Онлайн чтение книги Чайка The Sea Gull
ГЛАВА VIII

– Что такое случилось вчера вечером с моей матерью? – спросил лениво Билли, заглянув утром в рабочую комнату Анны Руссель. – У нее был какой-то припадок, она падала в обморок, кричала, и еще Бог знает что. Никогда в жизни не замечал за нею ничего подобного! Отца позвали наверх, посылали за врачом… Что произошло?

Анна с раскаянием вздохнула.

– Просто она была страшно утомлена, и все мы еще больше ее измучили. Бедняжка, такое путешествие, потом встреча в городе, толпа гостей, звонки по телефону, потом я (не знаю, где были мои глаза!) надоедала с письмами. В результате она заболела. Доктор говорит, что это – нервный припадок, истерия.

– Но это не похоже на нее! – заметил Билли, когда Анна замолчала.

– Не глядите так печально, мисс Эспиноза! Вы тут уж, во всяком случае, не виноваты! – добавил он, смеясь. – Что это вы делаете?

– Это самый важный из всех списков, – ответила она, занося аккуратно колонки в книгу. – Список тех, кого ваша мать приглашает на обеды. А вот эти, без звездочек, бывают только на больших приемах и к вечернему чаю.

– А что означают крестики? – продолжал спрашивать Билли, улыбаясь.

Она, невольно отвечая улыбкой на улыбку, принялась объяснять.

– Вот это означает – мистер и миссис, а здесь вот – я отмечаю разведенных. Надо же знать как писать адреса, чтобы не допустить оплошность…

– Ого! Это целая система!.. Забавное занятие!

– Это – обязанности службы, – значительно вставила мисс Руссель с ударением на последнем слове.

– Анна хочет деликатно выставить меня отсюда, – конфиденциально шепнул Билли Жуаните. – Но вы ей и вида не подавайте, что я это заметил!

– Мистер Билли, – снова не вытерпела Анна, видя, что болтовня Билли грозит затянуться, – если Жуанита не успеет окончить этот список лиц, которым надо послать цветы, то…

– Разрешите, я буду помогать, – с готовностью предложил Билли. Он придвинул свой стул, сел у стола напротив Жуаниты, схватив другую, чистую тетрадь. – Послать, – начал он тоном, который неминуемо должен был вызвать новый протест со стороны Анны, – миссис Мурей в лечебницу, по случаю рождения малютки, большую корзину роз. – Элизе Сэттерли – помолвка… Постойте-ка! Вот это, например, что?

– Мы обязаны вести списки всех подношений, какие ваша мать получала и делала другим, – объяснила мисс Анна, – иначе могла бы выйти неприятная путаница. Пока она была в отъезде, ее друзья здесь и умирали, и разрешались от бремени, и вступали в брак…

– Минутку! – остановил ее Билли. – Вы все это расположили в таком странном порядке, милые мои дамы! Тут у вас сначала умирают, а затем рожают младенцев!

– И на мне, – продолжала, не отвечая на его замечания, Анна с упреком в тоне, но с дрожавшим в уголках рта смехом, – на мне в это время лежала обязанность посылать цветы, конфеты и тому подобные вещи. Ваша мать никогда не посылает подарка к свадьбе или к рождеству, не заглянув предварительно в эту тетрадь, чтобы узнать, что она посылала в прошедшем году или что они посылали ей. Мы чуть было не послали мисс Гамильтон серебряный сервиз и к помолвке, и к свадьбе, а потом к рождеству. Хорошенькая бы вышла история!

– С тремя сервизами она могла бы открыть пансион, – пробормотал Билли, подмигнув Жуаните. Последней все более нравился Билли с его розовой кожей, голубыми глазами, волнистыми каштановыми волосами и сверкающей белозубой улыбкой. Она смеялась всякой его шутке.

Как он был красив, дружелюбен, и какой весельчак! Ей нравились его элегантные костюмы, она никогда раньше не видела таких близко.

Но, когда Анна вышла зачем-то из комнаты, он в ту же минуту «принялся за глупости», как мысленно сказала себе Жуанита. Он уже не казался ей таким очаровательным, как прежде.

– Мистер Чэттертон, не будете ли вы добры посмотреть те карточки, что у вас на руках, и сказать, нет ли там фамилии Сингльтон, – сказала она, углубленная в свое занятие. Через секунду, подумав, что он не расслышал, она подняла глаза и удивилась. Билли смотрел на нее с немного глупой улыбкой, совершенно уничтожавшей то, что ей нравилось в его лице.

– Эта мисс Сингльтон внимательнее к вашей матери, чем все другие, – поспешно сказала Жуанита, только чтобы что-нибудь сказать.

– Я думаю сейчас о другой маленькой мисс, – ответил Билли, многозначительно ухмыляясь.

Это было так смешно, нелепо, не похоже на обычную манеру Билли, что у Жуаниты даже дыхание перехватило. Она попыталась засмеяться со снисходительно-материнским видом, словно не видя, что молодой человек тянется через стол, чтобы положить свою руку на ее.

– Вы мне ужасно нравитесь, – бормотал он. – О, вы тонкая штучка!

Жуанита почувствовала неловкость и отвращение.

В эту минуту вошла Анна, и выражение лица и манеры Билли стали прежними. Жуанита глазам не верила, наблюдая быстроту этого превращения. Вот он снова веселый, забавный и пылкий мальчик – и только.

Молодая девушка сидела неподвижно, немного обиженная, немного испуганная и далеко не немного разочарованная.

– Неужели он сказал так? Да как он смел? И этот странный плотоядный взгляд, и глупое бормотание! Или мужчины все считают, что с девушкой можно обращаться так всякий раз, как представится случай? – подумала про себя Жуанита.

Но он снова был очень мил и усердно рылся в карточном каталоге. Жуанита насильно отогнала неприятное впечатление.

– Смотрите-ка, мать подарила леди Темпльтон к рождеству нефритовую чашу, – болтал Билли, – а к свадьбе старинный французский экран. А чем же отвечает Люси Темпльтон? Цветами! Это я называю мазурничеством. Мать определенно прогадала!

– Миссис Чэттертон провела целую неделю на яхте Темпльтонов в Монтерей, – возразила Анна, с беспокойством поглядывая на них со своего стола. – А сестра миссис Темпльтон, миссис Брейнер, привезла вашей матери чудную шаль из Вальядолиды.

– А, тогда другое дело! – успокоился Билли. – А кто это преподнес сочинения Рэскина в переплетах из телячьей кожи! Кто так переплел Рэскина, тот имеет понятие о литературных ценностях, не правда ли, мисс Эспиноза?

– Право же, – начала Анна кротко, но решительно, – миссис Чэттертон каждую минуту может прислать за мной, а, возможно, и за мисс Эспинозой, и я не могу… я не могу позволить вам отвлекать нас от работы. Может быть, вы сходите узнать, не нужна ли я вашей матери еще до ленча?

– Мисс Руссель, вы полны энергии! – восхитился Билли. – Но вы бы лучше придумали занятие для людей праздных. Я же погружен в работу. Что вы думаете об ее предложении мне очистить позицию, а, мисс Эспиноза?

– Я думаю… что это было бы хорошо, – с колебанием сказала Жуанита, а на щеках у нее появились ямочки.

– Вы думаете, что это было бы хорошо. Гм!.. Жалею, что не могу бросить работу, – вздохнул Билли. – Итак, мы вписали венки из остролиста от миссис Роджер Бэбкок… Венки из остролиста по цене 20 центов! Держу пари, что старая Бэбкок для экономии заставила своего мужа плести их… Не буду, не буду! – поспешил он уверить Анну, которая открыла дверь и, подойдя к нему, решительно положила ему руку на плечо.

– Мамин учитель испанского языка придет сегодня, так что она, верно, позовет мисс Эспинозу, – сказал он уже с порога, когда его выставляли. – Я тоже намерен учиться испанскому. Мне надо специализироваться в каком-нибудь из романских языков.

Стук захлопнувшейся двери заглушил его веселый голос, Жуанита усердно работала, ощущая в сердце непонятную радость.

– Чудный мальчик! – сказала о Билли Анна Руссель, когда обе девушки шли к себе завтракать. – Говорят, он любимец всего колледжа.

Жуанита согласилась, что такой, как он, должен быть очень популярен. Но что-то омрачало ее радостное настроение. Серенький, тихий день показался ей ужасно тоскливым.

Анна была приглашена к миссис Чэттертон около трех часов и вернулась оттуда несколько серьезная и озабоченная. Жуанита смутно чувствовала, что произошло что-то неприятное.

– Она говорила обо мне? – робко осведомилась она у Анны.

– Д-да… Кажется, возник план ехать в скором времени за границу… и она говорит, что уже присмотрела себе кого-то другого… – ответила Анна огорченно. – Ну, что же, – она резко тряхнула головой, словно отгоняя скверное настроение, – не одна служба, так другая, милочка! Иногда самая выгодная оказывается потом скверной.

Жуанита почувствовала себя неприятно задетой и униженной. Но ведь она понравилась миссис Чэттертон, так ей по крайней мере показалось в первый день. И ее даже не экзаменовали по испанскому языку! Мисс Руссель ничего не упоминала о новом свидании Жуаниты с миссис Чэттертон. И для Жуаниты, которая страстно надеялась сохранить за собой это место, была нестерпима мысль, что ее судьба решится за закрытой дверью, что ее уволят, даже не поговорив с нею.

– Что она говорила обо мне?

– Да так, мельком, заметила, что вы, кажется, очень молоды. Но она еще не уверена, что не изменит свое решение. Таковы богатые люди, – заключила Анна философски, – их планы и настроения постоянно меняются!

Жуанита ощутила горечь и разочарование.

Существовали, конечно, где-то в мире и другие службы, другая работа, но сегодня она не могла о них думать. Она убедилась, что могла бы лучше справляться с обязанностями секретаря, чем Анна; и почерк у нее был аккуратнее и красивее, и потом ведь она еще знает и испанский! А ее выгоняют, не испытав!.. И накануне рождества… А ее матери нет больше в живых… она одна во всем мире. Все ее надежды разлетелись, как дым…

Так размышляла она, стоя у окна в сумерках, глядя на сад внизу, на теплый свет ламп сквозь кружево занавесей, на гирлянды из остролиста, развешенные повсюду, когда ее позвали в библиотеку.

Это было для нее такой неожиданностью, что она удивленно спросила пришедшую за ней девушку, кто ее требует.

– Мистер Чэттертон, мисс.

– Мистер Чэттертон? – повторила Жуанита, вопросительно глядя на Анну Руссель.

– Криббэдж, вероятно, – предположила Анна, довольная, что об ее впавшей в уныние сотруднице вспомнили, что она для чего-то все же понадобилась.

– Да, должно быть, для этого, мисс, – подтвердила и горничная. – Он спрашивал про миссис Чэттертон, но Жюстина сказала, что ее нельзя беспокоить, и тогда он приказал просить вас спуститься в библиотеку.

Жуанита пригладила волосы, пристегнула воротничок и манжеты, которые она носила еще в монастырской школе, и из маленькой комнаты Анны через обширную надушенную верхнюю приемную, по широкой парадной лестнице сошла вниз и нашла своего старого партнера на обычном месте в библиотеке.

– Билли нет дома, а его мать все еще чувствует себя усталой, – объяснил он. – Поэтому я хочу просить вас быть моим партнером сегодня.

Жуанита, не отвечая, села за столик для бриджа.

«Еще одна карта, и я спасен!» – размышлял вслух Кэрвуд Чэттертон, – честное слово, вот то, что мне нужно, – шестерка червей! – воскликнул он затем с триумфом. И вдруг, глядя поверх головы Жуаниты, торопливо положил карты на стол и поднялся со стула. – Что, лучше? Отдохнула? – спросил он.

– Не вставайте, не вставайте! – произнес за спиной Жуаниты сочный, красивый голос, и сердце у нее замерло, как от сильного испуга. Миссис Чэттертон прошла мимо нее и, жестом заставив мужа опуститься снова в кресло, села в другое, напротив, откинула голову на его спинку, сложила руки на коленях и уставилась на пламя в камине.

– Продолжайте играть, я не помешаю, – сказала она тоном любезного равнодушия и, так как в продолжение нескольких минут она сохраняла свою грациозно небрежную позу, молчала и не отводила взгляда от огня, то бормотанье, стук костяшек и шелест карт возобновились.

Кэрвуд Чэттертон играл медленно, долго обдумывал каждый ход и сыпал привычными шутками, словечками, ставшими необходимой принадлежностью этой игры. Пока он озабоченно смотрел в свои карты и постукивал по зеленому сукну длинными пальцами свободной руки, Жуанита украдкой поглядывала на неподвижную фигуру в кресле.

Джейн Чэттертон полулежала в нем; ее лицо было в тени и оранжевый свет большой лампы позади нее освещал только голову с пышным узлом темных волос. Ее свободное платье было из мягкой синевато-зеленой ткани, отсвечивавшей, как морская вода в тихую погоду, широкие, как у монахини, рукава были стянуты у тонкой кисти.

Она была не особенно высока ростом, но сложена с изумительной пропорциональностью. Яркий, здоровый цвет лица, пурпуровый рот, великолепные карие глаза. «Эта женщина всегда, при любом освещении, во всяком настроении и наряде должна быть одинаково хороша собой», – думала, глядя на нее, Жуанита. С обнаженными плечами в блеске огней в ложе оперы или в купальном костюме на песках Флориды, – она оставалась все той же ослепительной миссис Чэттертон.

Сколько ей могло быть лет? Билли – двадцать один, значит, ей сорок два… или сорок. Анна говорила, что сорок. Светские дамы, ее приятельницы, все эти великолепно одетые, тщательно причесанные женщины, которые заезжали справиться о дне ее приезда, все, как бы по молчаливому уговору, считались сорокалетними, хотя у многих были взрослые, окончившие давно колледж, сыновья.

В Джейн Чэттертон все было совершенство: кожа, волосы, губы, прямые, густые брови, нежные краски лица. Здоровье, ум, смелость довершали впечатление. Жуанита не могла оторвать глаз; во всем облике этой женщины была какая-то сила и решительность, даже сейчас, когда она праздно сидела, любуясь блеском бриллиантов на пальце, отдыхая у огня и только изредка задумчиво поглядывая на игроков.

– Вы уже лучше выглядите, чем утром, – сказал ее супруг в промежутке между двумя ходами. – Как вы себя чувствуете?

– О, отлично. И мне ужасно стыдно, что я всех вас встревожила.

– Да. Я очень волновался… Ваш ход! – последние слова относились к Жуаните.

– А интересно, – миссис Чэттертон наклонилась над плечом Жуаниты и заговорила со своей усталой любезной небрежностью, – интересно, сумела бы я научиться этой игре? Она мне всегда казалась китайской грамотой. Когда это вы успели так хорошо ее изучить, мисс Эспиноза?

Жуанита сама не понимала, почему она дрожит. Для нее в эту минуту весь мир сосредоточился в этой одной комнате и все цели ее жизни – в том, чтобы завоевать симпатию этой женщины.

– Мы играли в нее с матерью, – сказала она, откашливаясь, охрипшим и замирающим голосом. – Моя мать была больна и почти не вставала с кресла. Мы жили одни на старом ранчо в Монтерей и играли каждый вечер.

– Вот как! – отозвалась хозяйка. Она уже вернулась на свое место, и ее склоненное лицо было, как щитом, заслонено поддерживавшими подбородок тонкими пальцами.

– Вы говорили мне, что потеряли ее?

Жуанита не ответила. Она не доверяла своему голосу, как всегда, когда говорила о сеньоре. Она не хотела больше удовлетворять любопытство миссис Чэттертон. Игра продолжалась в молчании. Женщина у камина еще раз обернулась, чтобы посмотреть на Жуаниту, потом приняла прежнюю позу.

Через полчаса, во время которых Джейн не двигалась, словно задремав, ее муж, в восторге от того, что выиграл партию, объявил, что ему надо переодеться в вечерний костюм, и отодвинул стул. Жуанита, убирая карты в ящик, была испугана и обрадована, когда молчавшая миссис Чэттертон неожиданно обратилась к ней.

– Мисс Эспиноза!

– Да, миссис Чэттертон?

– Не задержитесь ли вы на несколько минут? Я бы хотела поговорить с вами.

– К вашим услугам. – У Жуаниты пересохло во рту и упало сердце. Вот оно – начинается! Теперь ей несомненно откажут в должности.

– Присядьте! – сказала она. Когда они остались вдвоем, хозяйка кивком головы указала на стул по другую сторону камина; стул был тяжелый, дубовый, с прямой спинкой и такой высокий, что ноги Жуаниты не доставали до пола, и она почему-то чувствовала себя школьницей, ожидающей выговора.

– Мисс Эспиноза, – заговорила неторопливо миссис Чэттертон, в раздумье поглядев на Жуаниту и снова отвернувшись к огню, – мой славный маленький секретарь – мисс Руссель – несколько превысила свои полномочия в мое отсутствие и поставила меня теперь в неловкое положение. Я не знала, что вы здесь внизу и любезно развлекаете мистера Чэттертона, – она прищуренными глазами смотрела на свое кольцо, – и намеревалась послать за вами… повидать вас, когда вам бы это было удобно… Так, пожалуй, мы можем воспользоваться случаем, не правда ли? – И она подняла глаза и улыбнулась дружелюбно и вопросительно.

Жуанита понимала, что все это одна из ее очаровательных поз, не более. Она, может быть, действительно была женщиной доброй и рассудительной, но очень многие добрые и рассудительные женщины не сумели бы так умно, как она, выставить это напоказ. То же самое Жуаните позднее пришлось наблюдать у нее по отношению к горничным, дворецким, маникюрше, мальчику у лифта, кондукторам, швейцарам, носильщикам. Она умела одним словом, взглядом, улыбкой заставить их слепо обожать себя. И никогда не упускала случая сделать это.

– Будь я здесь, – продолжала она медленно и мягко, – одно мое слово Анне разъяснило бы все. Но меня не было. И я не могу упрекать Анну, которая так счастлива и в таком волнении по поводу отъезда в Китай к своему миссионеру, что не знает, что делает. Я думаю, мы с вами можем устроить маленький заговор, чтобы не огорчать ее?

Снова эта вопросительная нота в конце. Милая уловка, незаметно переносящая ответственность на собеседника.

Жуанита почувствовала, что близка к слезам. Они давили ей горло, жгли глаза, заставляли до боли стискивать зубы, чтобы удержать всхлипывания. «Только не заплакать! Не плакать! – с диким упорством твердила она себе. – Стыд какой! Словно беспомощный ребенок!..»

Она наклонила утвердительно голову и улыбнулась вымученной улыбкой.

– Мне нужна практика в испанском языке, – говорила далее миссис Чэттертон, – и, конечно, мне понадобится секретарь, раз Анна уходит. Но, к большому сожалению, я, в бытность мою в Вашингтоне, нашла как раз такую девушку, какую искала больше года, – мисс Питерс. У нее девятилетний стаж. Я пригласила ее незадолго до моего отъезда и не догадалась телеграфировать Анне, как мне бы следовало сделать, – она сделала паузу.

– Что же, ничего не поделаешь! – мужественно отозвалась Жуанита.

– Разумеется, – одобрила ее собеседница. – Такие недоразумения всегда могут случиться. Мне только досадно, потому что при всем моем уважении к мисс Питерс, я не очень высокого мнения о ее знании испанского языка. Но дело сделано. Теперь у меня такая идея: оставим все, как оно есть, на два-три дня, пока не уедет Анна. Это будет, кажется, двадцать шестого?

– Нет, двадцать девятого.

Жуанита не могла не заметить тени неудовольствия, промелькнувшей в ясных карих глазах.

– Двадцать девятого? Так, ну что же, значит, до двадцать девятого. Не удивляйтесь, мисс Эспиноза, что я сегодня звонила одной из моих добрых приятельниц, миссис Гаррисон, относительно вас.

– Меня?!

– Да. Миссис Гаррисон заведует клубом святой Моники. При клубе прекрасный меблированный дом для девушек из Сан-Франциско. Комнаты все хорошие, солнечные, с ваннами. И девушки просто дерутся друг с другом, чтобы получить там комнату, очередь всегда громадная. Я состою в их попечительном совете. И я хочу, чтобы вы были моей гостьей, покуда найдете подходящее место. Мы ничего не скажем Анне Руссель и, когда она уедет, я вас устрою там. Я убеждена, что вы и миссис Гаррисон понравитесь друг другу.

– Но, миссис Чэттертон, я не могу согласиться, чтобы вы хлопотали о моем устройстве. Было бы странно ожидать этого, – начала Жуанита с юношеской застенчивостью. Но ее собеседница как будто не слышала; она смотрела на нее отсутствующим взглядом и о чем-то размышляла.

– Какие у вас планы на будущее, мисс Эспиноза? Вы остались совсем одинокой?

– Да. У меня нет родных.

– И нет денег?

– Очень немного. Но на первое время хватит.

– Разве ранчо, где вы выросли, не принадлежало вашей матери? Оно было заложено?

– Нет. Но, по некоторым причинам, оно перешло к родственникам моего отца.

– Так… – Джейн Чэттертон помолчала. Потом заметила, как будто между прочим:

– Я тоже раньше, до того, как вышла замуж за мистера Чэттертона, работала и сама кормила себя.

Это было очень мило сказано, и исключительно для того, чтобы завоевать расположение Жуаниты и легче подойти к ней. Девушка инстинктом понимала это.

– Я отлично знаю, таким образом, каковы ваши перспективы, – заключила миссис Чэттертон, – и как приятно сознавать себя независимой. И потому я хочу быть вашей крестной матерью, пока вы еще не встали на ноги. Уверяю вас, – прибавила она, так как Жуанита, покраснев, не поднимала глаз и молчала, – уверяю вас, все мои знакомые дамы делают то же самое, отчасти, чтобы поощрять учреждения для девушек, отчасти… – засмеялась она, – потому что девушкам, в наше время, нужен такой небольшой толчок, чтобы найти самих себя, – им открыта такая широкая дорога.

– Вы очень добры, благодарю вас, миссис Чэттертон, – сказала Жуанита все еще тихо и неуверенно.

– Ничуть я не добра, – возразила та весело, с видимым облегчением. – Я делаю только то, что мне хочется, а это меня всегда приводит в хорошее настроение. Ну, а теперь, так как у нас канун рождества, мы никому ничего не скажем. У миссис Гаррисон пока нет ни одного свободного уголка, и только после праздников, когда будет комната, она мне позвонит, и я пошлю за вами. В эти дни у нас вряд ли будет время беседовать по-испански.

– Когда… когда вы ожидаете мисс Питерс? – спросила Жуанита, чтобы показать, что она ничуть не расстроена.

– Мисс Питерс? – с недоумением переспросила хозяйка.

– Вашу новую секретаршу, – объяснила Жуанита, немного удивленная в свою очередь.

– Ах да! Мисс Питерс, конечно. Она явится в первых числах января, а, может быть, и раньше. Я со дня на день ожидаю телеграммы.

Разговор, по-видимому, был окончен. Жуанита, готовясь уйти, встала, ощущая какую-то пустоту и одиночество.

– Я вам очень благодарна, – приветливо прибавила на прощанье миссис Чэттертон, – за то, что вы выводите из затруднительного положения и меня, и Анну. Оно создалось не по моей вине, и теперь мне приходится пожертвовать одной из двух… – Она улыбнулась подкупающей улыбкой. – Мне жаль, что этим человеком оказались вы!

– Я очень ценю ваше внимание ко мне, – неуклюже сказала глубоко тронутая Жуанита.

Обе уже стояли, и Джейн Чэттертон, более высокая, наклонилась, чтобы взять обе руки Жуаниты в свои. Лицо ее, как показалось Жуаните, еще носило следы вчерашней усталости и недомогания. Она была очень бледна.

– И, что бы ни случилось, не падайте духом, милая. В наше время хорошей девушке открыто столько путей, что было бы глупо падать духом. И помните, что я ваш друг.

С этими словами Жуаниту отпустили из библиотеки и уволили с ее первой службы. Но впечатление от беседы с этой женщиной как-то ослабило горечь факта, и Жуанита вышла возбужденная, полная нерассуждающего, детского преклонения перед нею, вспоминая снова и снова каждое сказанное слово, каждую интонацию. О, нечего было опасаться, что она забудет их!

Оставят ли ее или отошлют, но теперь нет сомнения, что она понравилась миссис Чэттертон. С ней говорили не свысока, не небрежно, но вкладывая в этот разговор всю душу. Это так ободрило! Одна близость этой женщины, простой разговор с нею заставлял бледнеть все отношения с другими. Нравилась она вам или нет, но каждому хотелось что-то сделать для нее, значить что-то в ее блестящем существовании.

Жуанита, как ни старалась, не могла печалиться о будущем.

Был канун рождества. Стояла холодная, ясная ночь, кусты и старые дубы перед домом изумительно четко и красиво вырисовывались в лунном свете.

Поднимаясь к себе наверх, она остановилась в темноте у окна и почему-то ей пришло в голову, что такой именно должна была быть две тысячи лет тому назад ночь, в которую родился Христос. Странно, она не вспомнила о ранчо в эту первую ночь рождества, которую она проводила не дома.

С восхищением думала она о прекрасном большом доме, где она очутилась, с его такими просторными, мягко освещенными комнатами, красивыми драпировками и коврами, с благоухающими в вазах цветами и развешенными повсюду в рождественский сочельник гирляндами зелени. Здесь создавалось какое-то ощущение животного благополучия, блаженного довольства.

Играть в криббэдж со старым джентльменом, любоваться красавицей-хозяйкой и знать, что она принимает в тебе участие, остановиться тут, чтобы поболтать с Билли, там – чтобы дружески кивнуть Кенту, иметь подругой славную Анну – всего этого в возрасте Жуаниты было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой – и, несмотря на неизвестность впереди, она была счастлива в эту ночь.