Онлайн чтение книги Алые погоны. Книга вторая
ГЛАВА XII. КАМЕНЮКУ ПРИНИМАЮТ В КОМСОМОЛ

К дню вступления в комсомол Артем готовился как к большому празднику. Но временами возникали сомнения: а вдруг не сможет ответить на какой-нибудь политический вопрос? Позор! И Артем лихорадочно перечитывал газеты. Потом опасность мерещилась с другой стороны: — по уставу ВЛКСМ забудет что-нибудь. И Каменюка ночью, тайком, пристраивал батарейку под кроватью — перечитывал параграфы устава. Утром приставал к товарищу, протягивая книжицу:

— А ну, проверь! Все пункты проверь!

Приближение дня приема наполнило до предела Артема чувством ответственности, возбужденным ожиданием решающего события в жизни. Во время занятия химического кружка Каменюка шикнул на хихикающего Авилкина:

— Хватит, слышишь!

— А тебе больше всех надо! — огрызнулся тот, вертя бронзовой головой.

Артем ничего не сказал, только посмотрел на Авилкина так, что Павлик мгновенно умолк.

Если Артема спрашивали теперь: «Ты правду говоришь?» С уст его готово было сорваться: «Конечно. Я же готовлюсь в комсомол!» Но что-то сдерживало напоминать об этом. И в самом молчании, достоинстве, с которым он утвердительно кивал головой, заключалось больше, чем в горячих заверениях.

Подал заявление в комсомол и Павлик Авилкин, но у него это получилось, как и многое, что он делал, очень бездумно. Можно было даже заподозрить: не хочет ли Авилкин только погреться славой вступающего? И, что особенно не нравилось Каменюке, — больно много Авилкин хвастал вступлением: скромности у человека не хватало.

Наконец, наступил день приема. Заявления рассматривало бюро третьей роты, потому что в роте Тутукина было пока только два комсомольца.

Явились на бюро гурьбой ребята из класса Беседы. Глазея, ждали событий. Пришел майор Веденкин. Алексея Николаевича не было, — его вызвали в округ. Присели на скамью Гербов и Ковалев, давший рекомендацию Артему. За длинным столом, покрытым кумачом, расположились члены бюро. На задней стене комнаты висел старательно написанный лозунг: «ВЛКСМ — верный помощник партии. Примем в комсомол самых достойных».

«Молодцы! — мысленно похвалил Веденкин, одобряя торжественные приготовления. — А то мы незаметно для себя стали обеднять прием, превратили его в будничное дело! Молодцы!».

Первым рассматривалось заявление Авилкина. Он, семеня, подошел к столу. Яснее проступили веснушки на побледневшем лице, хитро забегали зеленоватые глаза — видно, и здесь собирался финтить.

Майор Веденкин, узнав, что Авилкина хотят принять в комсомол, очень удивился этому и решил обязательно быть на бюро — ребята могут допустить ошибку.

Виктор Николаевич сидел, опираясь на палочку.

Врачи установили у него ишиас, строго-настрого приказывали лечь в больницу, но Веденкин отмахивался: «Перележу дома».

Жене говорил:

— Чудаки! Разве имеет право болеть учитель, да еще в конце четверти? От одной мысли, что программа не пройдена, что Дадико остается еще без оценки, а Максим сам не сумеет подготовить доклад — мне станет хуже…

И Веденкин утром дома кое-как лечился — мешочками с горячим песком, а к полдню упрямо ковылял в училище. Сейчас, глядя на Авилкина, он думал: «Рановато вам, Павел Анатольевич, в комсомол, рановато». Припомнились недавние его штуки: перевязал голову бинтом, желая отпустить прическу, недозволенную в младшей роте; на уроке английского языка, симулируя вывихнутую шею, страдальчески объяснял Нине Осиповне — «Нервы развинтились»; у майора Тутукина просил умиленно: «Выпишите мне, пожалуйста, на каждое утро по два яйца — для командного голоса».

Но Авилкина «раскусили» сразу и без вмешательства Виктора Николаевича, тем более, что усердно помогали этому товарищи Павлика по отделению, принявшие самое живое участие в событиях, как лично их касающихся.

— А почему ты на подсказках живёшь? — изобличающе спросил с места Сенька Самсонов, часто помаргивая белыми ресницами. Авилкин не нашелся, что ответить.

— Я думаю, — высказал твердую уверенность Сенька, — лучше своя тройка, чем чужая пятерка!

Члены бюро с ним согласились, но уточнили — самое лучшее все же своя пятерка.

— А у вас тройки есть? — корректно спросил Авилкина председательствующий, — широкоплечий, с красноватым лицом, комсомолец Толя Бирюков, из третьей роты, — отличник учебы, недавно получивший грамоту ЦК ВЛКСМ.

— Раньше были, — неопределенно ответил Павлик.

«Ну зачем юлит?» — возмущенно думал Ковалев. Он считал себя ответственным и за Авилкина, хотя и не дал ему рекомендацию, как тот ни упрашивал.

Кто-то из членов бюро, просматривая небольшую ведомость, сказал:

— Да у него и двойка, оказывается, есть…

— Я хочу быть, как Мересьев, а домашние задания выполнять скучно! — выпалил Авилкин, полагая, что этим он заранее снимает с себя какие бы то ни было обвинения.

Все рассмеялись.

Майор Веденкин счел необходимым вмешаться.

— А как вы думаете, — обратился он к Авилкину, — почему Мересьев совершил свой подвиг?

— Ну, ясно, — герой! — не задумываясь, ответил тот и победно посмотрел на учителя, — мол, получили? Засы́пать хотели!

— А что толкало его на геройство? — настойчиво продолжал спрашивать Виктор Николаевич.

Павлик растерянно молчал. Странный вопрос: ну, герой — герой и есть.

— Этого вы не понимаете, — сожалея, сказал майор и, обведя присутствующих глазами, объяснил: — Истекающий кровью Мересьев полз восемнадцать суток к своим потому, что у него развито было чувство долга. Он решил: каких бы усилий ему это ни стоило, возвратиться в строй, продолжать борьбу!.. Значит, кто хочет быть похожим на Мересьева, должен уметь преодолевать любые трудности для блага нашей родины. В училище у нас тот проявляет героизм, кто настойчиво, не жалея сил, учится. Такой человек готовит себя к будущим подвигам, закаляет свою волю.

Авилкин мотнул головой: «Ясно, мол… И я так думал…»

Председательствующий обратился к нему:

— Вы можете дать бюро твердое обещание учиться только на четыре и пять?

— Не могу! — зашнырял глазами по сторонам Павлик.

— Почему? Ведь берут же стахановцы на производстве обязательства.

— Ну да, сравнили! Наша же работа умственная! — заюлил Авилкин. — Если б мне станок дали, я бы, ого, показал! А в нашей работе разве можно точно сказать, что двойку не схватишь… Нет гарантии!

Председательствующий не выдержал, осуждающе сказал:

— Надо, товарищ Авилкин, быть серьезнее, чаще думать о чести своего училища!

Предложение поступило одно, и его приняли единогласно: «Как недозревшего, Авилкина пока не принимать. Воздержаться».

Павлик воспринял решение безболезненно. И можно было даже заметить тень удовлетворенности на его лице: «Ну, не удалось, гак не удалось. Зато на бюро был! Люди специально ради меня собирались».

Садясь на место, он уверенно пообещал:

— Дозрею!

Секретарь бюро Анатолий Бирюков настоял записать в протокол: «Комсомольцам, давшим рекомендации воспитаннику Авилкину, указать на несерьезный подход к делу».

Владимир молча корил себя: «Я недостаточно над ним поработал… Надо будет заняться основательнее»…

Пока разбирали заявление Павлика, Артем сидел ни жив, ни мертв. «И меня так, и меня!» Волнение усилилось еще и от того, что перед самым собранием Каменюке рассказали, как недавно исключили из комсомола Пашкова «за индивидуализм»… Артем спросил с тревогой: «А что это?». «Ну, это когда с товарищами не считаются и только о себе мнят», — объяснили ему. «Может, и я такой, — напряженно думал Артем. — О товарищах мало заботился, Авилкину не помогал»…

Когда Каменюка встал и почувствовал на себе десятки внимательных глаз — сочувственных и дружелюбных — на душе его сразу стало легче.

Виктор Николаевич с удовольствием посмотрел на Артема. Как вырос парень за последние два года! Сколько ему? Пятнадцать, кажется. Высокого роста, ладно сложенный, со смелым взглядом темносиних с «отчаянкой» глаз — такие трудно представить испуганными. У правого виска — память о давней уличной схватке — шрам, похожий на продолжение темной брови.

«Чудеса мгновенного перевоспитания!» — насмешливо вспомнил чьи-то слова Виктор Николаевич и усмехнулся этой выдумке досужих умов. Только упорством, неунывающей настойчивостью, твердой верой добьешься успеха в этом деле.

Были, конечно, и у Каменюки новые вывихи в поведении и, возможно, будут еще, — незачем обольщать себя и незачем идеализировать.

В прошлом году Каменюка создал у себя в роте ТОГВ и ЦСР. ТОГВ это «Тайная организация — гроза вселенной», а ЦСР — «центральный склад разведчика».

ЦСР — это была узкая, в руку длиной, дыра под печкой, заложенная ловко кирпичом. В дыре хранились: электрический фонарь, компас, фара от автомобиля и веревка, грешно добытая в прачешной.

На стенах, классных досках, тетрадях, книгах появились таинственные буквы «ТОГВ» и «ЦСР». Артем тогда бредил разведкой, упоенно читал книги о ней, выдумывал пароли, планы, шифры, даже написал письмо в школу разведчиков — спрашивал, какие условия приема? Он мечтал о подвиге в тылу врага, о том, как в неприятельской форме проникает в штаб к врагам и похищает документы огромной важности.: Вот он сидит среди врагов, а они и не подозревают ничего!.. Какая выдержка нужна, храбрость, преданность своей родине!

Тутукии, узнав о «ТОГВ» и «ЦСР», взвился, загремел о «политической подкладке дела», о «корнях», забил в набат на партийном собрании, на педагогическом совете.

Зорин, вызвав к себе Тутукина, вразумлял его терпеливо:

— Чего ты, Владимир Иванович, крик поднял? Не проще ли было бы тому же Беседе организовать кружок разведчиков, назвать его скажем… «КСВ» — кружок смелых воинов, короче, это дело выдумки — и пусть у них будет «тайный склад» (только бы мы о нем знали), да еще и сам помоги веревку достать — зачем же из прачешной тянуть?..

После раскрытия злополучных «ТОГВ» и «ЦСР», встречая Артема, — полковник каждый раз добродушно спрашивал: — Как дела, гроза вселенной?

И Каменюке хотелось провалиться сквозь землю — такими глупыми казались теперь придуманные им названия.

— Расскажите автобиографию, — обратился к Артему секретарь бюро.

Каменюка готов был к этому вопросу и все же не сразу начал. Мысли беспорядочно заметались: «Нечего рассказывать… О чем?»

— Родился — в 1932-м году… Три класса окончил… Тут война… Папа и мама учителя — их фашисты повесили за то, что прокламации писали… Наши пришли… я в Суворовское поступил…

Помолчал, выискивая что-нибудь значительное в своей биографии, и, не найдя, виновато закончил.

— Все.

А в голове неотступно звучало: «Недозрел… недозрел…»

— Вопросы к товарищу Каменюке есть?

— Есть, — поднялся маленький, крутолобый член бюро — Горкин, любитель задавать вопросы большой жизненной важности и принципиальности.

— Скажите, а вы лично участвуете в строительстве коммунизма?

— Готовлюсь стать строителем, — страстно воскликнул Артем, поворачиваясь к Горкину, — пятерку получишь, — значит уже немного подготовился… У нас всех и радость одна. На Урале домну пустили — мы все радуемся, мы тоже растем, а там узнают — суворовец хорошо учится и тоже радуются.

— Верно! — удовлетворенно, словно иного ответа и не ждал, кивнул головой — вопрошатель и сел.

Поднялась рука со скамей присутствующих. Впечатлительный Дадико, расширив большие черные глаза, спросил, замирая:

— А если ты в руки врагам попадешь и тебя, как Смирнова, пытать будут — ты что-нибудь расскажешь?

— Ни за что! — как клятву, произнес Артем. — Когда отец печатал прокламации, я их на воротах расклеивал… И если бы меня поймали, ничего не сказал бы, — стиснул он зубы.

Выступлений было немного и все такие хорошие, что Артему даже неловко стало. Только Ковалев сказал:

— Я дал товарищу Каменюке рекомендацию, — значит, ручаюсь за него… Но хочу указать ему на один его недостаток: надо, товарищ Каменюка, быть более воспитанным. Вы можете еще нагрубить товарищу, выругаться, руки в карманах держите, сплевываете на каждом шагу. Это следует прекратить.

— Прекращу, — тихо пообещал Артем, поднимая на Владимира преданные глаза.

Потом Артему жали руки, поздравляли — майор, Дадико, Сенька, какие-то ребята из других рот. Он был как во сне, выскочил в коридор. Побежал в любимый дальний угол на третьем этаже. Наедине подумать о свершившемся… Член Ленинского Союза молодежи… Всесоюзного!.. Коммунистического! Комсомольцами были Корчагин и Кошевой, Матросов, и Зоя, и Сережа Тюленин, любимый герой Артема, и когда-то отец… А теперь он тоже… Комсомолец Артем Каменюка! Когда вдумаешься в это — дух захватывает… Вот был бы папа жив!.. Жаль нашего капитана сейчас нет… Надо сделать для билета кармашек в гимнастерке, около сердца… Другу Толе Бунчикову в Горловку написать — стал членом ВЛКСМ. Эх, красота! — он оглянулся, в коридоре никого не было — прошелся колесом.

Минутой позже, серьезный и сдержанный, степенно опускался по лестнице. Теперь ведь нельзя, чтобы говорили «Каменюка недисциплинирован, Каменюка невоспитан» — нельзя.

Повстречался математик Гаршев из первой роты. Чудеса, уже знает!

— А-а, комсомолец, поздравляю! — и руку пожал. Приятно! Капитан-то Алексей Николаевич больше всех будет радоваться. Одну рекомендацию он дал…

* * *

… Майор Веденкин, опершись о палку, остановился у окна актового зала. Всматриваясь в шустрые фигурки конькобежцев на катке, пытался определить, какие роты играют? Игра называлась: «Борьба за знамя».

— Наверно, самые младшие, — решил, наконец, Виктор Николаевич. В это время фигурки на катке прекратили игру, стали поспешно снимать коньки. «Сбор по тревоге», — догадался майор.

Лучи заходящего солнца окрашивали небо причудливыми цветами. Казалось, по синему водянистому листу бумаги неумелая детская рука провела беспорядочно яркие мазки, переходящие в нежные тона от светлозеленого до оранжевого. Солнце ушло за реку. На горизонте засеребрилась узкая полоса.

«Хорошая будет погода», — подумал Виктор Николаевич, глядя на эту полосу, а краем глаза заметил рядом Артема. Знал, чего ждет Артем и сказал именно то, что нужно было в эту минуту мальчику!

— Жаль, нет сегодня Алексея Николаевича, — он бы тоже с нами порадовался…

Артем доверчиво приблизился. Обычно, в присутствии Алексея Николаевича Каменюка щепетильно сдерживал проявление своих чувств к нему, старался не выдавать их. Но сейчас при упоминании воспитателя он весь загорелся, ему очень хотелось поговорить о нем, рассказать что-нибудь такое, что возвысило бы капитана, показало его с самой хорошей стороны.

— Наш капитан в университете марксизма-ленинизма учится! — с гордостью сообщил он.

— Откуда ты знаешь? — с любопытством спросил Веденкин.

Беседа, действительно, учился в вечернем университете, но вряд ли говорил об этом ребятам.

— Он книгу Иосифа Виссарионовича Сталина, том третий, на столе в классе оставил, а сам вышел. Я смотрю — на корешке написано «Институт Маркса-Энгельса-Ленина», открыл, а там зачетная книжка нашего капитана. Все пятерки! Только одна четверка! Вот учится! Забыл, как называется тот предмет, за который четверка — диа… как-то диа…

— Диамат, — подсказал майор.

— Верно! Вы все знаете! И история ваша есть, — сообщил Артем, — ребята все понабежали, обступили меня… Всем понравилось, что история есть… Значит, наш капитан тоже учит… Ему, как и нам, даты зубрить приходится… А в книжке зачетной благодарность «За отличную учебу». Он потому и с нас так требует…

— Имеет право, — сказал Виктор Николаевич.

— Имеет, — с гордостью подтвердил Артем.