Онлайн чтение книги Бегство от волшебника The Flight from the Enchanter
27

Поезд едет прямо по морю! Во всяком случае о чем-то таком мечтала Роза, сидя у окошка купе, — чтобы прохладная морская вода залила вагон, поднялась до самых колен. Чернота тоннеля осталась позади, и теперь между темнеющими вдали колоннами мелькало Средиземное море, ярко-синее, усыпанное искорками света. День давно перевалил за полдень, и жара стояла невыносимая. От долгого путешествия, от взятого на себя груза ответственности, от всего этого Роза чувствовала невероятную усталость. Характерный вагонный дух и жара окутывали ее, как саваном. Пошевелить рукой, передвинуть ногу — и то было трудно. Она посмотрела на часы. До станции еще полчаса. Поезд ворвался в очередной тоннель. Роза закрыла глаза. Если в аду и есть какое-нибудь развлечение, то оно должно быть именно таким: открывать и закрывать глаза.

После визита миссис Уингфилд Роза вдруг осознала: надо действовать. Приводя все доводы и контрдоводы относительно поведения Миши, она в какой-то миг окончательно лишилась равновесия и теперь уже точно знала: в последнюю встречу Миша вел себя так странно именно с целью вызывать в ней эту лихорадку. Итак, она поставила диагноз… но болезнь осталась. Надо встретиться с Питером Сейуардом, вдруг решила она. Но на пути к его дому ей, как нарочно, через каждые два шага попадались на глаза телефонные будки. Раньше она не замечала, что их на улице так много! Одна за другой они вырастали перед ней, как обелиски, обозначающие путь к храму; и в каждой ей виделось изображение Миши Фокса. Роза по пути распахивала двери и всматривалась в черные аппараты. В каждом из них хранился голос Миши Фокса. И вот, наконец, последняя будка, перед домом Питера. В эту будку она вошла и набрала номер Миши Фокса.

Звонить Мише всегда было сопряжено со сложностями. Прежде чем на том конце провода раздавался голос Миши, надо было переговорить с дюжиной каких-то незнакомых людей; и всегда оставалось подозрение, что все эти лица и дальше продолжают держать трубки, слушая каждое слово, естественно, цо распоряжению самого Миши. И никогда не удавалось определить, кому же из окружающих Мишу людей принадлежат эти голоса. Они были анонимны, допрашивали звонящего, извлекали нужные сведения и зачастую в итоге оставляли ни с чем. Вот и сейчас Роза сняла трубку, почти ни на что не надеясь. Она набирала номер только для того, чтобы хоть что-то сделать, совершить хоть какой-то поступок в реальном мире, чтобы хоть на миг выйти из заколдованного царства мыслей и призраков. Она подняла трубку так, как поднимают в церкви свечу, без веры, а лишь покоряясь требованиям ритуала.

Отозвался женский голос и попросил обождать. Потом раздался мужской голос, спросил имя и по какому делу. Роза назвала себя и попросила к телефону Мишу. Последовало долгое молчание. Потом она услышала голос Кальвина Блика. Он говорил дружески, сочувственно. Увы, Миши нет в Лондоне… какое-то время пробудет на своей вилле в Италии. Знаете ли вы адрес? Да вот он, под рукой; записывайте. Миша очень сожалел, что не смог с вами перед отъездом встретиться, очень сожалел. Так у вас есть чем записать? Прекрасно, прекрасно. Не дослушав, Роза повесила трубку. Теперь все ясно.

Она подошла к дверям дома Питера Сейуарда. А так ли все ясно? — пронеслось у нее в голове. Она поглядела на дверь, потом повернулась и бегом направилась домой. Не мертвый ритуал, а живое действие — вот чего она все яростней жаждала! Она позвонила мисс Фой и спросила ее, не согласится ли та присмотреть за Хантером. После чего на такси помчалась к вокзалу Виктории.

Когда поезд выезжал из Неаполя, Розе подумалось, что, возможно, не надо было оставлять Хантера. Но эти сомнения сменились уверенностью, что сейчас она делает то, что будет очень полезно именно для Хантера; и в самой глубине души какой-то голос нашептывал ей, что то, что сейчас заставляло ее двигаться почти вслепую вперед и вперед, исходило не только от ее воли, но и от воли Хантера. О том, что будет дальше, она не думала вообще. На Мишиной вилле она никогда прежде не бывала и не встречала никого, кто там бывал, но различные истории об этом поместье слышала. Адрес почему-то навсегда отложился у нее в памяти, так что Кальвин мог и не стараться. Теперь ей казалось, что эта мысль была с ней всегда: вилла Миши Фокса — то место, куда она непременно когда-нибудь приедет.

Скорость поезда изменилась; и чем тише ехал он, тем сильнее билось Розино сердце. Она не предупредила

Мишу о своем прибытии. Как она доберется до виллы и что ее там ждет? Трудно даже представить. А может, подумала она, прибыв на место, сразу же сесть в поезд, обратный! Может, так и сделать? Она еще вольна, даже сейчас еще вольна поступать как вздумается. Ничего непоправимого еще не случилось. Роза взяла чемодан и вышла в коридор. С этой стороны за окошками пробегали поросшие оливковыми деревьями холмы, по бокам которых тянулись глубокие расселины, как следы от огненных слез. За холмами высились горы, коричневые и пурпурные в догорающем свете дня; их мягкие контуры ватными комьями громоздились над зубчатой линией, проходящей внизу. Поезд начал останавливаться.

Кроме Розы, на крохотном, затерянном в глуши полустанке никто не вышел из поезда. Если не считать крашенного охрой квадратного здания самой станционной конторы, вокруг не было никаких строений. Роза стояла на усыпанной щебнем дорожке, возле пыльной рощицы олеандров, ожидая, пока проедет поезд и можно будет перейти на другую сторону. Состав гусеницей потянулся вдаль, к холмам, и она вдруг оказалась среди безмолвия. Хрустя подошвами по щебню, пересекла путь и отдала билет. Вышла за калитку и оказалась на проселочной дороге. Ноги ее тут же утонули в мягкой белой пыли. Она огляделась по сторонам.

И замерла от неожиданности. Чуть в стороне от дороги, посреди жары и молчания стояла запряженная одной лошадью элегантная коляска на высоких рессорах, с колесами красного цвета и белым, украшенным бахромой, балдахином, изрядно накренившимся над местом, предназначенным для кучера. А на этом самом месте, низко свесив голову, сидел не кто иной, как Кальвин Блик. Он крепко спал. И лошадь, судя по тому, что носом едва не касалась земли, кажется, тоже дремала, через равные промежутки времени вздувая вокруг ноздрей крохотные облачка пыли. Прижав руку к груди, Роза расхохоталась.

От ее смеха Кальвин вздрогнул и открыл глаза. И тотчас же лошадь проснулась и вскинула голову, отчего оглушительно затрезвонили пять подвешенных под дугой колокольчиков. Роза продолжала смеяться. Впервые при виде Кальвина она почувствовала самую настоящую радость.

— Дорогая моя! — воскликнул Кальвин. — Вот и вы! Ну, наконец-то приехали! Сегодня уже третий поезд встречаю! Едем скорее, не то это бедное животное не выдержит.

— Но как вы сюда попали? — весело спросила Роза. — Я же с вами только что говорила в Лондоне! — Она чувствовала громадное облегчение.

— Вы когда-нибудь слышали о самолетах? — в свою очередь поинтересовался Кальвин. — Стрелы Амура, уверяю вас, летят медленней. Я прилетел на самолете Британских Европейских авиалиний.

Роза забралась в коляску, опасно накренившуюся, когда она поставила ногу на ступеньку. Кальвин поправил свою съехавшую на бок широкополую соломенную шляпу, дернул поводья и крикнул: «Avanti!»

Лошадка, наверняка еще не вполне проснувшаяся, толчками двинулась вперед, вместе с ней такими же толчками поехала и коляска. Колокольчики на дуге мелодично позвякивали, железные гвоздики на хомуте посверкивали. Облако пыли поднималось из-под колес, и сквозь него Роза видела разворачивающийся перед ней довольно суровый сельский пейзаж — белесые камни да пыль; даже оливковые деревья и виноградники на склонах холмов, и те казались серыми, словно лето, не успев еще толком начаться, уже утомило их своей жарой. Между светло-коричневых изгибов холмов, сквозь голубую дымку белели, как обглоданные кости, хижины, а за ними темной линией обозначалось море. Пронзительный вечерний свет красил далекие вершины гор и стягивал небо вниз, как шелковую скатерть. Роза вдыхала теплый воздух. Она уже и не помнила, когда в последний раз была на юге.

Розе хотелось вот так ехать и ехать, бесконечно. Так близко к Мише и вместе с тем так свободно она еще никогда себя не чувствовала. Посреди бедности и красоты этого обнаженного края она не могла понять, почему раньше Мишина Италия виделась ей похожей чуть ли не на тропический рай, а на самом деле оказалась совсем другой, и только такой и могла быть. Коляска проехала через небольшой поселок, и местная детвора с криками окружила ее. Мелькнули белые ворота церкви и исчезли за поворотом. Затем мимо проплыл караван тяжело груженных тележек, которые тащил один-единственный ослик, крохотный, словно только что родившийся. Коляска вновь оказалась на открытой местности и поехала гораздо быстрее. Роза сидела, подавшись вперед. Пахло пылью, и морем, и какими-то неведомыми цветами, и югом.

Свернули с дороги, предстояло одолеть небольшой подъем. Лошадь, которая до этого трусила, можно сказать, рысью, теперь перешла на медленный шаг. Кальвин спрыгнул на землю и повел ее по склону. Роза увидала на вершине холма белые стены и плоскую крышу, бывшую когда-то красной, но постепенно выгоревшую и ставшую, как и весь окружающий пейзаж, рыжевато-серого цвета. Лучи заходящего солнца легли на боковую стену, и она приобрела настолько ослепительно-белый цвет, что Роза даже зажмурилась. У нее все еще рябило в глазах, когда коляска въехала в небольшой дворик, и она сошла прямо в объятия Миши.

— Пойдем в дом, — сказал он, не высказывая ни малейшего волнения, — ты ведь, наверное, очень устала.

Какой-то парень, итальянец, взялся распрягать лошадь. Кальвина и след простыл.

Роза пошла за Мишей через двор. И на каждом шагу черные куры с алыми, как цветы, гребешками с квохтаньем вырывались у нее из-под ног. Они зашли в какую-то темную комнату. Через минуту, когда глаза привыкли к полумраку, Роза различила близко от себя профиль Миши; раздались тихие слова: «Твоя комната здесь, на этой стороне дома. Мария сейчас принесет колодезной воды для умывания. Приведи себя в порядок и приходи Поужинаем вместе».

Мария, которая, казалось, состояла из большого белого чепца и пары смеющихся черных глаз, провела Розу в ее комнату, вышла и вскоре вернулась с двумя кувшинами — в одном была горячая вода, в другом ледяная. В этой комнате тоже было темно, лишь немного света пробивалось сквозь плотно закрытые ставни. Свыкшись с полумраком, Роза рассмотрела обстановку: каменный пол, железную кровать под пестрым покрывалом, уставленный кувшинами умывальник, небольшой диванчик и рядом стул. Больше мебели не было. Она подошла к окну. Попыталась открыть ставни. Долго возилась, но в конце концов створки распахнулись.

Заполненный трепещущим светом квадрат пространства открылся перед ней. Вечер извлек из выцветшего пейзажа оттенки, которые полуденное солнце скрывало — коричневатые, золотистые; и одиноко растущее оливковое дерево, прежде чем окунуться в черноту, стало густо-зеленым. Перед ней, окаймленное холмами, лежало море; расчерченное огненными полосками, оно из синего стало фиолетово-пурпурным и светилось уже не искрящимся поверхностным, а приглушенным внутренним светом. Свет этот горел словно по ту сторону громадного окна. Роза всматривалась в его глубины. Море раскинулось совсем близко от дома и при этом где-то глубоко внизу; по склону холма шли каменные ступени, ведущие от дома к пляжу, но Роза видела лишь один пролет лестницы и лишь краешек песчаного пляжа. Прямо перед окном ее комнаты находилась терраса с каменными перилами, огибающая, как она догадывалась, весь дом, с фасада которого наверняка открывался более широкий вид на море. Ее комната находилась в крыле, расположенном под углом к центральной части дома. Терраса была пуста. Пахло мятой, слышалось, как гдето журчит фонтан. Роза простояла на террасе довольно долго. Потом вернулась в комнату и начала умываться. Теплый вечер проник внутрь вслед за ней.

Чуть позднее Роза пришла в комнату, где они недавно с Мишей расстались. Скорее всего, это была главная комната в центральной части дома, служившая одновременно и гостиной, и столовой. Обставлена она была непритязательно на скорую руку подобранной мебелью. Стол был накрыт. В комнате по-прежнему господствовал мрак; голос Миши послышался из темноты: «Мария еще не все приготовила. Выйдем на террасу».

Он распахнул половинки дверей, и Роза вышла вслед за ним. И здесь перед ней во всем великолепии открылся пейзаж, фрагмент которого она увидела прежде из окна своей спальни. Море лежало между двух оголенных золотых холмов, и ступеньки прерывистой извилистой линией сбегали вниз к длинной полосе песка, а дальше начиналась вода, тихая, забывшая о волнах, сонная, как озерная гладь. Над морем, будто в чаше, собирался теплый воздух; тени медленно ползли по склонам далеких холмов, постепенно изменяя золотое в темно-коричневое. Миша и Роза прошли по террасе. Стройные кипарисы вели в долину, где уже властвовала ночь. Оттуда, снизу, доносился собачий лай. Звук улетал вверх и растворялся в широком круге угасающего светила.

Роза взглянула на Мишу. Он смотрел вниз, в долину; таким рассеянно-смягченным она его видела впервые. Почувствовав ее взгляд, он еще ниже опустил голову. И она поняла: его образ мыслей откроется ей не раньше завтрашнего утра. Он отошел в дальний конец террасы, и там Роза заметила фонтан, звук которого с самого начала преследовал ее. Из грубо высеченной львиной пасти вода падала в длинный, серый желоб. Подойдя поближе, Роза обнаружила, что он сделан в виде саркофага, украшенного резными изображениями марширующих друг за другом животных. Выливаясь из желоба, вода ручейком текла по террасе и просачивалась сквозь усыпанный гравием пол.

Роза присела на край саркофага и погрузила руку в прохладную воду. Вытащив, почувствовала — влага стала мгновенно испаряться в теплом воздухе, в последних лучах солнца. Осталось несколько капель, и еще мгновение она чувствовала их прохладу на своей коже, а потом исчезли и они. Она вновь погрузила руку. Миша стоял рядом с ней, держа стакан, наполненный вином. Протянув руку, с которой еще стекала вода, она взяла стакан, а Миша сел на край саркофага напротив нее.

Он молчал, несколько раз покачал головой, как бы намекая: я говорил бы, если бы мог. Роза пригубила вина. Оно оказалась терпким, но освежающим.

— Какой красивый пейзаж, — решила заговорить она.

— Какой ничтожный пейзаж, — сказал Миша, но без всякого осуждения. Он смотрел не на нее, а вниз.

Роза тоже опустила глаза и увидела, что пол покрыт живыми существами. Волоча огромный, по сравнению с их размером, груз, проползали муравьи. Неуклюже ковыляли какие-то жучки. Большие, зеленые кузнечики замирали на месте, становясь почти невидимыми, а потом одним махом исчезали из поля зрения. И тут и там по щебню двигались красные пятнышки — божьи коровки, крупные, без черных крапинок. «Это зрелище устроено Мишей в мою честь, — вдруг подумала Роза. — Как только я уйду, все исчезнет, и Миша останется один, измученный и настороженный, посреди какой-то невообразимой пустоты и заброшенности. С последним ударом часов и все, что нас сейчас окружает, станет тем, чем есть на самом деле».

Вздрогнув, Роза пробудилась от своих мыслей. «Это цикады?» — спросила она, указав на кузнечиков.

— Нет, — ответил Миша, — цикад нельзя увидеть, их можно только слышать. — Голос его прозвучал печально, и, несмотря на возникшую взаимную неловкость, Роза почувствовала глубокое внутреннее согласие.

Неожиданно на перилах появилась ящерица. Она стояла неподвижно. Ее крохотное тельце отбрасывало большую тень. Плавным движением руки Миша потянулся к ней, и она оказалась в чаше его сомкнутых ладоней. Лицо его стало оживленным и радостным, когда он смотрел на дышащее брюшко ящерки, замершей в его ладонях.

— Дай мне! — попросила Роза и протянула руку.

— Держи осторожно, — предупредил Миша, кладя ящерицу ей на ладонь.

Роза неловко сомкнула пальцы. Но в эту секунду ящерица, извернувшись, соскользнула с ее ладони на землю; в горсти у Розы остался лишь ее извивающийся хвост. Вскрикнув, Роза бросила его на щебень. Но и там он продолжал крутиться и извиваться. Миша быстро поднял обрывок и бросил за перила. Роза и Миша посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, в которых промелькнули вдруг боль и тревога.

— У нее скоро вырастет новый, — сказал Миша, и голос его задрожал. Потом он взял ее за руку и привлек к себе. Под порывом ветра фонтан зажурчал по-иному.