Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
I. ДОЛЖНИК И КРЕДИТОР

Кардинал смотрел на действия своего гостя в каком-то оцепенении.

— Итак, — сказал тот, — раз мы восстановили знакомство, монсеньер, то начнем разговор, если вам угодно.

— Хорошо, — ответил прелат, приходя понемногу в себя, — хорошо, поговорим о возврате долга, о котором… на который…

— На который я указывал в моем письме, не правда ли? Вашему высокопреосвященству, конечно, угодно поскорее узнать…

— О да… Ведь это только был предлог, не правда ли? По крайней мере, я так предполагаю.

— Нет, монсеньер, нисколько… Это факт, самый серьезный факт, могу вас уверить. Об этом погашении долга, конечно, стоит позаботиться, так как речь идет о пятистах тысячах ливров. А пятьсот тысяч ливров — это сумма.

— Та сумма, которую вы мне любезно одолжили! — воскликнул кардинал, слегка бледнея.

— Да, монсеньер, которую я вам одолжил, — сказал Бальзамо. — Мне приятно видеть, что у такого высокопоставленного лица, как вы, такая хорошая память.

Это был удар; кардинал почувствовал, что лицо его покрывается холодным потом.

— Был момент, когда я думал, — сказал он, пытаясь улыбнуться, — что Джузеппе Бальзамо, наделенный сверхъестественными качествами, унес с собой в могилу мое обязательство, подобно тому, как он бросил в огонь мою расписку.

— Монсеньер, — возразил с достоинством граф, — жизнь Джузеппе Бальзамо нельзя уничтожить, так же как и эту бумажку, которую вы считали погибшей. Смерть бессильна против жизненного эликсира, так же как и огонь бессилен против асбеста.

— Я не понимаю, — сказал кардинал, у которого потемнело в глазах.

— Вы сейчас поймете, монсеньер, я в этом уверен, — ответил Калиостро.

— Каким образом?

— Признав свою подпись.

Он подал кардиналу сложенную бумагу, и тот, еще не раскрыв ее, воскликнул:

— Моя расписка!

— Да, монсеньер, ваша расписка, — подтвердил Калиостро с легкой улыбкой, смягченной бесстрастным поклоном.

— Но вы же ее сожгли, сударь! Я сам видел огонь.

— Я бросил бумажку в огонь, это правда, — сказал граф, — но, как я уже вам говорил, монсеньер, случаю угодно было, чтобы вы написали ее на тонком кусочке асбеста, а не на обыкновенной бумаге. Таким образом, я нашел вашу расписку среди прогоревших углей.

— Сударь, — с некоторой надменностью ответил кардинал, считавший предъявление расписки доказательством недоверия, — поверьте, что я не отрекся бы от своего долга и без этой бумажки, так же как не отрекаюсь сейчас, когда она предъявлена; так что вы были не правы, обманывая меня.

— Обманывать вас, монсеньер? Клянусь вам, что у меня ни на минуту не было такого намерения.

Кардинал покачал головой.

— Вы хотели меня уверить, сударь, что обязательство уничтожено.

— Чтобы вы могли спокойно и счастливо наслаждаться пятьюстами тысячами ливров, — возразил в свою очередь Бальзамо, слегка пожимая плечами.

— Но в конце концов, сударь, — продолжал кардинал, — почему вы целых десять лет оставляли эту сумму невостребованной?

— Я знал, монсеньер, кому я ее вручил. Различные обстоятельства, игра, воры последовательно лишили меня всего моего состояния. Но, зная, что эти деньги в верных руках, я терпел и ждал до последней минуты.

— И эта последняя минута наступила?

— Увы, да, монсеньер.

— Так что вы больше не можете терпеть и ждать?

— Действительно, это для меня невозможно, — ответил Калиостро.

— И вы от меня требуете возвращения ваших денег?

— Да, монсеньер.

— Сегодня же?

— Если вам будет угодно.

Кардинал молчал, охваченный дрожью отчаяния. Потом изменившимся голосом он сказал:

— Господин граф, несчастные земные владыки не могут внезапно создавать капиталы с той же быстротой, как вы, волшебники, повелевающие духами мрака и света.

— О монсеньер, — сказал Калиостро, — поверьте, я бы не требовал эту сумму, если бы не знал заранее, что она у вас есть.

— У меня есть пятьсот тысяч ливров? У меня?! — воскликнул кардинал.

— Тридцать тысяч ливров золотом, десять тысяч серебром, остальное — бонами казначейства.

Кардинал побледнел.

— И они находятся здесь, в этом шкафу работы Буля, — продолжал Калиостро.

— О сударь! Вы и это знаете?

— Да, монсеньер, я знаю также, ценой каких жертв удалось вам добыть эту сумму. Я слышал, что она обошлась вам вдвое дороже своей стоимости.

— О, это совершенная правда!

— Но…

— Но?.. — воскликнул несчастный принц.

— Но я, монсеньер, — продолжал Калиостро, — в продолжение десяти лет двадцать раз подвергался опасности умереть от голода и от затруднительных обстоятельств, имея документ стоимостью в полмиллиона. И все же я ждал, чтобы вас не беспокоить. Поэтому я думаю, что мы более или менее расквитались.

— Расквитались, сударь! — воскликнул кардинал. — О, не говорите этого! Ведь за вами остается преимущество в том, что вы столь великодушно одолжили мне такую значительную сумму. Расквитались?! О нет, нет! Я и теперь, и вечно буду чувствовать себя вашим должником. Я только спрашиваю, господин граф, почему вы молчали десять лет, когда могли потребовать у меня эту сумму? Ведь в течение этих десяти лет у меня двадцать раз была возможность отдать вам эти деньги без всякого затруднения для себя.

— А в настоящую минуту? — спросил Калиостро.

— О, в настоящую минуту, я вовсе не скрываю, — воскликнул кардинал, — эта уплата, которой вы требуете… Ведь вы ее требуете, не правда ли?

— К сожалению, монсеньер!

— Она меня ужасно затрудняет.

Калиостро легким движением головы и плеч как бы хотел сказать: «Что делать, монсеньер, это так и по-другому быть не может!»

— Но вам, угадывающему все, — убеждал принц, — вам, кто умеет читать в глубине сердец и даже в глубине шкафов — что иногда еще хуже, — вам, вероятно, не нужно объяснять, почему мне так необходимы эти деньги, для какого таинственного и священного употребления я их предназначаю?

— Вы ошибаетесь, монсеньер, — возразил Калиостро ледяным тоном, — нет, я об этом даже не догадываюсь. Мои собственные тайны принесли мне достаточно огорчений, разочарований и невзгод, чтобы я стал заниматься еще и чужими тайнами, если только они меня не интересуют. Меня интересовало, есть ли у вас деньги или нет, поскольку я собирался потребовать с вас некую сумму. Но когда я узнал, что эти деньги у вас есть, мне было уже незачем знать, на что вы их предназначали. К тому же, монсеньер, если бы я сейчас узнал причину вашего затруднения, она могла бы показаться мне весьма серьезной и настолько достойной уважения, что я проявил бы слабость, согласившись еще подождать, а это в данных обстоятельствах, повторяю вам, причинило бы мне огромный ущерб. Так что я предпочитаю не знать.

— О сударь! — воскликнул кардинал, в котором последние слова графа пробудили гордость и обидчивость. — Не думайте, по крайней мере, что я хочу разжалобить вас своими личными затруднениями. У вас свои интересы; они представлены и гарантированы этим документом. Он подписан моей рукой, и этого достаточно. Вы получите свои пятьсот тысяч ливров.

Калиостро поклонился.

— Я хорошо знаю, — продолжал кардинал, страдая в душе от необходимости потерять в одну минуту деньги, собранные с таким трудом, — я знаю, сударь, что бумага эта — только признание долга, но не определяет срок платежа.

— Ваше высокопреосвященство соблаговолит извинить меня, — возразил граф, — но я ссылаюсь на буквальный текст расписки. А там написано:

Кардинал вздрогнул всем телом; он забыл не только о долге, но и том, в каких выражениях этот долг был признан.

— Вы видите, монсеньер, — продолжал Бальзамо, — что я не требую чего-либо невозможного. Если вы не можете — другое дело. Но вот о чем я сожалею: ваше высокопреосвященство, кажется, изволили забыть, что эту сумму Джузеппе Бальзамо дал добровольно в крайнюю минуту, и кому же? Господину де Рогану, которого совсем не знал. Мне кажется, что это поступок, который достоин настоящего вельможи и которому господин де Роган, вельможа во всех отношениях, мог бы последовать, возвратив эту сумму. Но вы решили, что должно быть иначе. Не будем об этом больше говорить. Я беру обратно расписку. Прощайте, монсеньер.

Калиостро с холодным видом сложил бумагу, намереваясь положить ее в карман.

Кардинал остановил его.

— Господин граф, — сказал он, — никто из Роганов не допустит, чтобы кто бы то ни было на свете давал ему уроки великодушия. Притом здесь это был бы просто-напросто урок честности. Позвольте мне расписку, сударь, прошу вас, и я вам уплачу.

Теперь Калиостро, казалось, в свою очередь был в нерешительности. И действительно, бледное лицо, опухшие веки, дрожащая рука кардинала как будто возбудили в нем живое участие.

Кардинал, при всей своей гордости, обратил внимание на этот добрый порыв Калиостро. Была минута, когда он надеялся на благоприятный исход дела.

Но вдруг взгляд графа принял жесткое выражение. Какое-то облако затуманило его чело, и он протянул кардиналу расписку.

Господин де Роган, пораженный в самое сердце, не промедлил ни минуты. Он направился к шкафу, на который указал Калиостро, и взял оттуда пачку билетов ренты лесного ведомства. Потом он указал пальцем на несколько мешков, наполненных серебром, и выдвинул ящик с золотом.

— Господин граф, — сказал он, — вот ваши пятьсот тысяч ливров. Но я теперь должен вам еще двести пятьдесят тысяч ливров процентов, если вы не настаиваете на получении сложных процентов, которые составили бы еще более значительную сумму. Я велю моему управляющему сделать расчеты и представлю вам обеспечение этого платежа. Прошу вас только, дайте мне время.

— Монсеньер, — ответил Калиостро, — я одолжил пятьсот тысяч ливров господину де Рогану; господин де Роган должен мне пятьсот тысяч ливров и ничего больше. Если бы я желал иметь проценты, я бы оговорил это в расписке. Как доверенное лицо или наследник Джузеппе Бальзамо, если вам угодно (ибо Джузеппе Бальзамо действительно умер), я должен получить только сумму, обозначенную в расписке; вы мне ее платите, я получаю и благодарю вас. Примите свидетельство моего глубокого почтения. Итак, теперь я беру только ценные бумаги, монсеньер; но ввиду того, что мне настоятельно необходима вся сумма сегодня же, я пришлю за золотом и серебром, которое прошу держать наготове.

С этими словами, на которые кардинал не нашелся что ответить, Калиостро положил пачку ценных бумаг в карман и, почтительно поклонившись кардиналу, в руках у которого оставалась расписка, вышел.

— Несчастье пало на меня одного, — вздохнул г-н де Роган после ухода Калиостро, — потому что королева в состоянии уплатить; уж к ней-то, по крайней мере, не явится нежданный Джузеппе Бальзамо требовать старый долг в пятьсот тысяч ливров.