вам это нравится? — Она поднялась с места, подошла к графину, налила полстакана воды. — Как вам это понравится, я вас спрашиваю? — поднесла стакан к губам, но так и не отпила. — Ну и шоферы пошли! Таксисты, елки-палки. Парк свой найти не могут. Дожили!

— В чем дело? — заинтересовался Тарутин.

— Звонит «архангел» Константин и просит списать пять часов прихвата у какого-то водителя. Так заработался, бедняга, никак не мог разыскать свой парк ночью. Понесло его неизвестно куда. На торфоразработки. И засел там. Ну?!

Кораблева смолкла, с удивлением глядя на хохочущую посетительницу.

— Таксисты! Парк свой найти не могут! — приговаривала сквозь смех Вика. — Елки-палки!

— Ну и что? — вдруг обиделась Кораблева. — После автошколы, города еще не знают. Новичков вообще в ночную смену нельзя выпускать… И вот что, гражданка, вы оставьте свой телефон секретарю. Обнаружится пропажа — сообщим.

Кораблева подошла к двери и стала в выжидательной позе.

— Спасибо за каблучок. — Вика помахала Тарутину рукой. — А вам за пресс-папье.

— Не стоит! К тому же вы не спрашивали разрешения, насколько мне помнится, — холодно ответила Кораблева.

Она захлопнула дверь за посетительницей и вернулась к столу.

— Что это вы так? — Тарутин сел в угол дивана.

— У нее слишком красивые ноги.

— Жанна Марковна…

— Послушайте, Андрей Александрович… Мне только сорок шесть. Признаться, это не так уж и много. Возможно, я и выгляжу несколько старше из-за этой работы…

— Наоборот! Мужской коллектив женщину омолаживает, — улыбнулся Тарутин. — Я б вам не дал больше тридцати пяти.

— А я бы и не взяла… Спасибо этой длинноногой — вы зашли ко мне в кабинет. А то каждый раз таскать к вам бумаги довольно утомительно.

Тарутину нравилось, как работает Кораблева. Деловито, точно. Вопросы, которые она ставила перед директором, требовали именно его вмешательства и решения. Все, что могла, она решала сама…

Кораблева подошла к шкафу, вытащила папку, перелистала несколько страниц и разыскала наряд-задание на прошлую субботу. В графе выпуска таксомоторов на линию самый высокий показатель был в пятой колонне. Куда уж больше — девяносто три процента. И так держался. С небольшими колебаниями.

Тарутин неопределенно кивнул; пока ему была неясна многозначительность паузы, которую выдерживала начальник отдела эксплуатации.

— Великолепно. Девяносто три процента выпуска!

Кораблева спрятала лист в папку.

— Великолепно, говорю, — повторил Тарутин. — Вперед рванулась пятая колонна. Молодец Константин Николаевич.

У Кораблевой брови срослись на переносице, и казалось, что она их хмурит. Возможно, так оно и было.

— Так вот… Я попросила своих девочек подняться к «ангелам» и пересчитать машины. Их оказалось девятнадцать.

— И верно. Десять процентов. Остальные на линии…

— На линию вышло сто двадцать машин, — перебила Кораблева. — Шестьдесят процентов!

— Не понимаю. А остальные?

Девочки облазили всю территорию и по инвентарным номерам нашли все до одной. В разных углах парка.

Тарутин посмотрел на шкаф. В зеленоватое стекло упирались корешки папок, точно зрители у балюстрады…

— Я подняла путевые листы. И вот что обнаружила. — Кораблева взяла со стола блокнот. — К примеру, водитель Сергачев. Рабочий номер…

— Тысяча пятьдесят два, — вставил Тарутин.

Кораблева удивленно взглянула на директора.

— Ого! Делает вам честь. Знать на память рабочие номера водителей…

— Не всех, — перебил Тарутин. — Так я вас слушаю.

Кораблева надела очки в толстой роговой оправе, взглянула на стеклянную дверцу шкафа, поправила волосы.

— Итак, Сергачев. Время выезда на линию отбито в семь утра. Время возврата в парк — семь тридцать. Через полчаса… То есть кое-как он выполз, выполнив тем самым показатель выпуска. Переждал полчаса на улице и вернулся в парк. Кстати, этот Сергачев несколько дней стоит на заявочном ремонте, со сцеплением что-то неладно… И таких машин обнаружено двадцать восемь. Ну? Метод? Чтобы выполнить квартальный план по выпуску, начальник колонны выгнал из парка технически негодные машины.

— Молодец «архангел» Константин, — усмехнулся Тарутин. — А как быть с выручкой? — Хотя он отлично понимал, как выкрутится начальник пятой колонны Константин Николаевич Вохта, отставной майор бронетанковых войск.

— Выручка? Чепуха. Сухой асфальт. Многие план перевыполняют, покроют разницу… А с чего, вы думаете, я взъелась на Вохту за эти пять часов переработки? Парень не только парк — руль свой найти не может. Восемнадцать часов на линии. Чтобы денег больше привезти в колонну. Вот и бьются…

Нерешительно и хрипло прозвучал телефон.

Кораблева подняла трубку. Рукав легкой кофточки сполз, обнажая сильную загорелую кисть.

— Да. У меня, — произнесла она. — Хорошо, передам, — повесила трубку. — Вас. Приехали из ГАИ.

Тарутин поднялся. Он вспомнил — назначено совещание на одиннадцать. Неужели уже одиннадцать?

— Да. Десять минут двенадцатого, — Кораблева подошла к Тарутину. Она была намного ниже его и казалась хрупкой рядом с высоким, чуть сутуловатым директором.

— Я всегда считала себя неплохим физиономистом. Я думаю, что вам тут не место, вы слишком мягкий человек… Почему вы согласились стать директором таксопарка?

Тарутин ладонью тронул ее плечо.

— Об этом, Жанна Марковна, — произнес он, едва подчеркивая официальность обращения, — при следующей встрече. — И направился к выходу, придерживая Кораблеву под руку. — Кстати, вы ничего не узнали о той драке?

И Кораблева точно поняла его настрой.

— Существенного ничего, — ответила она деловым тоном. — Драка произошла ночью. На заднем дворе парка, возле «тигрятника»… Парня отправили в Первую областную больницу. Чернышев. Валерий. Из пятой колонны.

— Пришлите мне его личное дело.

Кораблева кивнула.

— И не надо сообщать об этом в колонну.

4

Длинные окна-щели опоясывали все помещение ремонтной зоны у самой крыши. Они были выложены цветным стеклом. И в яркий солнечный день на бетонном полу укладывались красные, зеленые и желтые пятна, точно в детском калейдоскопе. В течение дня пятна перемещались с пола на белый растрескавшийся кафель стен, задерживаясь на вздыбленных мощным подъемником автомашинах. И казалось: машины, словно котята, сладко жмурят свои фары-глаза.

Поодаль от подъемников разместились три ремонтные ямы.

В одной из них под грустным автомобилем топтался слесарь Федя — бритоголовый коротыш в комбинезоне, облепленном множеством карманов, из которых торчали ключи, отвертки. Федя не доверял инструментальному ящику: не успеешь и моргнуть, как дефицитный инструмент исчезнет. Найди потом такой, из особой стали, сейчас их и не выпускают…

Лысая круглая Федина голова скользила над кромкой ямы, словно кукла над ширмой, и Федя беззлобно «шпаклевал» хриплым голосом и мойщицу Глафиру, которой лень было лишний раз плеснуть из шланга по днищу машины, и какого-то незнакомца, что шастает по ремзоне, подолгу задерживаясь у секций, и, присев на корточки, наблюдает, как Федя крепит коробку (сейчас незнакомец отошел, видно, надоело), и самого «мастера», который ездить не умеет, только технику гробит…

Олег Сергачев никакого внимания на «шпаклевку» не обращал — он сейчас был занят арифметикой: мойщице Глафире надо кинуть копеек тридцать, за балансировку двух колес — полтинник, механика ОТК не обидеть… Да, еще девчонке-смазчице чуть было не забыл. Забудешь, испортишь репутацию, потом не расхлебаешься… Кого же еще он должен умаслить? На складе? Черт с ней, не даст. Ведь просил отпустить сцепление, неловко с этим идти к директору. Нет, заартачилась: «Не могу, последние три штуки». А бывало, подмажешь, какой там приказ! Любую деталь отпускала без звука. Наверно, пугнули ее крепко…

«Не дам, и все», — подумал Сергачев с тоской. Он понимал: все равно дать кладовщице надо было. Не последний день он в парке… Впрочем, теперь уж как-то и неловко. Сразу надо было, когда из склада выходил, тоже пижон безмозглый. Муртазиха — баба злопамятная, не забудет…

Сергачев вздохнул.

Ну, от лысого этого карлика меньше чем трехой не отвертеться. Хоть и делает он в рабочее время и то, что ему по службе положено, за что зарплату свою получает, однако без трехи не обойтись. Во-первых, традиция! Во-вторых, неспроста же Федя перепустил на пост сергачевскую машину вместо другой, очередной. Ценить надо…

Федя кивнул на стоящего в стороне пожилого незнакомца.

— Слушай, кто это крутится тут? Что-то раньше я его в парке не примечал.

Внешность мужчины показалась Сергачеву знакомой. Бледное лицо, впалые щеки. Кажется, это он сидел в приемной директора…

— Давай, давай! — прикрикнул Сергачев. — Мне еще смену откатывать.

Федя и так работал споро и точно. Каждое движение рассчитано на максимальную отдачу. Достаточно ему коснуться инструментом гайки или болта, как деталь сама по себе садилась на место…

Его помощник, рослый парень, понимал своего маленького бригадира с полуслова и вел себя подчеркнуто уважительно. Главная его задача, как наставлял Федя, заключается в том, чтобы не мешать. Подал нужный инструмент, развернул агрегат, чтобы сподручней было монтировать, и все. И молчи! Говорить будет Федя…

— Что главное в нашей работе? — вслух размышлял он. — Мелочи! В любом деле мелочи важнее всего, а в автомобиле это, как говорится, квинтэссенция! — Федя поднял вверх большой палец, чтобы подчеркнуть важность своего сообщения. Или особое уважение к такому красивому слову. — Потому как людей возим. Ясно?

— Ясно. Квинтэссенция, — повторил помощник. — А что это?

Федя молчал, внезапно проявляя повышенный интерес к какой-то детали.

— Уксусную эссенцию знаешь? — вступил Сергачев. — Ту, что Федя уважает. А это то же самое, только квинт. Ясно?

— Ясно, — серьезно ответил парень.

— Между прочим, я и три звездочки уважаю. Так что беги в магазин, мастер, обед скоро.

— Пить на работе грех, — возразил Сергачев.

— За рулем — грех, — согласился Федя. — А после работы — мероприятие! Одобряем государственную монополию на торговлю спиртными напитками, вот так!

Он хотел еще что-то добавить, но сдержался: рядом с модными замызганными туфлями Сергачева он увидел тупорылые ботинки того незнакомца.

Федя высунул голову из ямы.

— Говорят, в парке шпионов ищут. Ты, Олег, не слышал?

Незнакомец присел на корточки.

— Я не посторонний. Я новый сотрудник таксопарка, — холодно пояснил он. — Фамилия моя Шкляр. Максим Макарович.

На хитроватом лице Феди появилось радостное выражение. Он вытащил из кармана кусок ветоши, тщательно вытер руки.

— Очень рад! Федор Маслов, слесарь шестого разряда… Вы не обижайтесь, не люблю незнакомых на посту.

— Значит, совесть нечиста, — произнес Шкляр. — Взятки небось берешь. Чаевые.

Федя заморгал короткими ресницами. Странно как-то. Прямо так, в глаза, с первого знакомства.

— Да нет… просто боюсь — инструмент сопрут. Он у меня ценный. А вы случайно инструмент по дороге в карман не опускаете?

— Не интересуюсь, — в тон проговорил Шкляр.

— Вот и хорошо, — миролюбиво согласился Федя. — Я-то думал…

— А я вот не думаю, уверен, — сварливо прервал Шкляр. — Видел, как этот удалец мимо всех промчался на пост. Верно, посулил тебе и промчался.

Шкляр поднялся. Теперь он оказался одного роста с Сергачевым. И проговорил, глядя в глаза Олегу:

— Вообще ты парень нахальный. К директору утром ворвался, чуть с ног меня не сшиб.

Сергачев оторопело оглядел Шкляра. Шутит тот или всерьез?

— Как твоя фамилия-то? — наседал Шкляр.

Сергачев пришел в себя и сплюнул сквозь зубы.

— Вот что, отец! Чтобы я тебя искал по всему парку с фонарем и не нашел!

Шкляр погрозил длинным худым пальцем.

— Так же и тебя предупреждаю!

И отошел.

Сергачев и Федя с изумлением проводили его тощую фигуру до самого выхода из зоны.

— Набирают психов, — произнес Сергачев и еще раз сплюнул. — Его дело!

Федя вылез из ямы. Молча сбросил на пол ломик, коловорот, цепь. Поправил распиханные по карманам ключи, отвертки. Шлепнул ладонью по капоту: мол, готово, съезжай с поста.

У него явно испортилось настроение.

Отогнав машину в угол двора, Сергачев по узкой плачущей лестнице поднялся на второй этаж, в кабинет начальника колонны, за путевым листом.

Майор бронетанковых войск в отставке Константин Николаевич Вохта сидел за обшарпанным канцелярским столом, подперев ладонями подбородок. Казалось, он дремал: его и без того небольшие глаза уменьшали толстые бинокулярные линзы очков. Перед ним лежала толстая пачка путевых листов — итог работы за вчерашний день. И рядом пачка потоньше — листы водителей, чей рабочий день еще не начался…

Вохта давно уже выписал все, что его интересовало по колонне: платный километраж и общую выручку. Все выглядит вполне прилично, только вот коэффициент, будь он неладен, очень уж низкий за счет холостого пробега. Семьдесят процентов вместо восьмидесяти пяти. И никак не поднять. А все из-за новичков. Водителей опытных не хватает, вот и набирают прямо из автошколы. Им бы песок возить, так нет, в такси сажают. Выполнишь с ними план, когда свой парк найти не могут?..

Вохта взглянул на Сергачева и вздохнул.

— Справился?

Сергачев пожал плечами и молча протянул руку за путевым листом.

Короткими толстыми пальцами Вохта принялся перебирать стопку.

— Ты, Сергач, на меня обижаешься, знаю… А я специально. Зарываться ты стал больно, мол, и без меня жив будешь. Ну и что? Покрутился? Понюхал замок на складе у Муртазихи? Понял, что я вам отец родной? То-то же. Гордыня, она, брат, многих под горькое похмелье подводила. Хорошо, тебе еще директор помог…

— На сколько выпускаете? — прервал Сергачев.

— А ты не спеши, не спеши. Слушай, когда тебя учат…

Вохта нашел наконец путевой лист и склонил голову, просматривая запись. Розовое темя едва прикрывали коричнево-бурые крашеные волосы.

— Нарисую я тебе одну смену. После ремонта. По закону.

— С каких это пор вы стали такой законник? — не удержался Сергачев.

Вохта пожевал губами, раздумывая, ответить или нет. Взял со стола ручку и, сдвинув лист под углом, наложил резолюцию.

— И долго мне без сменщика ходить? — спросил Сергачев.

— Неужто уже от Яшки Костенецкого оправился?

— Оправился, — усмехнулся Сергачев. — А вы?

— Что я? Не видал я таких. Горлопан он был, твой Костенецкий. Шпана. Хоть и возрастом солидный. — Вохта сунул лист в широкую ладонь Сергачева. — Подберу тебе сменщика, не беспокойся.

— Там один паренек на «лохматке» мастерит. Может, переведете ко мне?

— Кто это?

— Слава. Фамилию не знаю.

— И он без сменщика?

— В больнице его напарник. Отлеживается! — Вопреки желанию голос Сергачева прозвучал резко и многозначительно.

Вохта поднял глаза, словно блеснул под солнцем лист кровельного железа.

— Ты о чем, Сергач? — Он вновь уперся ладонью в подбородок.

И Олег почувствовал неприятную пустоту где-то между ребер.

— Я ни о чем… Говорю, Славка тот сейчас без сменщика. А мне одному трудно с ремонтами всякими…

— Ладно. Ступай. Я подумаю об этом, — прервал Вохта обычным своим тоненьким голосом. — Кстати, если хочешь, прихвати пару часов. Семь бед — один ответ. Коэффициент у тебя хороший, так что шустри, мастер.

Сергачев сунул путевой лист в карман и направился к двери. Он чувствовал на спине взгляд маленьких глаз. Казалось, они щекочут, заползают под пиджак, словно липкие щупальца. Теперь-то он понял, почему Муртазиха его из склада шуганула, — без Вохты тут не обошлось… Придет время, и он схлестнется с Вохтой. Клочья полетят…

Оказавшись в коридоре, Сергачев с силой пнул ногой урну, припечатав ее к стене. Несколько скучающих шоферов удивленно оглянулись на Сергачева. Среди них был и Слава. Сергачев кивнул Славе и отошел с ним в сторону.

— Слушай, сколько прошла твоя «коломбина»?

— Четыреста тысяч.

— А моя сто двадцать. Сцепление поменял сегодня. Вообще как новая.

— Ну и что? — Слава не понимал, куда клонит Сергачев.

— Переходи ко мне менялой.

Слава пожал плечами. Предложение было заманчивое. Новичкам хорошие машины доставались редко, да и то по знакомству. И Слава с удовольствием бы согласился. Только…

— Когда-а-а еще твой напарник выпишется, — подталкивал к решению Сергачев.

Конечно, Слава и сам мог решить свою судьбу. С Чернышевым он познакомился только в парке, и обязательств друг перед другом никаких у них не было, все верно.

— Я поговорю сегодня. Схожу в больницу, — произнес Слава.

Сергачев достал три рубля. Подумал. Отложил один рубль: на линию нельзя выезжать пустым. Хотя бы для ГАИ, на штраф, мало ли…

— Вот. Купи ему что-нибудь. Фрукты… Небось с этой «лохматкой» в кармане сквознячок. Сам когда-то мучился.

Слава молчал. Предложение Сергачева, понятное дело, было точно подарок. Сразу и не верилось…

— Послушай, а если начальник скажет «нет»?

— Согласовано! — со значением ответил Сергачев. — Я условие поставил.

— Условие? Вохте? — В голосе Славы звучало сомнение.

Сергачев пожал плечами: как знаешь. И повернулся.

Слава забежал ему дорогу.

— Не обижайся, мастер… Я к тому… Сам-то ты столько дней загорал, выползти не мог из парка, ремонтировался — понятное дело: Вохта от тебя отвернулся. А тут — условия ему, смешно, да…

Сергачев взглянул в виноватые глаза парня.

— Это я от него отвернулся, ясно? Я! Вохта хотел, чтобы все помалкивали, когда он своим прихлебалам новые машины раздает. А я взял и выступил на собрании. Вот он и мстил мне! Подергайся, мол, с ремонтом, понюхай замок на складе у Муртазихи. Поучить меня хотел. Учитель выискался! Тут я к директору… Я и до министра достучусь, если обида…

Слава испугался. Чего доброго, Сергачев передумает брать его сменщиком.

— Да я так, — бормотал торопливо Слава. — Не обижайся, честно.

Сергачев мазнул взглядом по его унылой физиономии. Улыбнулся.

— Ладно. Покрутишься в парке с мое, разберешься.

Слава понял — прощен. Посветлел лицом.

Сергачев сунул ему в карман деньги, предназначенные для больного Славкиного напарника, и пошел вниз по лестнице.

Надо еще пройти медицинский осмотр, как обычно перед выездом на линию. Получить талоны на бензин…

В медпункте никого из шоферов не было. Фельдшер Тая читала «Графа Монте-Кристо» и грызла семечки, аккуратно складывая шелуху в пепельницу.

Сергачев придвинул стул и сел.

— Рабочий номер? — Тая отстранила книгу.

— А то не знаешь? — подмигнул Сергачев.

Тая строго нахмурила светлые брови.

Сергачев задрал рукав и положил на край стола сильную белую руку.

— Одна тысяча пятьдесят два мой номер.

Тая нащупала пульс и принялась считать, шевеля полными губами.

— На простое был, Таечка. Пить не с чего.

Тая занесла данные в тетрадь и приложила штамп к путевому листу. Расписалась.

— У всех у вас пить не с чего. Только откуда пьяницы, непонятно.

Сергачев поднялся, опустил рукав и застегнул пуговицу.

Он пересек двор и остановился у распахнутого окна раздаточной.

— Пятьдесят! — и протянул путевой лист.

Раздатчица отсчитала десять пятилитровых талонов.

— Покрупней нет? — Сергачев был недоволен. Талоны мелкой фасовки вечно куда-то девались.

— И такие сойдут. — Раздатчица вернула путевой лист.

Теперь осталось лишь отбить время выезда у диспетчера, что Сергачев и поспешил сделать…

Вообще с приближением момента выезда из парка на линию он почти всегда замечал за собой странное состояние — ускорение! Во всех своих поступках. Он спешил закончить мелкие дела, невнимательно слушал приятелей… Скорость незримо вливалась в его тело в преддверии той реальной, ощутимой скорости на линии. Странно! Все пять лет работы на такси он замечал в себе эту перемену перед каждым выездом.

«Нервное, — говорил старый шофер Григорьев. — Бывает. Вроде память о том, как выезжал на линию в первый раз».

Возможно, старик и прав. Первый раз Сергачев выезжал на линию трудно и долго. Несколько дней ремонтировал машину и, естественно, только и мечтал поскорее покинуть парк…

Сергачев откинул капот, перекинул тумблер секретки: в правом верхнем углу покатого лобового стекла по-домашнему тихо заструилась «сонька» (так прозвали в парке зеленый фонарик)… Вода, масло, тормозная жидкость… Надо еще раз проверить тормоза, для себя ведь. Сергачев замкнул зажигание. Хрипло и радостно заворчал стартер. Где-то внутри, в утробе двигателя, проснулись четыре поршня-молодца. И принялись разминаться, точно делали утреннюю гимнастику, бег на месте… Сергачеву даже казалось, что они подглядывают за ним сквозь какие-то невидимые ему щели. Чтобы не пропустить самого важного момента — включения передачи…

«Попрыгайте, разогрейтесь, — проговорил Сергачев. — А я пока делом займусь». Он сверил показания таксометра с записью в путевом листе. Все совпадало. Правда, общий километраж немного отличался — пока крутился в парке, набежала какая-то мелочь… Так. Теперь проверить главное — тормоза.

Он включил скорость и резко нажал на акселератор. Четыре молодца в чреве двигателя возмущенно взревели: слишком уж грубо.

Машина рванулась с места.

Сергачев нажал на педаль. Машина, взвизгнув тормозами, замерла на месте.

Все в порядке.

«Ладно, милые, потолкуйте тут без меня. Хорошо, у нас пока нет энергетического кризиса, бензин дешевый». — И он поспешил отбить время выезда.

Диспетчер вставил уголок путевого листа в прорезь штамп-часов и нажал кнопку.

Теперь все! Считается, что машина покинула парк.

С этого момента время работает на план.

Впереди двенадцать часов работы плюс полтора часа на обед.

Впереди асфальт, колдобины, люки большого города.

Пешеходы!

Посадки! Высадки!

Вокзалы, рестораны.

Улицы, улицы, улицы.

Переулки, площади, тупики.

Пассажиры, пассажиры. У каждого свой характер, свое настроение.

У каждого своя история — радостная или печальная.

Запахи, запахи…

Под тихий перестук таксометра.

План, план, план.

И так двенадцать часов плюс полтора на обед.

Согласно законодательству и с благословения профсоюза: день на линии, день дома…

Сегодня Сергачев выедет только на восемь часов плюс час на обед…

Растрепанные вербы над каменным забором бывшего рынка поводят зелеными ладонями, точно приглашая скорей покинуть парк.

Все готово!

Сергачев повел машину к главному выходу.

Начиналась работа…