Онлайн чтение книги Все наши ложные «сегодня» All Our Wrong Todays
12

Фразу «он заблудился, моя любовь, и ты должен помочь ему выбраться» отец истолковал как последнюю материнскую просьбу занять меня работой.

Мы сидели в его кабинете, и за окном торчал могучий спасительный лимон: на его ветках тяжело болтались жирные плоды, вполне созревшие для новых кексов, которые никогда не будут печься к моему дню рождения. Но, похоже, о семейных праздниках отец как раз забыл напрочь, и я тоже решил последовать его примеру. Мой батюшка прочитал сотни публичных лекций о будущем, но лишь эта его «кабинетная речь» имела опосредованное отношение ко мне . Суть ее сводилась к тому, что его отец однажды предоставил своему неоперившемуся сыну полную свободу для того, чтобы тот нашел свой собственный путь в мире.

В свою очередь, когда родился я, мой отец решил поступить со мной таким же образом. Он исходил из того, что даже если меня порой и мотало по жизни, сейчас для меня еще не все потеряно. В цепи удручающе бесплодных попыток имелся шанс, что в тумане капризов и случайностей для меня проявится некий судьбоносный курс. Однако по прошествии тридцати двух лет отец решил, что пора пересмотреть свое мнение. В конце концов, мой дед был фармацевтом, а не провидцем-изобретателем, и потому мне – отпрыску великого человека – потребовалась твердая родительская рука.

Короче говоря: он гений, а я нет, я – всеобщее разочарование, а он – нет. Мне не было нужды возражать, и я помалкивал. Можно было не говорить мне, что я разочаровал его, но он сказал.

Но интересно другое: никто из нас почему-то не сомневался в том, что мы оба правильно уловили смысл материнских слов.

«Он заблудился, моя любовь, и ты должен помочь ему выбраться», – повторяла она. Мы с отцом приняли за данность, что «он» – ее сын, а «моя любовь» – муж.

И это – несмотря на то, что именно я сидел у постели мамы в ее последние часы. Я держал ее за руку, чувствовал под пальцами тонкую бумажную кожу, пытался забыть о том, что у нее не осталось ничего ниже грудной клетки (весьма мрачный каприз судьбы)…

Мысль о том, что заблудившимся мог быть отец, даже не принималась во внимание, равно как и то, что помогать должен был я.

У хрононавтов были напарники – официально именовавшиеся «дублерами на случай непредвиденных обстоятельств». Они тренировались наравне с ними, учились тому же, чему и «первопроходцы», и тщательно обследовались. Дублер мог заменить «главного игрока» в экспедиции в глубь истории в том маловероятном случае, если «номер первый» по каким-то причинам не сумел бы справиться со своими обязанностями. Сделав меня дублером Пенелопы Весчлер, отец преподнес мне подарок: ведь я стал скромным напарником лучшего из лучших его хрононавтов!

Можно было рассматривать это как своеобразный вотум отцовского доверия, но, если честно, меня такие объяснения убедить не могли. Что за бред! Дублером Пенелопы я стал по двум причинам. Первая заключалась в том, что снисходительная сторона отцовской натуры уповала на то, что мое тесное общение со столь неординарной личностью, как Пенелопа, направит меня на путь истинный. Мой батюшка искренне надеялся, что в контакте с Пенелопой я проникнусь ее целеустремленностью и настойчивостью. Но тут и появлялась вторая причина, а именно – отцовский прагматизм, который всегда был выше всяких похвал.

Гениальный ученый не сомневался, что из всех хрононавтов Пенелопе в наименьшей степени грозила замена.

Поэтому Пенелопа являлась наиболее поучительным образцом для подражания, но – вот парадокс! – практически полностью исключала для меня вероятность активных действий.

Я же, со своей мелочной, недозрелой, жалкой точки зрения, до сих пор с холодком удовольствия думаю о том, насколько плохо отец, при всем его могучем интеллекте, понимал Пенелопу.

Но не меня. Меня он закинул в ту самую клеточку, куда следовало.

Так и получилось, что мне, заурядному человеку, досталась ведущая роль в самом долгожданном и сенсационном научном эксперименте, какой только знала планета.

Отцовские действия можно истолковать как стремление выполнить последнюю волю супруги. Я же предпочитал думать, что маме пришлось умереть ради него, и лишь тогда-то он и обратил хоть какое-то внимание на ее слова.