Онлайн чтение книги Противостояние The Stand
Глава 31

Кристофер Брейдентон вырывался из бреда, как человек вырывается из засасывающего его зыбучего песка. Все тело болело. Лицо стало чужим, словно кто-то сделал ему десяток инъекций силикона, и оно раздулось, как дирижабль. Горло превратилось в сплошную рану, а дыхательные пути, казалось, сузились до диаметра шарика-пульки для детского пневматического пистолета. Воздух со свистом входил и выходил через этот невероятно узкий канал, необходимый для поддержания связи с окружающим миром. Однако этим его беды не ограничивались. Ощущение, будто он тонет, приносило больше страданий, чем постоянная пульсирующая боль в груди. А больше всего его донимал жар. Он не мог вспомнить другого такого случая, ему не было так хреново даже два года тому назад, когда он вез из Техаса в Лос-Анджелес двух политических заключенных, выпущенных под залог, но нарушивших правила условно-досрочного освобождения. Их древний «понтиак-темпест» приказал долго жить на шоссе 190 в Долине Смерти, и тогда им пришлось погреться, но на этот раз все обстояло хуже. Теперь его донимал внутренний жар, словно он проглотил солнце.

Он застонал и попытался сбросить с себя покрывало, но у него не хватило сил. Он сам лег в постель? Вряд ли. Кто-то или что-то находилось в доме вместе с ним. Кто-то или что-то… ему бы вспомнить, а он не мог. Помнил только одно: он боялся еще до того, как заболел, потому что знал – кто-то (или что-то) едет к нему, и он должен… что?

Он снова застонал и помотал лежащей на подушке головой из стороны в сторону. В памяти возникали только бредовые образы. Жаркие призраки с липучими глазами. В спальню с бревенчатыми стенами вошла его мать, умершая в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, и говорила ему: «Кит, ох, Кит, я предупреждала тебя, не связывайся с этими людьми, я предупреждала тебя. Мне нет дела до политики, но эти люди, с которыми ты ошиваешься, я предупреждала, они свихнувшиеся, как бешеные собаки, а девушки – просто шлюхи. Я ведь предупреждала тебя, Кит…» А потом лицо ее распалось, и из желтых пергаментных трещин полезла орда могильных жучков, и он кричал, пока темнота не начала колыхаться, а потом послышались сбивчивые крики, топот бегущих людей… появились огни, мигающие огни, запах газа, и он вернулся в Чикаго, в год тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, когда там скандировали: Весь мир смотрит! Весь мир смотрит! Весь мир смотрит! .. Там в ливневой канаве у входа в парк лежала девушка в джинсовом комбинезоне, босая, в ее длинных волосах сверкали осколки стекла, а лицо превратилось в поблескивающую кровавую маску – маску раздавленного насекомого, потому что в безжалостном белом свете уличных фонарей кровь стала черной. Он помог ей подняться, и она закричала и прижалась к нему, потому что из облака газа выходил космический монстр в сверкающих черных сапогах, бронекуртке и противогазе. В одной руке он держал дубинку, в другой – баллончик с «Мейсом», а когда монстр поднял противогаз, обнажив ухмыляющееся, пылающее лицо, они оба вскрикнули, потому что перед ними стоял кто-то или что-то, кого он ждал, человек, которого Кит Брейдентон всегда боялся. Странник. Крики Брейдентона развалили этот сон, словно высокочастотные колебания – кристалл, и он очутился в Боулдере, штат Колорадо, в квартире на бульваре Каньон: лето и жара, такая жара, что по телу течет пот, хотя из одежды на тебе только трусы, а перед тобой стоит самый красивый парень в мире, высокий, и загорелый, и гетеросексуальный, в узких лимонно-желтых плавках, которые любовно облегают каждую выпуклость и впадинку его несравненных ягодиц, и ты знаешь: если он повернется, лицо у него будет как у рафаэлевского ангела, а член – как у жеребца Одинокого Рейнджера. «Хай-йо, Сильвер, вперед!»[78]«Хай-йо, Сильвер, вперед!» – знаменитая фраза Одинокого Рейнджера, также известного как капитан Кид, сражающегося со злом на Диком Западе. Где ты его подцепил? На сходке в кампусе Университета Колорадо, посвященной обсуждению проблемы расизма? Или в кафетерии? Или подвез, когда тот голосовал на дороге? А есть ли разница? Ой, как же жарко, но ведь есть вода, вода в кувшине, вода в вазе со странными барельефными фигурами, и еще таблетка, нет… ТАБЛЕТКА! Та самая, которая отправит тебя в некое место, которое этот загорелый ангел в желтых плавках называет Хакслилендом, где цветы растут на мертвых дубах, ох, парень, какая эрекция разрывает твои трусы! Случалось ли, чтобы Кит Брейдентон был так возбужден, настолько готов к любви? «Пойдем в постель, – говоришь ты этой гладкой загорелой спине, – пойдем в постель, и ты трахнешь меня, а потом я трахну тебя. Так, как ты захочешь». «Сначала прими таблетку, – отвечает он, не оборачиваясь, – а потом посмотрим». Ты принимаешь таблетку, и вода холодит горло, и постепенно что-то странное происходит с твоим зрением, и странность эта заключается в том, что все вокруг начинает принимать причудливые очертания, и каждый прямой угол, который ты видишь, становится либо чуть больше, либо чуть меньше девяноста градусов. Какое-то время ты смотришь на вентилятор, стоящий на дешевом комоде, а потом уже на свое отражение в неровном зеркале над ним. Лицо твое выглядит почерневшим и распухшим, но тебе нечего беспокоиться, потому что это всего лишь таблетка, всего лишь!!! ТАБЛЕТКА!!! «Торч, – бормочешь ты, – ох, Капитан Торч, и я та-а-ак возбудился…» Он бежит, и ты смотришь на эти гладкие бедра, которые почти не закрывает ткань плавок, а потом твой взгляд скользит по плоскому загорелому животу, по прекрасной безволосой груди и, наконец, со стройной шеи переходит на лицо… и это лицо – со впалыми щеками, счастливое и яростно ухмыляющееся – не ангела Рафаэля, а дьявола Гойи, и из каждой пустой глазницы на тебя смотрит мерзкая змеиная морда; он направляется к тебе, и когда ты начинаешь кричать, шепчет: Торч, детка. Капитан Торч…

Потом снова была темнота, голоса и лица, которых он не помнил, и наконец он вынырнул из небытия здесь и сейчас, в небольшом домике, который построил своими руками на окраине Маунтин-Сити. Да, здесь и сейчас, а волна великого бунта, поглотившая страну, давно схлынула, юные бунтари превратились в стариков с сединой в бороде и выжженными кокаином дырами на месте носовых перегородок, и это беда, детка. Юноша в желтых плавках остался в далеком прошлом, да и боулдерский Кит Брейдентон только-только вышел из юношеского возраста.

Господи, неужели я умираю?

В ужасе он отверг эту мысль, жар ревел и завывал у него в голове, как песчаная буря. Внезапно у него перехватило дыхание, и без того отрывистое: за закрытой дверью спальни возник и стал нарастать непонятный звук.

Сначала Брейдентон подумал, что это сирена пожарной машины или патрульного автомобиля. Звук приближался, становился громче и ниже, в нем все отчетливее различались тяжелые шаги в коридоре первого этажа, затем в гостиной, затем на лестнице. Шаги варвара.

Его затылок вдавился в подушку, глаза округлились, распухшее и почерневшее лицо превратилось в маску ужаса, но звук все приближался. Не сирена, а крик, пронзительный и подвывающий крик, который не могла издавать человеческая глотка, конечно же, крик баньши или какого-то чернокожего Харона, пришедшего, чтобы перевезти его через реку, отделяющую царство живых от царства мертвых.

Теперь эти бегущие шаги направлялись прямо к нему по коридору второго этажа, половицы протестующе стонали и скрипели под весом безжалостных стоптанных каблуков, и внезапно Кит Брейдентон понял, кто идет, и пронзительно вскрикнул. Дверь стремительно распахнулась, и в спальню вбежал человек в потертой джинсовой куртке, с убийственной ухмылкой, сияющей на его лице, как белый вращающийся круг ножей, с лицом радостным, как у безумного Санта-Клауса, и с большим оцинкованным железным ведром на правом плече.

–  Х-И-И-И-Й-Й-Й-Й-Й-Й-Й-О-О-О-О-О-О-О-О!

– Нет! – вскрикнул Брейдентон, с трудом поднимая руки, чтобы прикрыть лицо. – Нет! Не-е-ет!..

Ведро наклонилось, и из него хлынула вода. На мгновение она словно застыла в желтом электрическом свете, как самый большой в мире необработанный алмаз, и сквозь нее он увидел лицо темного человека, отраженное и преломленное, превратившееся в морду широко ухмыляющегося тролля, который только что проделал долгий путь наверх из самых черных, забитых дерьмом адских кишок, чтобы буйствовать на земле. Потом вода обрушилась вниз, такая холодная, что распухшее горло Брейдентона на мгновение расширилось, большими каплями выдавливая кровь из стенок, заталкивая воздух в легкие, заставляя одним резким движением отбросить покрывало и простынь к изножью кровати, чтобы телу ничто не мешало изготовиться для прыжка, и тут же судороги от этих непроизвольных движений вызвали резкую боль, словно укусы собак.

Он закричал. Закричал снова. Затрясся, мокрый от макушки до пяток, с гудящей от боли головой и выпученными глазами. Горло вновь сжалось, и ему приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы протолкнуть воздух в легкие. Его била мелкая дрожь.

– Я знал , что это тебя охладит! – весело закричал человек, известный ему под именем Ричарда Фрая, и со звоном поставил ведро на пол. – Говорю тебе, говорю тебе, я знал, что это поможет, Золотая Рыбка. Жду благодарности, мой друг, благодарности от тебя. Ты скажешь мне спасибо? Не можешь говорить? Понятно. Но я знаю, что в сердце ты мне благодарен.

–  Й-Е-Е-Е-Е-Е!

Он подпрыгнул в воздух, широко разведя колени, как Брюс Ли в фильмах, прославляющих кун-фу, и на мгновение завис над Брейдентоном в том же самом месте, что и вода. Его тень пятном легла на мокрую пижаму Брейдентона, и тот слабо вскрикнул. Затем колени опустились по обе стороны грудной клетки Брейдентона, и обтянутая синими джинсами промежность Фрая образовала арку в нескольких дюймах над грудью больного. Лицо нависало над ним, словно факел из готического романа.

– Пришлось взбодрить тебя, чел, – пояснил Фрай. – Не хочу, чтобы ты отдал концы, не успев со мной поговорить.

– …слезь… слезь… слезь с меня…

– Я не на тебе, чел, не выдумывай. Я просто завис над тобой. Как великий невидимый мир.

Брейдентон, охваченный страхом, мог только тяжело дышать, дрожать и отводить глаза от этого веселого, пламенеющего лица.

– Мы должны поговорить о кораблях, и тюленях, и замазках, и о том, есть ли у пчелы жало. А также о документах, которые ты приготовил для меня, и об автомобиле, и о ключах от этого автомобиля. В твоем га-а-араже я вижу только пикап «шеви», и я знаю, что он твой, Китти-Китти. Так что скажешь?

– Они… документы… не могу… не могу говорить. – Брейдентон жадно хватал ртом воздух, его зубы стрекотали, как маленькие птички на дереве.