Онлайн чтение книги Бегство от волшебника The Flight from the Enchanter
9

А на самом деле у Розы было все из рук вон плохо. Отношения с братьями Лисевичами подходили все ближе и ближе к какой-то опасной черте, и она понимала — сейчас как раз то самое время, на которое она потом будет оглядываться и с недоумением спрашивать себя: как же я могла позволить себе ничего не предпринимать? Сейчас еще можно действовать. Инициатива еще не совсем утрачена ею. Но чем дальше, тем меньше у нее будет сил. Сейчас она не бессильна, еще не совсем. Она верила, что не совсем, и эта уверенность как раз и была для нее мучительней всего.

Она беспокоилась и о Хантере. Несомненно, брат нуждается в ее помощи. Он не знает, как поступить с «Артемидой», и всей душой жаждет, чтобы сестра подала ему руку. Роза любила брата, и ей было больно при мысли, что он ждет напрасно. Но она в самом деле чувствовала себя страшно скованной. Старательно обходя этот вопрос, они тем самым превратили его в некую черную дыру, из-за которой невозможно было вообще ни о чем разговаривать; поэтому дни так и проходили, большей частью в молчании. Только взгляд Хантера, укоризненный и печальный, постоянно напоминал Розе, что она сама втянула его в эту нелепицу, а когда все завертелось, бросила без поддержки.

К «Артемиде» у Розы никакой особой привязанности не было. Когда-то ей показалось, что она сможет превратить журнал в достойное периодическое издание и издавать самостоятельно. Но проведя некоторое время на Флит-стрит, она обрела твердую уверенность в том, что, во-первых, нужны невероятные усилия, чтобы серьезное издание и в самом деле перестало быть убыточным; во-вторых, требуется особая «издательская» хватка, которой она, увы, лишена. Журнал требовал финансовых вложений, и если бы у нее были деньги, все пошло бы по-другому. «Артемида» боролась из последних сил, а Роза, уже ничего хорошего не ожидая, надеялась лишь на то, что опыт участия в этом гиблом предприятии окажется хоть в каком-то смысле полезным для Хантера, поможет ему подготовиться к вступлению на новую, более успешную стезю. Если бы раньше он получил от кого-либо такое же выгодное предложение, как сейчас от Миши Фокса, Роза, чувствуя ответственность за благополучие брата, несомненно, посоветовала бы ему согласиться. О том, что вопрос покупки «Артемиды» возникал, и не раз, в самых респектабельных кругах, она знала и всегда разочаровывалась, когда такого рода разговоры стихали.

Роза не сомневалась, что Миша Фокс тщательно обдумал, когда именно выдвинуть свое предложение. Ясно ей было и то, что он не столько хочет приобрести «Артемиду», сколько поставить ее и Хантера перед неким выбором. Для него такой поступок в порядке вещей. До этого момента она видела ясно, а дальше расстилался туман. Чего хочет Фокс? Действительно начать торг или отомстить? Прошло десять лет, но Миша и сейчас вполне способен нанести тщательно продуманный ответный удар. «Я так мало, катастрофически мало знаю», — говорила себе Роза. Она всем бы пожертвовала, только бы понять, что задумал Фокс. Но самое мучительное было то, что она открыла в себе сильнейшее желание — чтобы Миша и в самом деле захотел начать торги. Это открытие не могло не испугать ее. Ведь десять лет назад она решила, что любые отношения с Мишей могут принести ей только вред, и с тех пор у нее не было никакого повода передумать. И вот оказывается, пусть неясно, пусть обрывочно, но Миша по-прежнему живет в ее сердце. И это не может не вызывать тревоги, и не столько из-за таящегося здесь соблазна, сколько из-за бесконечного разнообразия мучений, которыми эта ситуация грозила.

Постепенно осознавая, насколько оказывается велик, даже после стольких лет, ее интерес к Фоксу, Роза все больше начинала ощущать свои отношения с Лисевичами как некий невыносимый груз. Ей до боли хотелось освободиться от него; отчасти из-за того, чтобы потом уже без всяких помех отдаться безнадежным и в чем-то греховным мыслям о Мише Фоксе; отчасти из-за опасения, и эта причина была, возможно, самой важной, что Миша обнаружит братьев. До сих пор Роза не сомневалась, что о ее общении с ними не знает никто. У Лисевичей были свои причины не разглашать тайну. Что до самой себя, то в кругу знакомых Роза о братьях давно уже не упоминала, а за ее передвижениями, куда она ходит и к кому, никто не мог проследить, разве что Хантер. А он если и подозревает, то уж наверняка позаботится сохранить это в тайне. Но вот если Миша обнаружит — вот тогда уж, наверняка, его выбор от заурядной коммерческой сделки склонится в сторону мести; в его руках окажется оружие такой силы, что она бледнела при одной мысли об обладании им, не говоря уж о применении.

Роза все это понимала, но она понимала и то, что у нее нет сил избавиться от власти братьев. Бессмысленно спрашивать, каково имя этой власти — любовь? Тьма, которой эти двое окутали ее, по сути своей безымянна. Она бессильна уничтожить заклинание. А потом она начала спрашивать у себя: а должна ли я его уничтожать? Я ведь не совершаю ничего плохого! Неужели я должна пожертвовать этой истинной любовью? И братья неповинны ни в чем, разве что в привязанности к ней. Они были такими жалкими и беспомощными, они были ее детьми. По здравому размышлению, ей нечего им предъявить. Напротив, она столько плохого знала о Мише, а подозревала еще больше, что в иные моменты он превращался для нее в истинное воплощение зла. Так говорила себе Роза. Но вряд ли так думала; все было совсем наоборот.

Роза знала, что Хантер так и не простил ей отказа выйти замуж за Мишу, и поэтому считала, что в нынешних обстоятельствах у мальчика неизбежно должны возникнуть какие-то надежды, какие-то мечты. Иногда ей казалось не таким уж преувеличением предположение, что отдать себя целиком во власть Фоксу — это есть глубочайшее желание брата; хотя, кто знает, побудило бы его это желание к действию, пусть даже никакого разлада с Мишей у сестры и не произошло. Но догадки догадками, а несомненно одно — сейчас Хантер бродит в потемках; он даже не осведомлен о степени ее привязанности к «Артемиде», не говоря уже о существовании в ней каких-то былых чувств к Мише, о которых Хантер может лишь строить предположения; и величайшее для него искушение, несомненно, — воображать, что Роза и в самом деле хочет, только тщательно это скрывает, чтобы он продал журнал, после чего они вновь в некотором смысле окажутся в сфере влияния Миши Фокса. Именно так Роза видела ситуацию и предугадывала, как будут развиваться события: сбитый с толку ее упорным молчанием, Хантер не решится продать «Артемиду»; так он поступит отчасти под влиянием идеалов независимости, но главным образом из-за страха оскорбить чувства сестры, которая, по всей видимости, не желает иметь никаких контактов с Мишей Фоксом.

Ежегодное собрание акционеров «Артемиды» должно было состояться в течение недели. Если Хантер захочет продать издание, то вопрос будет поднят и, откровенно говоря, тут же решен. В уставе «Артемиды» присутствовал такой пункт: для принятия решения на созванном в надлежащее время собрании кворума не требуется. Энергичные женщины, когда-то основавшие журнал и полагавшие, что их любовь к «Артемиде» никогда не иссякнет, договорились между собой: если придет время, когда они станут настолько равнодушны, что даже перестанут посещать собрания, то решение об «Артемиде» следует вручить судьбе. И это время, в приход которого они просто не верили, наступило; и теперь каждый год, пока они дремали у своих каминов, Хантер в пустом зале зачитывал ежегодный доклад, и если нужно было принять решение, то принимал его с помощью Розы, которая очень часто оказывалась единственной присутствовавшей вкладчицей. Поэтому решение о продаже прошло бы безболезненно; и, размышляя над тем, какой, наверное, привлекательной с житейской точки зрения должна казаться эта идея, Роза понимала, насколько ее молчание мучительно для Хантера. Но прежде чем помочь ему, она сама должна была хоть как-то упорядочить свое отношение ко всем скопившимся вопросам, одна мысль о которых вселяла в нее страх, а уж о решении и говорить не стоило.

Неожиданно Роза вспомнила об одном варианте, обещающем, по крайней мере, облегчить напряжение… и, не имея возможности сделать то, что было настоятельно необходимо, но страстно желая предпринять хоть что-нибудь, она с воодушевлением ухватилась за этот замысел, идею которого мимоходом высказал в комнате у Сейуарда Джон Рейнбери, а именно: обратиться за поддержкой к основательницам «Артемиды». Надо сказать, что Розе и прежде не раз приходила эта мысль, но она всякий раз ее отвергала. Она даже обсуждала вопрос с Хантером, и он сказал так: «Стоит разбудить этих старушек, и от них уже покоя не будет». А Розе мешала еще и гордость обратиться с просьбой о пожертвованиях к этим престарелым состоятельным дамам. Давние поклонницы и соратницы ее матери, они должны были сами, как она считала, услышать зов «Артемиды» и в едином порыве броситься на помощь.

И вот теперь, явившись снова в минуту смятения, эта мысль показалась Розе очень разумной. Если крупная сумма денег неожиданно вольется в издание, то тем самым пусть и не разрешится окончательно, но, несомненно, упростится ситуация vis-a-vis с Мишей Фоксом. Роза честно признавалась самой себе: в сложившихся обстоятельствах она не может утверждать, что благополучие Ханте-ра есть одна из главных ее забот. Вот если бы потом, когда все завершится, взглянуть на ситуацию как бы сверху, тогда, возможно, и откроется, что здесь было важным, а что — второстепенным. Спасти «Артемиду» от финансового краха — в представлении Розы — стало бы огромным облегчением и для нее, и для Хантера; а затем не могло не последовать еще одно чудо: они вновь обрели бы способность самостоятельно мыслить и действовать. Если сумма позволит, то можно будет подумать и о постоянном жаловании для Хантера, и об улучшении журнала; хотя оптимизм Розы был не настолько огромен, чтобы уж вовсе не сомневаться, что деньги решают все, она тем не менее была целиком захвачена радостным чувством: найдено, наконец, поле деятельности, на котором можно двигаться без помех; и мысль, что она способна пусть чуть-чуть, но все же изменить ситуацию, в которую ее поставил Миша Фокс, — эта мысль убедила ее, что путь к утраченной свободе уже начат.

Вернувшись вечером с фабрики и ничего не сказав Хантеру о своих планах, она взяла книгу акционеров и унесла к себе в комнату. Изучив список фамилий, Роза решила остановиться на двух кандидатурах: миссис Каррингтон-Моррис, которая всю жизнь и по сию пору оставалась ярой рационалисткой, и миссис Камилле Уингфилд, эксцентричной леди, о которой упомянул Рейнбери. Поразмыслив, выбрала миссис Уингфилд. Вполне возможно, что миссис Уингфилд окажется уж слишком сумасшедшей, но еще вероятней, что миссис Каррингтон-Моррис является уж слишком здравомыслящей; и Роза решила сделать ставку на щедрость миссис Уингфилд, хотя та может вовсе не оказаться таковой, а может наоборот — щедрой до безумия. Роза припоминала, что видела обеих дам лет тридцать тому назад и тогда, кажется, миссис Уингфилд понравилась ей больше. Отыскивая ее имя в телефонной книге, Роза с удивлением обнаружила, что миссис Уингфилд также проживает в Кампден Хилл-сквер, более того — в доме на противоположной стороне площади, видном из ее окна. Роза сочла это добрым предзнаменованием.

Она решила начать кампанию не письмом, а личным визитом, рассчитывая на эффект неожиданности, а также фамилию матери и сходство с ней; все вместе приведет к тому, что миссис Уингфилд, конечно, тут же капитулирует. И вот на следующий день, это была суббота, около четырех часов дня Роза постучала в дверь дома напротив. Она намеренно выбрала время вечернего чая, потому что рассудила, что в этом случае замешательство, вызванное появлением неожиданного гостя, можно будет легко скрасить возней с чашечками и блюдечками.

Роза постучала несколько раз, но за дверью не раздалось ни звука; тогда она отступила на несколько шагов, чтобы взглянуть на занавешенные окна; в этот момент дверь осторожно приоткрыли и чье-то бледное лицо уставилось на нее. Роза бросилась вперед так азартно, что лицо поспешно захлопнуло дверь и изнутри раздалось позвякивание дверной цепочки. Обезопасив таким образом вход, дверь снова приоткрыли, и Роза обнаружила, что бледно-голубой глаз внимательно изучает ее.

— Извините, — произнесла Роза, чрезвычайно встревоженная таким началом. — Мне хотелось бы видеть миссис Камиллу Уингфилд. Не будете ли вы так любезны сказать, есть ли она сейчас дома?

Дверь снова плотно затворили, и Роза в отчаянии уже собралась уходить, но тут снова зазвякала цепочка — и дверь распахнулась. На пороге стояла дама с фантастической взлохмаченной прической, одетая в халат.

— О, простите! — обласкав Розу улыбкой, воскликнула странная особа. — Я приняла вас за цыганку. Вы должны меня простить. Их, цыган, так много здесь в это время года. Зимой они выступают в цирках, вы знаете, летом нанимаются на фермы, а в это время года, между зимой и летом, странствуют по городам и продают разные вещи. На прошлой неделе постучала одна, такая проти-и-вная. Ногу в дверь сунула и не уходит. Пришлось купить у нее какую-то шерсть, чтобы избавиться. Ну, продавали бы что-нибудь полезное, какие-нибудь щетки, но шерсть, да еще по такой цене! Это просто грабеж. Вы не должны обижаться, что я вас приняла за цыганку. Как только вы заговорили, я тут же поняла свою ошибку. Но сначала я увидала ваши черные волосы и тут же решила — опять они! Нет, теперь разглядев вас хорошо, я конечно же вижу, что никакая вы не цыганка. Это я просто мельком вас увидала и поэтому ошиблась. В наше время носить такие длинные волосы — это так необычно. Но у них-то длинные, у цыганок, я подразумеваю. А у вас волосы просто прекрасные, если позволено мне будет так сказать, и прическа очень вам идет. Хотелось бы, чтобы и молодые девушки ценили длинные волосы. Но для них это слишком хлопотно, они все у нас сейчас такие бегуньи, дай им Бог здоровья.

Слушая эту речь, Роза совершенно успокоилась и даже начала улыбаться. Ей нравилась эта говорливая особа, чье общественное положение она никак не могла определить. Роза гордилась своим умением, общаясь с кем-либо, мгновенно угадывать, кто он и какое место занимает на общественной лестнице; эту способность она унаследовала от матери. Эта выдающаяся социалистка обладала почти сверхъестественным даром чувствовать социальные различия. Вопреки халату и шерстяным чулкам, гармошкой спускающимся вниз, Роза решила, что перед ней наверняка компаньонка миссис Уингфилд. Осталось догадаться, сколько ей лет. Сероватую кожу лица и шеи покрывала сеть тонких морщинок, настолько густая, что из-за нее трудно было рассмотреть черты; так что глаза, бледно-голубые, почти бесцветные, как линялый ситец, смотрели на Розу как бы с некоего дряблого мешочка, висящего между похожими на матрацную вату волосами и круглым вырезом заношенного халата, ниже которого, наверное, начиналось туловище.

— Я — мисс Фой, — произнесла особа так торжественно, словно имя ее было прославлено на весь мир. При этом ее сухая кожа пошла складками, как кожа аллигатора.

— О! — воскликнула Роза с надеждой, что это прозвучало надлежащим образом.

— Да! — подтвердила мисс Фой тоном триумфатора. — Я как раз занимаюсь уборкой, — сообщила она. Через руку у нее и в самом деле было переброшено полотенце.

— Мне бы хотелось поговорить с миссис Уингфилд, — сказала Роза. — Удобно ли это сейчас?

— Вы не предупредили о своем визите? — строго спросила мисс Фой.

— Увы, — призналась Роза. — Ну что ж, тогда в другой раз… — Она ругала себя за то, что не захватила визитной карточки.

— Ничего страшного! — неожиданно радостно вскричала мисс Фой. — Ей приятно будет вас видеть. Пройдите прямо наверх. Входите же, моя дорогая, не бойтесь.

Мисс Фой затворила дверь, и вокруг стало почти темно. Роза смогла различить стоящие вдоль стен громоздкие штуковины, а над головой — растения, шелестящие, дышащие. А на заднем плане слышался странный воющий звук, словно там работал какой-то механизм.

— Простите, но я не буду сообщать о вашем приходе, — заявила мисс Фой. — Она сердится, когда видит меня с тряпками. Гостиная на втором этаже. Возможно, вы услышите, как она поет, вот на звук и идите. Не волнуйтесь, дорогая. И… — тут мисс Фой притянула к себе Розу и перешла на шепот, — …если она что-нибудь этакое забавное скажет, не удивляйтесь; это она просто так говорит, чтобы удивить, а вовсе так не думает, учтите.

С этими словами мисс Фой растворилась во мраке, а Роза осталась одна перед лестницей. Она пошла наверх и вдруг начала понимать, что звук, сопровождающий ее беседу с мисс Фой, создается человеческим голосом. Глубокий, довольно приятный голос, хотя мотив какой-то странно монотонный. Охваченная любопытством, Роза постучала в дверь гостиной. Ответа не было, но пение продолжалось. Тогда она постучала еще раз, громче, открыла дверь и оказалась в обширной, ярко освещенной, заставленной комнате; вещей и вещиц здесь было так много, что Роза в первую минуту ничего не смогла различить. Потом она заметила, что из-за высокой спинки софы торчит пара крепких мужских ботинок и каблуки их направлены в ее сторону. Владелец ботинок и голоса, отнюдь не смолкающего, очевидно, был там, за спинкой. Старательно маневрируя, Роза наконец оказалась возле софы; оказалось, что на софе лежит какая-то длинная седоволосая дама, одетая в твидовый жакет и вельветовые брюки, лежит вытянувшись, положив ноги на спинку, а возле нее, на полу, стоит бутылка шампанского и бокал. Когда Роза появилась в ее поле зрения, владелица ботинок повернула к ней свое чрезвычайно энергичное лицо, и с его иссохшей, густо напудренной поверхности невозмутимо взглянули темно-карие глаза.

— Вы как раз вовремя. Займите ваше место в зале.

— Простите, что вы сказали? — смутилась Роза.

— Я сказала, займите место в зале, — повторила миссис Уингфилд. — Просто некое выражение, уже вышедшее из употребления, я полагаю. Мода на них проходит так скоро.

Миссис Уингфилд произносила слова небрежным, грудным, совсем не старческим голосом.

— Мне так неловко, что я зашла без предупреждения, — заметила Роза и тут же пожалела, ведь здесь мог содержаться некий намек на мисс Фой.

— Наверное, эта старая вобла впустила вас? — спросила миссис Уингфилд. — Все в порядке. Она там убирает. Хотите шампанского? Теперь только я могу его пить, не опасаясь за свой желудок. Простите, но бокалов больше нет.

С удивительной легкостью, одним махом, она спустила ноги на пол, налила шампанского и протянула бокал Розе. Потом, так же непринужденно, вернула ноги в прежнее положение и затянула себе под нос: «На за-за-закате, прекрасном закате».

— Мне навечно запомнились песни, которые я слышала до 1910 года, и начисто забылись все остальные, — разъяснила миссис Уингфилд.

— С моей точки зрения, это небольшая потеря, — вежливо ответила Роза. Миссис Уингфилд была для нее еще не совсем понятна, и поэтому она следила за каждым своим словом.

— Но, черт побери, откройте наконец, кто вы такая? — воскликнула миссис Уингфилд. — И все эта проклятая эпоха. Какие-то люди появляются, незваные, в твоей гостиной, не представившись, пьют твое шампанское, а ты остаешься в полной растерянности.

Роза уже собралась назвать свое имя, но миссис Уингфилд вдруг закричала:

— Молчите! Позвольте мне догадаться!

Она повернула голову, и два темных глаза критически оглядели Розу.

— Будьте так любезны, повернитесь в профиль, — попросила миссис Уингфилд. — Благодарю. Да, думаю, я не ошиблась. Вы — мисс Кип, дочка Маргарет Ричардсон, и живете на противоположной стороне площади, не так ли?

— Вы не ошиблись, — сказала Роза. — Мы встречались однажды, очень давно, когда я была еще ребенком. Вы, наверняка, забыли.

— Нисколько я не забыла, — ответила миссис Уинг-филд, — жаль вас разочаровывать, но я не такая ветхая, как вам, очевидно, кажется. Мы встретились в Уимблдоне. Вам было лет восемь, и манеры у вас и тогда были шокирующие. Но, проклятие, имя ваше начисто вылетело у меня из головы.

— Роза.

— Да, верно, — отозвалась миссис Уингфилд. — А маменька ваша ведь была чистой воды большевичка. Но неизвестно, что бы она запела, если бы дожила до нынешних времен.

У Розы от обиды кровь прилила к лицу, и она уже хотела ответить, но миссис Уингфилд вскричала:

— Не сердитесь! Я преклонялась перед вашей матерью. Я ценила ее, возможно, куда больше, чем вы. Признаюсь, иногда меня разбирало любопытство: когда же дочь Маргарет явится ко мне с визитом? Полагаю, вы нуждаетесь в деньгах? Ну да, о чем я спрашиваю; нынче если ко мне кто-то и приходит, то именно за деньгами. Нет, это вы зря затеяли. Разве вас не предупреждали? Я ведь старая скупердяйка. Но я разрешаю вам остаться. Мы можем провести время в беседе, покуда я не пойду спать. Возможно, вы дурно воспитаны, но вам не удастся вот так вдруг взять и уйти; теперь, когда вы оказались здесь, я вас не отпущу. А вдруг вы никогда больше не придете. Хотите шампанского?

Роза, которая разрывалась между обидой, смущением и отчаянием, поблагодарила и протянула бокал.

— О, так вы хотите еще? — почему-то удивилась миссис Уингфилд. — Отдайте же мне бокал. Вы будете пить из чашки. Там еще одна осталась, я думаю, в буфете.

Маневрируя между всеми этими столиками, пуфиками, подушечками, которыми был просто забросан пол, Роза приблизилась к буфету. Она вытащила прекрасную чашку дрезденского фарфора и принесла миссис Уингфилд; та уже успела, на удивление быстро, осушить один бокал и, с усилием оторвав голову от софы, сосредоточенно наполняла следующий.

— Советую протереть носовым платком, — произнесла миссис Уингфилд, когда Роза протянула чашку, — там пыль еще со времен Потопа.

Должно быть, так и было. Роза провела по фарфору платком, и миссис Уингфилд вылила в чашку остаток вина.

— Ни капли не осталось, а это ведь последняя бутылка, — вздохнула миссис Уингфилд. — Нет, лгу, не последняя. Но для меня, а не для вас.

— Красивая чашка, — решив сказать что-нибудь приятное, заметила Роза.

— Да, согласна, прекрасная, — отозвалась миссис Уингфилд. — Тут у меня много красивых вещиц, но в этой свалке вам не разглядеть. Если бы старая вобла была здесь, я бы ее попросила показать. Но она сейчас моет посуду, что я позволяю ей раз в три недели. Именно к этому времени чистая посуда заканчивается. Я ненавижу, когда тут же после еды Фой подскакивает и мчится мыть тарелки, от этого у меня наступает расстройство пищеварения. Поэтому мы сначала пачкаем всю посуду, а потом она берет и разом моет.

— Что ж, разумное устройство, — проговорила Роза.

— Это не разумное устройство, а то устройство, которое мы приняли, — поправила миссис Уингфилд.

И тут мисс Фой вошла в комнату, неся бокал для шампанского.

— Я подумала, вам может понадобиться бокал, — объяснила она.

— Ты подумала правильно, — сказала миссис Уингфилд, — хотя и с некоторым опозданием, как обычно. Ну куда же ты уходишь, неразумное создание? Раз уж принесла, оставь. Вот эту чашку заберешь, не знаю, как мы ее проглядели. Ну что, милочка, вы еще не выпили? Тогда перелейте остаток в бокал, а чашку отдайте Фой. Вот так.

Мисс Фой направилась к двери.

— Кстати, Фой! — крикнула ей вслед миссис Уингфилд. — Это Роза Кип.

Мисс Фой стремительно повернулась: в ее выцветших глазах блеснуло воодушевление.

— О, мисс Роза! — воскликнула она. — Какая радость и какая честь!

— Честь, да нечем есть, — проворчала миссис Уингфилд. — Это же мисс Кип, а не ее мать.

— Вашу маму я очень хорошо помню, — радостно сообщила мисс Фой. — Много раз я слушала ее выступления в залах поблизости от Холборн и Кингсвей. Замечательным оратором она была! Конечно, я тогда была совсем юной.

— Не такой уж и юной, — ввернула миссис Уингфилд. — Как вы думаете, сколько Фой лет? — обратилась она к Розе.

— Я не слишком хорошо умею отгадывать возраст, — смутившись, ответила Роза.

— Только взгляните на нее! — призвала миссис Уингфилд. — Ну же, выскажите ваше предположение. Но сначала приглядитесь хорошенечко. Она похожа на старую швабру, а, как на ваш взгляд? Могли ли вы предположить, что человек может быть так похож на швабру? А взгляните на ее ноги. Поднимите юбку, Фой! У них вообще нет никакой формы. Просто как два валика. Вам прежде доводилось видеть ноги, похожие на валики?

— Не обращайте внимания, мисс Роза, — сказала мисс Фой, очевидно давно привыкшая к подобным сценам. — На самом деле она добрая.

— Это я добрая? — возопила миссис Уингфилд и, в очередной раз энергично переместив ноги, уселась на софе перед мисс Фой, которая несколько побледнела. — А что у нее на голове, полюбуйтесь! Матрацная вата, да еще вставшая дыбом! Внимание, приступ близится. У сумасшедших волосы всегда торчат. У ненормальных, как говорится, все ненормальное, даже волосы.

— Прекратите! — воскликнула мисс Фой. — Прошу, прекратите! От вас просто в дрожь бросает.

Она повернулась и поспешно удалилась из комнаты.

— Все-таки обиделась, — констатировала миссис Уингфилд. — Глупая старушенция! До встречи с ней я вообще была ужасной шутницей. И все же, если бы не она, грелась бы я сейчас на солнышке, на балконе какого-нибудь паршивенького отеля. А знаете, ведь старуха Фой — девственница. Что вы на это скажете?

— У меня нет никакого мнения на этот счет, — резко отозвалась Роза. Сцена издевательства над мисс Фой ее просто возмутила. Теперь она уже не сомневалась в том, что Уингфилд сумасшедшая.

— Что значит «нет никакого мнения»? — удивилась миссис Уингфилд. — Так или иначе, но вы должны что-то об этом думать.

— Да, я думаю, что вы чрезвычайно жестоко обошлись с мисс Фой.

— Ну вот, теперь я знаю, что вы думаете, — произнесла миссис Уингфилд. — А иначе откуда мне знать, я ведь не умею читать мысли. Я вам что-то сейчас скажу. Конечно, вы сразу так и подумали: она девственница. И все так думают. А я вам открою кое-что другое. Не девственница она! А, удивились? Я вам все расскажу как-нибудь в другой раз. Вас не затруднит подойти к буфету и взять еще бутылку шампанского? Вот, хорошо. Знаете, как открывать шампанское? Ну, открывайте, только осторожно, мебель не замочите.

Миссис Уингфилд теперь полулежала, откинувшись на подушки софы. Наливая шампанское, Роза близко увидела ее лицо и поразилась тому, насколько оно сухое, какое-то не настоящее, больше похожее на картонную маску. И посреди этой пустыни темнели глаза, тревожно, как два заросших водорослями прудика. Роза с какой-то дрожью подумала: а если бы из этих глаз выкатились слезы, то они бы потекли вниз, оставляя за собой дорожку — и что же открылось бы под слоем пыли? Вокруг стоял душный сладкий запах, как от старого льняного белья, хранимого в лаванде.

— Да, я знаю, о чем вы думаете, — подтвердила миссис Уингфилд: — «С кем, с кем, а с ней можно вести разговоры о возрасте». Я не скрываю свой возраст. Мне восемьдесят три года. И лицо, вы думаете, у нее покрыто эмалью, как у королевы… как бишь ее? Хотите взглянуть, какая я была в двадцать лет? Дайте-ка мне вон тот альбом.

Роза передала ей толстенную книжищу в красном вельветовом переплете, лежащую на пианино среди разнообразных вазочек и сделанных из меди зверушек.

— Вот я, — показала миссис Уингфилд.

С фотографии на Розу глянула хорошенькая, темноволосая, темноглазая девушка в широкополой шляпе.

— Вы были красивой, — заметила Роза. — Но и сейчас не очень изменились, — добавила она серьезно. Ей вдруг почудилось, как в волшебном видении, то юное личико, проступающее сквозь лицо старой миссис Уингфилд. Это было потрясающе.

— Вы маленькая льстица, — проговорила миссис Уингфилд, — а льстецы — все обманщики. В этом вы не похожи на свою мать. Она никогда никому не льстила. Но я понимаю, вам надо что-то из меня выудить. А вот я снова, чуть позднее.

Уингфилд перевернула страницу, и Роза увидала несколько смазанный снимок какой-то высокой женщины, в юбке по щиколотку, руки у нее были как-то неестественно вытянуты, а вокруг толпилась куча народа.

— Это когда я приковала себя к изгороди у казарм Виллингтона. До сих пор остался знак.

И Уингфилд показала Розе свое левое запястье, на котором виднелось маленькое красное пятнышко.

— Действительно! — поглядев, сказала Роза.

— Так вы мне верите? — сардонически рассмеялась миссис Уингфилд. — Хорошо, идем дальше! Вот, смотрите, здесь я арестантка в Эскот. Это фото было в газетах. К нам всегда на следующий день являлись какие-то весьма обходительные люди и спрашивали, не желаем ли мы получить фото. У вашей матери наверняка тоже была целая коллекция снимков.

— Да, была, — отозвалась Роза. — Вспоминаю, там был такой: вы вместе с мамой разбрасываете листовки в каком-то театре.

— Верно! — растрогавшись, воскликнула миссис Уингфилд. — В Ковент-Гарден. На «Трубадуре». Королевская семья присутствовала. Ах, какая же вы умница, делаете все, чтобы мое сердце растаяло! — и она снова перевернула страницу. — А вот мы беседуем с Бернардом Шоу.

Роза почтительно рассматривала фотографию.

— Уингфилд ревновал меня к Бернарду, — прокомментировала миссис Уингфилд. — А потом я прикончила этого старого дурака… Уингфилда, разумеется. Я всадила в него нож, да будет вам известно. И с чего это ему вздумалось ревновать меня? Как же я его презирала, этого тщеславного осла. Все его денежки отдала на Орфографическую реформу. А теперь, должно быть, вас интересует, — продолжила миссис Уингфилд, — кому я собираюсь оставить свои денежки? Нет, я вам не скажу. Старуха Фой надеется, что ей достанутся, но я ей не оставлю ни пенни! — миссис Уингфилд загоготала, повернувшись на бок среди подушек.

Роза чуть попятилась и отыскала себе стул. Ей не хотелось, чтобы ситуация вышла из-под контроля.

— И не надо меня спрашивать, — продолжала миссис Уингфилд, — какая тебе, мол, разница, что с твоими деньгами случится потом. Потом мне будет все равно, но сейчас — далеко не все равно. В конце концов мы все живем будущим, даже если это то будущее, где нас и в помине не будет. Мы все живем будущим, пока вообще дышим, что в моем случае продлится весьма недолго. Еще несколько месяцев, и толпа ринется с лопатами к моим документам в надежде откопать завещание. Ну как, вы верите тому, что я сказала?

— Чему именно? — спросила Роза. Она чувствовала, что в ней растет неприязнь к миссис Уингфилд, которая чем дальше, тем выглядела безумней.

— Что я огрела старого скрягу Уингфилда топором!

— Нет, — ответила Роза.

— Как же вы правы! — давясь кашлем, прокричала миссис Уингфилд. — Когда люди доживают до такой дряхлости, они становятся ужасными лгунами! Нет, я не топором его ударила, а… размозжила ему башку утюгом! — миссис Уингфилд теперь просто задыхалась от смеха.

— Миссис Уингфилд, пожалуйста! — взмолилась Роза. — Пожалуйста, успокойтесь!

— А я совершенно спокойна, — заявила миссис Уингфилд. — Вы что же думаете, я как-то невероятно волнуюсь? Буря и натиск! Буря и натиск, как писал поэт! На старости лет начинаешь потихоньку терять индивидуальность. Ну какая, по сути, разница между мной и какой-нибудь старой калошей с Байсуэтер Роуд, кроме воспоминаний, хвостом тянущихся за нами? Этих баек, никому, кроме нас, не нужных, да и нам, пожалуй, тоже. Старые байки и фотографии. И не говорите мне, что та бедолага с Байсуэтер все же лучше. Это ваша мама любила твердить: «Бедные достойней». Большевичка была с головы до пят!

— Прошу прощения, миссис Уингфилд, — чувствуя, что разговор идет совсем не по тому руслу, произнесла Роза, — возможно, я слишком у вас засиделась, и поэтому…

— Конечно, сидите здесь битый час и молчите! — воскликнула миссис Уингфилд. — Вы же зачем-то пришли! Ну, выкладывайте!

— Я пришла к вам посоветоваться по поводу одного дела, — начала Роза.

— Денежного? — тут же поинтересовалась миссис Уингфилд. — Но я уже объяснила — не получите. А теперь ступайте. Я устала.

— Очень жаль, — поднимаясь со стула, пробормотала Роза. Ей было горько и досадно. — Если позволите, я загляну в другой день.

— И думать не смейте! — прокричала миссис Уингфилд. — Другой день! В другой день меня, может, уже похоронят! Я просто вне себя от любопытства — чего же вы хотите? Что же это за дело? Сегодня ночью не усну, если не узнаю. Сядьте, моя дорогая, и успокойтесь. Я не такая сумасшедшая, как вам кажется.

Роза вновь опустилась на стул и с сомнением взглянула на миссис Уингфилд.

— Вопрос касается «Артемиды», — еле слышно сообщила Роза. Она чувствовала, что очень устала.

— Чего касается? — наверное, не вполне расслышав, переспросила старая дама.

— «Артемиды», — повторила Роза. — Это такой журнал.

— Ах, «Артемида»! — воскликнула миссис Уингфилд. — Но вы так странно произнесли. И что же там с ней случилось?

— Нужны деньги, — начала Роза. Она решила изложить все как можно проще. — Если мы не получим финансовой поддержки, то вынуждены будем прекратить издание. И я подумала, может быть, вы согласитесь сделать вклад. Вы ведь один из главных акционеров.

— Я это прекрасно знаю, — сказала миссис Уингфилд. — Не надо обращаться со мной так, будто я родилась еще при египетских фараонах. Предполагаю, что вы сами ведете дела?

— Не совсем, — ответила Роза. — Фактически дела ведет мой младший брат.

— Ваш младший брат! — произнесла миссис Уингфилд. — Такой светловолосый глупыш, насколько я припоминаю. Похож на вашего отца. Почему именно его Мэгги избрала в мужья, для нас так и осталось загадкой. Мне довелось видеть вашего братца несколько лет тому назад в Оксфорде. Да, как видите, я и в Оксфорде бываю. Там был какой-то студенческий спектакль. И кто-то указал мне на него. Он был занят в спектакле. По Шекспиру. Он играл кого-то, какая-то проходная роль. Всего три строчки нужно было произнести, и одну из них он умудрился забыть. Значит, я должна спасти «Артемиду», иначе вашему братцу не с чем будет играться? Не обольщайтесь, мисс Кип, не спасу, и пальцем не пошевелю.

— Мой брат вполне сведущ в издательских делах, — заметила Роза. — Все, что ему требуется, это средства. Да не в моем брате тут дело. Спасти «Артемиду» от банкротства — вот главное.

— Но почему вы обратились именно ко мне? — спросила миссис Уингфилд. — Продайте с аукциона на Флит-стрит.

Последняя реплика убедила Розу, что миссис Уингфилд действительно не «современница фараонов» и знает, что к чему.

— Именно сейчас на Флит-стрит никто журнал не купит, — с бледной улыбкой отозвалась Роза, — то есть никто, кому мы согласились бы продать.

— А, получается у вас были предложения? — ухватилась за последнюю фразу миссис Уингфилд. И, наклонившись вперед, она уставилась на Розу слегка даже выпучившимися глазами. — Ну, карты на стол!

— Да, — не стала возражать Роза, — у нас было предложение от Миши Фокса. Но мы не захотели его принять. Мы хотим, чтобы «Артемида» и впредь оставалась независимой, ибо это для нас важнее продажи кому-либо. Если мы уступим Фоксу, то журнал изменится до неузнаваемости.

— Ваш брат наверняка уже изменил его, — заявила старая дама.

— Вы бесплатно получаете экземпляр каждый месяц. Полюбопытствуйте, — холодно ответила Роза.

— Получаю экземпляр? — удивилась миссис Уингфилд. — Вот так новость. Куда же он девается? Должно быть, Фой утаскивает к себе в комнату. Так все же, с какой стати именно ко мне вы явились с этой трогательной историей? Вы думаете, меня заботит, кому достанется «Артемида», Фоксу или самому дьяволу? Почему бы вам не направить свои стопы к Аде Каррингтон-Моррис? У нее все еще есть идеалы. А я просто старая развалина. Страсть и трепет, страсть и трепет, мисс Кип!

Роза понимала, что все это миссис Уингфилд говорит только для того, чтобы проверить, как она поступит дальше.

— Мы не хотим помощи миссис Каррингтон-Моррис, — постаравшись, чтобы слова прозвучали непринужденно, ответила Роза. — Мы предпочитаем обратиться к вам.

— О, новая лесть! — воскликнула миссис Уингфилд. — Хотите шампанского, я совсем позабыла вам предложить, или, может быть, желаете чаю?

— Не беспокойтесь о чае, — сказала Роза. — Я выпью шампанского.

— Нет, вы слышите, что она говорит! — всплеснула руками старая дама. — Не беспокойтесь о чае, я выпью шампанского! Да знаете ли вы, сколько стоит бутылка шампанского? А чай мы покупаем по одиннадцать пенсов за четверть. Зовите Фой, и пусть несет чай! Сказано ведь вам — я скряга!

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — поспешно возразила Роза. — На самом деле не надо мне ни чая, ни шампанского.

— А, так вы собирались пить мое шампанское, да еще и без особой надобности! — прокричала миссис Уингфилд.

— Я очень прошу вас, подумайте об «Артемиде», — вернулась к главной теме Роза. — Годовое собрание акционеров обязано состояться в течение недели, и решение должно быть принято. Мой брат отдает очень много сил этому журналу, хотя не получает никакого жалования и фактически вкладывает в издание, чтобы оно совсем не умерло, свои сбережения. Если не произойдет существенного денежного вложения, то у меня не хватит совести советовать брату не продавать «Артемиду» Фоксу. «Артемида» кругом в долгах.

— Журнал можно просто закрыть, но не продавать, — проворчала миссис Уингфилд.

— То или другое, но это все равно будет означать смерть «Артемиды», такой, какой вы ее знали, журнала, основанного моей матерью и вами, — страстно проговорила Роза.

— Лесть! Умасливание! С чего вы решили, что мне понравится сравнение с этой большевичкой? Вижу, вы заботитесь о братце. Вполне естественно. Животные, и те заботятся о младших. А этот господин Фокс, он ваш друг или что-то в этом роде?

Роза внимательно посмотрела на старую даму.

— Нет, — ответила она.

— Я о нем слышала, — сказала миссис Уингфилд. — Кажется, он крупный делец и столь же крупный интриган, верно?

— Да, — согласилась Роза.

— Как-то уж слишком много мужчин в этой истории, — заметила миссис Уингфилд. — «Артемида», насколько я знаю, женский журнал. Ну все, мне время укладываться спать. Денек сегодня выдался бурный. Если лягу здесь, то, пожалуй, уже ни за что не встану. Так что надо брести в спальню. Будьте так добры, по пути скажите этой в кудряшках, чтобы шла сюда.

Роза встала и приготовилась уходить.

— Мы будем чрезвычайно признательны вам, — обратилась она к старой даме, — если вы согласитесь нам помочь.

— Конечно, стоит мне пальцем пошевелить, и все наладится, — проворчала миссис Уингфилд. — Я богата, как Крез! — С этими словами она вновь легла и забросила ноги на спинку софы. — А вот захочу я или нет, это другой вопрос.

— Могу ли я надеяться… — начала Роза.

—  Надеяться можете, — согласилась Уингфилд, — это мне ничего не стоит! Но ни слова вашему светловолосому братцу! — тут она закрыла глаза и сложила руки на животе.

Роза вдруг поняла, что в комнате стало совсем темно. Стараясь не натыкаться на мебель, она добралась до двери.

— До свидания, — сказала она, отворив дверь. Но миссис Уингфилд не открыла глаз и не ответила. Роза на цыпочках вышла из комнаты.