Онлайн чтение книги Столица The Metropolis
Глава семнадцатая

Светская мельница вертелась не переставая уже второй месяц. Монтэгю уклонялся от приглашений, насколько Оливер дозволял ему это, но Элис была нарасхват и отсутствовала все вечера и ночи напролет. Оливер продал приятелю свой гоночный автомобиль: он стал теперь человеком семейным, говорил он, и на прошлых сумасбродствах поставил крест. Взамен гоночного автомобиля он приобрел лимузин для Элис, хотя она и уверяла, что не нуждается в нем, потом что, если ей нужно куда-нибудь поехать, машина Чарли Картера всегда к ее услугам. Чарли был по-прежнему настойчив в своих ухаживаниях, и это очень раздражало Монтэгю.

Подготовка к большому судебному процессу подвигалась успешно. После многих недель изучения и расследования Монтэгю почувствовал наконец, что вполне овладел материалом; он взял за основу конспекты мистера Хэсбрука и построил на них свой собственный проект, гораздо более обстоятельный. Углубляясь в предмет, Монтэгю мало-помалу установил, что как в компании «Фиделити», так и вообще во всем страховом деле и связанных с ним банковских и финансовых сферах происходят вопиющие вещи. Он был не в состоянии представить себе, каким образом подобное положение могло существовать, оставаясь не известным широкой публике, когда на Уолл-стрите каждый, с кем ему приходилось разговаривать, видимо отлично об этом знал и считал почему-то само собой разумеющимся.

Документы, присланные его клиентом, были снабжены многочисленными ссылками на юридическую литературу, и, воспользовавшись этими, сухими данными, Монтэгю составил резюме, в которое вдохнул искру жизни. Он работал над ним с глубокой убежденностью в правоте своего дела; в его трактовке этот процесс выражал не только справедливую борьбу одного человека за отнятые у него несколько тысяч долларов,— он был призывом на защиту миллионов беспомощных людей, доверие которых было нагло обмануто. Это был первый шаг в длительной борьбе, которая, как полагал молодой адвокат, наперекор интересам сильных выведет на свет божий одно из крупнейших зол современности.

Он обсудил работу с мистером Хэсбруком и порадовался, видя, что его труд произвел на него впечатление. Его клиент даже немного встревожился, найдя некоторые аргументы чересчур радикальными (со строго юридической точки зрения, поспешил он тут же оговориться). Но Монтэгю решительно успокоил ею на этот счет.

И вот наступил день, когда грозный корабль готов был к спуску на воду. Весть об этом распространилась с необыкновенной быстротой, ибо не прошло и нескольких часов после предъявления документов в суд, как к Монтэгю уже явился газетный репортер и рассказал о волнении в финансовых кругах, где это событие произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Монтэгю объяснил ему, какую цель преследует процесс, и сообщил ряд фактов, которые, по его твердому убеждению, должны были привлечь к процессу всеобщее внимание. Однако, проглядев на следующее утро газету, он с изумлением обнаружил, что делу Хэсбрука посвящено лишь несколько строк, а интервью с ним заменено интервью с каким-то административным лицом из «Фиделити» (имя не было названо) с явным намерением уверить читателей, что дело, возбужденное против компании, является чистейшим шантажом.

Только эту легкую рябь на поверхности омута и вызвали труды Монтэгю; однако на самом дне среди крупных рыб происходило бурное волнение, о чем Монтэгю и узнал очень скоро.

Вечером, когда он сидел углубившись в работу, ему позвонил брат.

— Я еду к тебе,— сказал Оливер,— жди меня.

— Хорошо,— ответил Монтэгю.— Но мне казалось, ты приглашен на обед к Уоллингам...

— Я у них,— последовал ответ,— и сейчас уезжаю.

— Что случилось? — спросил Монтэгю.

— Черт! Хлопот не оберешься! — послышалось в трубке, и наступило молчание.

Оливер появился через несколько минут и на ходу, не остановившись даже, чтобы снять шляпу, воскликнул:

— Аллен, во имя неба,— что ты натворил?

— Но в чем дело? — спросил тот.

— Как в чем? В процессе!

— Ну так что?

— Боже милостивый! — вскричал Оливер.— Неужели ты в самом деле не понимаешь, что ты сделал?

Монтэгю пристально поглядел на него.

— По правде говоря — нет,— сказал он.

— Да ведь ты же все вверх дном перевернул! — крикнул тот.— Все, кого ты знаешь, просто с ума посходили.

— Все, кого я знаю! — повторял Монтэгю.— А какое им до этого дело?

— Как какое? Ты нанес им удар в спину! — закричал Оливер.— Я собственным ушам не поверил, когда мне сказали. Робби Уоллинг буквально в ярости. Ну и часок я у него провел, в жизни не испытывал ничего подобного!

— Я все еще не понимаю,— сказал Монтэгю, изумляясь все больше,— он-то тут при чем?

— Помилуй! — воскликнул Оливер,— Да ведь его родной брат — один из директоров «Фиделити»! А его собственные интересы!.. А интересы других компаний! Ведь ты ударил по всему страховому делу!

Монтэгю глубоко вздохнул.

— Ах, вот оно что! —сказал он.

— И как это тебе в голову пришло? — кричал Оливер вне себя.—Ты обещал во всем советоваться со мной.

— Я же сказал тебе, что берусь за это дело,— поспешно вставил Монтэгю.

— Да, но ты говорил в общих чертах, откуда я мог знать? — возразил брат.— Я надеялся, что здравый смысл не даст тебе ввязаться в подобное дело.

— Мне очень жаль,— проговорил Монтэгю задумчиво.— Но я и не предвидел, что это может привести к такому результату.

— Так я и сказал Робби,—ответил Оливер.— Но, боже! Что мне пришлось вытерпеть!

Он кинул пальто и шляпу на кровать и, сев на нее, сам начал рассказывать, как все произошло.

— Насилу я ему втолковал, что тебе, как новому человеку, трудно разобраться в сути дела,— сказал он.— Мне кажется, он вообразил, будто ты нарочно втерся к нему в доверие, чтобы действовать против него наверняка. Думаю, это миссис Робби его так настроила — ты ведь знаешь, все ее деньги вложены в страховые предприятия.— Оливер вытер пот со лба.— Ох! Воображаю, что сейчас говорит старый Уимен! И каково-то бедной Бетти! А Фредди Вэндэм — да к нему теперь и близко не подступишься! Надо послать ему телеграмму и убедить его, что все это недоразумение и что мы из него выпутаемся.

И Оливер поднялся, чтобы осуществить свое намерение.

— Постой,— услышал он, когда уже был на полдороге к письменному столу.

Оливер оглянулся и увидел, что Монтэгю стоит бледный.

— По-видимому, под словами «из этого выпутаться» ты разумеешь, что я брошу процесс?—сказал он.

— Разумеется,— последовал ответ.

— Так вот что,— медленно продолжал Монтэгю.— Я знаю, все это будет тяжело тебе, и я очень огорчен. Но ты должен был с самого начала понять, что процесса я никогда не брошу.

Оливер даже рот раскрыл от удивления.

— Аллен! — только и мог он выговорить. Наступило короткое молчание, и вдруг разразилась буря. Оливер хорошо знал брата; ему было ясно, что слова эти сказаны не на ветер и тот как сказал, так и поступит. И Оливер дал волю гневу. Он бесновался, осыпал брата ругательствами, заламывал руки, ораторствовал, обвинял брата, что тот его предал, разоряет и топит не только самого себя, но и всю семью. Над ними будут глумиться, их будут оскорблять, их занесут на черную доску и вышвырнут из общества. Судьба Элис будет испорчена — перед ней закроются все двери. И его собственная карьера тоже рухнет, не успев расцвесть; его не примут ни в один клуб, он превратится в парию, его ждут банкротство и нищета. Оливер снова и снова обрисовывал сложившееся положение, называя по именам всех, кто сочтет себя уязвленным, и высказывая предположения, кто из них что предпримет; помянул он и Уоллингов, и Винэблов, и Ивэнсов, и Вэндэмов, и Тоддсов, и Уименов — все они одна когорта, и Аллен бросил бомбу в самую их гущу!

Монтэгю мучительно было глядеть на ярость и отчаяние брата; но перед собой он видел прямой и ясный путь и знал, что не свернет с него.

— Очень печально слышать, что все наши знакомые— воры,— сказал он.— Однако моего отношения к воровству это ничуть не меняет.

— Господи боже! — воскликнул Оливер.— Ты что, приехал в Нью-Йорк проповеди читать?

— Нет, я приехал заниматься юридической практикой. А юрист, который уклоняется от борьбы с беззаконием,— изменник своей профессии.

Оливер в отчаянии схватился за голову: ну как говорить с человеком, у которого такой образ мыслей?

Потом он снова перешел в наступление: должен же брат понять, в какое неловкое положение он поставил себя перед Уоллингами! Он пользовался их гостеприимством, они ввели его и Элис в общество, они все на свете для них сделали,— этого не оплатишь никакими деньгами. И вдруг он наносит им такой удар!

Но уговоры Оливера не произвели желаемого действия: Монтэгю только выразил сожаление, что вообще знался с Уоллингами. А если они рассчитывали своей дружбой связать ему руки, то от таких людей он предпочитает держаться подальше.

— Сообрази хоть то, что ты губишь не одного себя! — вскричал Оливер.— Подумай, что ты с Элис-то делаешь?

— Знаю, и для меня это всего тяжелей,— ответил тот,— но я уверен, что Элис не заставит меня бросить начатое.

Оливер прекрасно видел, что решение Монтэгю непреложно, только никак не хотел этому верить. Временами он как будто сдавался, но, представив себе того или иного из своих друзей и то нестерпимое положение, которое неминуемо для него создастся, он с отчаянием в голосе снова и снова обрушивался на брата. Он умолял, упрекал, даже плакал; потом, взяв себя в руки, вскакивал и, усевшись против Монтэгю, начинал доказывать ему его неправоту.

Они просидели почти до рассвета; в глухой час ночи Монтэгю, бледный и расстроенный, но по-прежнему непоколебимый, следил за картиной, которую перед ним разворачивал его брат. То была картина столицы такой, как он ее понимал. Город, управляемый могучей силой — силой денег, главную роль здесь играли знаменитые богатые семьи, которые несколько поколений подряд держали власть в своих руках и привыкли рассматривать город со всем его многомиллионным населением как свою родовую вотчину. Они им полностью владеют — он весь зажат у них в кулаке. Железные дороги, телеграф и телефон, банки, страховые общества и тресты — всё принадлежит им; они же заправляют политической машиной и законодательными органами, судами и .прессой, церквами и учебными заведениями. Цель их правления — грабеж; в их сундуки потоком стекаются все Доходы. Всякий посторонний человек, являющийся в их город, достигает успеха лишь в том случае, если потакает их интересам, и неминуемо обречен на неудачу, если не дает использовать себя им на пользу. Крупный издатель, популярный епископ — это люди, проповедующие их доктрины; знаменитый государственный деятель — это человек, составляющий угодные им законы; хороший юрист — это юрист, который помогает им обманывать публику. Любого, кто осмелится им противодействовать, они вышвырнут и растопчут, оклевещут, высмеют и разорят.

И Оливер стал приводить примеры — он их называл, этих могущественных людей, одного за другим и рассказывал, на что они способны в своей мести. Если бы только его брат согласился стать деловым человеком и взглянул на вещи здраво! Ведь что такое преуспевающие юристы? — Оливер перебрал их всех поименно.— Это ловкие изобретатели профессиональных трюков, каждый с доходом в сотни тысяч долларов в год. А вот назвать хотя бы одного, который отказался бы участвовать в нечистой игре, Оливер не мог, ибо о таких никто никогда и не слыхивал. Но и так совершенно ясно, что последует, если подобный человек объявится! Друзья от него отшатнутся; его собственный клиент выжмет из него что можно, а потом бросит на произвол судьбы и сам же еще посмеется над ним!

— Если ты не согласен действовать в принятых рамках,— орал в исступлении Оливер,— то откажись тогда от этой карьеры совсем! Есть сколько угодно других способов заработать деньги. Позволь только, и я сам о тебе позабочусь. Это будет лучше, чем подвергать меня позору. Говори — согласен ты или нет? Откажешься ты от юридической карьеры?

Монтэгю вскочил на ноги и с силой ударил кулаком по столу.

— Нет! — крикнул он.— Клянусь богом, нет! Пойми меня раз и навсегда,— продолжал он стремительно.— Ты показал мне Нью-Йорк в том виде, как он представляется тебе. Я не верю, что это правда,— ни единой секунды не верю! И вот что я тебе скажу: я здесь останусь и сам разберусь во всем; и даже если все окажется правдой, это не остановит меня. Я останусь и брошу вызов этим людям! Я останусь и буду с ними бороться до смертного часа. Пусть они разорят меня; если придется, я буду жить на чердаке, но не остановлюсь до тех пор, пока не открою всем глаза на их беззакония. Это так же верно, как то, что меня создал бог!

Монтэгю стоял перед братом вытянувшись во весь рост, пылая гневом; Оливер невольно отшатнулся: ему никогда еще не приходилось наблюдать у него такого взрыва ярости.

— Понял ты меня наконец? — крикнул Монтэгю. И Оливер жалким голосом ответил:

— Да, да!.. Я вижу, что все кончено,— добавил он безнадежно.— Нам с тобой не по пути.

— Да, нам не по пути! — воскликнул тот страстно,— Лучше и не пытаться. Тебе нравится приспосабливаться и льстить, но это не по мне! Ты думаешь, я ничему не научился за время, что здесь нахожусь? Так вот послушай, друг: прежде ты был умен и отважен, а теперь и дохнуть не смеешь, не подумав сначала, понравится ли это твоим богатым снобам. И ты хочешь, чтобы Элис продалась им в рабство, ты хочешь, чтоб я ради них пожертвовал своим делом!

Наступила долгая пауза. Оливер стал бледен, как полотно. Монтэгю вдруг опомнился и сказал:

— Прости. Я не хотел ссориться, но ты слишком долго испытывал мое терпение. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, и отплачу при первой возможности. Но дальше так продолжаться не может. Я порываю все связи, а ты отрекись от меня перед своими друзьями; скажи им, что я просто сошел с ума, и посоветуй им забыть, что они когда-то были со мной знакомы. Вряд ли они тебя осудят за это — они слишком хорошо тебя знают. А что до Элис, то завтра утром я с ней поговорю, и она решит сама: если ей хочется блистать в обществе, пусть доверится твоим заботам и я уйду с ее пути. Если же она одобрит мой образ действий, мы уйдем оба, и тебе не придется возиться ни с кем из нас.

На этом они и расстались; но, как большинство решений, принятых сгоряча, это решение не могло осуществиться. Монтэгю было очень тяжело поставить Элис перед таким выбором, а у Оливера, когда он вернулся домой и все заново продумал, мелькнули некоторые проблески надежды. Ведь ему ничего не стоит убедить всякого, что он не отвечает за профессиональные чудачества своего брата, а там уж будет видно, что ему делать дальше. И кроме того, внутри любого общественного механизма имеются другие механизмы, и если Уоллинги пожелают с ним поссориться, что ж — врагов у них достаточно. Быть может, найдутся даже люди, для которых взятый Алленом курс только выгоден, и они сами его поддержат.

Монтэгю решил в письменной форме отказаться от всех принятых им приглашений и единым ударом порвать все связи с обществом. Но на следующий день брат опять пришел к нему, вооруженный запасом новых компромиссов и новыми доводами. Какая польза впадать в крайности? Он, Оливер, поговорит с Уоллингами начистоту, а потом каждый пойдет своей дорогой, как если бы ни-чего не случилось.

Итак, Монтэгю выступил в роли рыцаря без страха и упрека. Много сомнений пришлось ему пережить, и при встречах с людьми не раз внутренне поежиться, не зная еще, как каждый из них ко всему этому отнесется. Следующий вечер, согласно давнишнему обещанию, он провел в театре с Зигфридом Харвеем; после театра они ужинали в отдельном кабинете у Дельмонико; туда явилась миссис Уинни, нарядная и свежая, как яблонька в раннем цвету, и взволнованным шепотом спросила:

— Ужасный человек, что вы натворили?

— Разве я посягнул и на ваши владения?—спросил он живо.

— На мои — нет, но...— сказала она и остановилась в нерешительности.

— Так, может быть, на владения мистера Дюваля? — спросил он.

— Нет, и не на его,— ответила она,— на владения всех прочих. Сегодня он мне рассказал. Вокруг этого подняли такой шум, просто ужас! Он просил меня разузнать, чего вы добиваетесь и кто стоит за вашей спиной.

Монтэгю слушал с удивлением. Неужели миссис Уинни хочет сказать, что ее муж просил выведать его профессиональные тайны? Кажется, именно на это она и намекает.

— Я ответила ему, что никогда не говорю со своими друзьями о делах,—сказала она.— Пусть, если хочет, спрашивает сам. Но что же все-таки значит ваш поступок?

Монтэгю улыбнулся ее наивной непоследовательности.

— Да ничего не значит,— сказал он,— кроме того, что я хотел бы добиться справедливого решения в деле одного моего клиента.

— И вы не боитесь бросать вызов стольким могущественным врагам? —спросила она.

— Я рискнул пойти на это,— ответил Монтэгю. Миссис Уинни ничего не ответила, только взглянула на него с изумленным восхищением.

— Вы совсем не такой, как все они здесь,— заметила она погодя, и по ее тону Монтэгю понял, что перед ним человек, который намерен остаться на его стороне.

Но мнение миссис Уинни Дюваль не было мнением всего общества. Монтэгю даже смешно стало — до чего резко пошел на убыль поток приглашений; Элис пришлось не раз пересмотреть список лиц, которым ей предстояло нанести визиты. Фредди Вэндэм давно обещал пригласить их к себе на Лонг-Айленд, но, само собой, приглашения так и не последовало, равно как не суждено им было вновь увидеть дворец Лестер-Тоддсов на вершине горы в Джерси.

Все ближайшие дни Оливер употребил на разъезды по знакомым, которым счел нужным объяснить свое затруднительное положение. Он тут совсем ни при чем и решительно умывает руки, говорил Оливер; точно так же и его друзья — если они хотят, конечно,— могут не делать его ответственным за поступки брата. С Уоллингами Оливер выдержал столь бурные полчаса, что предпочел как можно меньше распространяться об этом с остальными членами своей семьи. Робби не порвал с ним окончательно лишь из-за их общих биржевых интересов; но миссис Робби, по словам Оливера, так ожесточена, что Элис лучше некоторое время совсем с ней не видаться. Оливер имел с Элис длинный разговор и растолковал ей все относительно Уоллингов. Девушка была совершенно убита, потому что не только чувствовала глубокую признательность к миссис Робби, но была и сердечно к ней привязана; ей просто не верилось, что ее приятельница может быть так жестоко несправедлива к ней.

Кончилось все это весьма прискорбным эпизодом. Спустя несколько дней Элис встретилась с миссис Робби на одном рауте; отведя эту леди в сторону, Элис попыталась уверить ее, как она огорчена и как беспомощна. В ответ миссис Робби разразилась гневом и, осыпав ее бранью, заявила в присутствии посторонних, что Элис воспользовалась ее доверчивостью и злоупотребила ее гостеприимством. Бедная Элис вернулась домой вся в слезах, чуть не в истерике.

Все это, конечно, только подлило масла в огонь! Сами небеса, казалось, готовы были воспламениться от разгоревшегося пожара. События быстро развивались, и следующим их этапом явилась заметка в хронике светской жизни, с необыкновенным смаком повествовавшая о том, как одна ультрафешенебельная дама, подобрав семейку явившихся из отдаленного штата бездомных проходимцев, ввела их в высший круг, причем простерла свою любезность столь далеко, что даже устроила в их честь великолепный бал; далее рассказывалось, как было обнаружено, что глава этой семьи втайне готовился нанести ущерб деловым интересам дамы, и какой за этим открытием последовал шум и гам и скрежет зубовный, завершившийся грандиозным скандалом в публичном месте. Заметка заканчивалась предсказанием, что пришельцы, несомненно, будут причиной забавной светской войны.

Оливер первый показал своим эту газетку. Но, чтоб они как-нибудь случайно ее не пропустили, с полдюжины неизвестных друзей были так добры, что прислали им по почте свои экземпляры, заботливо отметив нужные строки. Потом явился Рэгги Мэн; этот был в стороне от свалки и, как досужий собиратель сплетен, от души наслаждался потехой; набросив на свой откровенный восторг легкий покров сочувствия, Рэгги поспешил выложить перед ними последние новости со всех концов поля сражения. Таким образом, они были точно осведомлены, кто что про них говорит, кто намерен с ними раззнакомиться и кто хочет их поддержать.

Монтэгю слушал некоторое время его разглагольствования, но скоро ему надоело; чтобы избавиться от всего этого, он пошел прогуляться — и попал в еще худшую западню. Было темно, он шел не спеша по улице, как вдруг из ярко освещенного ювелирного магазина вышла, направляясь к своей коляске, миссис Билли Олдэн. Увидев Монтэгю, она приветствовала его громким окликом:

— А ну-ка, милейший! Что это вы там напроказили? Он попытался отделаться шуткой и улизнуть, но она властно схватила его за руку и приказала:

— Садитесь и рассказывайте.

И вот Монтэгю очутился в коляске, медленно двигавшейся по улице в веренице других экипажей; миссис Билли бросила на него лукавый взгляд и спросила, не чувствует ли он себя, как гиппопотам, который попал в лягушачий пруд!

На ее подшучивание он ответил вопросом, к какому лагерю она принадлежит? Но об этом не стоило и спрашивать, ибо всякий, кто был врагом любого из Уоллингов, ipso facto [22]Тем самым (лат.). становился другом миссис Билли. Она сказала Монтэгю, что если его общественному положению будет угрожать опасность, то ему достаточно сделать только одно: обратиться к ней. Она тотчас наденет свои доспехи и ринется в бой.

— Но все-таки, что же вас на это толкнуло? — спросила она. Он ответил, что в сущности и рассказывать-то нечего. Просто он взялся вести одно явно справедливое дело и совсем не подозревал что это вызовет такую бурю.

Собеседница смотрела на него острым взглядом.

— Так вы решительно утверждаете, что sa этим ничего не кроется?

— Конечно утверждаю,— ответил он с недоумением.

— Видите ли,— последовала неожиданная реплика,— я прямо не знаю, как мне к вам относиться. Из-за вашего брата я и вам боюсь доверять.

Монтэгю смутился.

— Не понимаю,— сказал он.

— Все говорят, что этот процесс неспроста затеян,— ответила она.

— А! Вот оно что! — сказал Монтэгю.— Впрочем, скоро все объяснится. Но если это может вас успокоить знайте, что ссор у меня с братом было более чем достаточно.

— Охотно верю,— добродушно ответила миссис Билли.— Но как-то странно, что человек может быть до такой степени слеп и совсем не разбираться в обстоятельствах! Мне просто стыдно, что я вам вовремя не помогла!

Коляска остановилась у подъезда, и миссис Билли пригласила его обедать.

— Кроме брата, никого не будет,— сказала она,— сегодня вечером мы отдыхаем. И я могу вознаградить вас за свою нерадивость!

Монтэгю был свободен и принял приглашение. Он осмотрел особняк миссис Билли, декорированный в стиле Дворца дожей, и познакомился с мистером «Дэви» Олдэном, кротким человечком с мягкими манерами, беспрекословно исполнявшим все приказания сестры. Им подали прекрасный обед из шести блюд, после чего все перешли в уютную гостиную, где миссис Билли погрузилась в громадное кресло, рядом с которым уже стоял наготове графинчик с виски и кусочки колотого льда. Взяв себе с подноса толстую черную сигару, миссис Билли задумчиво откусила кончик, зажгла ее и, спокойно откинувшись на спинку кресла, начала рассказывать Монтэгю о Нью-Йорке, о знаменитых семьях, которые им управляют, о том, где и как они нажили свои деньги, кто их союзники, кто — враги и какие кого снедают тайные горести.

Чтобы послушать миссис Билли с глазу на глаз, стоило приехать даже издалека; мысли у нее были смелые, язык образный. Про Дэна Уотермена она выразилась, что это дикий кабан, роющийся между корнями в поисках желудей.

— Но он вполне терпим, пока вы случайно не оказались под его дубом,— сказала она.

— А который же дуб его? — спросил Монтэгю.

— Тот, под которым он в данный момент находится,— ответила она.

Затем миссис Билли обратилась к Уоллингам. Ей пришлось заглянуть в самые недра этой семьи, и оказалось, нет ничего такого, что бы она про них не знала. Миссис Билли извлекала на свет божий одного за другим членов этой семьи и, разобрав по косточкам, подносила в назидание Монтэгю.

— Они типичные мещане,— сказала она.— Настоящие бюргеры. Не было случая, чтоб они когда-нибудь проявили интерес к предметам духовного порядка,— только едят, пьют и знай себе сталкивают с дороги всех, кто может им быть помехой. Старики были неотесанными мужиками, а эти — просто-напросто хамы.

И миссис Билли сердито задымила своей сигарой.

— Известна ли вам, например, история их семьи? — спросила она.— Родоначальником ее был грубый старый паромщик. Он так ловко расправился со своими конкурентами, что в конце концов все суда перешли в его собственность; потом кто-то догадался подкупать власть имущих, чтобы получать концессии на постройку железных дорог, и старик занялся этим. В то время Уоллинги действовали на правах захватчиков, и если поинтересуетесь, то увидите, что и сейчас они наживают свои капиталы на привилегиях, которые старик когда-то урвал и сумел сохранить за своей семьей. В Олбэни, например, есть мост, на который они не имеют ни малейшего права; так вот — моему брату это в точности известно — они заключили со своей же собственной железной дорогой контракт, по которому с каждого пассажира за проезд через мост взимается плата, и теперь их ежегодный доход с этого моста намного превышает всю его стоимость.

Когда я вошла в их семью, ее главой был сын старика; я узнала, что одному из своих сыновей он собирается завещать тридцать миллионов долларов, а моему мужу — всего десять. Это надо было изменить и —могу вас уверить — я не теряла времени даром. Я стала ходить за ним по пятам, щекотала ему за ушком, всячески его ублажала и старалась, чтоб ему всегда было со мной хорошо. Конечно, вся семейка с ума посходила от злости,— боже, как они меня возненавидели! Чтобы отстранить меня, они пустили в ход старика Эллиса.... Встречали судью Эллиса?

— Встречал,— сказал Монтэгю.

— Берегитесь! Этот старый лицемер с кошачьими ухватками обернет вас вокруг пальца так, что вы и не заметите,— сказала миссис Билли.— В те дни он был у семьи Уоллингов лакеем на побегушках — передавал от них кому надо взятки и вообще следил, чтобы колеса машины были смазаны вовремя. Первым долгом я заявила старику, что если я не прошу его водить знакомство с моим буфетчиком, пусть и он не заставляет меня знаться со своим камердинером, и преспокойно запретила Эллису переступать порог моего дома. А когда я увидела, что он пытается стать между стариком и мною, я пришла в ярость, отодрала его за уши и выгнала вон из комнаты.

При этом воспоминании миссис Билли весело расхохоталась.

— Само собой, старику это страшно понравилось,— продолжала она, вдосталь насмеявшись.— Уоллинги, хоть убей, не могли понять, как это я умудряюсь добиваться от него, чего хочу; а удавалось это мне потому, что я была с ним честна. Они приходили, чтобы только вынюхивать, притворяясь, будто беспокоятся о его здоровье; а мне были нужны его деньги, и я так прямо и говорила ему.

Отважная леди потянулась к графину.

— Хотите шотландского?—спросила она и, налив себе немного, продолжала:

— Когда я впервые попала в Нью-Йорк, дома богачей были все на одно лицо: скучные, из темного камня фасады, втиснутые в один, много — два городских участка. Я решила, что вокруг моего дома будет простор, и положила начало тем дворцам, на которые теперь ходит глазеть весь Нью-Йорк. Трудно поверить, но тогда это вызвало общее возмущение! Однако старику льстило, что мой дом производит такую сенсацию. Помню, пошли мы с ним однажды на улицу взглянуть, как подвигается стройка; о,н показал своей толстой палкой на второй этаж и спрашивает: «Что это такое?» — «Это сейф, который я приказала вделать в стену,— отвечаю (в те времена это тоже было новинкой).— Я собираюсь держать в нем свои деньги». А он проворчал в ответ: «Ба! Когда вы достроите этот дом, у вас в сейфе вообще не останется никаких денег».—«Так ведь я намерена попросить вас наполнить его»,— сказала я. И, знаете, старик хохотал всю дорогу!

Миссис Билли устроилась поудобнее, тихонько про себя посмеиваясь,

— Да, в те давно прошедшие дни приходилось воевать не на шутку,— сказала она.— Помимо всего прочего, мне еще надо было ввести Уоллингов в общество. Когда я приехала, они только ползали вокруг да около и лизали пятки другим богачам, ежеминутно ожидая пинка. Я подумала: этому необходимо положить конец, я всех поставлю на место! И я закатила бал — да такой, что все только ахнули; сейчас, пожалуй, он бы и замечен не был, но тогда подобное великолепие никому и не снилось. Я составила список лиц, с которыми хотела бы поддерживать знакомство в Нью-Йорке, и сказала себе: «Если ты придешь — ты мне друг, не придешь— враг». И, представьте, они все пришли до единого! Конечно, после этого не возникало и вопроса, принадлежат ли Уоллинги к обществу, или нет.

Миссис Билли замолчала; и Монтэгю с улыбкой заметил, что теперь она, должно быть, жалеет о своем поступке.

— О нет,—ответила она, пожав плечами,— Я нахожу, что главное в жизни — терпение; когда я кого-нибудь ненавижу — я готова отравить его, но подождешь немного — и глядь, с этим человеком случается что-нибудь гораздо худшее, чем мне бы даже хотелось. Поверьте, придет время, и судьба отомстит за вас Уоллингам.

— Но я не жажду никакой мести,— ответил Монтэгю.— Я не зол на них, а только жалею, что пользовался их гостеприимством. Мне и в голову не приходило, что они такие мелочные людишки. Даже не верится.

Миссис Билли ядовито усмехнулась.

— А вы что же думали? — сказала она.— Про себя-то они отлично знают, что только деньгами и держатся. Деньгам конец—и им конец: ведь им снова ни за что столько не нажить.

И с коротким смешком она добавила:

— Это мне напомнило один случай с Дэви, когда ему вздумалось стать членом конгресса! Ну-ка, Дэви, расскажи нам об этом!

Но, видимо, подобная тема отнюдь не вдохновляла мистера Дэви, и он предоставил рассказывать сестре.

— Ежели желаете знать, Дэви был демократом,— начала она.— Однажды он отправился к своему лидеру и заявил, что хотел бы попасть в конгресс. Ему ответили, что это обойдется в сорок тысяч долларов. Он так и подскочил. «Другим не приходится выкладывать подобные суммы,— сказал он,— почему же я должен платить?» А старик и буркни ему: «Другим есть что предъявить взамен денег: один может привести хоть целый союз почтальонов, за другого внесет деньги его корпорация. А вы что можете? Какой от вас прок, кроме денег?» Ну вот Дэви и заплатил. Не так ли, Дэви?

Вместо ответа Дэви только глупо ухмыльнулся.

— И все-таки он еще дешево отделался,— продолжала она,— Дэвону много хуже пришлось. С того вытребовали пятьдесят тысяч, а потом взяли да и провалили, и в конгресс он так и не попал! Тогда-то он и пришел к выводу, что для джентльмена — Америка не место.

И миссис Билли принялась за Дэвонов! А потом пошли Хэвенсы, и Уимены, и Тоддсы,— пробило полночь, прежде чем она успела перебрать их всех.