Онлайн чтение книги Уйти, чтобы остаться
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРШКИ И БОГИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Клочки туч напоминали папиросный дым — влажные, светло-голубые космы. Ипполиту даже чудился запах табака. Или просто хочется курить? Но сигареты лежат на дне чемодана из крокодиловой кожи. Пятнистого и морщинистого. Торговец из Сиднея уверял, что кожа вечная. Врал. В углу уже щербатина. Наверняка липа, имитация.

Самолет тряхнуло — колеса коснулись бетонки.

Ипполит сбежал, по трапу и направился к зданию аэропорта. У металлической ограды группа встречающих. Не его. Других.

— Скажите, вы из Ленинграда? — спросила девушка в синей шапочке.

— Из Австралии.

— Глупо, — рассердилась девушка.

Толкнув прозрачную дверь, Ипполит вышел на привокзальную площадь и заметил Вадима. Тот стоял у мотоцикла и рассматривал выходящих из вестибюля.

«Меня. Кто ему сообщил?» — подумал Ипполит. Неожиданный приезд — его слабость. Мог он позволить себе такую роскошь — ворваться в отдел и привести в смятение всю капеллу? Ведь не каждый день возвращаешься из Австралии.

— Звонил Ковалевский. И сообщил рейс, на который ты взял в Москве билет, — произнес Вадим, откидывая брезент коляски.

Мотоцикл стриг асфальт, вспарывая лужи.

Прозрачные деревья, спотыкаясь, проносились мимо со скоростью семьдесят километров в час, липкий воздух проникал за шиворот, отделяя рубашку от спины. Вадим чуть повернул лицо:

— Ты отлично выглядишь. Рассказывай! Почему задержался? Как приняли ваш доклад? Кто читал — ты или Ковалевский?

— Потерпи до обсерватории! — выкрикнул Ипполит.

— Что?

— Говорю — на мотоцикле может сосредоточиться только инспектор ГАИ! — Ипполит попытался спрятаться от дружных капель дождя. Противное ощущение. Перемахнуть через континенты великолепным и блестящим, с негнущимися манжетами и за несколько километров до финиша превратиться в мокрую курицу. К тому же Вадим не замечал, что врезался в дождь. Удивительное умение видеть только основное. Сейчас основное для него — приближающаяся обсерватория. И ничего лишнего.

— Послушай, на тебя не капает?!

— Дотянем.

Конечно, ему все равно. Он в брезентовой куртке…

Ипполит наклонился и высказал все, что думал по этому поводу.

Вадим притормозил у крытой стоянки. Они оставили мотоцикл и сели на скамью. Вадим достал пачку и протянул Ипполиту.

Ипполит вытащил мятую влажную сигарету и в свою очередь достал зажигалку.

— Что нового у тебя?

Вадим подобрал ноги под скамью и повис всей тяжестью на руках. Он смотрел, как от асфальта поднимается зыбкий пар.

— Киреев опубликовал статью, где всерьез отзывается о моей работе. Как тебе это нравится? — Вадим взглянул на Ипполита. Он не скрывал радости.

— Лед тронулся, — произнес Ипполит. — Что ж, и ты теперь наблюдаешь по графику? Для тебя освобождают счетную машину? Все официально?

— Официально… — Вадим замялся. — Нет, пока я помехами занимаюсь, официально.

— Бедный Яков. Вместо полногрудой Ребекки тебе подсунули тощую Лию. — Ипполит сбросил окурок на шоссе. Точным прицелом тяжелая дождевая капля припечатала тлеющий кончик сигареты.

Вадима стал раздражать этот щеголь. Прилетел в сверкающем нейлоне. А полчаса назад ему так хотелось поскорей увидеть Ипполита. Вадим продолжал пускать кольца табачного дыма. Это его увлекало. Кольца выворачивались, пухли и растворялись. Ипполит подумал, что такие кольца у него не получатся. Он вздохнул, подошел к мотоциклу и вытащил чемодан. Плоские латунные замки словно два желтых глаза.

Разворошив мятые жеваные майки, сорочки, трусы, книги в глянцевых суперах, Ипполит извлек несколько плоских клюшек. Полированные, светло-коричневые и непривычно короткие.

— Хоккей на льду, — произнес Вадим.

— Мужчина, это бумеранги! — ответил Ипполит. — Бумеранг! Достопримечательность австралийского континента!.. Прими в подарок.

На полированном боку бумеранга — контуры кенгуру. Длинная шея и удивленная головка. Символ!

Дождь перестал. С гофрированной крыши стоянки стекала вода. Можно ехать. Вадим положил бумеранги в коляску, вывернул руль в сторону шоссе и нажал на стартер.

2

Валентин Николаевич Савицкий сидел за своим рабочим столом. Едва заметный шрам тянулся от правого уголка губ и придавал лицу Савицкого постоянную насмешливую ухмылку. Это оставляло странное впечатление при первом знакомстве.

Савицкому недавно минуло пятьдесят девять лет, о чем в отделе узнали совершенно случайно из пустякового разговора. Но выглядел он гораздо старше.

Редкие седые волосы, бледно-голубые глаза с изломленными бровями казались двумя треугольниками, большие уши и шрам в уголке губ — вот, пожалуй, и весь Савицкий. Да еще постоянно накрахмаленная белая сорочка и аккуратно выглаженный серый в полоску костюм под рабочим халатом.

У Савицкого сегодня хорошее настроение. И на то есть свои причины: двадцатое число, день, когда выдают зарплату. Сегодня он может получить полностью свои деньги — окончился срок погашения кредита за пианино. Тянулся год и вот окончился.

Еще он зайдет после работы в магазин и купит шланг. И необходимо подправить забор — пес доцента Зяблина повадился забегать на участок Савицкого и мять всякую зелень. Не спорить же из-за этого с Зяблиным, хотя тот и мог привязать своего паршивого Зевса…

Савицкий думал еще о разной ерунде. Но понимал, что рано или поздно вернется к «тому самому»… Надо себя проверить. Не рубить сплеча. «Неужели до меня никто не заметил этого?» — в который раз повторял он себе, хотя и был убежден, что до него еще никто не касался этого вопроса. С того дня, как, занимаясь своей унылой темой, обнаружил совершенно неожиданное направление… Если все ляжет теоретически, надо будет попытаться собрать схему специального регистратора. А потом, потом… Безусловно, достойная тема для диссертации. Пора ему, пора… Сколько он ждал этого момента! Годы. За это время через его стол прошло множество работ. И большинство из них стали темами статей и даже диссертаций. Однако никогда раньше Савицкий так не увлекался… Но пока рано обольщаться. Надо с кем-нибудь посоветоваться. Только б не ошибиться в советчиках. Это так важно. Пожалуй, самое важное…

Впрочем, он давно уже выбрал человека, кому он мог открыться. Вадиму Павловичу Родионову. Только ему…

Хлопнула дверь. Бродский. Сколько раз предупреждать этого болвана не стучать дверью. Будто никого, кроме него, и нет в лаборатории.

Верный своей манере, Эдуард Бродский ни с кем не поздоровался. К этому привыкли и не обижались. У каждого свой пунктик. Тем более у Бродского большие неприятности — вчера заседала жилищная комиссия, и на заявление Эдуарда легла резолюция: «Временно отказать».

Бродский давно намеревался навести порядок в лаборатории. И сегодня его гнев был обращен на борьбу с модерном, который вносила в лабораторию вычислительница Люся.

Эдуард взял кусачки.

— Зачем же? — растерялась Люся. — Терракота. Декоративное украшение.

— Их место под кроватью, — прорычал Эдуард.

— С момента, когда человек подчеркивает свою простоту, он превращается в хама, — не выдержал Савицкий.

— Хам, Сим, Яфет… Хам, кажется, был младший, — ехидно произнес Эдуард.

— Вы невежественный юноша, Бродский, — не успокаивался Савицкий.

— Культуры маловато, вот что, — поддержала Люся.

Эдуард повернулся к Люсе. Его тощая шея покраснела.

— Откуда ей взяться? В интернате, когда все уходили в Дом культуры, я оставался шарить по тумбочкам. За что был неоднократно бит. По голове.

— Трепач, — улыбнулась Люся.

— Иногда я вам, Бродский, кажется, верю. Интуитивно, — строго произнес Савицкий.

— Из-за этого горшка не видно, что делается на площадке, — не унимался Эдуард. — Прочь с Олимпа! Им не место среди богов!

Горшок был тяжелый и разрисован знаками Зодиака. Все двенадцать созвездий. От Рыбы до Водолея.

Но он так и не успел срезать проволоку — в лабораторию вошли Ипполит и Вадим.

Лаборантка Люся сказала «ой!» и приподнялась с места.

Эдуард отвел взгляд от абстрактных знаков и вздохнул.

Савицкий отключил установку.

Ипполит молча прошел к своему столу, втиснутому между шкафами. Все так, как было месяц назад. В шпагатных качалках свернулись бесчисленные графики, схемы. Тут же фотография Эйнштейна из книги Б. Кузнецова. Суперобложка. Фотография наклеена на стену. Навечно. Некогда седые усы гениального физика были зачерчены карандашом. От этого Альберт Эйнштейн выглядит лет на тридцать моложе. «Наверняка Эдькина работа», — подумал Ипполит. Где-то плескалась в океане Австралия. На сиднейском рынке абориген-инструктор объяснял любителям, как метать бумеранг. В грязном зоопарке скучал коала… Только сейчас Ипполит почувствовал, что он дома…

— Ну, здравствуйте, — наконец произнес Ипполит Игоревич Горшенин, кандидат физико-математических наук.

Все улыбались. Эдька тряс его руку. А Люся выбежала из лаборатории. Звонить о приезде Ипполита по всем отделам.

— Ну как? Ну как? — расспрашивал Эдуард. Он уселся на пыльный стол и уперся туфлями в перекладину табурета.

Ипполит смотрел на ребят и улыбался. Он чертовски рад, что видит их. И сейчас понайдут из всех отделов. Начнут его слушать. Спрашивать. Удивляться. Острить… И так будет продолжаться целый день. И завтра. Нет, завтра меньше. А послезавтра вообще забудут о том, что он, Ипполит Горшенин, вернулся с конгресса.

— Мне не нравится твой вид, — Ипполит повернулся к Эдуарду.

— Меня бессовестно обжали с квартирой, — ответил Эдуард. — Я поверил папе, а он меня беззвучно предал. Он молчал, когда решали мой вопрос.

— У Петра Александровича скверное настроение. Ты ведь знаешь, — вставил Вадим.

— А мне начхать! — Эдуард соскочил со стола и подошел к Вадиму: — Ты его оправдываешь… Подумаешь — несчастье! Возьмите наши радости — отдайте ваши горести! Человек остался один в четырех комнатах. А нас трое в купе. Ты знаешь, где я работаю? Соседи свет выключают. Подойдут, щелкнут — иди знай кто! Шесть семей. Что с тобой разговаривать, идеалист! Для тебя Киреев непогрешим — он знает толк в уравнениях математической физики. Скоро он тебя заставит яйца высиживать — смотри не подкачай!

— Ты никогда не отличался хорошими манерами, — смущенно произнес Вадим. — А на Киреева напрасно ты.

Эдуард раздраженно отошел. Ипполит старался скрыть улыбку. Ему жаль Эдуарда, но действительно это смешно. И надо же было проводить распределение квартир в отсутствие Ковалевского. Тот ценил Эдуарда. Да и на работу Бродский устраивался с условием, что дадут квартиру. Третий год ждет.

Вошла Люся. Наверняка она все слышала.

— Ах, какие вы эгоисты! — всплеснула руками Люся. — У человека личные неприятности…

Ипполит посмотрел на Люсю.

— …От Киреева жена ушла.

— Ну?! — Ипполит вспомнил маленькую женщину с глазами киноактрисы Симоны Синьоре.

— Можно подумать, что ей двадцать лет. Я всегда говорила — от женщины, которая играет на трубе, можно ожидать все что угодно, — солидным тоном продолжала Люся.

Савицкий повернулся к ней:

— Не смей так, зря. Мария Семеновна изумительный человек. Откуда вам знать…

— Мне жаль Петра Александровича. Он нам слишком дорог, — сухо отрезала Люся. Она сделала ударение на слове «нам», чтобы указать Савицкому его место.

— Мишка Сазонов. Только устроился в Химаппарате, и на тебе! Двухкомнатную получил, — бушевал Эдуард. — А мне всю жизнь не везет…

Ипполит подошел к чемодану, достал книгу с английским названием и протянул Эдуарду. Тот бегло прочел, переводя с ходу на русский: «Широкополосные усилители».

— Это тебе подарок, — произнес Ипполит. Минуту назад он об этом и не думал.

— Спасибо, Поль, — Эдуард успокаивался. — Что ты еще привез? Бумеранг?!

— Бумеранг, — подтвердил голос от двери. Вошел крепыш Сеня.

— Бумеранг? — спросил Валентин Николаевич Савицкий. — Господи, ведь настоящий бумеранг. А на Тасмании вы были?

— Бумеранг, — спокойно констатировал Кутузов.

— Братцы, живой бумеранг! — изумился Яся.

— Это декоративный. У настоящего отточенные ножи, — пояснил Ипполит. — И бросают его особенно. При лавке специальный инструктор. В перьях и с кольцом в носу.

— Возвращается прямо в руки! — удивлялся Яся. Он не верил.

«Как дети. Чудаки», — подумал Ипполит. Знакомая обстановка. Сейчас они забросят бумеранг и на доске выведут формулу, по которой бумеранг вернется. Пара пустяков. У многих уже в глазах появился желтый гончий блеск. Надо спасать обстановку. Чего доброго, не только не расскажешь о конгрессе, а сам протопчешься у доски.

Но страсти улеглись — в дверях раздался знакомый голос. Ипполит обернулся и пошел навстречу невысокому пожилому человеку. Это был «папа» — профессор Киреев. Голубые глаза прятались за толстыми стеклами очков. Пепельные волосы аккуратно расчесаны. Верхняя пуговица шерстяной рубашки рассталась с петелькой под напором мощной шеи.

— Вы помните случай, когда абориген сошел с ума? — спросил Киреев. Никто не знал. Киреев довольно улыбнулся и пояснил: — Значит, не помните… Абориген сделал себе новый бумеранг, но никак не мог избавиться от старого…

…Впервые в кабинет Киреева Ипполит и Вадим вошли пять лет назад. Осенью. В приоткрытое окно просачивалась тишина и запах земли. Петр Александрович сидел за длинным, совершенно пустым столом. Ипполит разглядывал свои новые сандалеты. А Вадим смотрел на папу… Они понимали, что это весьма ответственная минута. Будет решаться вопрос, быть им в отделе или не быть. Работать с Киреевым была мечта многих из тех, кто пять лет ездил на втором трамвае до остановки «Физический факультет»… Они сидели несколько минут. Молча. Первая фраза Киреева была довольно туманна: «С удовольствием выслушаю какой-нибудь смешной случай». Молодые люди не понимали. «Ну, анекдот, — пояснил шеф. — Сказку…» Ипполит напрягся и выдал какой-то анекдот. Удивительно смешной по своей нелепости. «Этот я знаю», — равнодушно проговорил Киреев. Никто не смеялся. Киреев оглядел Ипполита. Возможно, в том, что анекдот был плоский, и проявлялось своеобразное чувство юмора рассказчика. Разные бывают случаи. Или, может быть, он шутит над ним, Киреевым? Ипполит продолжал разглядывать свои сандалеты. Вадим и не пытался вспоминать. Это не его стихия. Он смотрел на папу.

— Ну, а вы? — серьезно спросил Киреев.

— Я с удовольствием послушаю вас. Если будет смешно, — ответил Вадим.

Киреев откинулся на спинку стула и с интересом посмотрел на Вадима. Острые колени, пиджак из букле «Весна», тонкая шея, подбородок в рыжих иголках, большой рот, чуть свернутый в сторону нос, голубые узкие глаза и светлый чуб. Снизу вверх. Было неясно, доволен Киреев осмотром или нет.

— Послушайте, физик, какая у вас была тема диплома? — спросил он и встал.

— Распространение радиоволн в плазме, — Вадим тоже встал. Он был на голову выше Киреева и от этого чувствовал себя неловко. Странно, когда такая личность, как Киреев, смотрит на тебя снизу.

— Будьте добры, напишите кинетические уравнения.

Черт возьми, гениального Максвелла он приравнивает к анекдотам. А может быть, выйти?! Взять и хлопнуть дверью. Подумаешь, корифей…

Вадим видит выжидательную улыбку Киреева.

«Ладно, я вам покажу анекдоты».

Киреев прислонился к стойке доски, сунул руки в карманы и смотрел, как из-под пальцев Вадима выскакивают математические символы и цифры. Затем взял кусочек мела и дописал уравнение Больцмана, но где-то пропустил знак. Получилась чушь. Вадим отыскал знак.

Тут знак проглядел Вадим. Киреев стучал по доске мелом и ворчал:

— Растяпа, растяпа!

Ипполит сидел в стороне. В поле его зрения была вся доска. Он поднялся и ткнул пальцем. Киреев обрадовано хлопнул Ипполита по плечу и поскакал дальше.

Он снял черный пиджак и положил на стол.

Вадим стянул свое карнавальное букле и бросил поверх черного пиджака.

Они напоминали игроков, спешащих отыграться…

Временами останавливались и задумчиво смотрели на доску. Молча. Минут пять.

И снова начиналась скачка.

— Американцы пытаются уловить плазменную волну, как звуковую от солнца, — говорил Вадим.

— Теория стала отставать от экспериментов, — вздохнул Киреев. — Куда ты дел интеграл? И не смотри на меня так. Я не дама.

Вадим отметил про себя «ты» и приободрился.

Интеграл находил Ипполит. Он не участвовал в гонках, а просто наблюдал. И потому все видел. Но мало было видеть, надо еще понимать…

Перед уходом Вадим произнес:

— Есть кое-что забавней анекдотов…

Киреев вытирал перепачканные мелом пальцы.

— Не подумайте, что это чудачество. Когда один из двух сотрудников способен, то можно мириться с остроумием второго. А если и второй не лишен сообразительности, то отдел можно считать вполне серьезным…

А год назад Ипполит защитил. Банкет проводили у Ирины. На втором этаже коттеджа, похожего на средневековую крепость.

Вадима на банкете не было. Он лежал в больнице с аппендицитом. Возможно, именно Вадима и не хватало Ипполиту в тот вечер.

Когда они вместе, то постоянно бывают недовольны друг другом. А порознь…

Киреев провел по ребру бумеранга ладонью и отдал Ипполиту.

— Как прошел конгресс? — У Киреева утомленные глаза.

Ипполит достал сигареты «Кинг». Роскошная пачка с золотым ободком. В пачке двенадцать сигарет. Длинных и тонких, как соломинки для коктейля.

— С чего начать? — произнес Ипполит и бросил пачку на стол.

— Начни с начала, — посоветовал Эдуард. Он сидел спиной к Кирееву. Демонстративно.

Вадим взял перфокарты и направился к выходу. Надо успеть перехватить счетную машину.

Следом вышел Савицкий.

— Извините, Вадим Павлович. У меня большая просьба. — Савицкий держал толстую общую тетрадь. — Меня очень интересует ваше мнение… Тут немного. Небольшая часть работы…

Вадим подумал: какой странный этот Савицкий. Сколько они работают вместе и почти ничего не знают о нем. Откуда у него шрам? Никто в отделе так и не решался спросить.

— …о ядре Галактики, — продолжал Савицкий. — Только я очень прошу — строго между нами… Я б не хотел, чтобы знали посторонние.

— Посторонние?

— В отделе достаточно посторонних. Для меня. Да и для вас, Дима.

Непонятно улыбается Савицкий — или просто этот шрам?

— Но если у вас нет желания, то пожалуйста, — добавил Савицкий.

— Нет-нет, отчего же? — произнес Вадим. — Но, если не ошибаюсь, ядро — это ваша официальная тема. При чем тут конспирация?

— Здесь я углубляю исследование более частного вопроса…

Вадим, не скрывая, посмотрел на часы. Еще немного — и машину могут занять.

— Пойду. Послушаю, что рассказывает Горшенин, — спохватился Савицкий.

Вадим сделал несколько шагов, когда Савицкий его вновь окликнул:

— А знаете, удивительно… В Австралии совершенно нет хищников. Представляете? Единственный экземпляр — дикая собака динго. И все!

— Откуда у вас такие сведения? — спросил Вадим.

— Из газет, — на этот раз Савицкий явно улыбался.

— Загадочная вы личность. Сколько мы работаем вместе, а я и понятия не имею, куда вы исчезаете после пяти, — Вадим нетерпеливо переминался.

— Домой. К семье. У меня три девочки. Три дочери. Вера, Надежда, Любовь. Как в святцах…

Последние слова Савицкий уже произнес в пустом коридоре.

3

До начала сеанса оставалось минут пять. Вадим вглядывался в тех, кто подходил к кинотеатру.

— Мы нечасто бываем одни, — проговорила Ирина, она так же нетерпеливо оглядывала прохожих. — А ты знаешь, ка́к я его люблю.

— Мне кажется, он этого не замечает, — ответил Вадим.

— Ну его к черту. Играет роль защитника твоих интересов. Причем слишком шумно…

Вадим не дослушал и шагнул к телефонной будке.

Он видел, как рядом с Ириной остановилась девушка в дождевике и что-то спросила. Вероятно, лишний билет. Отличная погода, а она в дождевике… В аппарате резко отсеклось, и Вадим услышал голос Ипполита: «Прости… Но у меня ужасно болит голова. Продай билет. Извини, понимаешь…»

Вадим повесил трубку, покинул будку и оторвал третий билет’. Девушка протянула ему полтинник, победно оглядывая менее удачливых соперников.

— У него болит голова, — проговорил Вадим.

— Что ж, хорошо, значит, голова есть, — ответила Ирина.

— Тридцать часов в воздухе, — оправдывал его Вадим.

Ирина усмехнулась. Она отлично знала Ипполита. С детства…

…В глубине вестибюля, у контролера, появилась фигурка в прозрачном плаще. У Вадима мелькнула мысль, что девушка будет сидеть рядом. Он взял Ирину под руку и предъявил билеты.

Незадолго до конца фильма Ирина посмотрела на часы. Стрелка светилась и показывала «10». Ирина нащупала руку Вадима, пожала ее и, чуть пригнувшись, двинулась к красному фотографическому сигналу «Выход».

Недовольно пробуждался свет в боковых плафонах. Все ярче и ярче. Вадим шагнул вслед за девушкой. Если он сейчас не заговорит, то будет поздно. До выхода осталось пять стульев.

— Как вам понравился фильм? — произнес Вадим.

Девушка не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. Ну и ладно. Сейчас он сядет в автобус. Надо будет просмотреть работу Савицкого.

— Вам понравился фильм? — настойчиво повторил Вадим. Девушка кивнула не оборачиваясь. Это приободрило Вадима, да теперь и отступать неловко. Но он никак не мог придумать подходящей фразы. Остроумной и в то же время достаточно глубокой, словом, той, что нужна была сейчас, в данный момент…

Они уже вышли на улицу, а Вадим все молчал.

Судя по всему, сейчас девушка побежит к остановке троллейбуса.

Вадим дотронулся до холодного плаща.

— Разве я не расплатилась с вами?! — девушка оглядела Вадима.

— Да… Но мне хочется вас проводить, — произнес Вадим.

— А где та, с кем вы пришли в кино? — усмехнулась девушка.

— Ирина?! У нее с одиннадцати наблюдения. Надо успеть в павильон. — Вадим почувствовал облегчение. Кажется, знакомство состоится. — Она астроном…

— А вы?

— Я не совсем. Я радиоастроном. Вы в дождевике, а сегодня ясное небо.

Девушка не ответила, но замедлила шаг. Вадим заметил это по тому, как их стали обгонять.

Они перешли улицу и спустились к реке.

Девушка села на скамейку и обхватила руками колени. Вадим посмотрел на часы…

— Вы торопитесь? — перехватила она взгляд Вадима.

— Пока нет. Последний автобус уходит через час. Посидим.

Девушка оправила платье тонкими пальцами, чуть припухлыми в суставах.

Скамейка была глубокая и неудобная. Девушка запахнула подол плаща и поправила волосы. Вадим уловил слабый нежный запах духов.

— А вы учитесь, работаете? — спросил Вадим.

— Зачем вам?

— Так, — пробормотал Вадим.

Ему вдруг стало скучно и неловко за все, что происходит. Какое-то нелепое и ненужное знакомство. Ни к чему, наверно. Ему захотелось встать и уйти. А в автобусе пристроиться на заднем сиденье, в углу, и просмотреть наконец работу Савицкого… Как он сказал? «В Австралии совершенно нет хищников».

— Знаете, а в Австралии… в магазине продают бумеранги.

— Зачем?

— Сувениры.

Девушка искоса взглянула на Вадима.

— Я учусь в институте и работаю. Товароведом. Вместо практики, — неожиданно произнесла девушка. — Значит, это ваше хозяйство там, за городом, на холмах? Огромные плетеные тарелки.

— Наше. Это радиотелескопы, — ответил Вадим и добавил — А я живу в общежитии при обсерватории.

Зачем он это сказал? Хотелось чем-то приблизить ее к себе — мол, ничего особенного нет в том, что я занимаюсь непонятным для вас делом, мы, в общем-то, мало чем отличаемся друг от друга…

Девушка это поняла и улыбнулась:

— А я вот живу в новом доме. И даже есть телефон, 5–32–64.

— Запомним! — шутливо произнес Вадим.

Ветерок растворил слабый запах ее волос горьковатым запахом прелых листьев. Деревья, казалось, уползали вверх, еще немного — и они оторвутся от земли и повиснут на своих макушках…

— Знаете, у меня в эти дни хорошее настроение… Многие годы я изучал ионосферу Венеры. Это тема не новая, однако у меня свой метод подтверждения гипотезы, что Венера имеет довольно глубокую ионосферу.

«Видно, решила, что я пижоню», — подумал Вадим и смутился.

— Поэтому у вас хорошее настроение? — перебила девушка.

— Все очень запутано. Например, недавно была опубликована статья, в которой довольно доброжелательно отзываются о моей работе. Хотя автор статьи придерживается противоположной точки зрения. А для этого, поверьте, надо быть мужественным человеком.

— Ну вот видите, как у вас все хорошо.

— Не совсем, — вздохнул Вадим. — Я сейчас наблюдаю на старом заброшенном инструменте. Поэтому я во многом не уверен.

— Почему же так?

— Моя работа не в плане. И мне трудно втиснуться в график нашего основного инструмента…

— Да. Сложно все, — посочувствовала девушка.

Как вас зовут? Вадим? А меня Вероника.

— Есть такое созвездие. Волосы Вероники. Северное созвездие без ярких звезд.

— Вот и я неяркая, — серьезно произнесла девушка.

К скамейке подошел мужчина в кепи. Мятый пиджак свисал с тощих его плеч, широченные штанины брюк едва доходили до щиколотки, обнажая грязные дырявые носки. Мужчина секунду постоял, рассматривая молодых людей маленькими глазами.

— Денег бы дали. Домой доехать… А?

Вадим торопливо полез в карман.

— Отошли бы, а то как из бочки, — Вероника отвернулась.

— А ты не нюхай. Не цветок. Не нарцисс вроде — обиженно произнес мужчина, настороженно следя за Вадимом.

— Вижу, не нарцисс, — рассердилась Вероника и добавила, обращаясь к Вадиму: — Хватит ему. «Домой доехать».

Мужчина замахал руками и торопливо забормотал:

— А тебе-то что?! Небось не твой кошелек, а уже приказываешь.

Вадим протянул ему какую-то мелочь.

Мужчина сделал шаг в сторону и стал громко пересчитывать. Затем опустил деньги в карман и, не удержавшись, бросил на прощанье:

— Беда с ними, с бабами…

Вадим улыбнулся. Он и сам не знал, отчего он вдруг улыбнулся.

— А ведь он оскорбил меня, — негромко проговорила Вероника.

— Вступать с ним в диспут? Глупо, — ответил Вадим. Он злился на себя за эту неуместную улыбку, за эту ненужную фразу.

— Конечно, для человека, увлеченного звездами, наши земные дела…

Вы себе не представляете, насколько вы правы, — прервал ее Вадим.

Вероника взглянула на его хмурое лицо и встала.

Все произошло неожиданно.

Когда Вадим поднялся со скамейки, двери троллейбуса закрылись, и он, подмигивая красным глазком, отчаливал от тротуара…

Вадим шел вдоль набережной. С афишной тумбы улыбался зализанный фокусник. По матовому стеклу реки толчками неслась изящная «двойка», всплескивая веслами, словно большая стрекоза.

В боковой аллейке перед сидящей на скамье парой стоял мужчина в кепи. Тот самый…

Вадим остановился и крикнул:

— Послушайте, вы, вы, который в кепке. Вы — осел!

— А по соплям?! — беззлобно ответил мужчина, едва повернув голову.

Вадим сунул руки глубоко в карманы, секунду постоял и пошел дальше…

Небо было пробито звездами. Их жидкий свет капал на землю прозрачным дождем с запахом хвои, свежей воды, дымом порта.

4

Дорога выложена кирпичом. У самой гостиницы начинался асфальт. Метров на десять. Гостиница-общежитие, названная сотрудниками «Приют Гончих Псов», двухэтажный коттедж, расположенный в обсерваторском парке. Там живут аспиранты, наблюдатели, студенты-практиканты и прочие лица, связанные с астрономией.

Ипполит и Вадим занимали угловую комнату с удобным балконом, через который можно проникать в комнату, минуя бдительных вахтеров с их «доброжелательными» языками. Многие обитатели гостиницы имели в городе свои квартиры, но «приют» был удобен — работа ночная. Если ночью небо затягивают тучи и нельзя наблюдать, куда деться? Не ехать же в город. Вдруг через час тучи разойдутся?!

Вахтер, тетя Женя, среди ночи стучит пресс-папье в одну из комнат. При этом просыпаются оба этажа. «Эй, звездочеты! Небо очистилось». — «Где?!» — «Со стороны магазина, как условились… Днем доспите!»

Тетя Женя уважала радиоастрономов. Их будить не надо. Для них тучи не помеха… И если наблюдение ночью, то они работают, а не бегают, как астрофизики, спать при каждой тучке…

…Тетя Женя изумленно оглядела Вадима. Столь позднее возвращение Родионова из города — событие исключительное, даже не принимая во внимание съехавший набок галстук и небрежно наброшенный пиджак.

Со второго этажа спускался Эдуард. С чайником в руках. Эдуард сегодня ночевал в гостинице. Он с вечера испытывал поглощающую насадку, используя весь наличный запас аккумуляторов. Днем всех аккумуляторов ему не собрать.

— Слушай, ты из города? — спросил Эдуард. — Чем закончился матч? — «Динамо» или «ЦСКА»? Впрочем, как ты изрек? Футбол — это…

— Массовое охмурение, — продолжил Вадим. Его всегда удивляли скачки в мышлении Эдуарда. Аккумуляторы — футбол! Такой же Ипполит. У него с Эдуардом много общего.

Эдуард отошел, размахивая чайником и насвистывая «Марш футболистов» — назло!

Вадим вошел в номер. Знакомый запах прихожей, составленный из табака, прелых собачьих пим и жженой канифоли, был прошит чужими терпкими духами. Все понятно. В комнате под столом валялась пустая бутылка из-под коньяка. В тарелочке среди колбасной кожуры и надкусанных ломтей сыра торчали сигареты с красным помадным ободком. Кусок портьеры был зажат балконной дверью — когда закрывали, не обратили внимания. Не выходить же через подъезд, что простреливался неутомимой тетей Женей…

Ипполит лежал на кровати и рассматривал последний номер «Радиоэлектроники». Свободная поза усталого человека.

— Как голова? — ехидно спросил Вадим. — Не болит?

— Голова?! Ах, голова… Побаливает в меру…

Вадим шагнул к своей кровати и сбросил пиджак.

Но тут же приподнял его и взял с подушки заколку с перламутровым камешком.

— Хорошо, что твои приятельницы не забывают еще чего-нибудь.

— Они аккуратные.

— Не совсем, — Вадим швырнул на стол заколку и перевернул подушку. — Не понимаю, зачем врать!

— Ты многого не понимаешь. Во-первых, я не хотел встречаться с Ириной. Мне достаточно общения в обсерватории. Во-вторых…

— Во-вторых, ты беседовал по телефону, уже поглаживая чье-то колено, — раздраженно перебил Вадим.

— Во-вторых, достаточно во-первых! Остальное тебя не касается!

Вадим сдержался и повалился на кровать. В брюках и рубашке.

Ипполит молча переворачивал страницы журнала.

Спать Вадиму расхотелось, раздеваться тоже. Лень.

— Там что-нибудь осталось? — спросил Вадим.

— Еще чего… Впрочем, у меня завалялось немного вина. В чемодане.

Что ж, придется встать. Желто-зеленый чемодан стоял на шкафу, внося праздничность в холостяцкий уют комнаты. От него веяло экзотикой, первоклассным отелем и длинноногой стюардессой. Вадим достал со шкафа чемодан.

— Отлей в стакан. Я предпочитаю из бутылки, — Ипполит отбросил журнал и сел на кровати.

Вадим отлил полстакана вина. В тонком стекле вино приняло бледно-розовый цвет. Он попробовал на язык.

— Обыкновенная разливная мура. Гнилой лимон, настоянный на уксусе. Литр — рупь.

— Австралийский рислинг. Вообще, лучше наших вин я нигде не встречал. — Ипполит хлебнул из горлышка. — К тому же прокисло. — Он запрокинул голову. Острый кадык ритмично заходил под тонкой смуглой кожей, как хорошо отлаженный механизм.

Вадим приподнял стакан и взглянул сквозь него на лампу. Раскаленная нить выглядела красненьким спокойным червячком, от которого во все стороны расходились дрожащие лучики. Он вспомнил Савицкого. Его странную улыбку… «В отделе достаточно посторонних…» А ведь неплохой физик. А-а-а, ладно.

Вадиму расхотелось пить. Он поставил стакан и протянул руку к приемнику.

Коротковолновый супер стоял на тумбочке, а особой конструкции динамик у двери. Нереализованная идея Ипполита в области стереофонического звучания. А вообще-то впечатление было. Вот и сейчас за спиной раздались позывные станции с явно стереофоническим эффектом.

«Он удачно нашел акустическую точку. Если сместить динамик, эффект исчезнет. Главное — удачно выбрать точку. И он это отлично делает», — подумал Вадим и улыбнулся неожиданности этой мысли. Мелодию сменил хорошо поставленный голос, говорящий по-английски.

«…Взрыв под землей в департаменте Нор… Гонщик-супермен достиг скорости шестьсот километров в час. Машина „Инфинити“ разлетелась на куски… Из Гонолулу…»

— Как переводится слово «Инфинити»? — спросил Вадим.

— По-моему, «бесконечность», — ответил Ипполит. — Жаль парня… Почему ты не пьешь?

Вадим взял стакан и сделал несколько больших глотков. Вино ударило в нос. Как ситро.

Ипполит несколькими короткими ударами взбил подушку, затем протянул руку и выключил приемник. Значит, Вадиму выключать свет…

Минут пять они лежали в темноте и молчали.

Водянистый луч фонаря гладил потолок. И комната казалась более просторной. Свет и тени. Коробка красок — серебристых, желтых, черных, темно-синих… Только шкаф выглядел непонятно. По мере движения водянистого луча по потолку полировка шкафа испускала бархатные цвета. От густого черного до почти прозрачного. Если приглядеться, можно увидеть, что там, в шкафу…

— Слушай, Ипп, я познакомился с милой девушкой, — произнес Вадим.

Ипполит не ответил.

— Когда мы с ней расстались, я спустился в погребок у вокзала. Два раза по сто… И знаешь, отчего мне захотелось выпить? Я говорил этой девушке, что у меня все в порядке… Мне так захотелось вдруг стать удачливым человеком… Скажи, зачем он напечатал статью и в то же время не делает и шага, чтобы помочь мне в работе? Зачем?!

— Торопишься. Дай папе привыкнуть к мысли, что приходится признать твою гипотезу. А ты хочешь все сразу. Он тоже человек. Спать, спать…

— Ты все знаешь, Ипп, ты все понимаешь. Ты такой мудрый. Ох, черт, как тебе легко жить на свете.

— Нельзя же так напиваться на двести грамм. Это некрасиво.

Вадим повернулся лицом к стене. На обоях выплывали темные разводы в сумерках комнаты. Словно силуэты мышей. Мыши проплывали строгими колоннами. И Вадим не мог сообразить — сон это или галлюцинация. Он провел ладонью по лицу. Мышиные колонны приняли очертания какой-то знакомой фигуры… Вадим раскрыл глаза — видение не исчезло. Он повернулся на другой бок. Пролежал несколько минут. Ему вдруг показалось, что и он принадлежит к этой колонне. И у него вырос хвост. А вокруг вращается мышиный хоровод.

Вадим откинулся на спину. Он расслабил тело и свесил руки с кровати.

Когда-то Киреев сам предлагал включить его работу в план. Но Вадим отказался. Он не был уверен в успехе. Непростительная глупость. Мало разрабатывают тем, будучи неуверенными в успехе… Кокетничал, болван… И доигрался. Упустил момент.

А может быть, обратиться к Ковалевскому?! Непосредственно к Ковалевскому, минуя Киреева. Вадим знал, что и это игра. Он никуда и ни к кому не обратится. Во-первых, Ковалевский может подумать, что причина всему честолюбие.

Во-вторых… Что во-вторых? Вадим не знал точно, что «во-вторых». Но это было настолько важно, настолько неподвластно его воле, что он не мог объяснить. Тут было все — и его личное отношение к теме исследования, и уважение к Кирееву как к ученому. Он любил Киреева. Он привык к нему. Он не мог его предать… Это называется предательством? Ведь Киреев сам признал его работу. Этой теме отдано столько лет. С четвертого курса университета. И главное, осталось так немного…

Вадим зажмурился.

Колонны мышей спутались, перемешались, проплывая в радужных искристых ореолах. Как изображения на иконах. Но ни одна из этих серых тварей не нарушила конфигурацию колонны, так напоминающую очертаниями… Ах, вот кого! Киреева! Чепуха какая-то…

Вадим подобрал руки и смиренно вытянул их вдоль кровати. Укрыться бы с головой и надышать в подушку тепла. И думать… хотя бы о девушке с прекрасными волосами. Эта глупая история на бульваре. Ну да ладно… Он вспомнил Ирину. А ведь она ревнует его к Ипполиту. Смешная… А вообще-то в ее рассуждениях есть логика. Почему Ипполит всегда так горячо защищает его гипотезу? Ведь если удастся ее доказать, то не только работа Киреева по Венере, но и диссертация Ипполита окажется пройденным этапом. Однако Киреев перешагнул через это, так почему Ипполит не может поступить, как Киреев? Однажды Ирина сказала: «Обезвредить признанием. Сбить с панталыку…»

Вадим придержал дыхание, прислушался.

Ипполит дышал ровно. Его не тревожили сны.

В простенке между окнами висели часы. И казалось, что секунды, словно маленькие человечки, выскакивают из часов, и маятник ловким пинком загоняет их то в шкаф, то в окно… Маятник отщелкивал цифры 5–32–64. Номер телефона Вероники.

5

Двадцать минут восьмого. Ипполита уже не было. Вадим решил еще немного полежать, а затем отправиться в библиотеку. Он раскрыл тетрадь Савицкого. Интересно, что бы сказали графологи о характере человека, обладавшего таким мелким кривым почерком? Неуживчивый, склонный к подозрениям. Но способный, очень способный человек…

Вадим вспомнил темы, которые Савицкий так и не заканчивал, остывая к ним, теряя интерес. Их завершали другие. Дорабатывали. Защищали по ним диссертации. Вадим понимал Савицкого, это не чудачество. Просто наступал момент, когда работа становилась неинтересной, ясной. Какой-то необъяснимый поворот, и все. Так, наверно, работают хирурги, когда, совершив операцию, отходят от стола, предоставляя помощникам накладывать швы…

Вадим положил в карман спички, взял чайник и пошел на кухню. Расположенная в углу кухня была пробита солнечным светом. Из окна в окно. Тетя Женя мыла раковину. Она только что очистила плиту от жирных пятен в надежде, что сдаст дежурство без всяких придирок. Заметив в руках Вадима чайник, а не сковородку, она успокоилась и отодвинулась.

Вадим набрал воду и разжег конфорку.

Он, кажется, не поздоровался с тетей Женей.

— Противно, когда много солнца, — произнес Вадим.

— Все противно, когда много.

— А любовь? — усмехнулся Вадим.

— Любви не бывает много. — Тетя Женя расправила тряпку на радиаторе.

Вадим удивленно посмотрел на худенькую старушку. Категоричность ответа его озадачила и рассмешила.

— А вы, Евгения Михайловна, эксперт?

Все знали, что тетя Женя когда-то жила за границей. Ее муж, астроном, стажировался на математических курсах и спился. Вернувшись в Россию, он скоро умер, а тетя Женя так и осталась в обсерватории. К старости она надумала пойти работать вахтером. Семьи у нее не было, и гостиничная сутолока вполне ее устраивала.

— Кстати, передайте Ипполиту, что выход на балкон — не лучший выход из положения, — произнесла тетя Жена, оглядывая кухню.

«Удачно скаламбурила», — подумал Вадим и сделал вид, что ничего не понял. Тетя Женя не обратила на эту уловку внимания и добавила, что заявит коменданту и Ипполиту влетит «по первое число». И добавила, что она не ханжа, она в свое время бывала в Сохо,[1]Сохо — увеселительный квартал Лондона. с мужем конечно, да откуда Вадиму знать о Сохо, но ее возмущают вытоптанные у балкона цветочные клумбы. Кстати, она знает ту, что провела вечер у Ипполита, а их конспирация лишь вызывает смех, да-да, смех. А клумбу жаль! И пусть Вадим не делает вид, будто не имеет понятия, о чем речь…

Тетя Женя вышла.

Вадим выключил газ. Пар обессилено стелился, нехотя отделяясь от помятого горлышка. Вадим решил позвонить до завтрака. В самом деле, какая разница — до или после. Главное, прекратится эта глупая борьба с самим собой. К тому же тетя Женя занята своими делами и не сидит у телефона.

— Здравствуйте, это я… Вы узнали?

— Кто это говорит?

— Я был… В кино мы были вместе…

— Ах вы… Да-да. Здравствуйте, молодой ученый.

— Вероника. У меня сегодня свободный вечер…

— К сожалению… у меня свои планы. И я…

— А завтра?

— Завтра, завтра… Что у нас завтра? Четверг? У меня семинар.

— Мне очень хочется вас видеть, Вероника.

— Все дни я очень занята.

— Тогда зачем вы дали свой телефон?

— Скажите, пожалуйста… (Кому-то в сторону: «Сейчас, сейчас…») Простите, Вадим, но я спешу, и меня теребят. До свидания.

Короткие гудки раздавались с сухой официальностью метронома. Сигнал — секунда — сигнал — секунда…

Подошла тетя Женя. По выражению ее лица было ясно, что она может воспроизвести разговор в деталях. Даже за Веронику.

«Подслушивала», — подумал Вадим и положил трубку.

— Хотел встретиться с одной девушкой. Не желает, как ни уговаривал.

Он хотел озадачить тетю Женю откровенностью. Однако сочувствие не появлялось. Наоборот!

— Назначать свидание с утра — значит терпеть фиаско. День большой, и девушка рассчитывает на более лестное предложение. — Она выразительно оглядела чуть свернутый в сторону нос, голубые узкие глаза и выпуклый лоб Вадима.

Он смущенно улыбнулся и зашагал по коридору, подталкиваемый колючим взглядом старухи.

После завтрака Вадим направился в библиотеку. Слабый ветерок скользил по лицу, заползал за рубашку, успокаивал нервы… Пора привыкнуть такому красавцу и остряку, как он. И это не в первый раз. Он не Ипполит, и к этому пора бы привыкнуть… Есть вопросы, требующие чисто философского решения. Холодный анализ и напряжение воли. Последнее необходимо для утверждения первого. Напрасно он унижался и просил о свидании. Надо было сразу же повесить трубку или сказать… Что сказать?! Он знал, что вечером позвонит вновь. Казалось, комбинация из цифр 5–32–64 высечена у него в мозгу… Надо думать о другом, иначе он не дождется вечера, ведь и в библиотеке есть телефон.

О другом? О чем? Ну, допустим, о более важном…

6

— Чем закончился фильм? — спросила Ирина.

— Всеобщим благополучием, — ответил Вадим…

Он зашел в лабораторию. Ирина ставила карандашом вопросы на ленте.

— Ночью звонил Устинович.

— Вернулся с курорта? — Вадим взглянул на ленту.

— Он звонил из Москвы. В час ночи. Хорошо, я задержалась в павильоне.

— Ему не спится. Месяц как поднялся после инфаркта.

— Это же Устинович… Интересовался последними наблюдениями. Спешу обработать материал.

У Ирины худая шея в мелких рыжеватых пятнышках. Такие же пятнышки налетели на лицо и руки. Вадим посмотрел на острые лопатки, выпирающие под легким цветным сарафаном, и подумал, что рыжинки покрывают и эту длинную узкую спину.

Она окончила университет на год позже Вадима. И с тех пор числилась в группе Устиновича. Факт сам по себе выдающийся — с Устиновичем больше года не работали. Он предпочитал работать в одиночку, но проходил по планам как «группа Устиновича». Это его мало смущало.

На фоне академической респектабельности отдела астрофизики Устинович выглядел чужеродным телом. Его не любили. За что? Многие и не знали за что, но делали вид, что знают. Быть приверженцем идей Устиновича считалось дурным тоном. И так из года в год. Он не обращал и на это внимания. Запирал лабораторию своим ключом, здоровался корректным кивком, бывал на Ученом совете, если считал интересным для себя; когда чье-то сообщение его не увлекало, он уходил. «Он все знает, а об остальном догадывается», — шептали в зале, провожая взглядом высокую спортивную фигуру в моднейшем костюме.

Ирина его обожала. Сутками она не покидала обсерваторию, деля время между наблюдениями ночью и обработкой материала днем. Она знала рецепт кофе «А-ля Викто́р» — чуточку кофе, чуточку коньяку, чуточку лимонного соку, полторы ложки сахару, семь минут кипячения.

«Ирина, у вас золотые руки». Ирина смущалась. Капельки рыжинок пропадали, стирались на узком большеглазом лице.

«Устинович настоящий современный ученый», — говорила Ирина Ипполиту и Вадиму.

«Прожектер… Настоящий ученый употребляет чистый коньяк», — отвечал Ипполит.

«Ему можно доверять фундаментальные теоретические расчеты, но…» — неопределенно выговаривал Вадим.

«Вы болваны. Жаль, что Устинович о вас хорошего мнения», — завершала Ирина.

Вот уже несколько лет многие статьи, выходящие в СССР и за границей, подписывали вместе Виктор Устинович, Ирина Кон. Без различия рангов и степеней. Хотя роль Ирины во многих работах сводилась к приготовлению кофе. «Читайте Станиславского. Театр начинается с вешалки, — в ответ на протест Ирины приговаривал Устинович. — И выпрямитесь… Мне приятны стройные коллеги». Возможно, отчасти и это являлось причиной неприязни к Устиновичу со стороны кое-кого из сотрудников. И еще то, что итоги некоторых работ, оцененные на Ученом совете как фантастические, в скором времени вдруг подтверждались и у нас, и за границей.

«Сообщите, Ирина, мосье Шарлю Фужерону, в Принстон, что надо читать Вестник Академии…» или: «Молодец тот проныра журналист из газеты „Труд“, как мы его не хотели допускать на Ученый совет, помните, так вот, пусть сэр Колгейт ознакомится с информацией в газете „Труд“», — говорил Устинович Ирине, складывая очередной астрономический бюллетень.

Бывало и наоборот.

«Ирина, запросите редакцию, чтобы вернули нашу статью о далеком ультрафиолете. Передержали, черти. Устарела».

Ирина смотрела на его седую короткую стрижку, на его руки, держащие иностранный журнал, и вспоминала ночные наблюдения «в ультрафиолете», бесчисленные расчеты, модели. Становилось досадно. В такие дни кофе получался горьким, а пластинки были наполовину засвечены. И нужно было время, чтобы все прошло…

— Помоги отрегулировать редуктор. Что-то соскакивает, — Ирина протянула отвертку.

Холодные тонкие пальцы коснулись руки Вадима. У сердца, в этой почти плоской груди, не хватает мощности подогнать кровь к бледным пальцам. Подобная мысль всегда мелькала у Вадима, когда он чувствовал это прикосновение. И каждый раз Ирина улавливала мысль Вадима и отдергивала руку. Точно так, как сейчас. Отдернула и отошла к окну.

Вадим принялся снимать кожух редуктора. Без этого не обходилось — Ирина всегда что-нибудь придумывала и задерживала его в лаборатории…

— А в Доме сегодня вечер… Ты не собираешься? — Ирина видела, как прозрачное облачко стремительно перебегало экран неба от косяка до косяка окна.

Вадим не отвечал. Зачем понадобилось вскрывать кожух, ведь все было в порядке?

— Так ты пойдешь? У меня два пригласительных.

— Куда? Ах, в Дом… Нет. Я занят. Мне надо… — Вадим замолчал. Он ничего не мог придумать. Ему не хотелось придумывать.

Странные между ними отношения. Вот сейчас надо напрягаться, изворачиваться. И она это понимает, но делает вид, что верит.

Вадим вспомнил далекий дождливый вечер. Они стояли на остановке автобуса, возвращаясь из Дома ученых, или, как его коротко называли, Дома. Трое в нетерпеливой промокшей толпе… Ипполит незаметно отозвал его в сторону. «С меня — все… Я больше не вынесу. Хватит с меня интеллектуальных басен. Хочу нормально укомплектованную девочку. Прости, Вадим».

Позже, в автобусе, Ирина получила малоубедительный ответ Вадима, что Ипполит, вероятно, не сумел попасть в переполненную машину и приедет следующим автобусом. И триумвират распался.

«Понимаешь, моя душа не может вынести грусть ее глаз. Хочется рыдать и во всем сознаваться, — оправдывался Ипполит. — Ты — йог, тебе легко…»

И позже пояснил: «Йог не тот, кто может все вынести, а тот, кто может ко всему приспособиться».

Ирина не поворачивала головы от окна. Вадим видел зачесанные назад светлые волосы и острые детские лопатки под цветным, плохо сшитым сарафаном.

— В следующий раз вызывай механика, — голос Вадима нетверд, с нервным визгливым присвистом. — Тем более…

Ирина повернулась. Взгляд узких черных глаз резанул Вадима.

— Тем более что редуктор как редуктор. Нужен профилактический осмотр, — негромко сказал Вадим и вышел.

В коридоре он достал сигарету и закурил. Коронные великолепные кольца дыма теперь выползали бесформенными голубыми плюхами. На стене висел свежий номер газеты. Под рубрикой «В мире науки» Вадим прочел заглавие статьи — «Тайна Венеры. Интервью сотрудника обсерватории Вадима Павловича Родионова».

Что?! Он вспомнил приземистого самоуверенного журналиста, который на прошлой неделе преследовал его в лаборатории. Все-таки написал… Как непривычно и по-чужому выглядит его фамилия на сероватом газетном листе.

«Хорошо, не дал себя сфотографировать, — вяло подумал Вадим. — Безобразие… А в общем-то он прав, этот Кривошеев. Хотя в чем-то и мерзко… „Застенчивая добрая улыбка“». Вадим заглянул в огромное стенное зеркало и усмехнулся: «Улыбка самоубийцы». Он докурил и швырнул окурок в мраморную урну.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Новость принес Яся. Он в замочной скважине видел ключ. Эдуард сомневался. Может быть, в кабинете возилась уборщица? Ковалевский обычно о приезде сообщает. Кому-кому, а Эдуарду Ковалевский был нужен. Позарез.

В дверях лаборатории показался Ипполит. Эдуард незамедлительно сообщил новость. Но почему Ковалевский не предупредил о приезде? В таком случае неудобно стучаться в кабинет. И как подобный факт оценивает старший научный сотрудник?! Конечно, ему все равно — приедет Ковалевский через неделю или уже приехал. Бытовые условия его пока не волнуют. А Эдуарда волнуют, и даже очень. Тем более Эдуард твердо знает, что решение о распределении квартир между сотрудниками в горсовет еще не отсылалось…

Ипполит подошел к телефону и набрал номер.

В трубке послышался слегка грассирующий голос Ковалевского.

— Мне бы Мусю, — произнес Ипполит.

— Мусю?! Это обсерватория. Вы ошиблись номером, — ответил Ковалевский.

Раздались короткие гудки.

— Муси нет. Есть Ковалевский, — Ипполит положил трубку. — Действуй, Эдька!

…Под цифрой «5» — латунная дощечка «Зав. отделом радиоастрономии».

Стены кабинета окрашены в густой синий цвет. С непривычки это кажется странным, но с первых же минут появляется впечатление уюта. Особенно когда сидишь в широком красном кресле на тонких ножках. Из двух огромных окон ровным квадратным столбом падает солнечный свет. Он особенно рельефен на фоне темно-синих стен. Свет четко отсекает угол полированного стола, тумбочку с телефоном, часть коричневой доски, правую половину лица Вавилова на большом портрете. У второго окна сидит профессор Киреев. Его мягкая тень на паркете — словно причудливый резиновый коврик. Сегодня теплое неназойливое солнце.

Расслабленно прикрыв глаза, Киреев смотрит на тумбочку с телефоном. Аппарат без трубки выглядит сиротливо и неуверенно. Вот в солнечном квадрате появилась загорелая рука. Коротким движением рука поднесла к аппарату трубку и припечатала рычаги. Телефон приобрел свой обычный глуповато-горделивый вид.

— Муся. Удивительное имя. Тридцатые годы. Челочка… В лаборатории Устиновича работала Муся, помните? Она умерла в эвакуации… А Устиновича я встретил в Москве на пресс-конференции… Просто смешно, работаем в одной обсерватории, а встречаемся в Москве.

Голос принадлежал мужчине с седым ежиком волос и узкими монгольскими глазами. Его темно-синий костюм сливался с цветом стен. «Защитная мимикрия», — вяло подумал Киреев и произнес:

— По этому поводу мне вспоминается любопытный случай…

Ковалевский придвинул календарь и принялся рисовать чертика.

Сколько времени они знают друг друга? Кажется, прошла вечность. Ковалевский в сорок третьем руководил стратегически важной темой, в Казани. Надо было разобраться в некоторых вопросах электромагнитного излучения Солнца, установить причины, мешающие установлению связи. И Киреева прислали к нему в отдел. Когда тему закончили, Киреев добился назначения на фронт. Всеми правдами и неправдами. Почти сбежал. Ковалевский разыскал его лишь в сорок седьмом. С тех пор они не расставались. Киреев и Ковалевский казались очень близкими друг другу людьми. А на самом деле?!

…У чертика получились длинные несуразные рожки. И наивные глазенки. Чертик чем-то напоминал Киреева. Ковалевский поднял глаза, чтобы убедиться. На него смотрели суженные от солнца зрачки Киреева. «А возможно, от неприязни», — мелькнуло у Ковалевского. Он перевел глаза на чертика… Бросил карандаш на стол и поднялся с мягкого красного кресла.

— Мне порядком надоели ваши случаи!

— Ну и что?

Тяжелая дверь приоткрылась, и показалась голова Савицкого. И тут же исчезла, словно Савицкий заглянул случайно, по ошибке.

Ковалевский шагнул к двери, будто обрадовавшись, что может не ответить Кирееву на его вопрос.

— Куда же вы, Валентин Николаевич? — окликнул Ковалевский. — Даже и не поздоровались.

— Я так… Проходил мимо, — улыбнулся Савицкий.

— Как дела? Как девочки?

— Спасибо. Все по-старому, — Савицкий понимал, что все это довольно глупо. Вряд ли можно поверить, что он случайно заглянул в кабинет. Он сделал несколько шагов навстречу Ковалевскому. — Я хочу просить вас… Я не могу завершить работу, необходимы дополнительные наблюдения. Я понимаю, я обращаюсь не по инстанции, но…

Ковалевский взял его под руку и направился в кабинет. Савицкий слабо упирался…

— Петр Александрович, — громко произнес с порога Ковалевский.

— Ну, зачем же? Я ведь обратился к вам, — тихо бормотал Савицкий.

Киреев прикрыл ладонью глаза, разглядывая Савицкого.

— Вот. Валентин Николаевич просит, — проговорил было Ковалевский.

— Я ничего не прошу! Зачем же? — раздраженно выкрикнул Савицкий.

Киреев поднялся с кресла.

— Валентина Николаевича смущает мое присутствие. Как всегда.

— Пожалуйста! — Ковалевский отошел к столу. Было непонятно, к кому он обращается. Переждал. Обернулся к Савицкому: — Ваша просьба целиком в компетенции Киреева. Мне неловко вмешиваться, — Ковалевский взял графин и вышел в соседнюю комнату, где находился водопроводный кран.

Савицкий принялся разглядывать свои ногти, затем резко обернулся и пошел к двери.

— Напрасно вы, — вслед произнес Киреев. — Я готов для вас сделать все, что в моих возможностях.

Савицкий молчал.

— Вы несносный. Подозрительный, несносный человек, — произнес Киреев, глядя в сутулую спину. — Придет время, и вам будет стыдно. Ох, как стыдно. Когда-то мы были друзьями, Валентин…

Савицкий вышел из кабинета.

— Я согласен, черт возьми. Наблюдайте. Сколько необходимо! — крикнул Киреев в дверь и обернулся навстречу Ковалевскому. — Вздорный старикан! Эта улыбочка… — Киреев попытался овладеть собой. — Извините. Сорвался… Нервы.

Ковалевский поставил графин, наблюдая, как успокаивается вода.

— Неужели все эти годы вы не разговариваете? Поразительно. Работаете в одной лаборатории…

— Совсем стал неврастеником. Извините, — Киреев прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Ковалевский подошел к нему:

— Послушайте, Петя… Может, мне с ней поговорить?

Киреев усмехнулся:

— Надо знать эту женщину. Это давно назревало. Я все видел, но ничего не мог с собой сделать. Да и не знал, что… Сняла комнату, живет одна. Почему? Нелепо.

Ковалевский присел на подлокотник кресла. Что можно сказать в таком случае? Напрасно он заговорил об этой непонятной истории. И успокаивать — глупо.

— Почему она ушла, Рома? Столько лет были вместе. И ушла… Ладно, хватит об этом. — Киреев вытащил платок и принялся вытирать ладони. — Вчера получил телеграмму. Меня вызывают в Москву. С чего бы? Не знаете?

— Знаю. Вас рекомендуют на мою должность.

Киреев резко обернулся в сторону Ковалевского:

— Кто рекомендует?

— Я.

— Позвольте, позвольте… Не понимаю. А вы?

— Ухожу. Поручили заняться организацией Института радиоастрономических проблем.

— Да? — Киреев уже овладел собой. — Допустим… Как вы заметили, я забыл свои очки. И мне трудно разглядеть перспективность вашей рекомендации.

— Бросьте шутить. К чертям! — проговорил Ковалевский и подумал, что он не ошибся, что он действительно видел неприязнь в глазах Киреева. Видел явственно, ведь впервые встречался с его глазами не через стекла очков.

Ковалевский раздраженно заходил по кабинету широким шагом. Странной походкой, выворачивая носки внутрь, словно цеплялся за невидимые скобы на паркете пола. От стола к двери и обратно. Остановился. Как раз на рыхлой тени, так напоминающей резиновый коврик. Киреев отодвинулся. Тень, колыхаясь, метнулась из-под ног Ковалевского…

Ковалевский взял Киреева за руку. В больших сильных ладонях спряталась белая пухлая рука. Будто в муфте. Контраст был настолько велик, что казалось странным, как они могут быть ровесниками, докторами наук, работать в одной области, знать друг друга четверть века.

— Знаете, в чем между нами разница, Петр Александрович? — Ковалевский слегка картавил, и от этого его голос звучал искренне и проникновенно. — Я всегда твердо знаю, чего хочу. Вы — наоборот…

— В этом мое счастье, Роман Степанович, — серьезно ответил Киреев и высвободил руку. — Почему вы полагаете, что я хочу заведовать отделом?

— Больше некому. Доктор наук, профессор. Дельный организатор.

Киреев пожал плечами:

— Я прежде всего ученый, Роман Степанович…

— Именно ученый. Ваша последняя статья, где вы признали Вадима Павловича, произвела впечатление. Даже ваши недоброжелатели просили передать вам привет.

Киреев резко закинул ногу на ногу.

— Они поторопились с приветом. Я еще ничего не признал. Я разбираюсь. И неизвестно, чем все кончится. У Вадима Павловича масса неясностей…

Солнечный свет отрезал от темно-синих стен кресло, середину доски с каким-то интегралом и левую половину лица Вавилова. Пора уходить…

Между ними возникла неуловимая дружеская волна. Непонятно, отчего она возникала. И всегда после раздраженного разговора.

— И самое забавное, — произнес вслед Ковалевский, — мы с вами будем частенько встречаться. Институт займется проектированием гигантского радиотелескопа.

Киреев дошел до дверей и обернулся. Он чувствовал спиной тяжелый гипнотический взгляд. Он не мог не обернуться. Правда, сделал вид, что оглядывает кресло — не забыл ли что…

— Не спешите… Я еще не принял этот кабинет. Лично меня устраивает лаборатория. И я еще посопротивляюсь.

Ковалевский усмехнулся, но Киреев этого уже не видел.

У дверей кабинета сидел Эдуард с бумагами в руках.

У него были утомленные, в красных бессонных ободочках веки. Эдуард равнодушно кивнул Кирееву и постучался в кабинет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

— Чего ты стесняешься? В каком веке ты живешь? — спросил Ипполит.

— Мне не нравятся эти методы, — ответил Вадим. — Авантюра!

— Нет, я его убью. Где мой бумеранг? Я сниму скальп с этой скромной головы, — произнес Ипполит.

Вадим направился к ящику, где лежали ключи от номеров. Он жалел, что рассказал Ипполиту эту историю. Тетя Женя просматривала газету и не обращала внимания на молодых людей, спорящих вот уже четверть часа.

— Ему не нравится метод… В последний раз повторяю — номер! — Ипполит решительно шагнул к телефону и снял трубку.

— Как вы мне надоели, — тетя Женя взглянула из-за газеты. — 5–32–64! — компетентно произнесла она и, прикрываясь газетой, добавила, что только дурак не запомнит номер, если целый день названивают по телефону, униженно переспрашивая, правильно ли он набрал, да-да, униженно, и если стыдно, то нечего совершать поступки, которых приходится стыдиться. Все!

Вадим особенно и не возмущался. Ему не хотелось связываться с тетей Женей, и главное, он сам был не прочь посмотреть, что выйдет из затеи Ипполита. Он даже был благодарен тете Жене, она избавила его от неприятнейшей процедуры — дать Ипполиту номер телефона. А он все равно бы дал. Не выдержал…

— Ему не позволяет гордость, — ворчал Ипполит, накручивая диск. — Алло! 5–32–64? Это говорят с телефонной станции. Не вешайте трубку! — Надо было выдержать деловую паузу. Ну, достаточно! — Алло! 5–32–64? — грубым голосом заговорил Ипполит. — Адрес! Вы, гражданочка, пошумите, пошумите. Мигом отрежем аппаратик. Вот так бы и сразу! Мало что у нас имеется! Адью! — Ипполит шикарным жестом бросил трубку, чем вызвал недовольный взгляд тети Жени. — Ну?! Теперь вы верите в черную магию?..

Многоэтажный дом по проспекту Героев выходил фасадом в сквер. На кирпичиках аллей валялись желтые кленовые листья и обертки от мороженого. Дворник окрашивал статую пионерки в голубой цвет, приковывая внимание детворы.

Второй подъезд. Квартира 18. Ипполит посмотрел на табличку, на красный звоночек и обернулся к Вадиму:

— Слушай, может, плюнем? Действительно, что мы будем говорить?

— Мы?! Я, по крайней мере, не собираюсь, — ответил Вадим, стараясь наладить дыхание. — Нет уж, теперь нечего. Звони! — Он разозлился и, схватив руку. Ипполита, поднес к красной пуговке звонка.

Щелкнул замок, и в возникшем пространстве между косяком и дверью появилась огромная мужская фигура в подтяжках. Чей-то старческий голос непрестанно повторял: «Не надо, Леня. Уймись, Леня, зайди, Леня».

— Ну?! — грозно произнесла фигура. — Что вам надо?

— Веронику. Можно Веронику? — проговорил Вадим.

— Веронику? — вдруг растерялся мужчина. — Заходите… Чертовщина какая-то.

Молодые люди вошли в прихожую. Там стояла старушка и двое мужчин. Один держал в руках палку от лыж, а другой — длинный напильник.

— Спутала что, мать… Непохожи что-то, — произнес мужчина в подтяжках, недовольно глянув на старушку.

— А Вероника в магазине. Она по-о-оздно придет. Она и Саша собрались куда-то на вечер. А вы из института будете? — спросила старушка, с уважением осматривая великолепный костюм Ипполита и не менее великолепную шляпу Вадима. Собственно, и шляпа была Ипполита.

Странные мужчины, закончив обзор гостей, удалились в комнату. А Ипполит уже овладел собой, и через минуту стало известно, что Вероника кончает Институт торговли и в настоящее время проходит практику в универмаге, в отделе верхних сорочек. Уходит из дому к одиннадцати, возвращается к восьми. Но сегодня, как было сказано, задержится, хотя уже и восемь часов.

Надо уходить. Ипполит протянул старушке руку и этим ее почему-то подкупил.

— А знаете… Кто-то по телефону позвонил — к вам, мол, придут хулиганы. Будьте начеку. Я и вызвала срочно сына. И соседей подняла по тревоге. Женщина звонила какая-то. Может, еще придут? — с надеждой проговорила старушка.

— Нет, не придут, — авторитетно сказал Ипполит.

Дверь захлопнулась.

— Тети Женина работа, — заключил Ипполит. — Нас здесь могли красиво отделать.

Вадим рассмеялся. В общем-то все сложилось неплохо. В универмаг можно прийти без разрешения. Он даже забыл, что существует какой-то Саша. Но Ипполит ему напомнил.

В скверике было пустынно. А к плечу свежеголубой пионерки уже приклеился красный кленовый лист…

2

Перед Домом ученых небольшая толпа мальчиков-безбилетников.

— Не танцы, не танцы, вам говорят. Научное совещание, — произнес Семенов, клубный сторож.

— Да… А потом будут танцы. Знаем. Два лабуха прошли. С дудками.

— Какие лопухи? — удивляется Семенов. — Это из консерватории. Лекция будет. О Чайковском.

Семенов знает, что делает. Он предвосхищает события. Через часок мальчуганы, при удобном случае, толпой навалятся на дверь — иди лови их по этажам.

— Дядь, возьми меня. За пазуху, — произносит высоченный парень с кривой шеей.

— А по шее? — поинтересовался Ипполит, раздвигая толпу плечом.

— Смотри, сам схлопочешь, — кто-то лениво проговорил из глубины толпы.

— Ученый, понял, — подхватил другой. — Академик, понял…

Ипполит остановился и повернулся к толпе, затем улыбнулся:

— Кандидат наук, мальчики!

Парни молчали. Им было лень отвечать. Они разглядывали Ипполита и Вадима и молчали. Некоторые что-то жевали не останавливаясь.

— Нет, но каковы рожи! Обрати внимание на эти рожи! — произнес Ипполит с каким-то радостным изумлением.

— Малыш ничего, — вдруг заключил парень с кривой шеей. Толпа обмякла. Ипполит усмехнулся и прошел, потянув за собой Вадима.

— Ну и рожи. Сколько воловьего интеллекта, — не успокаивался Ипполит. — Добрый вечер, Семенов…

У огромного, во всю стену, зеркала поправляли прическу три девушки. В углу, за маленьким столиком, играли в шахматы дружинники. Их время еще не пришло.

Ипполит и Вадим поднимались по лестнице. Рядом шагали, перегоняли, наплывали друг на друга десятки модных, искрящихся Горшениных и буклейно-пиджачных Родионовых.

«Понавесили кругом зеркала», — недовольно подумал Вадим, искоса разглядывая свое размноженное отражение и жалея, что пришлось сдать в гардероб великолепную Ипполитову шляпу. Он редко приходил сюда. А в этом году, кажется, не был ни разу. Затем он подумал об Ирине. Будет очень неудобно, если встретит ее здесь. Не надо было отказываться. Все равно явился сюда. Мелькнула мысль о том, что лучше бы он пришел сюда с Ириной. Среди смеющихся зеркал с Ириной бывает легче, чем с Иппом. В этой обстановке они ближе. Вадим стал с некоторых пор это чувствовать. С кем угодно. С Эдуардом, с Ясей, даже сегодня с Киреевым было как-то свободней, чем сейчас с Иппом. Хотя в обсерватории он никакой тяжести не замечал. Даже наоборот… Он оглядел отражение Горшенина. Рядом с ним Вадим выглядел студиозом из общежития. Вдобавок лишенным стипендии. Конечно, Ипполит мог себе многое позволить, после того как ВАК утвердил диссертацию и его назначили старшим научным. «Деньги — то шестое чувство, без которого притупляются остальные пять», — говорил Эдуард… Эдя, как всегда, прав. Он обладает практическим умом, но, увы, до сих пор мирился со своим положением. Хотя его голова неплохо оценивалась на любом предприятии, где нужны дельные радиоинженеры. Вадим подумал, что часто свои мысли он завершает словами Эдуарда. Почему не Ипполита? Почему, наконец, не своими? Возможно, у него с Эдуардом больше общего. Этот Эдя в каком-то аморфном состоянии. У него что-то и от Ипполита, и от Вадима. Любопытный конгломерат…

Они прошли зеркальную лестницу и очутились в фойе.

В буфете продавали пиво.

— И вы тут? — Вадим увидел, как из толпы, осаждающей буфет, выбрался Савицкий с двумя бутылками и розовым картонным стаканчиком.

— Не понимаю. Что, это вас удивляет? — обиделся Савицкий.

— С комприветом, Савицкий! — поднял кулак Ипполит. — Как вы улизнули из дому? Или вы уже перегладили все белье? Сколько вашей младшей, Савицкий? Шестнадцать?

Савицкий сунул одну бутылку в карман, прикрыл вторую стаканчиком и взял под руку Вадима. К Ипполиту он повернулся спиной.

— Послушайте, я хочу вас угостить пивом, — произнес он, отводя Вадима в сторону.

Ипполит направился в зал с каким-то типом в ярком свитере. Рядом с ними были две тоненькие девушки. Вадима разозлила эта нелепая задержка. Весь день он искал в лаборатории Савицкого, чтобы вернуть тетрадь, но его не было.

— Вы еще не просмотрели мою работу? — спросил Савицкий, пристраивая на подоконнике пустую бутылку.

«Сказать, что не успел? Он меня тут же отпустит. Иначе он весь вечер будет дискутировать. Ложь во спасенье?».. — Вадим видел бледно-розовый шрам Савицкого, голубые настороженные глаза.

— Да. Я внимательно просмотрел ваши записи, — Вадим вздохнул. — Очень интересно. Но как-то сжато. Не совсем ясные выводы…

— Я вам дал выдержки. Голую суть, так сказать…

— Но зачем вы скрываете? Непонятно.

— Это мое дело, — сухо отрезал Савицкий, но спохватился и спросил мягким доброжелательным тоном: — Скажите, Вадим Павлович, эта работа о гидроксиле ядра может вылиться в диссертацию, как мы это с вами понимаем? Не стыдно?

— Разве это первая ваша тема, достойная диссертации? — Вадим поддержал Савицкого.

— По-настоящему — первая. За последние два десятка лет.

— Вы слишком строги к себе, Валентин Николаевич… Но, мы непременно с вами еще поговорим. Только не сейчас. Извините, — Вадиму хотелось уйти в гудящий зал.

Рядом с окном остановились два возбужденных человека. Одного из них Вадим знал. Кажется, его фамилия Остапчук и он замдиректора клуба Дома ученых. Собеседник Остапчука, парень с комсомольским значком, держал пачку каких-то листочков.

— Я вам запрещаю это делать, — зло говорил заместитель директора. — Это черт знает что! Пригласить Волкова читать свои стишки!

— Так решил актив Дома.

— А мне наплевать! — взорвался заместитель директора. — Я не желаю иметь неприятности из-за вашего стихоплета. Им нужна популярность?! Пусть имеют ее в Доме актера. Там это кушают. А здесь солидная организация. Здесь система Академии наук, а не филиал Филармонии…

— Вы хотя бы одно стихотворение читали? — перебил парень.

— Читал! «Евгений Онегин». Мне достаточно.

— Я имею в виду стихи Волкова, — терпеливо настаивал парень.

— А я имею в виду Пушкина. И хватит вкручивать Остапчуку. Он еще не собирается покидать свою работу.

— Ну, например, стихотворение «Мир вам, воины»? — настаивал парень.

— Воины? В смысле «войны»? — переспросил зам.

— Воины. В смысле «военные», — пояснил парень. Он уже терял терпение.

Тут парня кто-то позвал, и он ушел, увлекая за собой расстроенного заместителя директора.

— Досадно, если Волкову не дадут читать, — произнес Савицкий. — Я, признаться, пришел только из-за него.

— Вы любите стихи? — удивился Вадим. Трудно было найти общее между Савицким и стихами.

— Дело не в стихах. Волков непременно отмочит какую-нибудь штуку.

— Почему бы вам не пойти в цирк? — произнес Вадим.

У Савицкого широкий, плохо выбритый подбородок и большие приплюснутые уши. Улыбаясь, он обнажает десны, при этом создается впечатление, будто у него нет зубов.

— Вы в чем-то и правы, — беззубо усмехается Савицкий. — Меня так часто била судьба, что я утешаюсь, когда бьют других. Вы это когда-нибудь поймете.

— Знаете, Савицкий, есть неприятности, достойные уважения. Потешаться над ними — подлость! — Вадим поставил полупустой стакан на подоконник.

У буфетной стойки было спокойно. Буфетчица пересчитывала деньги. В зеркале, что висело у входа в зал, отразилась фигура Савицкого. Он смотрел вслед Вадиму.

Отыскивать в полумраке зала Ипполита — неудобное занятие, и Вадим уселся в первое свободное кресло. У стены. И довольно близко от сцены. Он даже чувствовал запах пыли бархатных занавесей с тяжелой бахромой. Вадим оглядел несколько рядов. Ни одного знакомого. Будто он попал в другой город. Он действительно превратился со своими последними экспериментами в анахорета. Последними?! Они тянутся около двух лет…

В третьем ряду слева сидит красивая девушка. И в пятом… Сколько сегодня интересных женщин. Они смотрят на сцену, оглядывают зал, друг друга, переговариваются. И ни одна не задерживает на нем взгляд. А был бы он более везучим — застал Веронику дома. А, что вспоминать…

…«Капустник» наконец окончился, и ведущий объявил о выступлении поэта Бориса Волкова.

Он вышел из второго ряда и быстро направился к сцене. Коренастый, светловолосый, в серой шерстяной рубашке. Чуть сутулый… Вадиму он понравился.

После каждого стихотворения Волкову хлопали. И он, не дожидаясь, когда стихнут аплодисменты, начинал новое стихотворение.

В конце ведущий предложил задавать поэту вопросы.

— Если позволите, у меня вопрос, — раздался голос.

В середине зала поднялся мужчина. Вадим знал его.

Это был доцент Физического института Никандров.

Выдержав паузу, Никандров заложил руку за борт пиджака, сказывалась привычка читать лекции.

— Отдавая должное таланту Бориса Волкова, мне б хотелось остановить внимание… Как можно писать стихи о глубоко философских, научных проблемах антимира и в то же время не понимать, откуда берется электричество и с чем его едят? Больше того, даже бравировать этим пренебрежением к науке. — Никандров облизнул пересохшие губы. Зал был слишком большим для этого лектора. — Так, кажется, Волков хвастал в одной своей пространной статейке? У меня все!

Никандров сел. Волков улыбался. И молчал…

— Ответ, Боря! Ответ! — крикнул кто-то. И вновь тишина.

— А вы знаете, что такое электричество? — неожиданно для себя произнес Вадим. Это вырвалось непроизвольно. И не так тихо, как ему хотелось бы.

Теперь все лица повернулись от доцента к нему. С любопытством и нетерпением.

— Я?! — изумился Никандров. — Это становится забавным!

Вадим теперь никого не замечал, кроме Никандрова. Вопрос касался вещей, в которых он разбирался. Какая разница где, в зале или лаборатории? Вадим поднялся со своего кресла:

— Хочу заметить, что в своей нобелевской речи физик Роберт Милликен, человек, определивший заряд электрона, заявил приблизительно следующее: «Ответ экспериментатора на вопрос, что такое электричество, будет прост. Экспериментатор прежде всего констатирует, что о последней сущности электричества он ничего не знает»… Кстати, и сегодня о конечной сущности электричества мы знаем не больше, чем Милликен. Другое дело, если Никандрову что-нибудь известно! Пусть он с нами поделится…

Тишина прорвалась.

— Братцы, среди нас гений! Он пробовал электричество на вкус, — кричал какой-то парень в ковбойке, глядя на доцента.

— Никандров, остановите время! — истошно вторила ему девушка в очках.

Никандров размахивал руками.

— Надеюсь, что Волков не имел в виду квантовую электродинамику! — пытался перекрыть страшный шум доцент.

— Откуда вам это известно?! В том и талант поэта, чтобы вникать в суть вещей. Пусть подсознательно, — ответил Вадим.

— Браво, Димка! — раздался голос Ипполита.

Вадим повернулся, но ничего не мог разглядеть в полутемном зале. Вдоль рядов суетился зам. Поравнявшись с Вадимом, он прошипел: «Вы мне за это ответите!» И проскакал дальше — наводить порядок.

Вадим усмехнулся, посмотрел на часы и сделал шаг к выходу.

В дверях стоял Савицкий.

— Ну, вы довольны? — бросил через плечо Вадим.

Савицкий задумчиво посмотрел на него и ничего не ответил.

3

Ирина проявляла пластинки. Длинные пальцы изгибались в красном свете. Как щупальца. Изображение спектра уже набрало четкость, пора и закреплять…

Ирина не любила фотолабораторию. Когда весь мир сжимался до размера маленькой комнатки, из темноты лезли холодные мысли. Никакие посторонние предметы не отвлекают… Позади почти тридцать лет. Многие подруги имеют семью или прошли через это. А у нее все как в замедленной кинопроекции. Днем, на людях, на работе, мысли отвлекались, но стоило ей остаться одной, как сейчас, в темноте лаборатории…

Это ощущение ворвалось в ее жизнь три года назад. В Святогорске. На экскурсии. Они приехали в монастырь. Странно, в наше время где-то есть монастырь. Она отстала от группы. И тут в маленькой узкой двери показалась женщина в черном длинном платье с белым воротничком. Монахиня… Ирина с любопытством посмотрела на женщину. Глаза женщины, вначале такие равнодушные, вдруг потеплели, в них появилось участие и молчаливый сговор. Она дружески кивнула Ирине и улыбнулась…

Она давно забыла эти глаза, но чувства, вызванные взглядом монахини, не притуплялись. А со временем еще больше росли. Особенно в минуты, когда она оставалась одна, как сейчас…

— Ирина, ты здесь? — послышался голос Вадима.

Свет рванулся в затемненную комнату. Она едва успела положить пластинку в закрепитель.

— Встретил Устиновича, он сказал, что ты в лаборатории. Почему же ты не пошла на вечер?

Ирина не ответила. Вадим подошел к столу. На развернутом рулоне спектрограммы виднелись карандашные пометки Устиновича.

— К сожалению, наш материал работает не на тебя. Устинович готовит какое-то феноменальное сообщение. Даже от меня скрывает. Все ходит и молчит, как псих, — произнесла Ирина.

Вадим сел на диван. Он смотрел на Ирину снизу вверх. От этого ее лицо казалось вытянутым.

— Что ж, я рад! Итог многолетней работы радиоастрономов блестяще подтверждают астрофизики.

Ирина присела на краешек дивана, высоко вздыбив острые колени.

— Ты что, и вправду бросаешь свою… фракционную деятельность?

— А что мне делать? Что?! Всем намозолил глаза! Теперь, по крайней мере, буду приятным сотрудником. Не буду казаться умнее всех…

— Ну и дурак! — прервала Ирина. — Не имеешь права! Ты должен добиваться. Ты столько вложил труда, времени. В конце концов, это твоя диссертация. Будущее…

— Я могу защитить ее по…

— По той теме, которую пытался опровергнуть два года?

— Какая разница, — усмехнулся Вадим. — Один мудрец сказал: наука — это средство, а не цель.

— Мудрец! Эдька Бродский? Ипполит? Савицкий?

— Брось, Ирина. Это ученые. И Ипполит, и Савицкий.

— Ученые. Возможно. Из тех, кто занимается очередной плановой темой… А ты — другой. Ты не имеешь права! У тебя один план — твоя интуиция.

Вадим с любопытством скосил глаза на Ирину. Его озадачила такая бурная поддержка. Если Вадиму удастся обосновать предположение о значительной глубине ионосферы Венеры, то лежащие на столе спектрограммы приобретут еще одного противника.

Ирина поняла значение его взгляда.

— Ты болван… Устиновичу нужен результат твоих работ. Каким бы он ни был.

— Чепуха! Не идеализируй. Устиновичу необходимы подтверждения своей гипотезы. И ему больше по душе официальные опубликованные результаты отдела, чем мои откровения.

— Устинович — ученый. Ему важна истина.

— Бедная истина. Сколько мы прикладываем сил, чтобы перетянуть ее на свою сторону. — Вадим отвел руки за голову и потянулся. — Знаешь, в Доме сегодня выступал Борис Волков.

— Ты был там? — резко спросила Ирина. Тонкий пергаментный профиль заострился. На него падал свет из соседней комнаты, смешиваясь с лучом фотофонаря. — А я не хотела идти без тебя. — Ее лицо застыло в некрасивой гримасе. Странная красно-белая маска.

Вадим дотронулся рукой до большой перламутровой пуговицы на халате.

— Не надо, Ира, — произнес Вадим. Он не знал, что еще сказать.

Холодные пальцы в белесых разводах высохшего раствора нащупали руку Вадима и прижали к маленькой груди, Вадим чувствовал торопливое постукивание сердца. Казалось, что сердце от ладони отделяет лишь материя халата. И больше ничего… Какая-то неудобная поза. Вполоборота. Вадим попытался высвободить руку. Ресницы Ирины дрогнули и приподнялись.

— Понимаешь, у меня наблюдение в одиннадцать, — проговорил Вадим.

Порыв ветра стукнул форточкой. Прошло еще несколько минут.

— Я попал на вечер случайно. Ипполит затянул. Я даже и не думал идти, — произнес Вадим.

— Молчи. Я прошу тебя, — слабо проговорила Ирина. — Поцелуй меня.

Еще раз стукнула форточка. Пожалуй, это повод. Ничтожный, но повод. Вадим решительно высвободил руку и озабоченно направился к окну. Он долго возился с форточкой. Хотя набросить крючок было секундным делом. Ирина не изменила позы, как статуя, подсвеченная красным лучом.

Вадим почувствовал, что он сейчас вернется к ней.

— Ну, я пойду, — глухо произнес Вадим.

Ирина не ответила. Она даже не приподняла ресниц. И Вадиму понадобилось усилие, чтобы покинуть лабораторию.

В аллее парка полумрак. Единственный фонарь, на углу западного корпуса, облеплен листьями дуба. И пробивается через гусиные лапки листьев нежно-зеленым светом. Дуб не сдавался осени. На стене корпуса висел телефон-автомат. Вадим нащупал в кармане монету. В конце концов, можно позвонить из своей лаборатории, но он чувствовал, что не сможет сделать и шага, если не позвонит сейчас. Смешно, почти забыть о ее существовании, вспомнить мимолетно и вдруг так желать услышать ее голос. К чему? Неизвестно. Прихоть! И потом уже поздно, неудобно. На память пришел роман Белля «Глазами клоуна». Герой обладал странным свойством — по звонку угадывать не только кто звонит, но и запах собеседника. Символ обостренного восприятия мира. Очень удобное свойство. Вадим тоже попытался представить, как сейчас снимет трубку Вероника. На ней будет просторный домашний халат. Кофейного цвета. Вероятно, у него тоже обостренное восприятие. Он даже чувствует запах ее изумительных волос… Но, как ни странно, Вадим не мог вспомнить лица Вероники. Он напрягал память, пытаясь восстановить обстоятельства знакомства. Это еще как-то ему удавалось, но из внешности Вероники возникали только волосы и блестящий целлофановый плащ. А затем все перечеркивал профиль Ирины. Вообще довольно глупо искать встреч с человеком, внешность которого растворилась в памяти. Неужели только волосы?..

Монетка провалилась. И кофейный домашний халат оказался теплой подлатанной кофтой с пряным запахом давно обжитой квартиры.

— Веронику? — произнес старческий голос. — Ее еще нет. Она звонила, что гуляет в Доме ученых. Вечер там. А вы кто будете?

Вадим повесил трубку. Кто он будет? Действительно, кто он будет?

Какая досада — быть на вечере и не встретить ее…

За поворотом здание отдела радиоастрономии. Стоит слегка подуть ветру, как переплетения антенн отзываются низким мощным гулом. Вадим поднял голову и стал разглядывать небо. Через сорок минут Венера войдет в плоскость антенны. Можно будет начать наблюдения. Но что может дать еще одно наблюдение, если он оставляет тему?

Вадим себя уговаривал, убеждал. Заранее зная, что ему не хватит силы воли зайти в лабораторию. Автобус в город отходит через три минуты. Если побежать, можно успеть…

Вадим побежал.

4

Сквозь стеклянную дверь подъезда он увидел пустые вешалки гардероба. Вадим постучал. Появился Семенов и развел руками. Он что-то проговорил, но ничего не было слышно. Как в телевизоре, когда убираешь звук. Но Вадим и так понял, что вечер закончился и все разошлись…

В городе прошел дождь. В мокром асфальте отражались апельсиновые фонари. Озябшая продавщица мороженого, в халате поверх телогрейки, походила на чайную бабу. Покупателей в этот час не было. И почему она не сворачивает свое хозяйство? Вадим решил взять эскимо, но с условием, что в сдаче будет двухкопеечная монета. Продавщица оглядела его из-под полосатого платка и согласилась просто разменять на двухкопеечную, если надо.

Вадим спрятал монетку и зашагал. Он чувствовал опустошенность и усталость. Зачем все это? Какого черта он притащился в город?! Два года не позволял себе этого во время наблюдений. Он уходил из театра, с вечеринок, слыл чудаком, энтузиастом, карьеристом, кретином…

Ах, при чем тут Вероника?! Он даже не помнит ее лица. Может, он десять раз ее замечал в зале клуба, но не узнавал. Глупость, мальчишество… В его возрасте пора, быть серьезным. А не бегать в поисках телефона по городу. Чтобы уговаривать, унижаться, умолять о свидании. Разве недостаточно было состоявшегося разговора? И этот визит на квартиру…

Вадим вытащил монетку и швырнул ее вдоль улицы. Хватит!

Если поспешить, то можно успеть кое-что записать. Меньше самокопаний и больше дела. Главное — движение! За углом должна быть стоянка такси…

5

Жакомино. Чиполлино. Буратино. Сеньор Карабас. Куклы, куклы. Шары покачивали добродушными головами, как разноцветные луны. Лошадки таращили пуговичные глаза…

Вадим попросил запустить медвежонка Кузю. Девушка строго изогнула брови и стала накручивать ключик. Она не понимала, почему именно Кузя.

А Кузя ходил по кругу, раскачиваясь плюшевым телом.

Девушка отошла.

Вадим подобрал ключик и запустил Жаконю, утку Настю и какого-то непонятного типа в очках и длинном колпаке. Семенов? Пусть будет Семенов…

Девушка вернулась и с возмущением оглядела хоровод.

— Ну, знаете… Вы полчаса стоите. Как не стыдно… — девушка вылавливала игрушки и пихала в коробки, где они продолжали возмущенно гудеть и протестовать. А Семенов добрался до края и чуть было не свалился. Вадим подхватил Семенова, но почти не понимал, что хочет продавщица. Он с интересом ждал, кто раньше успокоится в коробках…

— Вы купите что-нибудь?

— Куплю. Вот этого Семенова.

— Семенова?! Артикул пятьсот четыре. Турист. Платите рубль десять.

И Вадим купил туриста Семенова. Черт знает для чего.

Семенову коробка не полагалась. Его завернули в кусок коричневой бумаги и связали, как буйного алкоголика.

— Слава богу. А то вырос, как верста, — произнесла какая-то женщина и юркнула на освободившееся у прилавка место.

Вадим выбрался из толпы.

Секция мужских сорочек находилась на втором этаже. Широкая лестница затягивала людей, словно воронка. Стоило лишь приблизиться к первой ступеньке. Путь к отступлению моментально отрезала новая шеренга серьезных покупателей. Необязательно затрачивать усилие, достаточно просто не сопротивляться.

Первый раз Вадим поднялся по этой лестнице полчаса назад и узнал, что Вероника на складе, а вернется минут через десять. Тогда он спустился ниже этажом. Там, среди игрушечных симпатяг, он подумал, что его не очень-то тянет в секцию мужских сорочек. Ему это не нужно. Его это тяготит. И он не торопился, но был уверен, что сейчас покинет универмаг. Прошло полчаса… и вот он опять на широкой лестнице. Он убеждал себя, что при возможности непременно повернул бы назад, но, к сожалению, это бесполезно. Если только пройти по второму этажу к лестнице, предназначенной для спуска…

— Молодой человек, Вероника пришла, — произнесла пожилая продавщица, заметив Вадима, и крикнула за ширму — Девочки! Позовите Веронику!

Вадим оперся спиной о колонну. Он почувствовал беглый огонь любопытных глаз из-за прилавка секции мужских сорочек. В прорези ширмы показалось девичье лицо. Исчезло. Его сменило другое любопытное лицо. За ширмой рассмеялись. Вадиму стало неловко — что они, с ума посходили?! — он принялся разглядывать витрину…

— Ах, это вы?! — в голосе Вероники прозвучало разочарование. — Как вы меня разыскали?

Вадим пожал протянутую мягкую руку. Странно, ему показалось, что это не Вероника, не та, облитая целлофаном плаща, с которой он сидел в парке…

Светлые жидкие глаза, изморозь веснушек на бледном широком лице. И лишь волосы, пышно клубящиеся, отдаленно напоминали образ, возникший в памяти тогда, в лаборатории.

Вадим подавил замешательство и произнес:

— Очень просто. Мне удалось узнать по телефону ваш домашний адрес. И ваша бабушка…

— Это соседка. Я живу одна, я си́рота, — прервала Вероника. С непривычным ударением на первом слоге. Прозвучало диковато. Как-то не вязалось это беспомощное слово с самостоятельным взрослым человеком.

Вадим улыбнулся. На языке вертелся дурацкий рефрен: «Я сир, я тощ…» Ну, хватит, действительно, что тут веселого?..

— Так это вы явились к нашим? Они вас приняли за разбойника.

— Жаль, я вас не застал. Хотел пригласить на вечер в Дом ученых.

— И хорошо. Мне было бы стыдно. Зачем вы там устроили скандал? Хотели показать, что умнее всех? — произнесла Вероника. — Я ведь тоже была на вечере…

Вадим не ожидал такого поворота. Это, по крайней мере, невежливо. И не к месту. Тем более их наверняка слышат в секции.

Он сдержанно улыбнулся, пытаясь что-то сказать. Но Вероника не желала слушать. Ровным голосом она говорила, что ей не понравилось поведение Вадима. За Волкова заступаться не стоило. Что у него есть? Хулиганские стихи, перепечатанные на машинке.

— Зачем же вы читали хулиганские? — слабо прервал Вадим.

Он видел бледные немощные губы. Почему он решил, что она красавица? Вечерние огни часто делают лица красивыми, особенно такое прозрачное, как у Вероники.

— Главное в человеке интеллигентность, — бубнила Вероника. — Я это очень ценю…

«Теперь мне понятно, почему смеялись девушки. Второй такой, вероятно, нет во всем универмаге, — подумал Вадим. — Сколько ей лет? Не больше двадцати двух… Я сир, и тощ, и немощен… О чем она сейчас болтает?»

Их толкали покупатели, тесня все дальше от прилавка. Вадима это устраивало — не будет слышно в секции. Он никак не мог понять, отчего еще не ушел. И зачем вообще пришел?!

Какой-то тип в очках пролез между ними. Вероника что-то произнесла ему вслед и придвинулась к Вадиму…

— Хочу подарить вам одну штуку. Хорошо, этот товарищ напомнил. — Вадим кивнул на гражданина в очках и вытащил сверток.

— Семенов. Турист. Он ходит. — Вадим развернул бумагу и поймал подвешенный за шею игрушки ключик. — Хотите, заведу?

— Вы как маленький, — произнесла Вероника и добавила тихо: — А вы похудели? Не пойму я…

Вадим резко нагнулся и пустил Семенова в поход.

— Что я буду с ним делать? — рассмеялась Вероника. Она придерживала пухлыми пальцами колпак Семенова. Подарок Вадима сбил ее с толку.

— Читайте ему лекции о литературе и культуре, — добродушно улыбнулся Вадим. Семенов его успокоил.

— Знаете, мне пора, — произнесла Вероника. Точно так же, как тогда, на бульваре.

— Я хотел вас пригласить куда-нибудь. Вечером, — проговорил Вадим.

— «Куда-нибудь» я не хожу, — строго ответила Вероника. Она прятала в карман упрямого Семенова.

Сейчас Вадиму было все равно, согласится Вероника или нет. «Я сир, я тощ, я дрябл. Уйдет она наконец? Кажется, я торчу вечность на этой ярмарке».

— И мне, пожалуйста, не звоните. Лучше я сама позвоню, когда найду нужным. — Вероника достала толстую чековую книжку и вопросительно посмотрела на Вадима.

«Она еще командует», — Вадим продиктовал номер телефона общежития. Она записала, спрятала книжку, деловито подала мягкую руку с ровно вытянутыми пальцами. Придерживая торчащий из кармана красный колпак, Вероника ушла.

«Вот ноги у нее красивые… Какое иногда бывает несчастье иметь собственное мнение. Собственное?! Конечно же она ждала другого. И звонить не разрешила… Я сир, я тощ. Жаль, отдал Семенова. Я сир».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Киреев стоял посреди лаборатории в длинном синем халате и бушевал:

— Небрежно свинтили волновод и удивляются потере энергии. Законы. Одного лентяя не могут выбросить. Местком. Профком. Домком.

— Наука в этом вопросе — пас, — пробубнил Ипполит из своего угла.

Эдуард последние дни старался избегать прямых разговоров с Киреевым. Он тихо мстил за обиду. Это связывало и приносило неудобства. Впрочем, Ковалевский обещал позвонить в жилотдел.

— Вы это Сеньке скажите, — порекомендовал Эдуард.

Киреев снял халат и стал ниже, спокойней, академичней. Удивительное превращение. Когда Киреев в светлом, хорошо сшитом костюме, он будет любезен, будет интересоваться чисто принципиальной стороной вопроса. В эти часы за ним охотились студенты-практиканты, для которых даже неустойчивая работа целых блоков не казалась существенной. А аспирантам он был нужен в синем халате. Он ломал схему, набрасывал дикие варианты. Тут же подлаживал, проверял. Часами не отходил от установки. Аспирант кивал и делал преданные глаза. Он обдумывал следующую атаку на одетого в халат профессора.

Но сегодня поведение Киреева «выпадало из оптимума». Сбросив халат, он продолжал возиться у мазера.

В лабораторию вошла Люся с калькой в руках.

— Петр Александрович, если… — начала было Люся.

— Черт возьми, разве Горшенин, Родионов уже уволились? Почему вы не обращаетесь к ним? Кто они? Интуристы?!

Люся растерянно смотрела на светлый пиджак и ничего не понимала.

Киреев натянул рукавицы и наклонил грушу. Из горлышка повалила испарина, и в картонный стакан выплеснулась прозрачная струя азота. Стенки стакана мгновенно заиндевели.

Появился Сеня и сообщил, что Киреева ждут два незнакомых «деятеля».

— Послушайте, Зуев, вы не находите? Сильно пахнет азотом, — произнес Киреев.

Сеня старательно понюхал и признался, что находит. Кисловатый запах, безусловно азот.

Киреев вышел, многозначительно взглянув на Эдуарда: «Как видите, ваша ирония не имеет почвы. Я ему сказал все, что думаю».

— Что это с ним? — удивился Сеня.

— Сенечка, азот не имеет запаха, — произнес Ипполит. — Нонсенс. Сколько ни нюхай.

— И не напрягайся, Сеня. Иначе произойдет чудо, и мы почувствуем запах, — поддержал Эдуард.

— А ты хам, Эдька, — обиделся Сеня.

— А ты бездельник; Сеня. Каких мало, — ответил Эдуард. — С какой стати я должен за тебя отдуваться?! Что ты сделал за три года? Получил любительские права… Если шеф не может тебя выбросить, пусть переводит куда-нибудь. К астрометристам. Или в службу времени… Они все равно ничего не делают.

— Спокойно, Эдя! Люди — наш золотой фонд, — вставил Ипполит.

— Брось. Тебе-то плевать. Тебе и Вадиму. Теоретики, композиторы! А лепить схему приходится мне. С подобными коллегами… И ни одна толковая собака не хочет идти сюда, на такой оклад.

Сеня выскочил из лаборатории, опрокинув по дороге стул. Ипполит поднял стул и уселся на него верхом.

— В нашем загадочном раю работают энтузиасты или бездарности, которым некуда приткнуться.

— Конечно. Кому охота ездить в обсерваторию, когда на любом заводишке, в любом НИИ он получит больше монет. И не пыльно… А тут я и монтажник, и конструктор, и снабженец. Все в одном лице, за несчастную сотню рэ.

— Никуда ты не уйдешь, Эдя, — похлопывая ладонью по спинке стула, произнес Ипполит. — Ты будешь чахнуть над схемами… Такие бесплатно работают, Эдя. Такие, как ты и Вадим… Ну, скажи, почему этот тип не защищает? На одной Венере можно было давно отыграться. В конце концов, это некрасиво. Он же талант. А звание легче потерять, чем приобрести.

— Я думаю, наоборот, — вставил Эдуард. — Легче приобрести, чем потерять. Вот ты, Ипп… Хоть целыми днями играй в лото — будут говорить: «Он способный парень, только сейчас он играет в лото… Но он чертовски способный парень».

— Ты себе противоречишь, — усмехнулся Ипполит. — Раньше ты говорил, что я талантливый ученый.

— Несомненно, несомненно, — Эдуард потер длинными пальцами переносицу.

— Нет, вы скажите, что с Петром Александровичем? — ворвалась в разговор Люся.

Ипполит вернулся к своему столу. Люся переждала и, обидевшись на невнимание, продолжала колдовать над калькой.

Причину дурного настроения шефа никто не мог понять.

— Ну так, у человека плохое настроение, гениально решил проблему Эдуард.

Никто не ответил. Все были заняты своими делами…

2

Савицкий понял, взял листочек и передал по назначению. Вадим принял, развернул и улыбнулся. На листочке был изображен лысый субъект, напоминающий стоящего у доски человека. Вадим достал карандаш и прикрыл лысину шляпой. Теперь голова человечка напоминала планету Сатурн. Сложив листочек, Вадим протянул его Савицкому для передачи Ипполиту. Савицкий недовольно отвел взгляд от доски. Но записку передал. Ипполит хотел что-то дорисовать. Но в это время докладчик кончил.

— У кого вопросы? — поднялся Киреев. — Прошу не стесняться…

Киреев рассматривал собравшихся и нетерпеливо постукивал по столу пальцем. Человек у доски беспомощно оглядывался, не зная, куда положить мел.

— Для опоздавших я позволю себе повториться, — Киреев бросил взгляд на группу сотрудников, сидевших у дверей. — Институт баллистики предлагает нам заняться проблемой…

Вадим подумал, что эту тему могут подкинуть ему. Поводов было много. И то, что он занимался подобным вопросом два года назад, правда вскользь. И то, что Киреев кивнул человеку у доски при появлении Вадима в кабинете. И то, что тот замер в ожидании вопросов, глядя на Вадима…

Все это было так некстати. Еще немного — и он бы кончил рассчитывать свою модель. Так и подождут… Если бы тема Ипполита не стояла в плане! А тема Савицкого? Тоже в плане. Их срывать не будут. Один он «болтается»… А если сослаться на прошлую неудачу?

Ипполит рисует карикатуры, ему-то что…

А вдруг начальство откажется от этого предложения? Держи карман. Тогда к чему проводить совещания. Это ведь золотой прииск. Во-первых, откроется устойчивый кредит на аппаратуру, там же можно раздобыть кучу дефицитных приборов и деталей. Во-вторых, деньги. Деньги, на которые можно провести интересующую отдел тему, не вошедшую в план. Или взять на работу опытных инженеров. Да мало ли что можно придумать, имея деньги. Главное, чтобы они были. А Киреев запросит сумму что надо. Он в этом знает толк… А если притвориться? Показать свою полную техническую несостоятельность. Ведь заказчики имеют право отклонить кандидатуру исполнителя. Ну какой-нибудь глупый вопросик. Ну!

— Прошу не стесняться, — повторил Киреев. — Вот вы, Вадим Павлович… Ничего не хотите сказать по научному заданию? Можете с места.

И Вадим спросил какую-то чепуху.

В кабинете послышался смешок. Заказчик пристально взглянул на Вадима и пожал плечами. Вопрос был не по существу, а главное, довольно странный и безграмотный для кандидатуры в руководители темы.

Но Киреев его отлично понял. С ним такие шуточки не пройдут.

— Отдавая должное остроумию товарища Родионова, хотелось бы все-таки знать его мнение по существу. Тем более он занимался этой проблемой…

— Давно! — выкрикнул Вадим. Он понял, что игра в дурачка не пройдет. Надо менять методу. Если попытаться ударить с другого боку: — Я тогда не мог добиться стабильного сигнала.

— Но это было давно, — улыбнулся Киреев.

Ясно, вопрос уже решен. Не отвертеться. Именно ему поручат эту тему. Добывать для отдела деньги. И этого надо было ожидать. Теперь по крайней мере перестанут на него косо смотреть. Действительно, сколько времени человек занимался вопросом, который считался давно решенным и сданным в архив. Получал зарплату, пользовался аппаратурой, и все для того, чтобы доказать, что многолетняя работа отдела шла по неправильному пути. И терпели. Иногда вежливо интересовались. Пока Вадим не запутался… А теперь, когда все выстраивалось, когда гипотеза принимала очертания, именно теперь все надо бросать и заниматься неинтересным делом…

Вадим оглянулся. Кто смотрел равнодушно, кто злорадно — допрыгался. Или ему так кажется?

Савицкий, с тяжелым вздохом, словно он перетаскивал мебель, потянул Вадима за рукав. Он передал записку. Если это карикатура, Ипполиту стоит дать по шее. Вадим развернул листок. «Ты кретин. Радуйся! Фортуна! Прикрывайся новой темой. Ты не только рассчитаешь свою дурацкую модель, но и залезешь на Венеру». Вадим смял листок и сунул в карман.

А что, если уйти в отпуск? Так его сейчас и отпустят. Вчера, бы отпустили с радостью, а сегодня… Вадим повернулся к Савицкому:

— Вы были когда-нибудь в Ялте?

— Что?

У Савицкого усталый вид. А в радужных зрачках расплываются отраженные от доски интегралы.

— Нет, ничего, — вздохнул Вадим.

До двери два хороших шага. Неловко, если она станет скрипеть. Вадим встал и, пригнувшись, на носках сделал два шага. Дверь не скрипнула.

3

По аллее шли три цыганки. В длинных черных платьях и платках. У одной из них на руке большая плетеная сумка. Вадим впервые видел в обсерватории цыган. Вероятно, они прошли с западной безоградной стороны.

Заметив в окне Вадима, цыганки остановились. Та, что в середине, неторопливо нанизывала на губу семечную скорлупу, словно гирлянду. Две другие рассматривали обсерваторные сооружения с тайным любопытством, а внешне это должно было выглядеть как равнодушие.

— Слушай, начальник, сойди, погадаю, — произнесла та, что с сумкой.

Вадиму было любопытно и еще почему-то неловко.

— Значит, неприятности имеешь большие. Подойди, все расскажу… А ты нам объясни, что здесь делается? Интерес наш есть.

— Ничего не делается. Работают люди.

— А ты расскажи, не серчай.

Цыганка смотрела добрыми теплыми глазами, то и дело поправляя платок. Вадим задержал взгляд на загорелой крепкой ее руке. Чем-то знакомым и родным был этот жест, смуглая немолодая рука, синий платок…

— Эти штуки никак вроде локатора? — вдруг произнесла одна из цыганок, показывая на радиотелескоп.

Вадим удивленно кивнул.

— Мы в прошлом году жили рядом с воинской частью, — пояснила цыганка в синем платке, — так все грамотные стали.

— Верно. Вроде локатора, — произнес Вадим.

— Послушай, а нельзя посмотреть куда-нибудь? Чтобы глазами видеть. Устрой, а? А мы тебе погадаем. Устроишь?

— Не могу я. Во-первых, я не имею отношения к оптическим инструментам. А во-вторых, сейчас день. И пасмурна, даже солнца не видно.

Цыганки посмотрели на небо и о чем-то по-своему переговорились.

— Дождь будет, — вздохнула та, что с сумкой. — А ты что грустный, не женат, да?

Вадим пожал плечами и промолчал.

— Неприятности у тебя. Ты сам человек башковитый… Врагов имеешь. И друзья твои недовольны. Потому что ты против всех упрямишься. Подружка у тебя… Только ты ее любить не будешь. Время с ней проводить будешь. Вроде как отдых от забот она для тебя.

«О ком это?» — подумал Вадим.

— Слушай, это отсюда запустили на Луну машину?

— Нет.

— Ой, врешь! Покажи, начальник, покажи, не жалей. А то дождь пойдет. Ой, дождь пойдет.

— Да не отсюда. — Вадим решал, как бы уйти, да так, чтобы не обидеть женщин. Вдруг они запросят денег за гадание, а в кармане, как нарочно, пусто. Не рассчитывал. Еще скандал поднимут.

Он сделал шаг назад в глубину коридора. Цыганка с сумкой приподнялась на носках и весело крикнула:

— Добрый ты человек, мягкий. По доброте страдать будешь… Где другие съедят, ты только укусить успеешь. Денег бы дал. Небось большие рубли получаешь.

Вадим усмехнулся, отмахиваясь от женщины рукой. Еще шаг — и в окне будет видно лишь темное, насыщенное водой небо.

Вадим почувствовал, что кто-то подошел. Обернулся и увидел Ковалевского.

— С кем это вы? — произнес Ковалевский и продвинулся к окну. Возможно, он и не хотел этого. И все получилось неожиданно, как для Ковалевского, так и для Вадима.

Цыганки вначале притихли, но потом разом загомонили — вид Ковалевского их воодушевил.

— Начальник, начальник… Такой красивый. Покажи, откуда машину на Луну забросили. Место покажи, что с ним сделается?

Ковалевский высунулся из окна и показал в сторону шоссе — туда идите, там.

Женщины помахали рукой и повернули к шоссе. Они поверили.

Ковалевский посмотрел на Вадима. Тот стоял неподвижно, глядя поверх, куда-то в оконный проем.

— Ну вот… Трудности решены, — и улыбнулся. — Что это вы?

— Зачем вы так… Ведь они вам поверили. И дождь сейчас пойдет, — сухо проговорил Вадим.

Ковалевский секунду смотрел в голубые глаза Вадима, затем резко обернулся к окну;

— Эй… Послушайте, как вас…

Цыганки остановились.

— Я пошутил… Обманул. Это обсерватория, а не космодром, пора бы и знать. Идите лучше на автобусную остановку.

Поведение Ковалевского было для Вадима неожиданностью. Вежливому человеку не мешает поздравить профессора с возвращением. Но Вадим молчал. Он не мог понять, почему Ковалевского не было на совещании у Киреева. И еще он подумал о том, что за годы работы в обсерватории он почти не знал Ковалевского. Не потому ли, что сталкивался, в основном, с Киреевым. Изучил многие разделы радиоастрономии по книгам Киреева, конспектировал лекции Киреева… А где Ковалевский? Доктор наук, профессор, депутат, лауреат. Ученый с мозолистыми широкими ладонями. Отчего у него мозоли? От рождения? Сын крестьянина-бедняка?! Ковалевского трудно застать в обсерватории. Он то консультирует установку спецсооружения где-то в Азии, то на Севере монтирует радиотелескоп, месяцами пропадает на Алтае с особым заданием, то отправляется за границу… Странно, Вадим всегда считал, что у Ковалевского серые глаза с монгольским разрезом. Оказывается, они голубые…

— О чем вы думаете? Как ваши дела? После статьи Киреева вы почувствовали себя на коне?

— Как мои дела? Отлично! Наконец-то я начну заниматься настоящим делом… Столько времени слонялся по отделу, мозолил всем глаза, изнашивал дорогую аппаратуру, занимал радиотелескоп… Все! Теперь приступим к серьезным исследованиям. Со старым все! Начинается новая жизнь, как сказал Чехов.

Ковалевский удивленно посмотрел на Вадима. Он не понял и переспросил.

Неужели Ковалевский не в курсе событий, развернувшихся у Киреева? Вадим воспрянул духом. Он шагнул к доске и принялся доказывать, почему новая проблема при заданных условиях чрезвычайно сложна. Коричневая грудь доски покрылась рябью знаков и схем…

Ковалевский молчал. Вадим обернулся, ему почудилось, будто Ковалевского нет в коридоре. Профессор стоял спиной к доске и разглядывал дальние холмы. Вадим раздраженно бросил мел:

— Извините, Роман Степанович… К сожалению, это теория, — произнес Вадим. Злой намек. Профессор давно отошел от теории и тщательно это скрывал. Ходили слухи, что он не жаловал тех, кто пытался его в этом уличить. И жестоко мстил. Ну и черт с ним…

— Я знаю, Вадим Павлович, тема малоперспективная, — проговорил Ковалевский ровным голосом. Он не замечал ехидства Вадима. Он был поглощен своими мыслями.

— Тогда почему вы…

— «Почему, почему…» Потому! — нервно проговорил Ковалевский. — Ваш Киреев — параноик. Его мания — новый радиотелескоп для эпохальных открытий. Ради этой постройки он готов браться не только за сомнительные темы, но и таскать мешки на пристани. А что толку? Я вас спрашиваю, где смысл? Еще один параболоид…

Ковалевский ходил по коридору огромными шагами. Ему было тесно. Он задыхался. Вадим впервые видел Ковалевского таким возбужденным. И это почему-то выглядело забавно.

— Смотрите на него! Ему весело, он улыбается, — рычал Ковалевский. — Каждый считает делом чести построить инструмент своей конструкции. Оставить память! А государственные деньги кто считать будет? Что вы смеетесь, не понимаю?

— Вы пересказываете мои мысли, Роман Степанович, — пояснил Вадим, сдерживая улыбку.

— Тем лучше. Ох уж эти мне ученые-частники!

Вадим смеялся. Ковалевский перестал обращать на него внимание. Или ему нравилась подобная реакция.

— Послушайте, теоретик… Какой должна быть база радиотелескопа, чтобы всерьез конкурировать с космическим аппаратом? Скажем, для Венеры?

— В сантиметровом диапазоне интерферометр с базой в сто тысяч лямбда.

— Вот именно! То есть минимально один километр… Допустим, серьезные технические трудности, но это фундаментальная работа! А что даст киреевский инструмент? Еще десяток пухлых отчетов, интересующих только Киреева!

— Почему бы вам не выступить на Ученом совете? — прервал Вадим.

— Ни черта не получится. Весенину этот план по душе. Как же, у всех есть радиотелескоп, а у него не будет. Выкусите! Он еще деньжат подбросит…

— Простите, Роман Степанович, но вы заведующий отделом.

— Бывший.

— Что?!

— Ухожу!.. Теперь у вас будет Киреев. Единственный строитель.

Теперь Вадим не улыбался. Придется заниматься новой проблемой. И это довольно грустно.

4

— За город я не поеду на ночь глядя. Тем более на мотоцикле. Женщине это просто неприлично, я так считаю.

— Что же мне с ним делать?

— Кто же вас просил приезжать на мотоцикле?.. Знаете, я лучше пойду домой. Так спокойней будет.

Но Вероника не уходила. Она открывала и закрывала с пистолетным щелканьем красную плоскую сумочку.

— Жаль. Не бросать же мотоцикл, — произнес Вадим.

— А кому он нужен? Оставьте, потом возьмете, — посоветовала Вероника, брезгливо глядя на кроткую «Яву». — Сколько машин на площади стоит. И ничего.

Идея! Действительно, на площади платная стоянка.

На подоконниках университетского общежития сидели студенты. Третий, мужской, этаж дискутировал со вторым, женским. Кто-то выставил в окно радиолу. Из углового окна звали Сережу. Какой-то тип спускал на веревке логарифмическую линейку с третьего этажа на второй. Девушка протягивала руки, стараясь ее поймать. От хохота это не удавалось. Из двух соседних окон подавались советы.

Вадим, Вероника и мотоцикл моментально приковали внимание всего фасада.

«Что, заглохло, паря?»

«Садись, подтолкнем!»

«Девочки! Красавчик с мотором. Дефицит!»

Чтобы попасть на площадь, надо обогнуть общежитие. А там уже недалеко.

— Какой стыд, — зло шептала Вероника. — Теперь вы видите, что наделали? — Она ускорила шаг.

— Не обращайте внимания, они ведь шутят, — произнес Вадим.

— Девушка, плюнь на тачку! — выкрикнул белобрысый студент, вероятно второкурсник, не старше. — Давай женимся, девушка, у меня есть шкаф!

Вероника прижала сумочку и побежала за угол. Следом раздался пронзительный вой и свист.

Вадим рывком нажал стартер. Мотоцикл радостно взревел. Веронику он настиг на углу. Не останавливаясь, Вадим махнул в сторону площади и прибавил газ…

Смотрителем стоянки был парень лет восемнадцати. И, судя по разбросанным на конторке тетрадям, студент. Не поднимая головы от какой-то схемы, он объявил, что мест нет.

— У меня мотоцикл.

— Мотоцикл? — почему-то удивился парень и высунул голову в окошко. — Ага. Мотоцикл, — подтвердил он и сел. — Номер?

— 32–45.

— 32–45? — грозно переспросил парень и вновь высунул голову. — Ага. 32–45, — удовлетворенно подтвердил парень, словно довольный, что Вадим не соврал. — Фамилия?

— Чья?

Парень рассмешил Вадима.

— Слушай. Приходи завтра, поострим. А сейчас я на работе!

Вадим назвал себя. Парень ему перестал нравиться…

Они пересекли площадь и переулком спустились к набережной. Река утекала гладким темно-сиреневым зеркалом. За Стрелку и дальше. На набережной было светлее, чем в городе. Небо до половины потемнело. Словно медленно натягивали штору. А самая кромка горизонта была ярко-красная с желтой радужной бахромой. И еще лес. Темно-синий. Или сине-зеленый. Вадим остановился у парапета. Вероника вопросительно посмотрела на него…

Боковые плафоны вкрадчиво освещали столик. В их свете бледное лицо Вероники казалось довольно эффектным. Как тогда, при первом знакомстве.

К столику подошел узенький молодой человек в черном костюмчике и пригласил Веронику танцевать. Вадим кивнул и углубился в меню.

Взгляд медленно переползал с одних красивых названий на другие. К примеру: «Котлеты из телятины, грилье с луком фри» или «Цыплята-табака». Это написано слева. Вадим решил привязаться к тому, что написано справа. Выходило довольно просто: «Биточки» или «Сырники». Но и это не очень. Ладно, официант поможет…

Вероника танцевала возле радиолы. Узенький молодой человек что-то говорил. И улыбался, и улыбался. Лицо Вероники оставалось непроницаемым, словно она сделала великое одолжение и не дождется окончания танца.

Вадим довольно сунул руки в карманы и вытянул под столом ноги. С видом человека, личные качества которого не позволяют усомниться в превосходстве над тем, кто танцует с Вероникой. И кто будет с ней танцевать.

Кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся.

— Родионов?! А я думаю, ты или не ты!

— Зимин! Сашка!

Через минуту Вадим перебрался за столик, где заседала Сашина компания.

— Познакомьтесь! Мой однокашник. Талантливейший теоретик Родионов Дима. С дамой.

— А где дама?! — загалдели со всех сторон. — Дама где? Дима, где дама? Дима, дама дома?!

— Тихо! Сейчас придет, — хохотал Саша.

Вадим улыбнулся. Ему нравилась эта компания.

Подошла Вероника.

— Дима, вот дама! Дима, дай даме длань! — импровизировали за столом. Там проходило здоровое соревнование.

Вероника строго оглядывала сидящих.

— Бросьте. Надо понимать шутки, — негромко произнес Вадим.

Вероника усмехнулась уголками губ. «Если она не понимает шутку, то кто ее понимает; конечно, если это шутка, а не хулиганство…» Вероника села и по-хозяйски оглядела стол, ни к чему не прикасаясь. Вскоре ее снова пригласили танцевать.

Вадим пробовал грибы, поддевал салат из крабов, сдирал сухую колбасную кожуру. От вина он отказался.

Ушли танцевать и Сашины друзья.

— Пойдем ко мне, Димка! Завтра прихватишь мотоцикл. Сколько лет мы не виделись? Как Ипполит? Сколько он получает? У тебя серьезные виды на Веронику? Ладите с Киреевым? Как твои дела? А Самсонов машину купил. Я тоже думаю… — Саша не выслушивал ответ, задавал новый вопрос. Он казался себе проницательным. И эта проницательность ему льстила.

— Неудачник ты… С твоей башкой сорок раз можно было бы стать кандидатом… Сколько ты стоишь?

— Девяносто восемь.

— Через пять лет после окончания? Негусто! У меня почти в два раза больше, и то считаю себя обойденным.

Вадим чувствовал себя провинившимся школьником. Встать и уйти? Неловко как-то.

— …И дело не в валюте. Честно говоря, Димка, я презираю валюту. На что только человек не идет ради нее! Но как-то, понимаешь, неловко, черт возьми, получать меньше других, когда тебя считают солидным человеком. Думаешь, Ипполит держался бы за обсерваторию, если…

Вадим налил немного вина. Ему хотелось что-то делать, просто сидеть было не по себе.

— Послушай, Саша, давай о другом?

— А о чем? — Саша злился. Как это бывает с человеком, которому, оказывается, не поверили, когда он думал, что верят.

— Я вот, Саша, думаю… Чем меньше человек способен дать науке, тем больше он объясняет свои поступки жизненными обстоятельствами. Нехватку таланта прячут за здравую практичность…

— Ты хочешь, чтобы бесплатно работали? — улыбнулся Саша.

— Нет. Не в этом дело. Ты меня не так понял. Я не хочу, чтобы меня жалели. И со своими заботами о моем благополучии можете идти к чертовой бабушке… И не надо меня оценивать. Я не тумбочка!

Вадим неловким движением опрокинул рюмку. Вино расплылось в ржавое пятно. Саша перевернул солонку и стал размазывать пальцем соль.

— Дикарь! Тебя нельзя впускать в приличные дома. Теперь проглоти вазу, — Саша вытащил салфетку и принялся вытирать пальцы. Ему была непонятна реакция Вадима. Он догадывался, что задел его больное место. И не знал, как повернуть назад. Сейчас любая фраза могла привести к неприятному разговору. Даже если просто вспоминать прошлое, студенческие годы. Этот ненормальный все начнет увязывать со своей персоной…

— Знаешь, я хочу сойтись с Лерой… Ты ведь в курсе, мы разошлись. Вот уже два года. Не знаешь? Как по-твоему…

И Зимин принялся рассказывать какую-то историю. Вадим слышал ровный Сашин голос, не пытаясь вникнуть в смысл. Потом он налил рюмку коньяка и выпил не закусывая.

Подошла Вероника. Она наклонилась к Вадиму и прошептала:

— Почему вы не приглашаете меня танцевать?

Вадим отодвинул стул…

У нее тонкая талия. Вадим обхватил ее рукой. Он чувствовал все тело, тонкое, упругое, горячее. Перекинутая через плечо красная сумочка касалась его локтя. Глаза, очерченные тушью, казались прозрачными. Он пытался всмотреться в них, но Вероника прикрывала ресницы или опускала глаза.

— Не прижимайтесь так, люди смотрят, — шептала она, едва раздвигая губы.

Вадим не отвечал. Он продолжал выделывать ногами ритмические движения, в то же время не слыша музыки…

— Уйдем. Здесь душно, — сказала Вероника.

Швейцар с желтыми лентами вдоль брюк толкнул перед ними дверь. Торжественно и как-то по-старинному. Вадим нащупал в кармане монету и протянул ему. Через прозрачную стенку кафе Вадим видел, как швейцар бросил монету в железную банку, что стояла на табурете.

Он чувствовал себя неважно и оттого, что ужина у них с Вероникой не получилось, и оттого, что уходит, даже не попрощавшись с Зиминым. Может, все-таки попрощаться? А надо ли?

— Кофточка очень идет вам, — произнес он и взял Веронику под руку. Нет, на «ты» не может. Тогда, во время танца, надо было, тогда он чувствовал близость к ней. А сейчас отошло. Прохладный воздух словно отделил его от нее.

Подошел к балюстраде. Вероника положила руки на шершавые перила и, подпрыгнув, села.

— Амазонка.

— Кто?

— Амазонка. Женщина-всадник, — пояснил Вадим.

— Слово из какой-то оперетты, не помню, — произнесла Вероника.

Волосы густым темным потоком лениво сползли с плеча и коснулись Вадима. Он слегка отстранил волосы и ткнулся губами в сухое, пахнущее духами лицо. Вероника отпрянула, и губы Вадима коснулись не то щеки, не то подбородка. Неловко и торопливо. Но в следующее мгновенье Вадим обхватил руками ее голову и поцеловал мягкие вялые губы.

Вероника не сопротивлялась. Не мигая, она смотрела куда-то поверх Вадима, придерживая сумочку.

«Пройдем вниз, тут занято», — послышался мужской голос.

Вероника выпрямилась и соскочила с перил. Вадим оглянулся.

Парень и девушка миновали площадку, направляясь к лестнице. Прежде чем сойти, они рассмеялись и посмотрели в сторону балюстрады.

Вадим улыбнулся и обнял Веронику за плечи.

— Идемте домой, поздно, — вывернулась Вероника.

Вадим провел ладонью по ее волосам.

— Вот еще. Вы это что?! — Вероника отбросила его руку.

Вадим отошел на шаг. Постоял. Почему-то достал из кармана платок и с силой встряхнул его. Затем смял и сунул платок обратно в карман. Он вел себя так, словно рядом никого не было.

— Вы меня проводите? — проговорила Вероника и, не дождавшись ответа, добавила: — Вот и выявились. Ученый… Скучно с вами. Нет чтобы поговорить о чем-нибудь… Сразу…

Она еще что-то говорила. Но Вадим не слышал. Ему было тоскливо. Невыносимо тоскливо. Мысли не принимали отчетливой формы. Сумбур, обрывки фраз… Ему хотелось побыть одному.

Вероника растерялась. Молчание Вадима выбивало ее из колеи. Она почувствовала равнодушие Вадима…

— А такие, как вы, никогда не нравятся девушкам, — произнесла она. Как маленькая обиженная девочка.

— Идемте, я вас провожу, — вздохнул Вадим. И пошел, не оглядываясь.

Следом заспешила Вероника. Одна через парк она боялась идти.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Ипполит снял туфли и, мягко ступая, направился к своей кровати.

— Можешь дышать. Я не сплю, — произнес Вадим.

Ипполит включил настольную лампу. На столе валялись полурасстегнутая рубашка и брюки. Пиджак, свернутый вдвое, лежал на стуле.

Ипполит хотел кое-что сказать по этому поводу, но сдержался и принялся аккуратно все складывать в шкаф…

Вадим смотрел в потолок не мигая. И молчал.

Ипполит разделся, сложил и свои вещи. Погасил лампу, лег.

— Знаешь, Ковалевский уходит из обсерватории.

— Ну?! — Ипполит резко приподнялся на локте. — Хорошенькая новость…

— Сам сказал. Вместо него назначат Киреева.

— Вот оно что. Вообще, давно пора. И так фактически отделом руководил Киреев… Что ж, это неплохо. Наконец-то папа развернется.

— Уже развернулся, — угрюмо произнес Вадим. — Ты уверен, что именно мне передадут новую тему?

— Больше некому, — ответил Ипполит.

Вадим повернулся к стене, дав понять, что будет спать…

Сколько лет они знакомы? Вадим приходил к Ипполиту в большую чистую квартиру еще в школе, в Куйбышеве. И мать была очень довольна дружбой своего Вадима с сыном уважаемого в городе человека, депутата, директора крупного завода. Два старших брата Ипполита сейчас работали в Москве. Они и младшего пытались перетянуть. Но Ипполит пока держался за обсерваторию. Надо закончить докторскую. А стать доктором лет в тридцать пять — это ли не успех?

— Ты не спишь?

Вадим молчал. Он даже закрыл глаза.

— Я ведь знаю, ты не спишь, — повторил Ипполит.

— Что тебе? — глухо, словно со сна, пробормотал Вадим.

— Я решил на пару недель отложить свои наблюдения. Надо повозиться с шумами.

— Ну и что?

— Можешь воспользоваться моим антенным временем.

Вадим повернулся и посмотрел туда, где мерцала тлеющая папироса.

— А если не согласится Киреев? — проговорил Вадим.

— Судя по обстановке, не согласится. Он передаст инструмент кому-нибудь из аспирантов. И будет прав. Ребята зашиваются с графиком. — Ипполит затянулся. Казалось, пальцы словно насыщаются багровым светом. — Надо его провести. Во время твоих наблюдений я буду в аппаратной. На всякий случай.

Вадим молчал. Ему хотелось сказать, что он признателен Ипполиту за такое предложение, что Ипполит настоящий друг и порядочный человек, что не каждый мог бы принести такую жертву, когда приближается срок сдачи темы.

— Две недели — это ничтожно мало, — вместо всего произнес Вадим. — Хотя бы месяца два чистых наблюдений.

— Полюбуйтесь! Он еще торгуется, — ответил Ипполит. — Две недели наблюдений на большом инструменте вместо твоей «карманной тарелки». Какой материал можно получить!

— Конечно, конечно, — согласился Вадим. — У тебя, Ипп, кабель коротил…

— Я сменил его. Теперь все в порядке. Давай спать, — перебил Ипполит.

Он понимал, что именно сейчас Вадим надумает решать все технические проблемы. Необходимо срочно рубить канаты, иначе Вадим втянет его в разговор до утра. Уже появились первые грозные признаки — доверительное «Ипп».

— Как ты думаешь, Ипп, моя последняя осциллограмма…

«О боже, начинается!»

— Знаешь, Родионов, если я женюсь, то только из-за тебя. Уйду в кооператив. Сниму мансарду. Но буду спать спокойно… Что за манера начинать разговор после часа ночи?! — Ипполит притушил папиросу, повернулся к стене и натянул одеяло. — Помолчи!

Вадим не обиделся. Он даже не выслушал всей тирады. Он ворвался в первую же паузу. По-хозяйски:

— Обязательно надо сменить кабель…

Ипполит не отвечал. А Вадиму и не нужен был ответ. Ему все было ясно. Он просто делился мыслями. Сам с собой. Он продолжал работать. Выбитый предложением Ипполита из мрачных размышлений, он мгновенно включился в работу, словно вынырнул на поверхность в момент, когда кончился воздух. И в следующее мгновение ему казалось, что не было никаких давящих глубин, а всегда этот чистый воздух. Он размышлял вслух, не замечая Ипполита. Ипполит был там, где-то далеко…

2

Они играли в шахматы на старой доске с отклеенными квадратами.

— Эйнштейна в шахматах отталкивал дух борьбы за выигрыш, — произнес Вадим, врываясь конем на левый фланг.

— В чем же стимул? — после паузы произнес Ипполит. Ход конем оказался неожиданным и непонятным.

— Стимул? Поиск относительной истины. Во взаимоотношениях комплексов, а не кто — кого. И в этом скрыт огромный смысл. Целое мировоззрение.

Последовал рассеянный ход черных. Казалось, что финал партии предрешен. Для этого Вадиму и не надо особенно мудрить. Куда менее опытный игрок мог заметить точную кинжальную тропу ферзя. Но неожиданно Вадим сделал рокировку. Ипполит удивленно взглянул в его узкие голубые глаза. Неужели не заметил?

— А почему не ферзем? — не выдержал Ипполит.

— Это неинтересно. Просто неинтересно.

— Ну и фиг с тобой, — Ипполит сдавил виски сжатыми кулаками. Иногда это помогало собраться. Но не сейчас…. Он вспоминал. Далекие ассоциации как тонкие неуловимые запахи…

В разгар работы над основной темой отдела «Исследование атмосферы Венеры» Вадим начал проводить свои эксперименты. И все объяснялось фразой: «А если…» Он получил странные результаты. Киреев нашел у Вадима много неясностей.

«Чем вы это объясняете?»

«Только технической узостью постановки эксперимента».

«Узость постановки эксперимента — зеркало узости мышления, Родионов».

Вадим смотрел на очки Киреева своим мягким всепонимающим взором и молчал.

«У вас ничего не получится, Родионов».

«Но мне интересно. Почему величина минимальной энергии…»

«Вы работаете не на плановую тему. Вы тратите государственные деньги».

Вадим вздохнул и улыбнулся. Киреев махнул рукой.

Ипполит стоял рядом и все слышал.

Официального разрешения продолжать эксперименты не последовало. Но и запрета также не последовало… Вадим продолжал эксперименты на заброшенной трехметровой «тарелке».

Безусловно, если бы Родионов саботировал плановую тему, Киреев вряд ли так поступил. Однако там — по главной теме, отдела — Вадим вел все основные расчеты. И Киреев не хотел портить ему настроение. Фактически Вадим тогда работал на два фронта. С полной отдачей. И тем поразительней, что направления исследований были прямо противоположными. То, что доказывалось в плановой теме, Вадим пытался опровергнуть своей частной работой. Вадим был в центре внимания. Его не понимали. Завидовали. Осуждали. Иронизировали… Он ничего не замечал. Постепенно надвигался взрыв. И он произошел!

Вадим отказался поставить свою фамилию под завершенной темой. Между ним и Киреевым произошел разговор.

И опять Ипполит стоял рядом и все слышал.

«Послушайте, Родионов, не валяйте дурака. Вы работали серьезней многих, кто уже поставил свою подпись».

«Разве это столь важно?»

«А как вы считаете? В конце концов, как вы прикажете мне оправдываться перед бухгалтерией?!»

«Что ж, я могу компенсировать».

«Чем?»

«Откажусь от зарплаты».

«Вы — псих. Вы что же, не согласны с итогом работы отдела?»

«Не знаю, Петр Александрович… Если ионосфера Венеры однородная, то это должны подтвердить и мои эксперименты».

«К черту ваши эксперименты! Вы получили хотя бы один четкий сигнал? Ну ладно, как хотите».

Вадим с тоской глядел в тот угол, где на ящике высилась «неплановая» аппаратура. Киреев перехватил его взгляд. Ипполит еще никогда не видел шефа столь рассерженным и… смущенным.

Но это было не все. Вадим отказался и от премии за успешно оконченную работу. Все знали, сколько энергии приложил Киреев, чтобы Вадима премировали: формально он не считался участником работ — его подпись нигде не значилась. И вот когда наконец нашли обходный путь — Вадим отказался идти в кассу.

«Понимаешь, Ипп, мне, конечно, очень нужны эти деньги… Но если я приду к другим результатам, то…»

«То к тому времени ты проешь премию», — ответил Ипполит. Ему многое было непонятно.

«Нет. Лучше я ее вовсе не возьму», — после некоторого раздумья решил Вадим.

Неделю Киреев ходил мрачный и злой. С Вадимом он перестал здороваться. Но Ипполит был уверен, что Вадим этого и не замечает…

Сколько времени прошло с тех пор до того, как Киреев напечатал статью, где признал Вадима, — года три или четыре?!

— …Твой ход, — произнес Вадим.

— Я что-то не в форме.

Скрипнула дверь, и в аппаратную проскользнул Савицкий. В изумительно чистом, накрахмаленном халате, застегнутом на все пуговицы. Седые волосы были аккуратно расчесаны и отливали блеском.

Ипполит оглянулся:

— Савицкий, вы напоминаете хризантему в целлофановом пакете.

— Чем это? — с обычной вежливостью в тоне произнес Савицкий.

— Не знаю. Общее впечатление. Вдруг. Вы словно издаете какое-то благоухание.

Савицкий гордо не ответил. Он сел за стол и принялся рассматривать какие-то графики.

Его приход в аппаратную был неожидан. Обычно в этом помещении можно сидеть сутками, и никто не появится. Вадим перетащил сюда свою установку. Он рассчитывал подготовиться к ночным наблюдениям на «подаренном» Ипполитом инструменте. За две недели тоже можно кое-что успеть…

«Что ему здесь надо?» — взглядом спросил Вадим.

«Понятия не имею», — взглядом ответил Ипполит.

Вадиму не хотелось продолжать работу в присутствии Савицкого. А тот сидит уже полчаса тихо, словно его и нет совсем.

— Скажите, Ипполит Игоревич… Я бы мог воспользоваться вашим антенным временем в ближайшие дни? — осторожно произнес Савицкий.

— Что вы, что вы… Я в совершеннейшем цейтноте. Поездка в Австралию так нарушила план моих наблюдений, — замахал руками Ипполит. — С удовольствием, но… сами видите.

Вадим покраснел.

— Что ж, извините, — в голосе Савицкого слышалось страдание за неловкую, напрасную просьбу. Он смущенно улыбнулся, продолжая сидеть на месте.

— Вы хотите меня еще о чем-нибудь спросить? — нетерпеливо произнес Ипполит.

— Скажите, Ипполит Игоревич… Не могли бы вы презентовать мне бумеранг?

— Бумеранг? — Ипполит не скрывал удивления. — Вступаете на тропу войны?

— Ну, куда уж мне. Отвоевал. Впечатлений достаточно, — серьезно произнес Савицкий. — Нет, правда. Зачем он вам?

— А вам?

— Так, — замялся Савицкий.

— Ну и мне так, — ответил Ипполит.

— Я всю жизнь мечтал побывать в далеких странах. У меня дома — музей. Даже якорь есть. Самый настоящий, пудов на пять.

— Загадочная вы фигура, Валентин Николаевич. Никто о вас ни черта не знает. Может, вы фальшивомонетчик? — улыбнулся Ипполит.

— Ну, так продайте.

— Ах, бумеранг? А почем нынче бумеранги? Ладно, подарю. Можете его взять на моем столе. — Ипполит встал.

Поднялся и Савицкий. Улыбался, ему было радостно. В дверях он остановился, оглядел расположенную на стенде Ипполита аппаратуру Вадима…

Вышел.

— Догадался, — произнес Вадим.

— Ну и подумаешь, — Ипполит сгреб ладонью шахматные фигуры. — Это мое личное дело…

— Мне иногда становится жаль Савицкого. Почему? — произнес Вадим.

— Ну его… Будет забавно, если он сообщит Кирееву.

— Исключено… Я не помню, чтобы они разговаривали, глядя в глаза друг другу. Ты не замечал? — Вадим подошел к установке. — Мне почему-то кажется, что он за мной следит.

— Кто?

— Савицкий. Часто ловлю его взгляд… Но черт возьми, с какой стати я должен скрывать, ловчить, покупать на собственные деньги детали?

— Демагогия, Вадька. В науке, как нигде, не терпят «своего мнения», — прервал Ипполит. — А визит Савицкого странный. Как мы еще много не знаем друг о друге.

— Разве непременно все знать?! У человека всегда есть что скрывать. От застенчивости, от обстоятельств, от ума. Тысячи причин, — негромко, произнес Вадим, словно про себя.

Ипполит молчал.

3

В аппаратной горел свет.

Вадим остановился перед дверью. Мелькнула мысль, что там Киреев, стоит и, рассматривает его установку, размещенную на стенде Ипполита. Неужели и вправду нагрянул в лабораторию? Ночью. По доносу Савицкого? Тем лучше, поговорю начистоту. Надо же когда-нибудь поговорить начистоту. Пусть состоится ближний бой. По крайней мере, все прояснится.

Вадим рванул дверь.

Перед самописцем сидел Ипполит и отмечал контрольное время. Через несколько минут Венера должна войти в плоскость антенны.

Вадим, не раздеваясь, просмотрел компенсатор, сдвинул заднюю панель, легким скользящим движением поприжимал ненадежные лампы. Успокоился. Стал снимать пальто.

— Признаться, не ожидал тебя встретить здесь.

— Я и сам не ожидал, — усмехнулся Ипполит. — Бросил такое общество… И потом мог нагрянуть Киреев.

— Официально мне пока наблюдать не запретили, — сухо ответил Вадим.

Он почувствовал в тоне Ипполита покровительственную ноту.

— Но не на главном инструменте… Ладно, не будем торговаться. Идет рабочая запись, — Ипполит включил динамик.

Ему нравилось сопровождать запись звуковым фоном. Чисто психологический эффект. По мере того как Венера передвигалась к центру антенны, неясный шорох становился все четче, громче.

Ипполит вспомнил, как эти сигналы подействовали на приятеля-врача, который напросился «понаблюдать».

«У тебя профессиональное равнодушие. Ведь это потрясающий процесс, только вдумайся», — укорял его приятель…

Ипполит посмотрел на Вадима.

Вадим напоминал ребенка, который пытался разобрать только что купленную заводную игрушку.

Точно, ребенок! И губы вытянул, словно выуживает неподатливую деталь…

Чуть прищуренные глаза следят за ходом самописца.

— А если использовать соотношение Менли — Роу? — произнес Вадим.

Он не советовался. Он просто думал вслух.

— Но это дополнительные наблюдения, кроме монтажа, — проговорил Ипполит.

— Ничего не поделаешь.

— Но так можно экспериментировать без конца.

Вадим пожал плечами. Потом сказал, не оборачиваясь:

— А тебя больше всего волнует касса?

Упрек несправедливый. И Вадим наверняка это понимает, но почему он так сказал?

Ипполит прикрыл глаза. Надо себя сдерживать. Ну хотя бы отвлечься чем-нибудь. Иначе он чувствовал, что совершит какой-нибудь проступок, о котором будет долго жалеть. Нервы… нервы… Например, он сейчас отключит установку Вадима и объявит, что он не может, да и не хочет жертвовать своими интересами ради интересов этого типа. Или он просто завидует Вадиму и больше не в силах этого скрывать?

— Ты что, голуба? — произнес Вадим. Его взгляд словно случайно наткнулся на Ипполита.

— Ничего, — ответил Ипполит, глубоко вдавливаясь в старое кресло.

Глаза Вадима посветлели, возможно только сейчас, отвлекаясь от мыслей, занятых наблюдением, он понял, кто сидит перед ним. Медленным движением Вадим выключил динамик. Шорох резко оборвался. Лишь равномерно стучал хронометр, будто капли воды из плохо закрытого крана. Да вздрагивало перо самописца.

— Ты слишком много воли дал своему черту. Он побеждает в тебе человека. И с этим трудно сладить, я понимаю…

Ипполит молчал. Если он заговорит, то случится непоправимое в их отношениях. Надо переждать эту минуту, словно перевалить через хребет, за которым удобный, пологий спуск.

Хотя бы Вадим умолк. Не догадается? Или не сможет?

— …Наши достоинства навлекают, на нас гораздо больше неприятностей, чем навлекло бы зло, которое бы мы причинили. Это какой-то парадокс, заложенный в людские отношения. Удивительно, сколько проигрывает человечество из-за этого червя зависти… Только пойми меня верно, я вовсе не о нас с тобой. А так, философствую…

— Струсил, Вадька?! Почему же не о нас с тобой? Если честно, по-мужски… Ты ведь думаешь, что это и о нас с тобой. И кстати, ты не ошибаешься…

Помолчали.

Было слышно, как ветер гудит в переплетах антенны.

— Ясновидец, Лев Толстой! — засмеялся Ипполит. Он уже полностью овладел собой. — А если вдруг этот самый «черт» выберется из меня, что тогда нам делать?

— Не знаю. Хуже всего будет тебе самому.

— Поправь перо. Чернила брызгают, — усмехнулся своим мыслям Ипполит.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Зрачок индикатора растянулся в зеленый сектор. Такое впечатление, будто в приемнике тлели дрова. Женский голос рассказывал эпизод из жизни Эдит Пиаф. Актриса передавала военнопленным фиктивные паспорта. И тем удавалось скрыться после побега…

Вадим где-то видел фотографию Эдит Пиаф. Не совмещалось. Изящная маленькая женщина — и вдруг среди пленных. Вадим представил пленных, чем-то похожих на Савицкого.

Сутулый, с редкими рыжими волосами на тощих руках, Савицкий читал приказ, отпечатанный на папиросной бумаге. Листочек висел на двух кнопках и взвивался от доски, когда открывалась дверь. О том, что Киреев назначен завотделом, было известно с прошлой недели, но приказ был вывешен сегодня…

Вадим разглядывал спину Савицкого. Спина казалась беззащитной и доброй. Спины людей выражают не меньше, чем глаза. Вадим представил «угрюмую» спину Ковалевского, «независимую» спину Устиновича, «внимательную» спину Киреева. Но, в основном, спины почему-то вызывали жалость и боль. Если присмотреться… Вадиму врезалась в память спина отца в рыжем больничном халате, накануне операции. Она обнажала то, что скрывали усталые глаза. И Вадим больше никогда не видел отца. Может быть, поэтому в сознании Вадима спина представлялась многозначительным символом.

«Эдит Пиаф исполнит песенку „Милорд“. Веселый мотив скрывает глубокую…»

А Савицкий все читал приказ. Казалось, что он сбросил жуткую тяжесть и не может восстановить дыхание.

Ипполит выключил приемник.

— Ну что, Валентин Николаевич? Как вы реагируете на смену власти? — произнес Ипполит. — Король умер, да здравствует король?!

Савицкий обернулся, вытащил большой серый платок и стал тщательно вытирать руки. Будто он не читал, а писал мелом. Его сонные глаза смотрели сквозь Ипполита, куда-то в стену и дальше. Он неожиданно улыбнулся беззубой улыбкой:

— Моя жена — мудрая женщина. Она говорит: «Валя, бойся перемен. Перемены — всегда плохо».

Савицкий направился к своему «агрегату». Страшному нагромождению механических и радиодеталей, связанных цветными проводами. Исчезни завтра Савицкий, и ни один дьявол не разберется в этом хаосе. Эдуард утверждал, что это мина. Стоит потянуть за цветной провод, и весь отдел взлетит на воздух.

— Ваша жена — консерватор, Савицкий. Это ясно. А вот к какой партии вы относитесь? — произнес Ипполит.

— Я беспартийный наблюдатель. Им меньше попадает.

— Главное — они всегда правы, — вставил Вадим.

Теперь в нем росло раздражение против Савицкого.

И спина. И рыжие волосы на тощих руках. И дурацкие аккуратные тапочки, в которых Савицкий работает.

Вадим уперся подбородком в сжатые кулаки. Последние дни было отвратительное настроение. Наблюдения ничего интересного не давали. Наоборот. Какие-то выбросы при подаче смещения. Вчера Киреев распорядился не перестанавливать антенну старого инструмента. Будто хочет испытать какую-то приставку. Ясно. Прямо запретить работу не решается, вот и провоцирует на серьезный разговор. Или он догадывается, что я пользуюсь антенным временем Ипполита? Нелегально. Нет, шалите! Только заикнитесь! Вы меня еще, товарищ Киреев, не знаете. Если взять и стукнуть по столу кулаком?! Нет, пожалуй, стучать не надо, а так, вежливо и небрежно заявить:

«Вот что, уважаемый Петр Александрович, я верю в свою интуицию. Я четко представляю ценность экспериментов и никому не позволю! Иначе я буду вынужден ходатайствовать перед Академией наук… Тем более, что вы сами признали значительность моей работы… Или вообще уволюсь… Я вам не пешка!» Вадим распалился… Да, да, он так и скажет — нечего вам, Петр Александрович. Можете сами заниматься темой, если она вас интересует. А не только подписываться под работами, пользуясь тем, что заведуете лабораторией. Особенно теперь, на новой должности.

Вадим бросил взгляд на только что полученные голубоватые оттиски. Над заглавием — две фамилии: Киреев и Горшенин. Допустим, Петр Александрович кое-что и советовал Ипполиту, но на то он и завлаб, и доктор. Ведь к его работам никто не примазывается! Конечно, Киреев — фигура! И этого не отнять!.. Вадим понимал, что он сейчас несправедлив к Кирееву, но как было приятно так рассуждать. Хотя бы про себя.

По телу Вадима носились сумасшедшие нервные импульсы. Оно требовало ближнего боя. Сейчас, сию минуту… «Ближний бой обычно навязывают боксеры с короткими руками», — подумал Вадим и усмехнулся. Он нашел эту мысль забавной. Но все же настроение приподнялось. Хотелось к чему-нибудь приложить силу. Хотя бы сдвинуть шкаф с лентами. Он давно думал прижать его к стене. Вадим встал, уперся спиной в шкаф и напрягся. Шкаф трудно скрипнул и качнулся.

— Грыжа будет, — лениво произнес Ипполит. Он надписывал конверт. Савицкий промолчал, покорно ожидая, что шкаф опрокинется…

Листок папиросной бумаги дернулся и повис на одной кнопке. В помещении появился, как всегда заспанный, Эдуард.

Верный своей манере ни с кем не здороваться, Эдуард оценил обстановку и молча снял со шкафа ящик с лампами. Тем самым он дал понять, что Вадим теперь волен перевернуть шкаф хоть вверх дном. Но шкаф уже был прижат к стене.

Через пять минут в лаборатории раздалась первая фраза. Она принадлежала Эдуарду.

— Ну? Как вам это нравится? Красиво будем жить, — Эдуард кивнул в сторону приказа. — Наступает новая эра. Сегодня я наконец понял, ради чего Киреев взялся за новую тему. Ему нужна валюта, чтобы приступить наконец к осуществлению мечты своего детства — строительству нового радиотелескопа конструкции Киреева.

Вадим вспомнил о своей беседе с Ковалевским. «Киреев — параноик. Его мания — новый радиотелескоп для эпохальных открытий».

— Однако он долго выжидал этот момент, — продолжал Эдуард. — В общем-то мы все немножечко альпинисты. Каждый взбирается на свою вершину. Но у нас есть время, а у Киреева его в обрез. И он спешит.

— Нет, я вам удивляюсь. Кто вам дал право так говорить о проекте папы… И ведь сами помогали Кирееву рассчитывать узлы, — воскликнула Люся. — Слюнявые академики! Он вам еще сто очков форы даст, этот старик. Киреев — ученый!

— Тихо, Люся! Девушке к лицу кротость. — Эдуард присел к своему столу. — При всем моем уважении к папе как к ученому я остаюсь мыслителем.

Ипполит провел ладонью по волосам и произнес негромко:

— Странное у нас отношение к папе. Не находите?

В лаборатории стало тихо. Надо разрядить обстановку.

— И в любимой женщине есть любимые недостатки, — произнес Эдуард и добавил: — Люся, я не о тебе, Люся. Твои недостатки — твои достоинства.

— Ловко выкрутился, — улыбнулась Люся.

— У моего отца был способный сын, — не успокаивался Эдуард. — Отец был гибкий старик. Мать говорила: «Шура, по тебе плачет прокуратура». Рифма!

— А у вас, Эдуард, нет ничего святого. Ваш отец — чудесный врач, милейший человек. — Савицкий обернулся и принялся в упор разглядывать Эдуарда. — Зачем вы так? Ради рифмы?

Эдуард подошел к Савицкому. Когда Эдуард нервничал, у него краснели уши. Как сейчас.

— Ах вы чудесные, милейшие человеки. Тихие добряки… Не ради рифмы. Бури жажду!.. А ведь никто из вас не встанет и не бросит в лицо Кирееву все то, о чем мы тут говорим. Никто! Ипполит на докторскую метит. Лучшего руководителя, чем Киреев, и не придумать. Савицкий к пенсии подбирается, ему портить отношения вроде ни к чему. Притом ему забавно наблюдать, как жмут масло из коллег. Лично я сплю и вижу себя аспирантом. Мне шуметь на Киреева противопоказано. Сам же Вадим — интеллигент и слюнтяй. К чему буря, лучше он плюнет на свой труд…

— Ты не слишком справедлив к Кирееву, — улыбнулся Ипполит.

Эдуард махнул рукой и отошел к своему столу.

— Неделю угробил на монтаж блока. Черновой труд, — проговорил Эдуард.

— Фламандские мастера растирали краски своими руками, — отозвался Вадим. Ему тоже хотелось сгладить впечатление от «монолога» Эдуарда. — Самостоятельность — великая вещь.

— Эти фламандцы не имели дела с планом. Хотел бы я посмотреть, если бы Рубенсу пришлось лепить такой самовар, как у Савицкого, — ответил Эдуард. — Ставлю десять против одного, если Савицкий знает, где у него входная клемма, а где выходная.

— Проиграете, Бродский, проиграете, голубчик…

Теперь Савицкий весело хохочет, то и дело приговаривая:

— Ох, проиграете…

И все начали улыбаться. Невольно. Вслед за Савицким. Сами не зная почему.

Эдуард терпеливо пережидал.

— Вы старый чудак. Сколько лет сидите за своим агрегатом, делаете свое тихое и незаметное дело. Потом вы уйдете на пенсию, незаметно и тихо. И оставите мне свое чудовище. А я его разберу на детали… А ведь когда-то голос ваш гремел! Я недавно листал подшивки довоенных изданий. Можно обалдеть — метод Савицкого, мнение Савицкого… Или это ваш однофамилец?

Стало тихо.

— А если ты еще не дорос, Эдя, до того, что сейчас делает Валентин Николаевич? — произнес Вадим.

То, что Савицкий скрывал от всех свою работу по гидроксилу ядра, вызвало у Вадима недоумение. Но он молчал, он дал обещание Савицкому молчать. Странно все и глупо…

В лабораторию вошел Киреев.

Он был в длинном синем халате и в неизменной шерстяной рубашке с расстегнутым воротом. Следом в лабораторию ввалился табунчик сотрудников, вперемешку со студентами и аспирантами.

— Получены оттиски о газообмене, — проговорил Ипполит навстречу Кирееву.

— Чудно. Отошлите Ступицыну. Такого результата они до сих пор не добились. — Он положил на стол пухлую папку, остановился возле Савицкого. Впервые за многие годы. И этот факт не прошел незамеченным. — Как дела, Валентин Николаевич?

Его нежная белая рука дружески дотронулась до спины Савицкого. И Вадиму почудилось, что на спине появилась вмятина между лоснившимися пятнами лопаток.

Савицкий не отводил глаз от экрана осциллографа. И молчал. Зеленые шнуры, извиваясь, отображали электронные процессы, которые вершились в растрепанном агрегате. Они то сходились в точку, то вновь разбегались по экрану, то замирали в мерцающий интеграл и пропадали. Стабильным сигналом не пахло. Савицкий бился около месяца. И все об этом знали. Как-то к нему добровольно подключился Бродский. «На общественных началах». Эдуард и сделал этот свой классический вывод о мине с множеством сумасшедших нелинейных процессов… Киреева не интересовала работа Савицкого. Между ними существовали странные, никому не понятные отношения. Но это было раньше, до приказа…

Киреев придвинул к себе общую тетрадь Савицкого в коленкоровом переплете и пробежал глазами его рабочие записи. Потом, не оглядываясь, притянул за спинку стул и сел. Несколько человек, преданно глазевшие на стенд Савицкого с видом «а я догадываюсь, но не скажу», разбрелись по лаборатории.

— Да, с такой оперативностью мы будем возиться еще год, — задумчиво произнес Киреев.

Слово «мы» могло означать официальное утверждение на должность завотделом, а не покровительственную иронию. Савицкий продолжал ковыряться в усилителе.

— Оперативность нужна сотрудникам угрозыска, — мрачно проговорил Эдуард. Разве он пропустит такую реплику!

Толстые стекла киреевских очков скользнули по стене жидкими зайчиками. Маленькие глаза с любопытством оглядели Эдуарда.

— Полагал, вы станете веселей, вам выделили жилплощадь.

— Ха, — выдохнул Бродский и замолчал.

— Что ж, моей заслуги в этом действительно мало, — произнес Киреев и встал. Он верно понял это «ха». — Ну, братцы, навалимся! — Киреев разломил мел. — Поможем Валентину Николаевичу. Ипполит Игоревич! Вадим Павлович… Давайте! Эдуард! На вече!

Киреев обладал неоценимым качеством — из всего клубка вопросов вытаскивать причину неудачи. «Причина неудачи, — говорил он, — там, где я спотыкаюсь. Слежу, слежу и вдруг спотыкаюсь».

Он торопливо набросал на доске схему.

Эдуард вышел в соседнюю комнату и приволок счетную машину.

Методы обыкновенных расчетов тут были неуместны. Наверняка Савицкий их раздолбал вдоль и поперек.

— Если подойти иначе? — произнес Ипполит.

— Ну и пробуйте. Вот вам половина доски. — Киреев даже не стал слушать, что значит «иначе». — Пробуйте, потом сверим.

Ипполит принялся рассчитывать. Он диктовал данные Эдуарду, машина шумно выбрасывала результат. Киреев, не дожидаясь, когда машина освободится, лепил цифры на краю доски. Сбивался. Начинал сначала…

К тому времени, когда он подбивал итог, освобождался Эдуард. Он проверял результат и заявлял, что у Киреева ошибка во второй части производной, вероятно при умножении.

— У вас швейная машина, — не соглашался Киреев. — У меня на пальцах получится точнее.

И упрямо пересчитывал под безалаберную подсказку сбоку.

— Я не могу работать в таких условиях! — отбивался Киреев.

Но все знали, что такая обстановка ему по душе. Он специально приглашал на кворум «ради шумка». Это его стихия.

— А куда у вас исчезло уравнение адиабаты?! — ехидно спрашивал Ипполит, поглядывая налево.

— Лучше следите за собой, — ответил Киреев. — В магнитной гидродинамике уравнение не исчезает. Просто оно сейчас не нужно.

Машина взрывалась пронзительным воем. Киреев вздрагивал и грозил свободной рукой Эдуарду:

— Не устраивайте зверинец!

В то время, когда он лепил в уголочке свои вычисления, кто-то стер исходные данные, найдя их нелепыми. Потом кто-то стер экспонент, найдя его ненужным. Киреев покидал уголочек и восстанавливал справедливость, шумно доказывая свою правоту.

Ему не хватало места, он скосил глаза на листочек с приказом.

— Это что?

— Приказ о вашем назначении завотделом, — подсказал Сеня.

Киреев сорвал листок, отбросил и продолжал вычисления.

Вадим смотрел на доску и ничего не мог понять. То, чем занимался сейчас Киреев, никакого отношения не имело к тетради, которую показывал ему Савицкий. Он подошел к Валентину Николаевичу:

— Что за фокусы? Что вы подсунули Кирееву? Это ведь бред. Где работа, которую вы показывали мне?

Савицкий резко повернулся к Вадиму. Он был бледен.

— Не ваше дело! Вас это не касается, — торопливо проговорил он.

Вадим обиженно отошел на место. Он ничего не мог понять.

Через час стало ясно, что ошибка не так проста. И у Ипполита получилась чепуха. Он минут двадцать как притих и рассматривал записи.

— Конечно, такой базар, — оправдывался Киреев, оглядывая остывающие знаки. — Возможно, ошибка в том, что мы стерли ранее. Неужели никто из вас не переписывал?! Это черт знает что. У кого есть закурить?

Несколько минут все дымили, лениво глядя на изрубленную мелом доску.

Стоит сейчас кому-нибудь что-то заметить, как все завертится сначала.

Лучше пока молчать.

— Что ж делать, Валентин Николаевич? Чепуха получается, — проговорил Киреев. — Анекдот просто. Как же с этим разобраться?

Савицкий встал, подошел к доске. Не спеша выбрал сухую тряпку и широким движением принялся стирать расчеты.

Странно. Ведь все намеревались продолжать. Зачем он стирает?

— Я с этим вожусь давно, Петр Александрович, — произнес Савицкий, заканчивая стирать. Это значило: «А ведь я не глупее тебя, да и тех, кто здесь теоретизирует».

Все так и поняли. Это был неприкрытый выпад.

Киреев растерялся. Он притушил папиросу и произнес:

— Если вы не возражаете, я возьму эти записи. Просмотрю дома.

Савицкий помедлил с ответом. Затем улыбнулся своей беззубой улыбкой и протянул тетрадь. Киреев свернул ее трубкой и сунул в широкий карман халата.

— Если вас обидело слово «анекдот», извините, — сухо проговорил Киреев.

— Кстати об анекдотах, — Савицкий был спокоен и продолжал улыбаться: — Бог подвел Адама к Еве и говорит: «Можешь выбирать себе жену».

Молодые люди торопливо рассмеялись. Киреев был серьезен. У него испорчено настроение, и он этого не пытался скрыть… Взял со стола пухлую папку и направился к Вадиму. Не торопясь, останавливаясь у каждого стола, что-то советуя, чем-то интересуясь.

Вадим был убежден, что Киреев пришел в лабораторию из-за него. Что возня с расчетами была случайностью, в которой Киреев не мог себе отказать.

Все произошло именно так. Он расположился на стуле Вадима, придвинул к себе весь материал последней стадии работ и, перебирая пальцами свои пепельные волосы, углубился в изучение.

Это было неожиданно — Вадим рассчитывал, что Киреев сразу начнет нападать на его работу, подготовляя базу для приговора. Вот тогда бы и произошел тот ближний бой, которого ждал Вадим.

Прошло четверть часа, потом еще четверть. Напряжение постепенно пропадало, уступая место апатии…

Изредка, не поднимая головы, Киреев задавал вопросы. Лаконично и быстро, словно желая поскорей разделаться с досадными помехами. И обрывал Вадима на полуответе.

Лаборатория опустела. Обеденный перерыв…

Ипполит остался дожидаться Вадима. Савицкий вытащил из огромного коричневого портфеля целлофановый пакет. Прошуршав в нем осторожно, как мышь, извлек яблоко, бутерброд с котлетой и луковицу. Вид луковицы почему-то рассмешил Ипполита.

— От цинги, — серьезно пояснил Савицкий.

— Но вы ведь не на полюсе.

Савицкий молча указал на Киреева — мол, мешаем разговорами, жалостливо сложил пальцы, взял луковицу и хрустнул на всю лабораторию, распространяя терпкий запах. Киреев поднял голову. Савицкий отрешенно глядел в окно, не торопясь, по-лошадиному шевеля губами.

— А вы почему не идете обедать? — сдерживая раздражение, спросил Киреев Вадима.

— Посижу еще, — ответил Вадим.

— Как хотите. Довольно любопытно все наворочено, — неопределенно произнес Киреев и без паузы добавил — Не убеждает определение фазового хода радио-температуры.

Вадим согласно кивнул. Его восхитила точность проникновения Киреева в суть материала. Там действительно были грубые допуски. Но не настолько грубые, чтобы их можно было обнаружить без внимательной заинтересованности…

От жажды ближнего боя осталась слабая опустошенность. Будто всю злость из него выжали. Конечно, Киреев настоящий ученый. И главное для него — истина. И ради истины Киреев смирит гордыню. Ведь неспроста он опубликовал статью об этой работе Вадима.

Ипполиту надоела волынка. Если так будет продолжаться, можно остаться без обеда. Он набросил плащ и стукнул дверью.

Прошло еще полчаса.

Наконец Киреев отодвинул материал и снял очки. Он устал. Некоторое время он сидел молча, потирая глаза большим платком с вензелем «П. К.», похожим на осьминога. Затем подышал на очки и тщательно протер стекла.

— Что ж, будем решать, Дима, — Киреев навел очки на свет, что-то выискивая. — Какой же вы делаете вывод, Дима?

— Вывода нет, Петр Александрович. Есть предварительный расчет модели. И он несколько расходится с нашей гипотезой.

— Несколько?! — Киреев надел очки. — Диаметрально противоположно. Ведь модель утверждает значительную толщину ионосферы Венеры.

Вадим был доволен.

Интерпретация модели не вызывала возражения Киреева.

— Это предварительный расчет, — произнес Вадим.

— Что вам требуется для окончательного?

— Большее число наблюдений.

— И это все?! — Киреев вытащил авторучку. — Видите ли, Дима, об этой модели можно было говорить уже год назад. Выходит, что последний год вы топчетесь на месте. Неужели вы всерьез полагаете, что дополнительные наблюдения прольют свет?

— Вы не так выразились, Петр Александрович. Мне не надо проливать свет. Это позади. Мне надо исключить кое-какие допуски. И только за счет качества материала, — мягко возразил Вадим. — Так сказать, переход количества в качество.

— Все это чудесно. Однако вами выжато из электроники все год назад. А последующие наблюдения только усугубляют ошибку. Вам нужен инструмент с большой разрешающей силой. А его у нас пока нет. Его надо строить. И только тогда будет ясно, кто из нас прав! Вы ведь знаете_; Дима, как я серьезно отношусь к вам. Но никакими наблюдениями вы не исключите ошибку фазового хода, или это., или это., — остренькое перо авторучки обвело кружочком несколько формул и графиков.

Вадим кивнул. Он выжидал, что еще скажет Киреев, и обдумывал свои возражения. Вадим подходил к этому разговору, как к обычному научному спору, где надо доказывать свою правоту. Ответ выстраивался в цепь логических доводов. Он должен действовать безотказно и сразу. Главное — перенять инициативу. Сейчас он начнет говорить.

— Почему вы не женитесь, Дима? — произнес Киреев, не меняя тона.

Вадим не понял. Как-то не вязалось с тем, что они обсуждали.

— Надо жениться. Человек принадлежит науке, если он думает только о науке, Эйнштейн женился в двадцать два.

Мысль Вадима вильнула в другое русло. И размякла. Он растерялся. Он не знал, с чего начинать. От злости на Киреева, той злости, что толкала его на ближний бой, не было и следа., Вадим вдруг подумал о Веронике. Он так и не виделся с ней. И не звонил. Все эти дни он боролся с собой. Это было нетрудно, ему так и не удавалось вспомнить ее лицо, и борьба сводилась к досаде на себя. И неожиданно сейчас в его памяти возник образ Вероники. Туманно. Это его озадачило и насмешило…

Вадим напрягся. Необходимо мобилизоваться. Сейчас. Сию минуту. Потом к этому не вернешься. Но он слишком долго подбирал фразу. Киреев переждал ровно столько, сколько было необходимо. И прилично. Он больше не задавал вопросов. Он утверждал.

— Вы неспроста не рисковали говорить о глубокой ионосфере Венеры год назад., Дима, дорогой, я не хочу умалять ваших достоинств. И мне вначале казалось заманчиво, я даже писал о вашей работе в своей статье. Но теперь, кажется, мы с вами зашли в тупик. Признаться, я не вижу выхода, — Киреев промолчал и шутливо добавил: — Вы себя должны реабилитировать. Вы два года получали зарплату.

Шутки не получилось.

Вадим вдруг действительно почувствовал себя виноватым.

Чем он мог обороняться?

Он сам отрезал себе дорогу, заявив, что вывода нет, а есть предварительные расчеты. Сколько их может быть, этих предварительных? Один? Десять?

А Киреев все говорил. Негромко, доброжелательно. Если бы он кричал. Тогда Вадим нашел бы, что ответить.

— Простите, но я могу перечислить работы, проведенные мною, — вяло перебил Вадим. — Мне странны ваши упреки. Я не дебютант.

— Вот именно. Вы способнейший человек, Дима, — жестко ответил Киреев. — Ваша научная отдача заслуживает всяких похвал. Поэтому меня и пугает ваша длительная увлеченность глубокой ионосферой.

— Ладно, допустим некоторые частные ошибки. Но ведь это только ошибки! — неожиданно резко произнес Вадим.

Савицкий с шумом стал сворачивать целлофановый пакет. Казалось, он жестью кроет крышу. Вадим обернулся и поймал беззубую улыбку-маску. Словно Савицкий увидел что-то приятное и давно ожидаемое. Мысли Вадима спутались. Он не мог разгадать причину этой улыбки.

— При чем тут ошибки?! Главного у вас нет. Результата! Одни расчеты. И далеко не убедительные… Думаю, будет неплохо заняться вам иной темой, — тон Киреева был категорический. Он протянул Вадиму толстую папку. Ту, что принес с собой в лабораторию. На титуле стоял гриф Института баллистики.

Киреев поднялся. Он считал разговор исчерпанным. И вышел.

Ближнего боя не произошло.

Вадим зло швырнул папку на стол.

2

— Ну?!

— Что ну?

— Так, ничего, — Савицкий пристально разглядывал Вадима.

«Пусть только улыбнется… Пусть улыбнется… Я наговорю такого, что он отучится улыбаться», — подумал Вадим и в свою очередь принялся разглядывать Савицкого. Тот не любил, когда обращали внимание на его мохнатые несуразные уши. И Вадим делал именно это. Сейчас Савицкого это не трогало. Его мысли были заняты более важным, и он продолжал смотреть на Вадима с прежним любопытством. Затем глаза безразлично помутнели, словно выключили подогрев. Сеанс окончен. Он увидел все, что хотел.

— Вы довольны? — спросил Вадим.

— Этот вопрос вы мне задавали в Доме ученых.

— С тех пор мы почти не разговаривали.

— Теперь, полагаю, все прояснилось, Вадим Павлович. Представьте, меня тяготила ваша отчужденность.

Вадим недоуменно пожал плечами: какие-то глупые и неясные намеки., Савицкий не стал испытывать его терпение.

— Скажите, Вадим Павлович, что вас заставило выступать тогда, в Доме ученых?

— Я об этом не думал. Механическая реакция. Никандров играл краплеными картами, вот и все. Что вас, собственно, интересует?

— Почему вы приняли сторону поэта там. Открыто. А здесь, сейчас, вели себя с Киреевым, как кролик.

Савицкий подошел к двери и накинул крючок. При этом он пояснил, что его раздражают головы бездельников, которые то и дело просовываются в дверь. Он предложил Вадиму яблоко. Вадим отказался.

— Ну, как угодно… Знаете, Вадим Павлович, я как-то подрался с Киреевым. Да, да…

Вадиму вначале показалось, что он ослышался. Невероятно. И главное, смешно. Киреев и Савицкий… Вадим громко расхохотался. Савицкий не обиделся. Но был чрезвычайно серьезен. Это еще больше смешило Вадима.

— Напрасно вы. Я когда-то был крепкий мужчина. И занимался спортом. Плаваньем.

Вадим старался подавить смех — слишком уж велико было любопытство. Да и неловко смеяться, когда на тебя смотрят с видом терпеливого выжидания.

— В войну я и Киреев работали над одной темой. По локации. В Казани.

— В Казани? Вместе с Ковалевским? — прервал Вадим.

— Роман Степанович руководил всем комплексом работ… Так вот, когда были готовы образцы, я отправился на фронт, их необходимо было испытать в боевых условиях… И Киреев добивался этого назначения, но его не пустили — нельзя было оставить лабораторию.

— Вы его давно знаете?

— Давно?! — усмехнулся Савицкий. — Всю жизнь вроде. Мы бегали в одну школу. Учились в одном институте. Вместе стажировались в Ленинграде, у Иоффе… Сидели на свадьбе друг у друга. Давно. Очень давно.

— Да, давно, — согласился Вадим.

— Группа, с которой я испытывал приборы, попала в окружение, и я решил взорвать аппаратуру. Опытный образец. Да, я запомнил это окружение. Мы попали на минное поле. Уцелел только я, один… Словом, очнулся в медсанбате. Потом был переправлен в тыл. Больше года провалялся в госпиталях. Пять раз оперировали. Раньше у меня была довольно приятная улыбка… Ладно, не смущайтесь, Вадим Павлович. Это не столь важно.

Вадим не знал, что ответить.

— …В госпитале мне стало известно, что Киреев награжден за эти работы. Обо мне ни слова, хотя вся усилительная часть была рассчитана мной. Я приехал в Казань… И прямехонько попал на расследование — взорвал я локатор или… Сами понимаете, что «или»… У Киреева в то время был большой авторитет… Но Киреев отказался меня защитить. Он сказал, что не может утверждать, что я действительно уничтожил локатор.

К тому же появился слух, будто бы я был в плену… Словом, расследование могло неопределенно затянуться, если бы Роман Степанович Ковалевский не бросился за меня в бой. С ним очень считались… Я сгоряча уехал из Казани и почти два года бедствовал без работы. А семья, знаете… Я паял тазы и ремонтировал электроплитки, ходил по дворам… Потом я поехал сюда, к Ковалевскому. Я был согласен на любую работу. И Роман Степанович взял меня к себе… Так вновь я встретился с Киреевым. Он был завлабом. До этого у Киреева возникали крупные неприятности из-за кибернетики.

— Из-за кибернетики? — удивился Вадим.

— Да. Одно время кибернетика считалась буржуазной наукой. А Киреев выступил в ее защиту.

— Вот видите, — торопливо проговорил Вадим. — Он не так уж и труслив.

— Да. Он не трус. Но, простите, я не верю в его искренность.

— Однако он рисковал…

— Вы все о кибернетике? — с досадой прервал Савицкий. — У Киреева особый талант — видеть! Он предвидел, что кибернетика свое возьмет. Что он недолго будет в опале.

— У вас предостаточно желчи, — Вадим, сам не зная отчего, старался уязвить Савицкого. Защитить Киреева.

— Да. Он не труслив, — переждав, произнес Савицкий. — Поэтому я и расцениваю нашу с ним историю по-особенному… Так вот, когда я встретился с Киреевым, я не выдержал. Нас еле разняли… Но это случилось лишь в первую минуту. Прорвалось… Мытарства меня так подрубили. Я стал избегать плевать против ветра. Я старался забыть, что в локаторе вся усилительная часть моя и многое что другое… Ковалевский порядочный человек. Он дал мне самостоятельность. Я почти не сталкивался с Киреевым. А вот теперь я не знаю… Я, конечно, могу уйти из отдела.

Несколько минут они молчали. Савицкий поглядывал на Вадима. Рассказ его изрядно вымотал, он даже слегка прикрыл глаза.

— Вообще-то, с другой стороны… Война, — проговорил как можно мягче Вадим. — И мог ли Киреев поручиться за то, что аппаратура успешно взорвана?

Савицкий старался себя сдерживать, это чувствовалось.

— Но ведь мы были друзья. Он меня знал как себя. И Ковалевский-то верил. Хотя и знал меня куда хуже, чем Киреев.

С халата Савицкого свисали какие-то нитки. Словно он, прежде чем попасть в лабораторию, мотался по трикотажному цеху.

— В вас влюблена блондинка, — проговорил Вадим.

— Не понимаю… Ах, это? Вы еще шутите. У вас неплохое настроение, — Савицкий снял нитку.

— Она его за муки полюбила… Так где же связь времен?

— А вот и связь. У меня появился болезненный интерес к бунтарям. И я глубоко радовался, да, радовался, если они отступали перед жизненными неудачами.

— Это и вправду болезненно. Ну, а при чем тут я?

— Вы — другой! Вы мягкий и добрый. Но вы склонны к анализу. И это ваше несчастье… Только этим я и объясняю вашу реакцию на глупость Никандрова в Доме ученых и здесь…

— Что здесь?

— После вашей беседы с Киреевым… Вы не участвовали в милой суете у доски, приправленной киреевскими пошлостями. Я решил, что вы готовитесь к драке. Вроде той, что получилась в Доме ученых… А все произошло наоборот. Признаться, я удовлетворен.

— Вы просто злой демон, — усмехнулся Вадим.

Но Савицкий не обратил внимания.

Он продолжал:

— Разумный гонится не за тем, что приятно, а за тем, что избавляет от страданий. Это слова Аристотеля. Так вы и поступили, возможно подсознательно, в разговоре с Киреевым.

— Чепуха, Савицкий. Похоже, что вы меня охмуряете. Как поп, разозлился Вадим.

— Я с вами делюсь. Я всего лишь рассуждаю, если хотите… Вы работаете, и вдруг приходит некто и перечеркивает ваши труды. Начисто. Кто ему дал право? И по какому праву ему дали это право?

— Да, но есть какое-то разумное начало…

— Ничего нет. Есть стечение обстоятельств и удача. Только этим можно объяснить, что умным человеком, бывает, командуют идиоты, а порядочным — законченные негодяи. Где тут ваше разумное начало?

Савицкий замолчал. В запертую на крючок дверь гулко застучали.

Вадим попытался отбросить заевший крючок. Но он не поддавался. Это раздражало Вадима. Савицкий наблюдал за его возней, старательно обтирая яблоко куском газеты.

— Жаль мне вас. Лучше многое принять сразу, чем ждать, пока тебя заставят принять, — негромко произнес Савицкий. — Вы мягкий и умный человек. Это драматическое сочетание, поверьте… Впрочем, вы уже многое приняли. Я внимательно следил за вами в разговоре с Киреевым. Меня не обманешь.

Крючок все не поддавался. Вадим примеривался, чем бы стукнуть.

Савицкий тронул тумблер осциллографа, но так и не включил.

— Скажите, Дима… Вам не кажется, что Киреев догадается о моей гипотезе образования гидроксила?

— Ну и крючок…

— Не догадается. В общем-то в той тетради почти ничего нет. Все осталось в других записях. За исключением двух-трех формул… Жаль, что я их тоже не стер резиночкой. Но я не ожидал столь стремительного налета.

— Вы странный человек, Валентин Николаевич… И вы мне чем-то не нравитесь, извините… В глаза это говорить трудно.

— Я это понимаю, — произнес Савицкий.

В лабораторию ворвался Ипполит.

Заметив, что в комнате, кроме Савицкого и Вадима, никого нет, Ипполит иронически улыбнулся:

— Забавный комплект для уединения… Чем окончилась консультация? Только по порядку… Что вы улыбаетесь, Савицкий?