Онлайн чтение книги Алые погоны. Книга вторая
ГЛАВА XXVI. ЭКЗАМЕНЫ

… В празднично убранном актовом зале, за отдельными, небольшими столиками, сидят выпускники. Бледен и сосредоточен Гербов, нервно покусывает нижнюю губу Ковалев, проступил румянец на щеках Пашкова. Он прислонил к стене костыль. Опухоль с ноги почти сошла и врачи сказали, что через две недели Геннадий сможет ходить свободно.

Письменная работа по литературе! Решается судьба… Сделай одну ошибку — и все пойдет прахом. Надо взять себя в руки, собрать всю волю и направить ее на то, чтобы написать сочинение как следует. Спокойно, спокойно — все будет хорошо!

Большинство избрало тему: «Нас вырастил Сталин на верность народу»… Темой этой лучше всего можно, передать глубокие сыновьи чувства, бесконечную преданность любимому вождю, слова пойдут от сердца, из глубины души, польются чистым, страстным потоком.

За длинным столом, покрытым зеленым сукном, украшенным цветами, — государственная комиссия. В парадном кителе сдержанный и торжественный генерал. Полковник Зорин приветливым взглядом ободряет выпускников. По правую руку от генерала — представитель областного отдела народного образования, в белой шелковой рубашке, непривычно выделяющейся среди кителей. К нему наклонился, что-то тихо говорит, седой полковник из Управления Суворовскими училищами.

Всего девять человек. Хоть девяносто! Главное — спокойствие и собранность. Все будет хорошо! Должно быть хорошо.

У дверей актового зала крутятся Артем Каменюка и Сенька Самсонов. Минутой позже прибежал запыхавшийся Павлик Авилкин. IIIопотом спросил:

— Пишут?

— Пишут…

И три пары глаз прильнули к щелке в дверях. Ковалев в это время писал: «Я люблю мой народ всей силой своей молодой души. Да и нельзя не любить народ, который дал миру Ленина и Сталина, первый в истории человечества построил социалистическое общество и уверенно идет к коммунизму».

Через час из актового зала вышел полковник Зорин — поговорить по телефону.

Ребята под дверью шарахнулись было в сторону, но тотчас снова доверчиво слетелись:

— Товарищ полковник, как там наши?

— Товарищ полковник, напишут?

У Зорина ласково затеплились глаза:

— Все в порядке! — и, придвинувшись ближе к ребятам, зашептал доверительно: — Завтра товарищ Сталин спросит у нашего главного генерала в Москве; «Ну, как прошли экзамены по литературе у суворовцев?»

Сенька широко раскрыл глаза:

— Через три года и мы писать будем!

— Готовиться надо уже сейчас, — посоветовал Зорин.

— Будьте спокойны, товарищ полковник, — страстно заверил Авилкин, — мы училище не подведем!

* * *

Минут за десять до начала экзаменов в младшей роте, к майору Тутукину подошла пожилая женщина в простеньком платье, с косынкой на голове.

— Мне начальник училища разрешил присутствовать на экзаменах по истории… — деликатно сказала она.

— А вы кто будете? — с ноткой недоверия спросил командир роты.

— Колхозница, — просто ответила женщина и, открыв сумочку, протянула мандат депутата Верховного Совета СССР.

Она именно так просто и сказала — колхозница.

На этот раз, отвечая историю, ребята превзошли самих себя. Они не только безупречно излагали материал, но и усвоили какую-то подкупающую естественную бравость. Так поворачивались, так щелкали каблуками, так вежливо предупреждали: «ответ на вопрос окончен» или спрашивали разрешение начать рассказ, что Алексей Николаевич сидел, довольно потупив глаза.

Знатная гостья держала себя с достоинством, но не чинясь, внимательно, словно изучая, присматривалась к ребятам.

А когда после экзаменов Веденкин воскликнул, потирая руки:

— Ну-с, подсчитаем урожай!

Она понимающе улыбнулась:

— У вас тоже урожай!

И после небольшой паузы удовлетворенно сказала, обращаясь к Беседе:

— Хорошо отвечали… И очень мне понравилось, что они, знаете, мужественные… я такими их и представляла…

Будто оправдываясь, объясняя свое появление в училище, добавила:

— Приехала учиться на курсы председателей колхозов и думаю — дай зайду посмотреть, какая у нас защита растет. Дело-то — народное…

* * *

… Июньская жара. На телеграфных проводах столько стрекоз, что провода кажутся колючими. Всех, кто проходил по училищному двору, тянет в тень четырех братьев-деревьев, их стволы срослись, кроны образуют огромный зеленый купол.

Первыми закончили учебный год младшие роты. Выпускникам оставалось сдать еще четыре предмета, когда во дворе училища появились подводы и автомашины из ближних колхозов — приехали за своими сыновьями и внуками мамы и бабушки.

Ильюша Кошелев и Максим Гурыба — возбужденные, потные, тащат мешки с продуктами из склада, укладывают их на подводы. На каникулы выдают месячный паек, а это — целые горы кульков и банок.

На скамейке, около метеорологической станции, Сеня Самсонов скромно протягивает старшему брату, приехавшему за ним, похвальную грамоту. Внизу золотыми буквами написано: «Тяжело в учении — легко в бою».

— Правильно сказано, — одобрительно говорит Самсонов-старший, внимательно изучая грамоту. Он не спешит с похвалой, а Сене не терпится именно ее услышать.

Павлик Авилкин вьется вокруг бабушки, не знает, куда ее усадить, как успеть все рассказать; «Бабуся, а капитан наш мне сказал: „Вы теперь честный человек — трудились изо всех сил“ и благодарность мне вынес. Бабуся, а дома я, как приеду, сначала в форме ходить буду, в правление пойду, а потом в трусах буду ходить… К дедушке Степану на огороды загляну, расскажу, как мы здесь овощи выращиваем по методу Мичурина…»

— Неужто? — заинтересовывается бабушка. — Это ты мне покажи.

На участке при училище ребята, под руководством майора Кубанцева, преподающего естествознание, проводили опыты с ветвистой пшеницей, выращивали новые плодовые деревья, создали коллекцию картофеля (пятьдесят шесть сортов!), переписывались с учеными. А осенью открывали в училище сельскохозяйственную выставку, приглашая в гости колхозников…

— Это ты мне покажи, — повторила бабушка и любовно посмотрела на Павлика.

Она была в темном жакете, с золотой звездочкой на отвороте, от которой Авилкин не в состоянии был отвести глаза. Сняв с Павлика фуражку, заботливо стерла носовым платком пот с его лба. Ее лицо — в такой же золотой пыльце веснушек, как у внука, только потемнее, — сияло от гордости.

— Пойдем сейчас! — вскакивает Павлик к тянет ее за руку.

— Да успокойся ты, суматошный, — говорит она умиленно, — оформим документы, тогда…

Подошел генерал, поздоровался с бабушкой, спросил;

— Вам далеко идти от станции, когда домой приедете?

— Нас на станции встретят, — возбужденно сверкнул сияющими глазами Павлик и осекся, — как бы генерал не подумал, что он выскочка.

— Ну-ну… — протянул свое обычное генерал. — Успешно закончили учебный год? — спросил он ласково у Павлика.

— Так точно! Троек нет!

— Хорошо, вот это хорошо, — похвалил начальник училища, — дома не забывайте, что вы — суворовец, о своем училище помните.

— Никак нет, не забуду! — И вдруг прорвалось неудержимо — Товарищ генерал, я когда приеду домой, пуговицы начищу, ботинки начищу и… — Павлик браво вздернул голову, — в правление зайду и к председателю: «Афанасий Лукич, разрешите обратиться?» И доложу, — я тогда по радио слов дал… Вот, пожалуйста — по дисциплине пять и по учебе пятерки есть, и благодарность в личном деле… — Авилкин перевел дыхание. — А потом на молотилке работать буду!

— Правильно! — одобрительно кивнул генерал. — Возвратитесь в училище, расскажете мне, как отпуск провели.

— Слушаюсь! — сдерживая радость, вытянулся Павлик. Разрешите идти готовиться к отъезду? — получив разрешение, пошел сначала солидно. Но когда скрылся с глаз генерала, помчался, пританцовывая, чуть не свалил с ног Семена Гербова, остановился, запыхавшись:

— Сема, мне сейчас генерал… Сема, мы с тобой еще увидимся? — И сразу помрачнел: — Ты уезжаешь… навсегда?

— Увидимся, друг, еще увидимся, — успокоил его Семен. — Мы сейчас экзамены сдадим, поедем в Москву на Всесоюзную спартакиаду, потом получим отпуск, и после него вернемся сюда за аттестатами, и назначением.

Семен старается казаться спокойным, но у него большая неприятность. В сочинении по литературе он сделал одну грамматическую ошибку и теперь ее в праве рассчитывать даже на серебряную медаль, хотя годовые оценки были по всем предметам пятерки, да и сейчас сдает так же.

Но Семен бодрится.

— До свиданья, друг, — говорит он Павлику, — прощанье у нас впереди.

* * *

…Кому незнакома эта сладкая и страшная минута, когда подходишь к столу экзаменаторов и протягиваешь руку за билетом? Кому незнакомы бешеные скачки мыслей в минуты обдумывания вопросов, когда кровь приливает к щекам, хочется выхватить и как можно скорее записать из стремительно мелькающего в памяти потока формул, имен, дат, план ответа — все, что успеешь, и кажется: что-то забыл, не успел, и ломается карандаш, и давит воротничок, а экзаменатор смотрят выжидающе-строго? Но вот любимый учитель ободряюще кивнул — и от этого на сердце сразу делается тепло и приходит уверенность.

Кому незнакомо чувство удивления и облегченности, когда ответил и вышел из класса: зачем волновался, ведь все знал, ведь все было так просто! И даже некоторая неудовлетворенность от того, что барьер оказался не таким высоким, как представлялось, и какая-то звенящая опустошенность внутри — может быть, от напряжения, усталости… — ну вот и позади то, что мерещилось случайным провалом, мучило: «А вдруг?», «А может быть?» — приходило беспокойным сном, в котором тонконогий тангенс убегал, дразня и ускользая.

Последний экзамен сдан! Если сказать эту фразу вслух, не поверишь самому себе. Да неужели не надо больше ночами сидеть над книгой, неужели можно не прикасаться к тетрадям и чудесное ощущение освобожденности не покинет через час, через день? Неужели прошло время, когда завидовал возчику — ему не надо завтра сдавать экзамен; дворнику, что беззаботно подметал двор; всем, кто проходит по улице — им не надо завтра сдавать экзамен? Неужели прошло время, когда все не для тебя: липы цветут не для тебя, музыка в саду играет не для тебя и чаще всего говоришь себе: «Нельзя». Нельзя, нельзя всему этому поддаваться… Нельзя думать о Галинке, о встрече — потом. А это потом далеко, его почти не видно…

Сейчас Володя быстро шел аллеей парка. Только что он сдал последний экзамен по физике.

Окончил училище!

Ему то хотелось, вобрав побольше воздуха в легкие, за кричать торжествующе: «О-го-то!», как кричат в вечерних сумерках у реки, то вдруг пронизывала жалость — это все никогда не повторится, как не повторяются восемнадцать лет. Прощай, деревцо, посаженное пять лет назад! Прощай, аллея первой роты! Прощайте все, все: милый швейцар Петрович, с которым не раз воевал, пытаясь проникнуть в актовый зал еще на один сеанс, тетя Клава, что кормила в столовой тысячи раз, библиотекарь Мария Семеновна, добродушный Семен Герасимович, спрашивавший у зазевавшегося на уроке: «Может быть, чайку подать?»

Нет, не прощайте — до свиданья. До хорошего, желанного свиданья после офицерского училища, когда приедем на побывку в родной дом, к родным воспитателям…