Онлайн чтение книги Ты и я You and I
Глава XXIII

Нелепо казалось возвращаться в дом с его опущенными ставнями, его суровым полумраком.

— Я приготовил для вас комнаты в западном крыле, сэр, — сказал Верней. — Позже вы скажете, какие вам угодно будет выбрать для себя.

Он продолжал говорить, но Ник его не слушал. Он поднялся уже до половины пологой лестницы.

В конце концов, он уснул. Он утомился больше, чем сам предполагал. Когда он проснулся, солнце потоками заливало комнату. Подле него стоял Верней.

Было десять часов. Он быстро оделся и сбежал вниз. Надо было проделать тысячу всяких вещей, принять интервьюеров и так далее. Родственники съедутся, должно быть, в течение дня. Согласно фамильному обычаю, глава семьи должен был быть похоронен в полночь, причем гроб к склепу должны нести на руках ближайшие родственники.

На небольшом столике лежала объемистая груда корреспонденции.

Ник перебирал ее, когда в комнату вошел Верней с блюдом в руках и ровным старческим голосом сказал:

— Миледи спустится сейчас, сэр!

Ник резко обернулся.

— Миледи приехала вчера вечером. Не приказали говорить вам, сэр, до утра об их приезде.

Вслед за ним в комнату вошла Алтея.

Они не виделись уже десять лет, а переписывались очень редко и то чисто официально.

Ник молчал. Он стоял, непримиримо глядя на Алтею, чувствуя, что она ненавистна ему.

Разом нахлынули воспоминания о Тото, о ее молодости, ее пылкой нежности, ее полной зависимости от него. Сбросив с себя чары замка Шаннон, которые начинали опутывать его, он вернулся назад, к той жизни, какую он вел с Тото. Явилась угроза для этой жизни, и он тотчас вооружился до зубов.

Алтея сказала своим резким, неприятным голосом:

— Вы понимаете, конечно, Доминик, что эта смерть и получение вами наследства аннулируют мое согласие, правда, условное, дать вам развод. На нас лежит сейчас ответственность, которой мы не несли до сих пор. Надеюсь, вы не станете пытаться разубеждать меня в этом отношении, так как, уверяю вас, я все продумала самым тщательным образом и приняла решение лишь после долгих размышлений.

Он продолжал смотреть на нее — на розовое красивое лицо, голубые глаза, хорошо причесанные волосы.

— Однако, — любезно сказала она, — вы, вероятно, голодны. Вам один или два куска в кофе, Доминик?

("Ник, сахару? Милый, нельзя же четыре куска! Что с тобой будет!") Он сказал:

— Благодарю, если разрешите, я сам себе налью.

— У вас вид прекрасный. Вы из города?

Завтрак превратился в настоящий фарс. Ник быстро поднялся.

— Нам надо договориться до конца, если вы ничего не имеете против. Чем скорее — тем лучше, я полагаю. Не пройти ли нам в библиотеку?

Он распахнул перед ней дверь и прошел вслед за высокой, затянутой в корсет женщиной в библиотеку, где сильно пахло старой кожей и немножко кедровым деревом. Проникавший сквозь большие окна свет смягчался цветными стеклами. У Ника заныло сердце при виде этой красоты; казалось, появление Алтеи умалило его любовь к этому месту, запятнало ее.

Он начал напрямик:

— Вы только что сказали, что берете назад свое согласие на развод. Боюсь, это невозможно: надо идти до конца. Дело уже начато.

— Я могу забрать назад мое прошение, — спокойно сказала Алтея, — я так и сделаю. Я уже уполномочила на это моего поверенного.

Ник стиснул руки.

— Необходимо вам, необходимо нам обоим подчинить наши желания, каковы бы они ни были, требованию момента. Вы унаследовали знатное имя, а такое наследство возлагает тяжелую ответственность, Доминик! Дядя Майкл…

— Если вы не дадите мне развода, я сам возбужу дело против вас.

— Но я ведь вернулась к вам, Доминик!

Он глядел на нее, не скрывая своей ненависти. Губы его шевелились. Однако он ничего не сказал, но повернулся и вышел из комнаты.

Его мать, маленькая женщина, соединявшая в себе внешнюю мягкость с большой черствостью, благодаря чему она всегда бывала права, нежно повторяла: "Как я рада, что дорогая Tea и он наконец помирились" — и также лепетала что-то о высокой ответственности.

"Неужели он когда-нибудь звал ее Tea?" Теперь даже шорох ее платья выводил его из себя. Он жил как в лихорадке, полный негодования и раздражения. Его положительно "обошли" — эта мысль не давала ему покоя.

Получил письмо от Тото.

"Милый, я — как та дама из Библии — все вздыхаю: "Доколе же, Господи, доколе?" Жалостно, правда? Я так одинока, что даже думать об этом не в состоянии. Я перечла все романы, какие насобирал мистер Меди, и большую часть собранных мистером Бутом, и на меня уже обратили внимание полисмены за то, что я вытаптываю парк. Говорят, это обойдется в два фунта, хотя полисмены со мной очень милы. Я пишу всякие глупости, потому что иначе это письмо обратилось бы в сплошной вопль. Этому Бэби нужен его Большой Медведь; "маленькая радость" скучает без своей "большой радости". Не могу хорошенько разобрать на карте — где ты. О Ник, вернись, где бы ты ни был! Ты нужен мне. Хочу тебя. Вынести не могу мысли, что ты говоришь с другими людьми, улыбаешься другим, улыбаешься моей улыбкой".

Он поехал в ближайший город и послал длинную телеграмму по-французски — ведь теперь он лорд Иннишаннон, и не может поэтому говорить о своей любви по-английски.

Место и замок нравились ему все больше и больше, но он ненавидел все то, что было связано с ними; он уже сознавал ту истину, что всякая медаль имеет обратную сторону, всякое звание — свои тяготы.

Была минута, когда, стоя подле склепа, переполненного цветами и освещенного пламенем факелов, он горько пожалел, что не он опущен туда на покой. Впервые в его жизни будущее было чревато угрозами, впервые обстоятельства оказывались сильнее его.

Десять дней спустя ему пришлось отправиться в Коннстон на собрание фермеров-собственников. Дорогой он случайно увидал объявление, гласившее, что поезд-экспресс уходит через час.

Был серый июльский день, один из тех дней, что дышат тоской, которая отравляет душу, покрывает ее изморозью.

В середине собрания он поднялся, выразил сожаление, что должен удалиться, — "неотложные семейные дела", — и бежал: вскочил на лошадь, бешено гнал ее до станции, бросил поводья привратнику и попал на экспресс за минуту до отхода.

На следующее утро он был в Лондоне. Такси невыносимо ползло. Тото спала, когда он вошел на цыпочках в ее комнату. Она выглядела прелестно, она была создана для того, чтобы быть любимой.

Ник нагнулся и поцеловал ее, чувствуя, как кровь стучит у него в висках. Она широко раскрыла глаза — такие зеленые, такие молодые, ясные, нежные, — ухватилась за него и притянула к себе. У него мелькнула мысль, — в такие минуты вдруг проясняется внутреннее зрение, — что обнимать ее, все равно что обнимать прекрасную розу без шипов, белую розу, лепестки которой пригрело солнышко.

Безграничная тоска по счастью охватила его — сильно он изголодался по нем. И он целовал Тото с той страстью и с тем обожанием, которые делают мужчину беспомощным и безоружным.

Тото ворковала без конца, прижимаясь бархатной щечкой к его колючему подбородку.

— О, я люблю тебя! О, как я люблю тебя! Ты скучал, ты тосковал по мне?

Ник на мгновение поднял голову. Взгляд быстро охватил прелестную головку с глазами, полными любви к нему. Он вдруг почти грубо привлек ее к себе и осыпал поцелуями.

— Люблю тебя, — повторял он, прижимая ее к себе так, будто боялся, что ее отнимут у него.

Тото взглянула на его склоненную голову; она чувствовала лихорадочный жар его губ.

— В чем дело, милый? Что случилось?

Он ответил на ее взгляд взглядом, в котором была любовь, доведенная до отчаяния.

— Поцелуй меня. Дай позабыть, что мы расставались.

Тото рассмеялась и обвила его шею руками.

Прокравшееся, наконец, в комнату солнце осветило темноволосую голову и рядом с ней золотую. Они спали.

Первой проснулась Тото. Она тихонько, боясь разбудить Ника, — он так устал с дороги, — поднялась, приняла ванну, негодуя на воду за то, что та производит шум, вытекая из крана.

Ник очнулся, разбуженный солнцем, под шум Лондона, веселый грохот и лязг автобусов, нетерпеливые оклики такси, рожок почтовой кареты, проезжающей парком по пути в Ричмонд. Проснулся и увидел Тото в ее "особенном" пеньюаре, который они купили за бешеные деньги в Итебе, и который представлял собой ярд горностая и полосу белого крепдешина, схваченные нефритовой пряжкой в виде аиста.

Тото разливала кофе на маленьком столике, поставленном у окна. На вид ей можно было дать лет пятнадцать: свеженькая, неотразимо веселая, вся золотая, очаровательная.

"Нет в мире ничего прекраснее", — подумал Ник, глядя на ее профиль, когда она наклонялась над столиком, с пресерьезным видом намазывая сухари вареньем.

После Иннишаннона с его бременем ответственности, с тяготами положения, после ненавистного присутствия Алтеи чистый голос Тото, мелькание ее грациозной фигурки, уверенность, что все ее обаяние направлено к одной лишь цели, сознание полной непритязательности Тото — все это было целебным бальзамом для наболевшей раны.

Все заботы и горести, преследовавшие его, отошли куда-то в сторону; при Тото жизнь манила счастьем и покоем; он почувствовал огромное облегчение и глубоко вздохнул.

Тото подняла глаза и улыбнулась.

— Я сплю в раю, — медленно заговорил Ник, — все это сон, и я проснусь опять в Ирландии.

— Ты проснулся, ягненочек мой, проснулся в старом Лондоне, где тебе дадут ветчину и почки — минут через десять, как только справится Анри, колдующий над газовой конфоркой, — и за эти десять минут ты должен одеться, а потом мы проведем день — не в раю, нет! Куда раю до этого! — мы проведем дивный день! Ну, а теперь будь пай-мальчиком, вылезай из кроватки и отправляйся в ванную!

Пока он брился и одевался, втягивая запах горячего кофе, ветчины и почек, проникающий к нему в комнату, Ник утратил давнишнее блаженное настроение, при котором все, кроме Тото, казалось ему не имеющим никакого значения. Действительность медленно, но неумолимо предъявила свои права.

Ему нельзя, конечно, оставаться здесь. С утра надо телеграфировать о своем местопребывании. Он ведь до сих пор ничего не сообщил в Иннишаннон. На этой же неделе придется, несомненно, вернуться туда. Там предстоит целый ряд более или менее важных событий, в которых он должен участвовать.

Он стоял посреди комнаты с незажженной папироской в руках, и зловещий холодок заползал ему в сердце.

Алтея — развод. Надо сейчас же повидаться с поверенным; пусть она берет Иннишаннон, — при одной мысли об этом сердце больно кольнуло, — пусть берет, если согласится продолжать дело. В конце концов — в мире места "много — найдется, где им поскитаться! Да, много! Слишком много, когда хочется одного места, — между горами и морем; места, где пахнет морем и вереском.

Он здесь, он приехал, потому что не мог оставаться там, а приехав — почувствовал, что его тянет назад, что воздух здесь затхлый, что ему надрез Лондон, душно в этой крошечной квартирке.

Он сердито взъерошил волосы.

"Проклятие! Почему вещи теряют свою прелесть! Должно быть, я слишком бурно жил, — вот и реакция!", — угрюмо подумал он. Но в глубине души он знал, что это не так и что истинная причина ему известна.

Угрозой висела над ним альтернатива: либо Иннишаннон, либо Тото. Сохранить одно — значит потерять другое. Только такое предложение может соблазнить Алтею. И тут дело не только в тщеславии: она из тех натур, которые достигают полного развития и самоопределяются только тогда, когда принимают на себя известные обязательства и стараются вполне оправдать доверие.

Она страшная ханжа — уже взяла в свои руки наблюдение за штатом прислуги в отношении благочестия. И вообще она твердо убеждена, что Ник получил наследство не без участия провидения, которому и надлежит деятельно проявлять благодарность. Ник знал — Алтея искренна, и в этом ее сила.

— Милый, в чем же дело? Почему ты не идешь? Прошло уже полчаса, а у тебя волосы совсем растрепанные. Нагнись — вот так! Теперь — чудесно! Herrlich, как мы говорили в Вене. Ну, идем!

Тото схватила его за руку и потащила в другую комнату, где терпеливо ждал Анри с блюдом в руке.

После кофе, очень вкусного и очень крепкого, хорошего завтрака и папироски жизнь стала казаться уже более привлекательной и менее запутанной.

— Ну, а теперь, — сказала Тото, закурив папироску и облокотившись о стол, — расскажи мне все. По душе ли тебе роль землевладельца и перемена имени? Сколько твоих изображений я перевидала за это время в иллюстрированных журналах. На всех ты хуже, чем на самом деле. Но я все-таки все вырезала. Говори же, любимый мой, опиши мне все, как было. Ужасно хочется знать.

— Иннишаннон очень красивый, тебе бы понравился, — сказал Ник. — Архитектура конца шестнадцатого и конца семнадцатого века. Его сожгли инсургенты и вновь восстановили.

— Влево от нас, — перебила его Тото, — вернее, прямо против, — портрет нынешнего лорда, видного джентльмена с рыжими, как у его предков, волосами, обратите внимание! — Она расхохоталась. — Ах ты, мой медведик, ты заговорил точь-в-точь, как Бедекер!

Ник рассмеялся в свою очередь; но настроение его немного упало, так как Тото, видимо, его описание не импонировало. Он сказал с усилием:

— Что же мне сказать тебе? Что Иннишаннон великолепен? Да, он совсем не поддается описанию.

Она жестом остановила его.

— Пойдем. Оденемся и проведем день по-нашему.

Но при всем старании двух людей нельзя вернуть прежнего беззаботного настроения, если в жизни одного из них появились новые интересы извне.

Ник повез Тото в Сассекс. Солнце светило ярко; вместо боярышника распустился шиповник, чудесно пахло сеном, и они завтракали, и гуляли, и болтали, но Ник все время думал про себя об Иннишанноне. Он решил телеграфировать из одной деревушки Вернею, разорвал первую телеграмму и послал другую, в самом решительном тоне, Алтее.

День был довольно приятный, но, к несчастью, влюбленные не признают слова "довольно". Тото, по крайней мере, не признавала, и радость ее потускнела, а затем у нее разболелась голова. Они вернулись домой рано. И с наступлением сумерек настроение Ника почему-то прояснилось; вернулась радость любви.

— А в чем было дело? — шепотом спросила Тото, и он попытался объяснить ей.

— Реакция, надо думать, голубка! Время было до чертиков трудное во многих отношениях, и я сбежал к тебе, чувствуя, что не могу больше выдержать без тебя. Ехать было довольно душно, и перед тем я целый день провозился с адвокатами. Это наследство осложнило положение. Я почти жалею, что получил Иннишаннон.

— Разве это помешает нам быть счастливыми? — задумчиво спросила Тото, — разве это сильно свяжет нас, хочу я сказать?

— Нет. Почему же? — Но тон был неубедительный.

Следующие несколько дней они были счастливы; адвокаты подавали надежду; они, не задумываясь, отвергли мысль соблазнить Алтею уступкой Иннишаннона.

— Подкуп и взятка, дорогой лорд Иннишаннон!

Ник оставался в Лондоне, рассчитывая, что все уладится, и постоянно откровенно толковал с Тото об Иннишанноне и о том, что "мы" там сделаем. Ведь множество людей разводятся, уверял он себя, и дела заканчиваются быстро.

Они с Тото исчезнут на месяц или на два и вернутся к осени в Иннишаннон; мысленно он представлял себе Иннишаннон, одетый багрянцем осени.

Он побывал, созвонившись, у Вероны, которая встретила его чрезвычайно холодно; Ник вкратце, но очень любезно обрисовал ей перспективы будущего.

Верона смотрела на него, пока он говорил. Как он красив и как молодо выглядит! О, если Тото будет леди Иннишаннон — другое дело! В конце концов, сейчас все быстро забывается, да и мало кто знает пока… Скандал не стал еще общим достоянием. Даже Чарльзу Треверсу она сказала, что Тото "чувствует себя не совсем хорошо, живет у друзей и сегодня уезжает с ними в деревню".

Ник продолжал:

— Я знаю, вы должны считать мое поведение непростительным, — оправданий мне нет, но причина одна: я люблю Тото.

Он сидел, опустив глаза, и Верона с удивлением заметила, что он густо покраснел. Подняв голову, он встретился с ней глазами и закончил уже стоя:

— В этом — все. До последних нескольких месяцев я не знал, что такое счастье.

Он уходил, когда вошел Рагос. И, как это ни странно, оба с первого же взгляда понравились друг другу. Рагос проводил Ника до дверей.

— Я был у Тото. Ведь я ее отчим, хотя Верона и не хочет пока объявлять о нашем браке. Если могу быть чем-нибудь полезен, располагайте мной в любое время.

— Весьма благодарен, — сухо ответил Ник. Вернувшись домой, он застал Килмора беседующим с Тото.

Когда они остались одни, адвокат сказал:

— Дурные вести. Леди Иннишаннон забрала назад свое прошение о разводе.

Он пристально посмотрел своими ясными глазами Нику в лицо.

— Я предложил бы съездить вместе в Ирландию и повидать поверенного леди Иннишаннон. Мы могли бы сообща обсудить положение. Иногда это дает прекрасные результаты.

— Мысль хорошая, — сказал Ник. — Я могу ехать завтра, если это вас устраивает.

Тото он сказал, что должен ехать по делам обратно в Иннишаннон.

— Вернусь при первой возможности, голубка.

Последний вечер они решили провести дома. После обеда потанцевали под граммофон. Но вдруг Тото сказала:

— Жарко. Поедем куда-нибудь. Поедем к реке.

Захватили купальные принадлежности.

Когда Лондон остался позади, на Хаммерсмис-бридже с реки им пахнул в лицо свежий, почти холодный ветер.

— Ну, что я говорила? — торжествовала Тото. — В реке будет божественно.

Было около часу, когда они доехали до Кукхэма с его скучными живописными домиками, расположившимися у излучины реки.

Великолепная луна обливала все своим сиянием, в воздухе носился запах цветов.

— О, как хорошо жить и любить! — воскликнула Тото, скользнув в воду — белым росчерком по ее темной поверхности.

Ник плыл подле нее.

— Берегись водорослей, Бэби!

Он поддерживал ее, а она, глядя на него, смеялась, вся освещенная луной.

Они обсушились на берегу, уходя ногами в холодную траву.

— Я словно обновилась, — весело сказала Тото, но по пути домой она ежилась от холода, и по приезде Ник прежде всего приготовил для нее стакан виски с содовой. — Ты должна выпить, голубка! Смелей!

Тото выпила и сделала гримаску.

— Я не могла бы спиться, — решительно констатировала она, — как могут люди пить! Вкус препротивный и щиплет в носу. Мужчины странный народ. Сколько они могут выпить! У тебя разве не жжет во рту?

— О, у меня рот совсем иной, чем у тебя, — уверял ее Ник. Он сидел на кровати, болтая с ней и смеясь, хотя его беспокоили красные пятна, которые горели на ее белых щечках.

Она прикорнула около него, положив головку к нему на плечо.

— Убаюкай меня.

Он взял ее на руки, как ребенка, и, подражая своей старой няне, приговаривал: "ш-ш! ш-ш!" — чтобы она скорее уснула.

Они не в первый раз играли в эту игру, и Тото знала порядок.

— Ну, дальше, пой, — потребовала она.

Ник вполголоса запел "Реку Сузи" — песенку, под которую Тото засыпала в детстве. Глазки Тото закрылись. Прядь золотых волос зацепилась за его плечо, когда головка ее скользнула ниже. Он опустил ее на подушки и стоял, глядя на нее.

Какое значение может иметь Иннишаннон или что-либо другое в мире.

Он отошел на цыпочках к окну и опустился в кресло.

Что, если Алтея не уступит? Что тогда?

И вспомнилось ему, как в ту первую ночь он сказал Тото: "Страдает всегда женщина".

Теперь он мог бы добавить: и страдать ее заставляет всегда человек, который любит ее.