Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
XIII. ПРОЩАНИЕ

На другое утро королева, прекрасная, с сияющей улыбкой вышла из своих комнат, собираясь идти к мессе. Стража получила приказание допускать всех. День был воскресный, и, ее величество, проснувшись, сказала:

— Какой чудесный день! Какой хорошей кажется сегодня жизнь!

Казалось, она с большим, чем обыкновенно, удовольствием вдыхала аромат своих любимых цветов; с более великолепной щедростью, чем обычно, жаловала и одаряла; больше, чем всегда, спешила открыть свою душу Богу.

Она прослушала мессу, ни на секунду не отвлекаясь. Никогда еще она не наклоняла так низко свою величественную голову.

Пока она усердно молилась, толпа, как это бывало по воскресеньям, собиралась на пути из ее покоев в часовню; самые ступени лестницы были заполнены придворными кавалерами и дамами.

В числе последних блистала скромно, но изящно одетая г-жа де Ламотт.

А в двойной шпалере придворных с правой стороны можно было увидеть г-на де Шарни, который выслушивал приветствия многочисленных друзей по поводу выздоровления, возвращения и, главное, по поводу его сияющего вида.

Высочайшая благосклонность, словно тонкое ароматное курение, разносится в воздухе с такой легкостью и быстротой, что еще задолго до того, как бывает открыта курильница, знатоки определяют, узнают и оценивают это благовоние. Прошло только шесть часов, как Оливье стал другом королевы, а уже все наперебой называли себя его друзьями.

Принимая поздравления с добродушием истинного счастливца — причем для того, чтобы выказать ему больше чести и больше дружбы, все стоявшие в левой шпалере перешли на правую сторону — и волей-неволей оглядывая собиравшуюся вокруг него группу, Оливье заметил прямо перед собой одиноко стоявшего человека и в чаду упоения все же невольно был поражен его мрачной бледностью и неподвижностью.

Он узнал Филиппа де Таверне, который был затянут в мундир и держал руку на эфесе шпаги.

С тех пор как Филипп после дуэли побывал с визитами вежливости в передней своего противника, с тех пор как доктор Луи подверг Шарни заточению, никаких отношений между соперниками не существовало.

Шарни, видя, что Филипп смотрит на него спокойно, без доброжелательства, но и без угрозы, поклонился ему; Филипп ответил ему поклоном издали.

Потом, раздвинув рукою окружавшую его группу, Оливье сказал:

— Простите, господа, позвольте мне исполнить долг вежливости.

И, пройдя пространство, разделявшее правую и левую шпалеры придворных, он прямо подошел к Филиппу, который не двинулся с места.

— Господин де Таверне, — сказал он с еще более любезным поклоном, — на мне уже давно лежал долг поблагодарить вас за проявленное беспокойство о моем здоровье, но я приехал только вчера.

Филипп покраснел, взглянул на него и тотчас опустил глаза.

Шарни продолжал:

— В самые ближайшие дни, сударь, я буду иметь честь отдать вам визит и надеюсь, что вы не станете таить зло против меня.

— Никоим образом, сударь, — ответил Филипп.

Шарни собирался протянуть ему руку, чтобы Филипп вложил в нее свою, когда барабан возвестил о приближении королевы.

— Идет королева, сударь, — медленно проговорил Филипп, не ответив на дружеский жест Шарни.

Точкой в этой фразе был поклон, скорее меланхоличный, чем холодный.

Шарни, несколько удивленный, поспешил присоединиться к своим друзьям в правой шпалере.

Филипп остался на своей стороне, как часовой.

Королева приближалась; видно было, как она улыбалась то одному, то другому, принимала или приказывала принять прошения. Она еще издали увидела Шарни и, не спуская с него глаз, с тою дерзкой отвагой, которую она вкладывала в свои привязанности и которую ее враги называли бесстыдством, громко сказала:

— Просите сегодня, господа, просите… Сегодня я ни в чем не могу отказать.

Звучание и смысл этих волшебных слов пронзили Шарни до глубины сердца. Он вздрогнул от радости: это была его благодарность королеве.

А ее внезапно вывел из сладостного, но опасного созерцания шум шагов и звук чьего-то голоса.

Шаги раздались по каменным плитам слева от нее; взволнованный, но серьезный голос произнес:

— Ваше величество!

Королева увидела Филиппа и в первую минуту не смогла удержаться от легкого жеста удивления, оказавшись между этими двумя людьми, из-за которых, быть может, упрекала себя, потому что слишком сильно любила одного и недостаточно — другого.

— Вы, господин де Таверне?! — воскликнула она, поборов волнение. — Вы хотите что-то у меня попросить? О, говорите.

— Десятиминутную аудиенцию, когда вашему величеству угодно будет найти время, — сказал Филипп и поклонился; лицо его по-прежнему было суровым и бледным.

— Я дам вам ее сейчас же, сударь, — ответила королева, украдкой взглянув на Шарни и с невольным опасением видя его так близко от недавнего противника, — идите за мной.

И она пошла быстрее, услыхав за собой шаги Филиппа; Шарни остался на месте.

Она продолжала тем не менее принимать письма, прошения и ходатайства, отдала несколько приказаний и вошла в свои покои.

Четверть часа спустя Филипп был введен в библиотеку, где ее величество принимала по воскресеньям.

— А, господин де Таверне, войдите, — сказала она, приняв беззаботный тон, — войдите и извольте быть поприветливее. Надо вам признаться, я всегда испытываю беспокойство, когда кто-нибудь из Таверне желает со мной говорить. Все члены этой фамилии — вестники беды. Скорее успокойте меня, господин де Таверне, и скажите, что вы явились не с тем, чтобы сообщить о каком-нибудь несчастье.

Филипп, побледнев после этого предисловия еще больше, чем во время недавно разыгравшейся между ним и Шарни сцены, и видя, как мало благосклонности вкладывает королева в свои слова, сдержанно возразил:

— Ваше величество, имею честь заверить вас, что на этот раз я приношу королеве добрую новость.

— А, так это новость! — сказала королева.

— Увы, да, ваше величество.

— Ах, Боже мой! — продолжала она тем же веселым тоном, который делал Филиппа таким несчастным. — Вот вы уже говорите «увы!» Горе мне, горе, как сказал бы испанец! Господин де Таверне сказал «увы!».

— Ваше величество, — серьезным тоном продолжал Филипп, — двумя словами я настолько вас успокою, что ваше благородное чело не только не омрачится сегодня при приближении одного из Таверне, но и никогда не омрачится по вине кого-нибудь из членов фамилии Таверне-Мезон-Руж. С сегодняшнего дня последний из этой семьи, кого вашему величеству угодно было почтить некоторым расположением, исчезнет и никогда не вернется более к французскому двору.

Королева сразу оставила веселый тон, к которому прибегла как к средству против волнений, ожидаемых ею от этой встречи.

— Вы уезжаете! — воскликнула она.

— Да, ваше величество.

— Вы… также!

Филипп поклонился.

— Моя сестра, к своему сожалению, уже оставила ваше величество, — сказал он, — я же еще менее нужен королеве и потому уезжаю.

Королева опустилась в кресло в сильном смятении; она вспомнила, что Андре просила разрешения навсегда покинуть двор на другой день после той встречи у доктора Луи, когда Шарни получил от Марии Антуанетты первый знак расположения.

— Странно, — прошептала она задумчиво.

И не добавила ни слова.

Филипп продолжал стоять, как мраморное изваяние, ожидая, чтоб его отпустили.

Королева вскоре стряхнула с себя оцепенение.

— Куда же вы едете? — спросила она.

— Я хочу присоединиться к господину де Лаперузу, — сказал Филипп.

— Господин де Лаперуз сейчас на Ньюфаундленде.

— Я все подготовил, чтобы догнать его.

— Вы знаете, что ему предсказывают ужасную смерть?

— Не знаю, ужасную ли, — сказал Филипп, — но скорую — да.

— И вы едете?

На лице Филиппа появилась прекрасная улыбка, благородная и кроткая.

— Поэтому-то я и хочу присоединиться к Лаперузу, — сказал он.

Королева снова погрузилась в тревожное молчание.

Филипп продолжал почтительно ждать.

В благородной и храброй натуре Марии Антуанетты вновь, более чем когда-либо, пробудилась отвага.

Королева встала, подошла к молодому человеку и сказала, скрестив свои белые руки на груди:

— Почему вы уезжаете?

— Потому что меня очень занимают путешествия, — спокойно ответил он.

— Но вы же совершили путешествие вокруг света, — возразила королева, на минуту введенная в заблуждение этим героическим спокойствием.

— Вокруг Нового Света, да, ваше величество, — продолжал Филипп, — но не вокруг Старого и Нового вместе.

Королева сделала жест досады и повторила то, что она сказала Андре:

— Эти Таверне — железные характеры, стальные сердца. Вы с вашей сестрой страшны мне: вы друзья, которых в конце концов начинаешь ненавидеть. Вы уезжаете не ради путешествий — они вам уже надоели, — а чтобы покинуть меня. Ваша сестра говорила, что ее призывает влечение к монашеской жизни, но в ее сердце горит бурное пламя под слоем пепла. Она просто захотела уехать — и уехала. Дай Бог ей счастья! А вы! Вы ведь могли бы быть счастливы. И вы тоже уезжаете. Недаром же я вам сейчас только говорила, что Таверне приносят мне беду!

— Пощадите нас, ваше величество; если бы вы соблаговолили глубже заглянуть в наши сердца, вы в них увидели бы одну безграничную преданность.

— Послушайте, — гневно воскликнула королева, — вы — квакер, а она — философ, вы оба невозможные люди! Она воображает, что свет — это своего рода рай, в который можно войти только будучи святым, а вы считаете свет каким-то адом, куда проникают одни дьяволы… И оба вы покинули свет: одна потому, что нашла в нем то, чего не искала, а другой потому, что не нашел в нем того, чего искал. Не права ли я? Э, мой милый господин де Таверне, позвольте людям оставаться несовершенными и от королевских семей требуйте только, чтобы они были наименее несовершенными представителями рода человеческого — будьте снисходительны или, лучше сказать, не будьте эгоистичны.

Она вложила слишком много страсти в эти слова. Филипп получил преимущество.

— Ваше величество, — сказал он, — эгоизм становится добродетелью, когда он служит для того, чтобы ставить на высокий пьедестал предмет своего поклонения.

Она покраснела.

— Я знаю только одно, — сказала она, — что я любила Андре, а она меня покинула. Я вами дорожила, а вы меня покидаете. Для меня унизителен факт, что два таких совершенных — я не шучу, сударь, — человека оставляют мой двор.

— Ничто не может унизить такую высокую особу, как ваше величество, — холодно сказал Таверне, — стыд не достигнет чела, столь высокого, как ваше.

— Я стараюсь угадать, — продолжала королева, — что могло вас оскорбить.

— Меня ничто не оскорбило, ваше величество, — с живостью возразил Филипп.

— Вас утвердили в чине; ваша карьера продвигается успешно, я вас отличала…

— Я повторяю вашему величеству, что при дворе мне все нравится.

— А если б я вас попросила остаться… если б я вам приказала?

— Как ни прискорбно, я должен был бы ответить вашему величеству отказом.

В третий раз королева замкнулась в молчании: для ее логического ума это было то же самое, что для уставшего дуэлянта — отступить, чтобы использовать короткую передышку для нового выпада.

И, как всегда бывало у нее в подобных случаях, он не замедлил последовать.

— Быть может, вам здесь кто-нибудь не нравится? Вы ведь очень обидчивы, — сказала она, устремляя на Филиппа свой ясный взор.

— Нет, дело совсем не в этом.

— Мне казалось, что вы в дурных отношениях… с одним дворянином… с господином де Шарни… которого вы ранили на дуэли… — проговорила королева, постепенно воодушевляясь. — И так как вполне естественно избегать тех, кого мы не любим, то, увидев, что господин де Шарни вернулся, вы пожелали оставить двор.

Филипп ничего не ответил.

Королева, составив себе несправедливое мнение об этом честном и храбром человеке, заподозрила, что имеет дело с заурядной ревностью, и потому безжалостно продолжала:

— Вы только сегодня узнали, что господин де Шарни вернулся. Сегодня! И сегодня же вы просите об отставке?

Лицо Филиппа покрылось мертвенной бледностью. На него нападали, его топтали ногами — и он перешел в наступление.

— Ваше величество, — сказал он, — действительно, я только сегодня узнал о возвращении господина де Шарни, но все же это случилось ранее, чем думает ваше величество: я встретил господина де Шарни около двух часов ночи у калитки парка, ведущей к купальне Аполлона.

Королева побледнела в свою очередь; восхищенная и одновременно испуганная безупречной учтивостью, которую Филипп сохранял в своем гневе, она сдавленным голосом прошептала:

— Хорошо, уезжайте. Я вас более не удерживаю.

Филипп поклонился в последний раз и медленно вышел.

Королева в изнеможении упала в кресло.

— Франция! Страна благородных сердец! — воскликнула она.