Онлайн чтение книги Армадэль Armadale
Глава III. Пурпуровый флакон

Кэб ждал у дверей, когда мисс Гуильт подошла к лечебнице. Бэшуд вышел её встретить, она взяла его под руку и отвела на несколько шагов, так, чтобы не слышал извозчик.

— Думайте обо мне, что хотите, — сказала она, не поднимая с лица густой чёрной вуали, — но не говорите со мною сегодня. Поезжайте назад в вашу гостиницу, действуйте так, как будто не случилось ничего. Встречайте, по обыкновению, поезд завтра, а потом приезжайте ко мне в лечебницу. Поезжайте, не говоря ни слова, и я поверю, что на свете есть один человек, который истинно любит меня. Если же вы останетесь и будете задавать вопросы, я прощусь с вами тотчас и навсегда.

Она указала на кэб. Ещё через минуту кэб отъехал от лечебницы и повёз Бэшуда в гостиницу. Она открыла железную калитку и медленно подошла к двери дома. Дрожь пробежала по её телу, когда она позвонила в колокольчик. Мисс Гуильт горько засмеялась.

— Опять дрожу! — сказала она себе. — Кто подумал бы, что во мне осталось так много чувства?

Раз в жизни лицо доктора сказало правду, когда в одиннадцатом часу вечера отворилась дверь и мисс Гуильт вошла в комнату.

— Господи помилуй! — воскликнул он с изумлённым видом. — Что это значит?

— Это значит, — отвечала она, — что я решила сегодня вместо того, чтобы решить завтра. Вы, так хорошо знающие женщин, должны понимать, что они действуют по внутреннему побуждению. Меня привело сюда внутреннее убеждение. Примите меня или бросьте на произвол судьбы, как хотите.

— Принять вас или бросить… — повторил доктор, к которому вернулось присутствие духа. — Какие вы ужасные употребляете выражения! Ваше комната сейчас будет готова. Где ваша поклажа? Вы мне позволите послать за нею? Нет? Вы можете обойтись без вашей поклажи сегодня? Какая удивительная твёрдость! Вы сами пойдёте за нею сегодня? Какая необыкновенная независимость! Снимите вашу шляпку. Присядьте к огню! Что могу я вам предложить?

— Предложите мне самое сильное снотворное средство, какое вам случалось составлять в своей практике, — отвечала она, — и оставьте меня в покое до тех пор, пока наступит время его принять. Я серьёзно хочу быть вашей пациенткой! — прибавила она, когда доктор пробовал возражать. — Я буду самой бешеной из бешеных, если вы будете раздражать меня сегодня!

Хозяин лечебницы тотчас же стал серьёзным и спокойным, как врач.

— Сядьте в этот тёмный угол, — сказал он. — Вас не потревожит никто. Через полчаса ваша комната будет готова и снотворное лекарство на столе.

«Это было для неё более тяжёлой борьбой, чем я ожидал, — думал он, выходя из комнаты и направляясь к своей аптеке, находившейся в противоположной стороне передней. — Великий Боже! Какое ей дело до своей совести после такой жизни, какую вела она!»

Аптека была заполнена всеми последними изобретениями по медицинской части. Но одна из четырех стен не была занята полками, и это пустое пространство было заставлено красивым старинным шкапом из резного дерева, странно не согласовывавшимся с простой, практичной меблировкой этой комнаты вообще. С каждой стороны шкапа две трубы были вделаны в стену, сообщаясь с верхними этажами дома и с табличками. На одной трубе — «К дежурному аптекарю», а на другой — «К главной сиделке». Доктор, когда вошёл в комнату, сказал несколько слов во вторую трубу — появилась пожилая женщина, получила приказание приготовить спальню миссис Армадэль, поклонилась и ушла.

Оставшись один в аптеке, доктор открыл среднее отделение шкапа, внутри находилась коллекция бутылок, содержащих различные яды, используемые в медицине. Вынув опиум, необходимый для усыпительного приёма, и поставив склянку на прилавок, доктор вернулся к шкапу, заглянул в него, с сомнением покачал головой и подошёл к открытым полкам на противоположной стороне комнаты. Там, немного подумав, он вынул из ряда больших склянок, стоявших перед ним, одну с жёлтой жидкостью. Поставив эту склянку на стол, он вернулся к шкапику, открыл боковое отделение, где стояла стеклянная посуда. Он выбрал красивый пурпуровый флакон, высокий и узкий по форме, со стеклянной же пробкой, и наполнил её жёлтой жидкостью, оставив только небольшое количество на дне банки, и опять поставил, а затем запер флакон там, откуда его взял. Потом поставил бутылку на прежнее место, наполнив её водою из цистерны, находившейся в аптеке, смешанной с химическими жидкостями в небольшом количестве, что сделало эту склянку (по цвету) совершенно такой, какой она была, когда он снял её с полки. Завершив все эти таинственные комбинации, доктор тихо засмеялся и вернулся к своим трубам вызвать провизора.

Провизор пришёл в длинном белом переднике от пояса до самых ступнёй ног. Доктор торжественно написал рецепт успокоительного питья и подал его провизору.

— Нужно немедленно, Бенджамин, — сказал он тихим и меланхолическим голосом. — Больная дама — миссис Армадэль, номер комнаты I, на втором этаже. Ах, Боже мой, Боже мой! — печально произнёс доктор. — Болезнь серьёзная, Бенджамин, болезнь серьёзная.

Он раскрыл совершенно новую регистрационную книгу своего заведения и записал историю болезни подробно, а также выписанный рецепт.

— Вы отлили лавдан? Поставьте его на место, заприте шкап и отдайте мне ключ. Готово лекарство? Надпишите на сигнатурке: «Принять перед сном» — и отдайте сиделке, Бенджамин, отдайте сиделке.

Пока губы доктора отдавали эти приказания, его руки были заняты отпиранием ящика под конторкой, на которой лежала регистрационная книга. Он вынул из ящика красиво напечатанные билеты для посещения лечебницы, от 2 до 4 часов пополудни, и вписал число следующего дня — ю декабря. Когда двенадцать этих билетов были завёрнуты в двенадцать пригласительных писем и вложены в двенадцать отпечатанных литографским способом конвертов, он внимательно просмотрел список семейств, живших в окрестностях, и надписал их адреса на конвертах, сверяясь со списком. Позвонив в колокольчик он отдал явившемуся слуге письма и велел разнести их на следующее утро.

— Кажется, этого довольно, — сказал доктор, расхаживая по аптеке, когда слуга вышел. — Я думаю, что этого довольно.

Пока он был погружён в свои размышления, сиделка пришла доложить, что комната дамы готова, и доктор на минутку вернулся в кабинет сообщить эти сведения мисс Гуильт.

Она не пошевелилась с тех пор, как он её оставил. Она встала из своего тёмного угла, когда он сообщил ей, что всё готово, и, не говоря ни слова, не поднимая вуали, выскользнула из комнаты как призрак.

Через некоторое время сиделка опять спустилась вниз, чтобы сказать несколько слов своему хозяину наедине.

— Дама приказала разбудить её завтра в семь часов, сэр, — сказала она. — Она намерена сама поехать за своей поклажей и хочет, чтобы её ждал у дверей кэб, как только она оденется. Что мне делать?

— Делайте то, что дама вам приказала, — сказал доктор. — На неё можно положиться, она вернётся в лечебницу.

В лечебнице завтракали в половине девятого. К этому времени мисс Гуильт все сделала в своей квартире и вернулась в лечебницу со своей поклажей. Доктора изумила поспешность его пациентки.

— Зачем тратить понапрасну столько энергии? — спросил он, когда они встретились за завтраком. — Зачем так торопиться, когда в вашем распоряжении все утро?

— Просто нетерпение! — сказала она коротко. — Чем дольше я живу, тем нетерпеливее я становлюсь.

Доктор заметил, прежде чем она заговорила, что лицо её кажется в это утро страшно бледным и постаревшим, что когда она отвечала ему, то выражение её лица — от природы подвижное необыкновенно — ничуть не изменилось. На губах её не было обычной улыбки, в глазах обычного блеска. Он никогда не видел её такой непроницаемой и холодно спокойной, какой была она теперь.

«Она наконец решилась, — подумал он. — Я могу сказать ей сегодня то, чего не мог сказать вчера».

Вместо предисловия к предстоящему разговору он бросил взгляд на её вдовий траур.

— Теперь, когда вы привезли ваши вещи, — начал он, — позвольте мне посоветовать вам снять этот чепчик и надеть другое платье.

— Зачем?

— Помните, что вы мне говорили дня два тому назад? Вы сказали, что вполне возможно, что мистер Армадэль умрёт в моей лечебнице.

— Я повторю это опять, если хотите.

— Возможность весьма сомнительная, — продолжал доктор, глухой, как всегда, ко всяким опасным предложениям. — Это едва ли можно даже вообразить! Но пока есть хоть какая-нибудь вероятность, то о ней стоит поразмыслить. Положим, он умрёт — умрёт скоропостижно и следствие коронёра в доме будет необходимо. Что мы должны делать в таком случае? Мы должны сохранить те роли, в которых компрометировали себя. Вы — как его вдова, я — как свидетель вашего брака. И в этих ролях добиваться проведения самого подробного следствия. Если, что весьма невероятно, он умрёт именно в то время, когда мы желаем этого, я думаю, я могу даже сказать, я решился признаться в том, что мы знали о его спасении от кораблекрушения, и в том, что мы научили Бэшуда заманить его в дом с помощью ложного сообщения насчёт мисс Мильрой. Когда последуют неизбежные вопросы, я попробую доказать, что у него появились симптомы умственного расстройства вскоре после вашего брака, что его помешательство состояло в том, чтоб не признавать вас своей женой и уверять, будто он помолвлен с мисс Мильрой, что вы так были испуганы, когда услышали, что он жив и возвращается назад, что пришли в нервное состояние, потребовавшее моего попечения, что — по вашей просьбе и чтобы успокоить вашу нервную систему — я навестил его как врач и спокойно заманил его в лечебницу, потакая его помешательству — что совершенно позволительно в подобном случае, — и наконец, что я могу засвидетельствовать, что его мозг поражён таинственной болезнью, совершенно неизлечимой, совершенно гибельной, относительно которой медицинская наука находится ещё в неведении. Такой образ действия (в случае весьма невероятном, предполагаемом нами) будет и в ваших интересах, и в моих бесспорно самым подходящим способом действия, и такое платье, при теперешних обстоятельствах, носить не следует.

— Сейчас его снять? — спросила она, вставая из-за стола и не делая никаких замечаний на сказанное доктором.

— Ещё успеете до двух часов, — сказал доктор.

Она посмотрела на него с нескрываемым любопытством, и только.

— Отчего только до двух? — спросила она.

— Потому что сегодняшний день приёма посетителей, а приём назначен от двух до четырех.

— Какое мне дело до ваших посетителей?

— Объясню какое. Я считаю важным, чтобы порядочные и бескорыстные свидетели увидели вас в моём доме в роли дамы, которая лечится у меня.

— Ваша причина не очень убедительна. Это ваша единственная причина?

— Моя милая, милая миссис Армадэль! — возразил доктор. Скрываю ли я что-нибудь от вас? Уж, конечно, вы должны знать лучше меня.

— Да, — сказала она примирительно, — это довольно глупо с моей стороны не понять вас до сих пор. Пришлите сказать в номер, когда я буду вам нужна.

Она оставила его и поднялась в свою комнату.

Часы пробили два часа, минут через пятнадцать пришли посетители. Как ни мало прошло времени после приглашения доктора, тем не менее оно было принято женской половиной тех семейств, которым они были адресованы.

Владелец лечебницы встретил своих гостей в передней, держа под руку мисс Гуильт. Алчущие глаза пришедших женщин не остановились ни на минуту на докторе, будто подобного человека и не существовало, и, устремившись на незнакомую даму, в одно мгновение оглядели её с ног до головы.

— Моя первая пациентка, — сказал доктор, представляя мисс Гуильт. — Эта дама приехала только вчера поздно вечером и пользуется настоящим случаем (единственным, которое мои утренние занятия позволили мне представить), чтобы осмотреть лечебницу. Позвольте мне, милостивая государыня, — продолжал он, оставляя мисс Гуильт и подавая руку самой пожилой даме среди гостей. — Расстроенные нервы, домашние неприятности, — шепнул он ей по секрету. — Милая женщина! Печальные обстоятельства!

Он тихо вздохнул и повёл пожилую даму через переднюю.

За ними хлынула толпа посетителей. Мисс Гуильт молча провожала их и шла одна — между ними, но не с ними, а после всех.

Доктор вёл гостей, останавливаясь время от времени, чтобы старушка, опиравшаяся о его руку, могла перевести дух, прямо наверх. Остановив посетителей в коридоре и указав рукой на нумерованные двери, открывавшиеся с обеих сторон, он пригласил гостей заглянуть или в какую-нибудь одну или во все комнаты, как им будет угодно.

— Номера от первого до четвёртого, милостивые государыни и милостивые государи, — сказал доктор, — для богатых людей, а дальше комнаты прислуги. Номера от четвёртого до восьмого предназначены для небогатых больных, которых я принимаю на условиях, позволяющих только покрывать мои издержки — не более. Для приёма этих бедных страждущих необходимо, чтобы они были набожны и рекомендованы двумя пасторами. Это мои единственные условия, но я настаиваю на них. Пожалуйста, заметьте, что комнаты все с вентиляторами, а кровати железные, и будьте так добры, обратите внимание, когда мы опять спустимся во второй этаж, что там есть дверь, с помощью которой можно прекратить всякое сообщение между вторым этажом и верхним, когда это необходимо. Комнаты во втором этаже, до которого мы теперь дошли (за исключением моей комнаты), все предназначены для приёма больных дам. Практика убедила меня, что чрезвычайная чувствительность женского организма требует, чтобы спальни были расположены высоко — для большей чистоты и свободы циркуляции воздуха. Здесь дамы находятся непосредственно под моим наблюдением, в то время как мой помощник, которого я ожидаю через неделю, присматривает за мужчинами на первом этаже. Заметьте опять, когда мы спускаемся на этот нижний или первый этаж, вторую дверь, закрывающую сообщение ночью между двумя этажами для всех, кроме моего помощника и меня. А теперь, когда мы дошли до мужской половины лечебницы и когда вы ознакомились с устройством заведения, позвольте мне ознакомить вас с примерами моей системы лечения. Я могу представить практический пример, пригласив вас в комнату, оборудованную по моим указаниям, для лечения самых сложных нервных болезней и умопомешательства, какие только встречались мне. — Он отворил дверь в самом конце коридора, дверь под номером четвёртым.

— Посмотрите, милостивые государыни и милостивые государи, — сказал он, — и если заметите что-нибудь замечательное, пожалуйста, скажите.

Комната была не очень велика, но хорошо освещена одним широким окном. Удобно меблированная, она отличалась от других подобных спален только тем, что в ней не было камина. Когда посетители это заметили, им было сообщено, что комната отапливалась зимой с помощью горячей воды, а потом их пригласили обратно в коридор, чтоб показать им то, чего они не могли заметить сами.

— Позвольте мне сказать вам одно слово, милостивые государыни и милостивые государи, — сказал доктор, — буквально одно слово о нервных расстройствах. Каков ход лечения, когда состояние нервной системы тревожит вас и вы обращаетесь к своему доктору? Он примет вас, выслушает и даст вам два рецепта: один написан на бумаге, и лекарство составляется в аптеке; другой даётся словесно в подходящую минуту, скажем, когда вы платите доктору за визит, и состоит в общей рекомендации сохранять душевное спокойствие. Дав этот превосходный совет, доктор оставляет вас избегать всех неприятностей вашими собственными усилиями, до следующего визита к нему. Здесь в действие вступает моя система и помогает вам. Когда я вижу, что вам необходимо сохранить душевное спокойствие, я устраиваю это. Я создаю для вас такую обстановку, в которой не допускаются десять тысяч безделиц, раздражающих нервных людей дома. Я ставлю непроходимый нравственный барьер между раздражением и вами. Найдите дверь, хлопающую в этом доме, если можете! Встретьте слугу в этом доме, который звенел бы чашками, когда уносит поднос! Найдите лающих собак, кричащих петухов, стучащих молотком работников, визгливых людей здесь — и я обязуюсь закрыть мою лечебницу завтра же! Разве эти неприятные вещи ничего не значат для нервных людей? Спросите их! Могут они избавиться от этих неприятностей дома? Спросите их! Разве десять минут раздражения от лая собаки или голоса плачущего ребёнка не перечёркнут той пользы, которую принесёт нервному больному месяц амбулаторного лечения? В Англии не найдётся ни одного сведущего доктора, который осмелился бы отрицать это. Моя система основана на этих простых правилах. Я утверждаю, что медицинское лечение нервных больных совершенно подчинено нравственному, духовному лечению. Нравственное лечение вы находите здесь. Это нравственное лечение, заботливо продолжаемое целый день, следует за больным в его комнату, ночью успокаивает его, без ведома его самого, — вы видите каким образом.

Доктор остановился перевести дух и в первый раз с тех пор, как посетители вошли в дом, посмотрел на мисс Гуильт. Она выступила вперёд и посмотрела на доктора. После минутной остановки, прокашлявшись, доктор продолжал:

— Положим, милостивые государыни и милостивые государи, что мой больной только что поступил ко мне. Его воображение наполнено нервными фантазиями и капризами, которые его друзья (с самыми лучшими намерениями) по неведению усиливали дома. Например, они боялись за него ночью. Они требовали, чтобы кто-нибудь спал с ним в комнате, или запрещали ему, из опасения какого-нибудь несчастья, запирать на ночь дверь. Он приходит ко мне в первую ночь и говорит: «Я не хочу, чтобы кто-нибудь спал у меня в комнате».

«Никто не будет спать».

«Я непременно хочу запереть мою дверь».

«Заприте».

Он запирает свою дверь и, успокоенный, уже расположенный к доверию, становится расположенным и ко сну от того, что ему позволено поступить по-своему. Все это очень хорошо, можете вы сказать, но положим, что-нибудь случится, положим, что с ним случится припадок ночью, тогда что? Вы увидите!

— Эй, мой милый друг, — вдруг обратился доктор к сонному мальчику. — Послушайте! Вы будете бедным больным, а я добрым доктором. Ступайте в эту комнату и заприте дверь. Вы заперли? Очень хорошо. Вы думаете, что я не могу войти к вам, если захочу? Я подожду, пока вы заснёте, нажму эту белую кнопку, спрятанную в парапете наружной стены — замок неслышно открывается, и я захожу в комнату, когда захочу. То же самое делается и с окном. Мой капризный больной не хочет отворять окна ночью, когда его следует отворить. Я опять ему потакаю.

«Непременно заприте, любезный сэр!» Как только он заснёт, я прижму чёрную ручку, спрятанную здесь в углу стены, — окно в комнате неслышно открывается, как вы видите. Положим, капризный больной непременно хочет отворить окно, когда ему следует затворить его. Пусть открывает! Я нажму другую ручку, когда он уляжется в постель, и окно тихо закроется в одну минуту. Ничто не раздражает его, милостивые государыни и милостивые государи, его решительно не раздражает ничто! Но я ещё с ним не закончил. Эпидемическая болезнь, несмотря на все мои предосторожности, может войти в эту лечебницу и потребовать необходимой дезинфекции комнаты больного. Или болезнь больного может усложниться ещё другой, кроме нервной болезни, положим, одышкой. В первом случае необходимо окуривание, во втором — увеличение кислорода в воздухе приносит облегчение. Эпидемический нервный больной скажет: «Я не хочу, чтобы у меня курили под носом!» Страдающий одышкой нервный больной приходит в ужас при мысли о химическом реактиве в комнате. Я неслышно окуриваю одного, я неслышно подаю кислород другому посредством простого аппарата, прикреплённого снаружи в углу. Он защищён деревянным ящиком, заперт моим ключом и сообщается посредством трубы с внутренностью комнаты. Посмотрите!

Бросив взгляд на мисс Гуильт, доктор отпер крышку деревянного ящика, показав большую керамическую банку со стеклянной трубой, обложенной пробкой и сообщавшейся со стеной. Снова бросив взгляд на мисс Гуильт, доктор опять запер крышку и спросил самым спокойным голосом, понятна ли его система.

— Я мог бы показать вам разные другие способы лечения в том же роде, — продолжал он, показывая дорогу вниз, — но это будет в основном только повторение того же. Нервный больной, который всегда может поступить по-своему, никогда не раздражается, а нервный больной, никогда не раздражающийся, всегда выздоравливает. Пожалуйте посмотрите аптеку, милостивые государыни, аптеку, а потом кухню.

Опять мисс Гуильт пошла позади посетителей, пристально глядя на комнату, которую доктор отворял, и на аппараты, которые доктор показывал. Опять, хотя ни одного слова не было сказано между ними, она его поняла. Мисс Гуильт знала так же хорошо, как если бы он признался в этом, что доктор хитро ввёл её в страшное искушение, при свидетелях, которые могли засвидетельствовать, не вдаваясь в подробности о безвредности приборов виденных ими, если бы случилось что-нибудь серьёзное. Аппарат, первоначально предназначенный для медицинских хитростей доктора, очевидно, должен быть теперь направлен для другого использования, о котором сам доктор, вероятно, не представлял до сих пор. И вероятно, что в этот же самый день об этом другом использовании ей будет тайно сообщено в присутствии настоящего свидетеля.

«Армадэль умрёт на этот раз, — сказала она сама себе, медленно спускаясь с лестницы. — Доктор убьёт его моими руками».

Посетители были в аптеке, когда она присоединилась к ним. Все дамы восхищались красотой старинного шкапика, и все дамы пожелали видеть, что там внутри. Доктор бросил взгляд на мисс Гуильт и добродушно покачал головой.

— Для вас нет ничего интересного внутри, — сказал он, — ничего, кроме ряда маленьких дрянных склянок с ядами, употребляемыми в медицине, которую я держу под замком и ключом. Пойдёмте на кухню, милостивые государыни, и удостойте меня вашими советами о хозяйственных делах внизу.

Он опять взглянул на мисс Гуильт, когда общество проходило через переднюю, и взгляд его ясно говорил: «Ждите здесь».

Через четверть часа доктор изложил свои воззрения на стряпню и диету, а посетители, снабжённые рекламными проспектами, прощались с ним у дверей.

— Очень полезное ознакомление! — говорили они друг другу, снова направляясь изящной процессией к железной калитке. — Какой умный человек!

После минутной нерешительности она пошла за ним. Когда мисс Гуильт вошла в аптеку, там был провизор, вызванный хозяином за минуту перед тем.

— Доктор, — сказала она холодно и как-то машинально, как бы повторяя урок, — мне также любопытно, как и другим дамам, взглянуть на ваш хорошенький шкапик. Теперь, когда они ушли, не покажете ли вы его содержимое мне.

Доктор засмеялся самым приятным образом.

— Старая история! — сказал он. — Запертая комната Синей Бороды и женское любопытство! Не уходите, Бенджамин, не уходите. Вам интересно посмотреть на медицинскую склянку только потому, что эта склянка с ядом?

Она во второй раз повторила свой урок:

— Мне интересно посмотреть на неё и представить, что если склянка попадётся в руки кого-нибудь, какие страшные вещи может она натворить!

Доктор посмотрел на своего провизора с сострадательной улыбкой.

— Любопытно, Бенджамин, — сказала он, — какой романтический взгляд имеют дамы на эти наши снадобья. Если это интересует вас, — прибавил он, опять обращаясь к мисс Гуильт, — то вам незачем просить меня отпереть шкапик, вам стоит только осмотреть полки на стенах в этой комнате. В этих склянках находятся всякого рода медицинские вещества, самые невинные и самые полезные сами по себе, которые в соединении с другими веществами и с другими жидкостями, становятся ядами столь же страшными и столь же смертельными, как те, которые я держу в моём шкапике под замком и ключом.

Она посмотрела на него с минуту и перешла на противоположную сторону комнаты.

— Покажите мне одну склянку, — попросила она.

Все улыбаясь также добродушно, как и прежде, доктор исполнил прихоть своей нервной больной. Он указал на склянку, из которой накануне вылил жёлтую жидкость и которую опять наполнил смесью собственного изобретения такого же цвета.

— Видите эту склянку, — сказал он, — эту круглую, красивую скляночку? Возьмём эту склянку и назовём её, если хотите, собственным именем. Не назвать ли нам её Нашим Сильным Другом? Очень хорошо. Наш Сильный Друг сам по себе безвредное и полезное лекарство. Он свободно раздаётся каждый день десяткам тысяч больных во всём цивилизованном мире. Он не появлялся романтически в уголовных судах, он не возбуждал интереса в романах, он не играл ужасной роли на сцене. Это невинное, безобидное существо, которое не вызывает ни у кого необходимость запереть его. Но введите его в прикосновение с чем-нибудь другим, познакомьте его с неким минеральным веществом общедоступного рода, разбитым на куски; запаситесь шестью приёмами Нашего Сильного Друга и выливайте эти приёмы на куски минерала, упомянутые мною, в промежутке на более чем пять минут. Множество маленьких пузырьков будет подниматься, когда вы будете лить; соберите газ в этих пузырьках и перенесите его в запертую комнату, и, хоть сам Самсон находись в этой запертой комнате, Наш Сильный Друг убьёт его через полчаса, убьёт его так медленно, что он не увидит ничего, не почувствует никакого запаха, не почувствует ничего, кроме дремоты. Убьёт его и ничего не скажет целой коллегии врачей, если они будут анатомировать его после смерти, кроме того, что он умер от апоплексического удара или от воспаления лёгких! Что вы думаете об этом относительно таинственности и романтизма? Так ли же интересен теперь наш безвредный Сильный Друг, как если бы он пользовался страшной популярностью мышьяка или трихнина, которые я держу запертыми здесь. Не думайте, что я преувеличиваю! Не предполагайте, будто я несу вздор для того, чтобы заморочить вас. Спросите Бенджамина, — сказал доктор, обращаясь к своему провизору и устремив глаза на мисс Гуильт. — Спросите Бенджамина, — повторил он, делая ударение на каждом слове, — если шесть приёмов этой склянки, налитые через пять минут при условиях, высказанных мною, дадут результат, мною описанный.

Провизор, скромно восхищавшийся мисс Гуильт издали, вздрогнул и покраснел. Ему было просто приятно небольшое внимание, включившее его в разговор.

— Доктор совершенно прав, — обратился он к мисс Гуильт с самым изящным поклоном. — Испарений газа, продолжающихся постепенно в течение получаса, будет вполне достаточно, и, — прибавил провизор обращаясь к хозяину, в надежде что тот позволит ему показать свои химические познания, — объёма газа будет достаточно, наконец, если я не ошибаюсь, сэр, чтобы быть гибельным для любого человека, который войдёт в комнату менее чем через пять минут.

— Неоспоримо, Бенджамин, — сказал доктор, — но я думаю, что нам пока довольно химии, — обратился он к мисс Гуильт. — С искренней готовностью исполнить каждое ваше желание я осмелюсь предположить более весёлый предмет для беседы. Не оставить ли нам аптеку, прежде чем она представит ещё предметы для расспросов вашему деятельному уму? Нет? Вы желаете видеть опыт? Вы желаете посмотреть, как составляются маленькие пузырьки? Ну-ну! В этом нет ничего вредного. Мы покажем миссис Армадэль пузырьки, — продолжал доктор тоном отца, исполняющего прихоть избалованного ребёнка. — Посмотрите, не найдёте ли вы нужные камешки, Бенджамин. Наверно, работники (они такие неаккуратные!) оставили что-нибудь в этом роде около дома.

Провизор вышел из комнаты.

Как только он ушёл, доктор начал открывать и закрывать ящики в разных местах с видом человека, который торопится что-то найти и не знает, где отыскать.

— Господи помилуй! — воскликнул он, вдруг остановившись у ящика, из которого он вынул накануне пригласительные билеты. — Это что такое? Ключ? Дубликат ключа от моего аппарата наверху! О Боже, Боже! Каким я становлюсь небрежным, — сказал доктор, обращаясь к мисс Гуильт. — Я не имел ни малейшего понятия, что у меня есть этот второй ключ. Я никогда бы его не хватился, уверяю вас; я никогда бы его не хватился, если бы кто-нибудь вынул его из этого ящика.

Он суетливо перешёл на другой конец комнаты, не заперев ящика и не вынув ключа.

Молча мисс Гуильт слушала, пока он говорил; молча проскользнула она к ящику, молча вынула ключ и спрятала его в кармане передника.

Провизор вернулся с обломками камней, сложенных в тазу.

— Благодарствуйте, Бенджамин, — сказал доктор. — Пожалуйста, облейте их водой, пока я принесу склянку.

Так как неприятные случаи бывают иногда в наиболее устроенных семействах, так и неловкость встречается иногда с наиболее приученными к делу руками. Когда доктор снимал с полки склянку, она выскользнула из его рук и разбилась вдребезги на полу.

— О пальцы мои, пальцы! — закричал доктор с видом комической досады. — Зачем вы сыграли со мною такую злую шутку? Ну, делать нечего. У нас нет этого больше, Бенджамин?

— Ни одной капли, сэр.

— Ни одной капли! — повторил доктор. — Милостивая государыня, как мне извиняться перед вами? Моя неловкость сделала невозможным сегодня наш маленький опыт. Напомните мне завтра, чтобы выписать ещё этого состава, Бенджамин, и пожалуйста, не беспокойтесь исправлять этот беспорядок. Я пришлю сюда слугу подтереть пол. Наш Сильный Друг довольно безвреден теперь, милостивая государыня, в соединении с деревянным полом. Мне очень жаль, право, жаль, что я обманул ваше ожидание.

С этими извинительными словами он предложил руку мисс Гуильт и вывел её из аптеки.

— Вы закончили со мною теперь? — спросила она, когда они были в передней.

— О Боже, Боже! Каким тоном вы это говорите! — воскликнул доктор. — Обед в шесть часов, — прибавил он с подчёркнутой вежливостью, когда она отвернула» от него и с холодным молчанием медленно пошла наверх в свою комнату.

Часы самые тихие, неспособные расстроить самые раздражительные нервы были прикреплены в стене над площадкой первого этажа в лечебнице. В эту минуту, когда стрелки показывала без четверти шесть, тишина на этажах нарушилась только шелестом платья мисс Гуильт. Она пошла по коридору первого этажа, остановилась у закрытого аппарата, прикреплённого снаружи у комнаты под номером четвёртым, прислушалась с минуту, потом отперла крышку ключом.

Открытая крышка отбрасывала тень на внутренность ящика. Мисс Гуильт сначала увидела то, что она уже видела — банку и стеклянную трубу, обложенную пробкой. Она вынула трубу и, осмотревшись вокруг, заметила на подоконнике, находившемся возле, восковую свечу, прикреплённую к железному пруту, которым зажигали газ. Она взяла прут и, вложив его в отверстие, которое занимала труба, начала мешать им в банке. Лёгкое бульканье какой-то жидкости и скрежет какого-то твёрдого вещества, которое она мешала, было единственными звуками, доносившимися до её ушей. Она вынула прут и осторожно дотронулась кончиком языка до жидкости, оставшейся на пруте. Осторожность оказалась совершенно ненужной в этом случае: жидкостью оказалась вода.

Положив трубу на прежнее место, мисс Гуильт заметила что-то блестящее на пустом месте возле банки. Она вынула эту вещь, которая оказалась пурпуровым флаконом. Жидкость, которой он был наполнен, темнела сквозь прозрачное цветное стекло; шесть тоненьких бумажек были прикреплены в правильных промежутках, разделявших жидкость, заключённую в флаконе на шесть равных частей.

Теперь не было сомнений, что аппарат был тайно приготовлен для неё — аппарат, от которого она одна (исключая доктора) имела ключ.

Мисс Гуильт поставила флакон на прежнее место и заперла ящик. С минуту она смотрела на него с ключом в руке. В этот же миг исчезнувший румянец снова выступил на её лице, впервые в этот день она почувствовала душевный подъем. Мисс Гуильт обернулась и, запыхавшись, поспешила наверх в свою комнату на втором этаже. Торопливо достала из гардероба своё манто и из картонки — шляпку.

— Я не в тюрьме! — закричала она пылко. — Я могу владеть своим телом! Я могу идти — всё равно, куда бы то ни было, только бы мне выйти из этого дома!

Надев манто и держа шляпку в руке, прошла через комнату к двери. Ещё мгновение, и она была бы в коридоре. В эту минуту в голове её мелькнуло воспоминание о муже, от которого она отреклась. Мисс Гуильт вдруг остановилась и бросила манто и шляпку на постель.

— Нет, — сказала она. — Бездна легла между нами. Худшее сделано!

Постучали в дверь. Голос доктора вежливо напомнил ей, что уже шесть часов. Она отперла дверь и остановила его, когда он сходил вниз.

— В какое время придёт сегодня поезд? — спросила она шёпотом.

— В десять часов, — отвечал доктор таким голосом, который все могли слышать.

— В какой комнате остановится мистер Армадэль, когда приедет?

— В какой комнате хотите вы, чтобы он остановился?

— В комнате под номером четвёртым.

Доктор до самого конца поддерживал инсценировку.

— Пусть будет номер четвёртый, — сказал он любезно. — Только, разумеется, если номер четвёртый не будет занят в это время.

Прошёл вечер, настала ночь.

За несколько минут до десяти часов Бэшуд опять был на своём посту и опять ожидал прибытия поезда.

Дежурный инспектор, знавший его по наружности и лично удостоверившийся, что его аккуратное появление на станции железной дороги не связано с намерением посягнуть на кошельки и чемоданы пассажиров, приметил два новых обстоятельства в поведении Бэшуда в этот вечер. Во-первых, вместо того чтобы проявить свою обыкновенную весёлость, он казался встревоженным и унылым; во-вторых, пока он поджидал поезда, за ним в свою очередь наблюдал худощавый, смуглый, среднего роста молодой человек, который оставил свою поклажу (записанную на имя Мидуинтера) в таможне накануне и вернулся за ней только полчаса назад, попросив, чтобы её осмотрели.

Что привело Мидуинтера на станцию железной дороги и почему он также поджидал поезда?

Он добрёл до Гендона в своей одинокой прогулке накануне, зашёл в деревенскую гостиницу и проспал (просто от изнеможения) до позднего утра, чем и воспользовалась его предусмотрительная жена. Когда он вернулся на её квартиру, хозяйка могла только сообщить ему, что жилица полностью расплатилась с нею и уехала (куда — ни она, ни служанка не знали) более чем два часа назад.

Потратив немного времени на расспросы, результат которых убедил его, что след потерян, Мидуинтер вышел из дома и машинально продолжал свой путь к более шумным центральным районам столицы. После всего случившегося накануне было бы совершенно бесполезно отправиться по адресу, который она ему дала, адресу её матери. Мидуинтер пошёл по улицам, решившись найти её и тщетно стараясь найти пути для достижения своей цели, пока им опять не овладело чувство усталости. Когда он остановился отдохнуть и собраться с силами в первой попавшейся гостинице, случайный спор между слугой и приезжим о потерянном чемодане напомнил ему о его собственном багаже, оставленном на станции железной дороги, и немедленно навёл его мысли на обстоятельства встречи с Бэшудом. Ещё через минуту мелькнула мысль, что он напрасно ищет встречи на улицах, что надо попробовать опять найти управителя, поджидающего приезда человека, которого он, очевидно, встречал с вечерним поездом накануне.

Мидуинтер не знал о слухах, распространившихся о смерти Аллэна в море, и не узнал при последнем свидании с женой, с какой целью она надела вдовий траур. Его первые подозрения о её неверности перешли в твёрдое убеждение, что она изменила ему. Он мог дать только единственное толкование тому, что она открыто отреклась от него и приняла имя, под которым он тайно на ней женился. Её поведение вынудило его сделать заключение, что она вступила в какую-то постыдную связь и подлейшим образом обеспечила себе такое положение, в котором, она знала, для него будет противно и стыдно предъявлять на неё свои права. С этим убеждением он теперь наблюдал за Бэшудом в твёрдой уверенности, что тайное убежище его жены было известно гнусному служителю её пороков, и смутно подозревал, поглядывая на часы, что неизвестный человек, оскорбивший его, и неизвестный путешественник, приезда которого поджидал управитель, было одно и то же лицо.

Поезд опоздал в этот вечер, а вагоны были заполнены более обыкновенного, так что на платформе стало многолюдно, когда он остановился наконец. Мидуинтер скрылся в толпе, суетившейся на платформе, и, стараясь выбраться из неё, в первый раз потерял Бэшуда из виду.

Прошло несколько минут, прежде чем он опять увидел управителя, с жаром разговаривавшего с человеком в широком лохматом пальто, который стоял к Мидуинтеру спиной. Забыв всякую осторожность и сдержанность, которые он соблюдал до прихода поезда, Мидуинтер немедленно подошёл к ним. Бэшуд увидел его грозное лицо и молча отступил. Человек в широком пальто обернулся посмотреть, что испугало управителя, и Мидуинтер увидел при ярком свете фонаря лицо Аллэна!

С минуту оба стояли, безмолвно глядя друг на друга. Аллэн опомнился первый.

— Слава Богу за это! — сказал он набожно. — Я не спрашиваю, как вы приехали сюда. Довольно того, что вы приехали. Неприятные известия уже встретили меня, Мидуинтер. Только вы можете утешить меня и помочь их перенести.

Голос Аллэна ослаб после этих слов, и он не сказал ничего более.

Тон, которым Аллэн говорил, заставил Мидуинтера вернуться к прежнему старому сердечному участию к своему другу, которое когда-то было главным смыслом в его жизни. Он пересилил своё собственное горе в первый раз после того, как оно его постигло, и тихо отведя Аллэна в сторону, спросил, что случилось.

Сообщив ему о разнёсшихся слухах насчёт мнимой смерти Аллэна — уведомил его (основываясь на словах Бэшуда), что это известие дошло до мисс Мильрой и что горестные последствия нанесённого ей удара вынудили майора поместить дочь в лечебницу, находящуюся в окрестностях Лондона под медицинский надзор.

Прежде чем Мидуинтер ответил со своей стороны, он недоверчиво оглянулся. Бэшуд последовал за ними. Бэшуд поджидал, что они будут делать.

— Он ожидал вашего приезда здесь, чтобы рассказать вам о мисс Мильрой? — спросил Мидуинтер, смотря на Аллэна.

— Да, — ответил Аллэн. — Он был так добр, что ожидал здесь каждый вечер, чтобы сообщить мне это известие.

Мидуинтер снова замолчал. Попытка связать заключение, сделанное им из поступков жены, с сообщением, что Бэшуд ожидал прибытия Аллэна, была бесполезной. Единственная возможность узнать действительное положение дел заключалась в том, чтобы напасть на управителя с единственной доступной стороны, которую он сам открыл для нападения. Он твёрдо уверял накануне, что ничего не знает об Аллэне или что он интересуется возвращением Аллэна в Англию. Поймав Бэшуда в одной лжи, сказанной ему, Мидуинтер тотчас стал подозревать, что он Аллэну сказал другую ложь. Он ухватился за эту возможность тотчас же проверить его сообщение о мисс Мильрой.

— Как вы узнали эти печальные известия? — спросил он, вдруг обернувшись к Бэшуду.

— От майора, разумеется, — сказал Аллэн, прежде чем управитель успел ответить.

— Какой доктор лечит мисс Мильрой? — настаивал Мидуинтер, все ещё обращаясь к Бэшуду.

Во второй раз управитель не ответил, во второй раз Аллэн ответил за него.

— У этого человека иностранная фамилия, — сказал Аллэн. — Он содержит лечебницу близ Гэмпстида. Как вы сказали, называется это место, Бэшуд?

— Фэруэтер-Вель, — сказал управитель, в силу необходимости отвечая своему хозяину.

Адрес лечебницы тотчас напомнил Мидуинтеру, что он жену свою нашёл вчера в Фэруэтере. Он начал видеть свет сквозь темноту, тускло, тускло в первый раз. Инстинкт, проявляющийся в непредвиденных случаях, прежде чем более медленный процесс рассудка возьмёт своё, тотчас помог сделать заключение, что Бэшуд, видимо действовавший под влиянием его жены вчера, может быть, и теперь действует под её влиянием. Он настойчиво добивался показаний управителя, и убеждение все твёрже и твёрже складывалось в его уме, что это показание было ложно и что в этом замешана его жена.

— Майор в Норфольке, — спросил он, — или с дочерью в Лондоне?

— В Норфольке, — 1 сказал Бэшуд.

Ответив этими словами на вопросительный взгляд Аллэна, а не на вопрос Мидуинтера, Бэшуд колебался, в первый раз посмотрел Мидуинтеру прямо в лицо и вдруг прибавил:

— Я не согласен, чтоб меня подвергали допросу, сэр. Я знаю, что сказать мистеру Армадэлю, и не знаю ничего больше.

Слова и голос, которым они были сказаны, не походили на обычный разговор Бэшуда. На его лице было выражение угрюмого уныния, а в глазах ненависть и отвращение, когда он смотрел на Мидуинтера, и это Мидуинтер сам приметил теперь. Прежде чем он успел отреагировать на обычную вспышку управителя, вмешался Аллэн.

— Не считайте меня нетерпеливым, — произнёс он. — Но уже поздно, а до Гэмпстида далеко. Я боюсь, что лечебница будет заперта.

Мидуинтер вздрогнул.

— Неужели вы поедете в лечебницу сегодня? — воскликнул он.

Аллэн взял руку своего друга и крепко её пожал.

— Если бы вы любили её так, как я, — шепнул он, — вы не захотели бы ожидать, вы не смогли бы заснуть, пока не увиделись бы с доктором и не выслушали все хорошее или плохое, что он мог бы вам сказать. Бедняжечка! Кто знает, если бы она только могла увидеть меня живым и здоровым…

Слёзы выступили на его глазах, и он молча отвернулся. Мидуинтер посмотрел на управителя.

— Отойдите, — сказал он. — Мне нужно поговорить с мистером Армадэлем.

В его глазах было что-то такое, с чем опасно было шутить. Бэшуд отошёл так, что ему нельзя было слышать, но видеть происходящее он мог. Мидуинтер с любовью положил руку на плечо друга.

— Аллэн, — сказал он, — я имею причины…

Он остановился. Мог ли он назвать эти причины, прежде чем понял их сам, да ещё в такое время и при таких обстоятельствах? Невозможно!

— Я имею причины, — продолжал он, — советовать вам не слишком верить тому, что мистер Бэшуд вам говорит. Не передавайте ему этого, но послушайтесь моего предостережения.

Аллэн с удивлением посмотрел на своего друга.

— Но вы всегда любили мистера Бэшуда! — воскликнул он. — Это вы доверились ему, когда он в первый раз пришёл в большой дом!

— Может быть, я ошибался, Аллэн, а вы были правы. Хотите подождать, пока мы телеграфируем майору Мильрою и получим его ответ? Хотите переждать эту ночь?

— Я сойду с ума, если буду ждать ночь, — сказал Аллэн. — Вы ещё более растревожили меня. Если я не должен говорить об этом с мистером Бэшудом, я должен и хочу поехать в лечебницу и узнать, там она или нет, от самого доктора.

— Позволите мне ехать с вами? — спросил Мидуинтер.

Лицо Аллэна в первый раз просияло.

— Добрый, милый друг! — воскликнул он. — Я именно об этом хотел вас просить.

Мидуинтер сделал знак управителю.

— Мистер Армадэль едет в лечебницу, — сказал он, — а я хочу проводить его. Найдите извозчика и поезжайте с нами.

Он ждал, желая проверить, будет ли повиноваться мистер Бэшуд. Бэшуду строго было приказано, когда Аллэн приедет, не терять его из виду, но так как неожиданное появление Мидуинтера могло служить объяснением его поступка, то ему ничего более не оставалось, как повиноваться. С угрюмой покорностью исполнил он данное ему приказание. Ключи от багажа Аллэна были отданы слуге-иностранцу, которого он привёз с собой. Слуге велено было ждать приказаний господина в гостинице. Через несколько минут кэб выехал со станции, Мидуинтер и Аллэн сидели внутри, а Бэшуд с кучером на козлах.

В двенадцатом часу в эту ночь мисс Гуильт, стоя одна у окна, освещавшего коридор лечебницы на втором этаже, услышала приближавшийся стук колёс. Этот звук, быстро усиливавшийся в тиши уединённой местности, замолк у железной калитки. Через минуту она увидела, как кэб подъехал к двери дома.

Ночь была туманная, но теперь небо прояснилось и сияла луна. Она отворила окно, чтобы посмотреть и послушать. При свете луны она увидела Аллэна, вышедшего из кэба и обернувшегося что-то сказать человеку, сидящему внутри. Голос, ответивший ему, прежде чем человек вылез из кэба в свою очередь, сказал мисс Гуильт, что спутник Аллэна был её муж. То же самое окаменение, которое произошло с нею при свидании с ним накануне, овладело ею теперь. Она стояла у окна бледная и неподвижная, расстроенная, постаревшая, стояла, как тогда, когда в первый раз встретила его во вдовьем трауре. Бэшуд, прокравшийся один на второй этаж сделать донесение, понял, как только на неё взглянул, что это донесение было излишнее.

— Это не моя вина, — вот всё, что он сказал, когда она медленно повернула голову и посмотрела на него. — Они встретились, и их нельзя было разлучить.

Она глубоко вздохнула и сделала Бэшуду знак, чтобы он молчал.

— Подождите немного, — сказала она. — Я знаю все.

Отвернувшись от него при этих словах, мисс Гуильт медленно прошла по коридору до самого дальнего конца, повернулась и возвратилась к Бэшуду с нахмуренным лбом и опущенной головой — вся её грация и красота исчезли, остались только врождённые грация и красота в движениях её стана, рук и ног.

— Вы хотите говорить со мною? — спросила она, между тем как мысли её были далеко от него, а глаза рассеянно смотрели на Бэшуда, когда она задавала этот вопрос.

Тот собрался с мужеством, как никогда ещё не собирался в её присутствии.

— Не доводите меня до отчаяния! — закричал он резко. — Не смотрите на меня таким образом теперь, когда я узнал…

— Что вы узнали? — спросила она с минутным удивлением на лице, удивлением, исчезнувшим прежде, чем Бэшуд собрался с духом, чтобы продолжать.

— Не мистер Армадэль отнял вас у меня, — отвечал Бэшуд, — а мистер Мидуинтер. Я вчера узнал это по вашему лицу. Зачем вы подписали ваше имя «Армадэль», когда писали ко мне? Зачем вы и теперь ещё называетесь миссис Армадэль?

Он произнёс эти смелые слова с большими интервалами, с усилием сопротивляясь её влиянию над ним, усилием, которое было и жалко и страшно видеть. Она в первый раз посмотрела на него с состраданием.

— Я печалюсь, что не пожалела вас, когда мы встретились в первый раз, — сказала она кротко, — так как жалею вас теперь.

Она взяла Бэшуда за руку и заговорила с ним с заметным терпением, но без малейшего признака волнения.

— Вы уже ждали по моей просьбе, — сказала она, — подождите до завтра, и вы узнаете все. Если вы не верите ничему другому, что я вам говорила, вы можете поверить тому, что я говорю вам теперь: это кончится сегодня.

Когда она произнесла эти слова, шаги доктора послышались на улице. Бэшуд отошёл от неё, и сердце его забилось невыразимой надеждой.

«Это кончится сегодня!» — повторил он про себя, едва переводя дух и отходя в дальний конец коридора.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — весело сказал доктор, когда они встретились. — Мне нечего говорить такого, миссис Армадэль, что вы или все другие не могли бы слышать.

Бэшуд продолжал идти в дальний конец коридора, все повторяя:

— Это кончится сегодня!

Доктор прошёл мимо него и подошёл к мисс Гуильт.

— Вы, без сомнения, слышали, — начал он самым спокойным тоном, — что мистер Армадэль приехал. Позвольте мне прибавить, милостивая государыня, что нет ни малейшей причины для особого волнения с вашей стороны. Ему не противоречили ни в чём, и он так спокоен и сговорчив, как только могут пожелать его лучшие друзья. Я сообщил ему, что сегодня невозможно иметь свидание с молодой девицей, но что он сможет увидать её (с надлежащими предосторожностями) очень рано утром, как только она проснётся завтра. Так как поблизости нет гостиницы, я должен был при сложившихся обстоятельствах предложить ему остановиться на ночь в лечебнице. Он принял предложение с величайшей признательностью и поблагодарил самым сердечным и трогательным образом за мои старания успокоить его. Всё идёт вполне удовлетворительно до сих пор! Но случилось было маленькое препятствие — теперь счастливо побеждённое, — о котором я считаю нужным упомянуть вам, прежде чем мы разойдёмся на ночлег.

Подготовив себе почву этими словами (так что Бэшуд мог его слышать) для показания, которое он прежде изъявил намерение сделать в случае, если Аллэн умрёт в лечебнице, доктор хотел продолжать, но его внимание было привлечено звуком, донёсшимся снизу, как будто скрипнула дверь, которую старались отворить.

Он немедленно сошёл вниз и отпер дверь, соединяющую первый и второй этажи, которую он запер за собой, когда шёл наверх. Но человек, старавшийся отпереть дверь (если только действительно кто-нибудь старался) был проворнее его. Доктор посмотрел вдоль коридора и через лестницу в переднюю и, не заприметив ничего, вернулся к мисс Гуильт, снова заперев дверь.

— Извините меня, — продолжал он, — мне послышалось что-то внизу. Касательно маленького препятствия, о котором я сейчас говорил, позвольте мне сообщить вам, что мистер Армадэль привёз с собой друга, носящего странное имя Мидуинтера. Вы знаете этого господина? — спросил доктор, с подозрением глядя на неё, странно не вязавшимся с равнодушием в его голосе.

— Я знаю, что он старый друг мистера Армадэля, — сказала она. — И он…

Голос изменил ей, и она опустила глаза под твёрдым проницательным взглядом доктора. Она преодолела минутную слабость и в свою очередь спросила:

— И он также остаётся здесь ночевать?

— Мистер Мидуинтер очень груб в обращении и имеет подозрительный характер, — ответил доктор, пристально наблюдая за нею. — Он принудил меня оставить его ночевать здесь, как только мистер Армадэль принял моё приглашение.

Он остановился, чтоб заметить действие этих слов на мисс Гуильт. Так как она оставила его в совершенном неведении предосторожностью, с какою она избегала упоминать об имени, принятом её мужем, с их первого свидания, подозрения доктора, конечно, были весьма неопределенны. Он услышал, что голос подвёл её, увидел, как изменилось её лицо. Он подозревал только, что она что-то скрывает о Мидуинтере, и больше ничего.

— Вы позволили ему остаться? — спросила она. — На вашем месте я выгнала бы его.

Непроницаемое спокойствие её тона показало доктору, что её самообладание не будет поколеблено в этот вечер. Он опять вступил в роль врача, с которым миссис Армадэль советовалась об умственном расстройстве Армадэля.

— Если бы я должен был советоваться только с моими чувствами, — сказал он, — я не скрываю от вас, что я выгнал бы мистера Мидуинтера. Но я видел, что мистер Армадэль не желает расставаться со своим другом. При подобных обстоятельствах оставалось только одно — опять исполнить его прихоть. Об опасности раздражать его — не говоря уже ничего, — прибавил доктор, на минуту обращаясь к истине: — о моём естественном опасении с таким характером, как у вашего друга, огласки и расстройства в доме — нечего было думать ни минуты. Мистер Мидуинтер остаётся здесь ночевать и занял (мне следовало бы сказать, что он настоял на том) комнату возле мистера Армадэля. Посоветуйте мне, милостивая государыня, в этом непредвиденном обстоятельстве, — заключил доктор, произнося эти слова громким голосом, — в какие комнаты поместить их в первом этаже?

— Поместите мистера Армадэля в комнате под номером четвёртым.

— А его друга возле него в комнате под номером третьим? — сказал доктор. — Хорошо! Хорошо! Хорошо! Может быть, это самые удобные комнаты. Я сейчас отдам распоряжения. Не торопитесь уходить, мистер Бэшуд, — весело закричал он, дойдя до верхних ступенек лестницы. — Я оставил ключ моего помощника вон на том подоконнике, и миссис Армадэль может выпустить вас из дверей у лестницы, когда вам угодно. Не засиживайтесь слишком поздно, миссис Армадэль! Ваша нервная система требует продолжительного сна. Нежный восстановитель нервных натур — успокоительный сон. Бог да благословит вас!

Бэшуд вернулся с дальнего конца коридора, все обдумывая в нетерпеливом ожидании того, что должно было случиться в эту ночь.

— Уйти мае? — спросил он.

— Нет, вы должны остаться. Я сказала, что вы узнаете все, если подождёте до утра. Ждите здесь.

Он колебался и осматривался вокруг.

— Доктор… — пролепетал он, — мне послышалось, что доктор сказал…

— Доктор не станет мешать мне ни в чём, что я сделаю в этом доме сегодня. Я говорю вам, чтобы вы остались. На верхнем этаже есть пустые комнаты, займите одну из них.

Бэшуд почувствовал, что его опять охватила дрожь, когда он посмотрел на неё.

— Могу я спросить… — начал он.

— Не спрашивайте ни о чём. Вы мне нужны.

— Пожалуйста, скажите мне…

— Я не скажу вам ничего, пока не пройдёт ночь и не настанет утро.

Его любопытство победило его боязнь. Он настаивал.

— Это что-нибудь страшное? — прошептал он. — Слишком страшное для того, чтобы сказать это мне?

Она топнула ногой во внезапной вспышке нетерпения.

— Слушайте! — сказала она, схватив ключ от двери с подоконника. — Вы совершенно правы, что не доверяете мне, вы совершенно правы, что не следуете за мною далее во мраке. Ступайте, прежде чем дом будет заперт. Я могу обойтись без вас.

Она пошла к лестнице с ключом в одной руке и со свечой в другой.

Бэшуд молча шёл за нею. Никто, знавший то, что он знал о её прежней жизни, не мог бы заметить, что эта женщина была доведена до последней крайности и сознательно стояла на краю пропасти. Сделав также ужасное открытие, он освободился от влияния, которое она имела над ним — он думал и действовал как человек, снова имеющий свою собственную волю.

Мисс Гуильт вложила ключ в замочную скважину и обернулась к нему, прежде чем отперла её, свет от свечи падал на лицо её.

— Забудьте меня и простите мне, — сказала она. — Мы более не встретимся.

Она отперла дверь и, когда Бэшуд прошёл мимо неё, подала ему руку. Он устоял против её взгляда, он устоял против её слов, но магнетическое действие её прикосновения победило его в последнюю минуту.

— Я не могу вас оставить, — сказал он, уцепившись за руку, которую она подала ему. — Что должен я делать?

— Пойдёмте и увидите, — отвечала она, не давая ему ни минуты на размышление.

— Приметьте эту комнату, — шепнула она.

Взглянув на лестницу, чтоб убедиться, одни ли они, она вернулась с ним в противоположный конец коридора. Там, против окна, освещавшего коридор на другом конце, была небольшая комната с узкой решёткой наверху двери, эта комната была спальней помощника доктора. Из этой комнаты через решётку видны были спальни с каждой стороны коридора, так что помощник мог видеть все действия больных, находившихся под его надзором, а они не могли догадаться, что он наблюдает за ними… Мисс Гуильт отворила дверь, и они вошли в пустую комнату.

— Ждите здесь, — сказала она, — пока я схожу наверх, и запритесь, если хотите. Вы будете в темноте, но газовая лампа зажжётся в коридоре. Останьтесь у решётки и смотрите, чтобы мистер Армадэль вошёл в ту комнату, которую я указала вам, и чтобы он не вышел из неё потом. Если вы хоть на минуту спустите глаз с этой комнаты, прежде чем я вернусь, вы будете раскаиваться в этом до конца своей жизни. Если вы сделаете так, как я говорю, вы увидите меня завтра и можете требовать награды. Поскорее отвечайте: да или нет?

Он не смог ответить словами, он поднёс её руку к своим губам и с восторгом поцеловал её. Мисс Гуильт оставила его в комнате. Бэшуд видел в решётку, как она проскользнула по коридору к двери на лестнице; она вышла в неё и заперла; затем наступила тишина.

Вскоре Бэшуд услышал голос доктора. Он появился в конце коридора и показал Аллэну и Мидуинтеру их комнаты. Все они вошли в комнату под номером четвертью. Через некоторое время доктор вышел первым. Он подождал, пока вышел Мидуинтер и с церемонным поклоном указал ему на дверь под номером третьим. Мидуинтер вошёл в комнату, не говоря ни слова, и заперся там. Доктор, оставшись один, отошёл к двери у лестницы и отпер её, потом постоял в коридоре, тихо посвистывая, потом подошёл к двери под номером четвёртым и отпер ящик с аппаратом, прикреплённый в углу стены. Приподняв крышку и заглянув туда, он перестал свистеть, вынул длинный пурпуровый флакон, рассмотрел его при свете газовой лампы, поставил назад и запер ящик. Сделав это, он подошёл на цыпочках к открытой двери у лестницы и запер её с внутренней стороны, по обыкновению.

Бэшуд видел, как он подходил к аппарату, Бэшуд приметил, каким образом он отошёл к двери у лестницы. Опять чувство нетерпеливого ожидания заставило забиться его сердце. Ужас медленно, холодной волной, подобрался к его рукам и направил их в темноте к ключу, оставленному для него с внутренней стороны двери. Он повернул его, испытывая ужас перед тем, что может вскоре случиться, и затаившись ждал. Минуты тянулись медленно, и пока не случилось ничего. Тишина стояла ужасная; пустой коридор был наполнен колеблющимися тенями. Бэшуд начал считать, чтобы занять свои мысли, отогнать от себя растущий страх. Числа, которые он нашёптывал, медленно перевалили за сотню, а все ещё ничего не случилось. Он начал вторую сотню, дошёл до двадцати, когда Мидуинтер вдруг появился в коридоре, хотя ни малейшим звуком не обнаружил свои шаги по комнате.

Мидуинтер постоял минуту и прислушался, подошёл к лестнице и заглянул вниз, в переднюю. Потом во второй раз в этот вечер попробовал отпереть дверь у лестницы и во второй раз нашёл её запертой. После минутного размышления он попробовал отпереть дверь спален по правую сторону, заглянул в каждую и увидел, что они пусты; потом он подошёл к двери той комнаты, где прятался управитель, но туда не пустил его замок. Он прислушался и взглянул на решётку — не слышно было ни звука, не видно было света внутри.

— Не сломать ли мне замок и удостовериться? — спросил сам себя Мидуинтер. — Нет, это даст повод доктору выгнать меня из дома.

Он отошёл и заглянул в две пустые комнаты в том ряду, где находились комнаты, занимаемые Аллэном и им, потом отошёл к окну у лестницы в коридоре. Там ящик с аппаратом привлёк его внимание. Когда он безуспешно попытался открыть его, подозрения его усилились. Он прошёл вдоль коридора и заметил, что ни у одной комнаты не было ничего подобного. Опять Мидуинтер подошёл к окну, опять посмотрел на аппарат и отвернулся от него, сделав движение, ясно показавшее, что как он ни старался, но не мог угадать, что это могло быть.

Потерпев везде неудачу, Мидуинтер не подавал, однако, вида, что хочет вернуться в свою спальню. Он стоял у окна, устремив глаза на дверь комнаты Аллэна, и думал.

Если бы Бэшуд, украдкой наблюдавший за ним через решётку, мог разгадать, что задумывает Мидуинтер в эту минуту, сердце его, может быть, забилось бы ещё сильнее в ожидании следующего события.

Чем были заняты его мысли, когда он стоял один ночью в этом незнакомом доме? Мысли его были заняты сведением отрывочных впечатлений мало-помалу к одному мнению. Он почувствовал с самого начала, что какая-то скрытная опасность угрожала Аллэну в лечебнице, и его все усиливавшееся недоверие к этому месту, к своей жене (он был твёрдо убеждён, что она находится под одной крышей с ним), к доктору, который, по-видимому, пользовался её доверием так же, как и Бэшуд, теперь упорно сосредоточилось на комнате Аллэна. Он отказался от всяких дальнейших усилий соединить своё подозрение о заговоре против его друга с оскорблением, нанесённым ему самому накануне, усилий, которые привели бы его, если бы он мог поддерживать их, к раскрытию обмана, замышляемого его женой, и его мысли, неясные и сбитые с толку тревожными событиями, бессознательно складывались под влиянием отрывочных фактов, как они появлялись с тех пор, как он вошёл в этот дом. Всё, что он заметил внизу, привело к мысли, что если Аллэн ночует в лечебнице, то благодаря этому будет достигнута какая-то тайная цель. Всё, что он заметил наверху, давало ему повод думать, что вся опасность заключалась в комнате Аллэна. Прийти к этому заключению и решить расстроить заговор, каков бы он ни был, заняв место Аллэна, было для Мидуинтера минутным делом. Когда он столкнулся лицом к лицу с действительной опасностью, то сильный характер этого человека бессознательно освободился от слабостей, стеснявших его в более счастливые и спокойные времена. Ни тени прежнего суеверия не оставалось в душе его теперь, никакое прежнее недоверие к себе не расстроило его твёрдой решимости. Одно только последнее сомнение, которое волновало его, когда он стоял у окна и думал, заключалось в том, может ли он убедить Аллэна перемениться с ним комнатами, не вступая в объяснение, могущее побудить Аллэна начать подозревать истину…

В ту минуту, которая пролетела, пока он ждал, не спуская глаз с комнаты, сомнение его разрешилось — он нашёл тривиальный, но убедительный предлог для того, что он задумал. Бэшуд видел, как он подошёл к двери, Бэшуд слышал, как он тихо постучался и прошептал:

— Аллэн, вы в постели?

— Нет, — ответил голос изнутри. — Войдите.

Он, по-видимому, хотел войти в комнату, но вдруг остановился, как-будто вспомнил что-то.

— Подождите минуту, — сказал он через дверь и, повернувшись, прямо пошёл к крайней комнате.

— Если кто-нибудь наблюдает за нами оттуда, — сказал он вслух, — пусть себе наблюдает сквозь это!

Он вынул носовой платок и заткнул им промежутки решётки, принудив таким образом шпиона (если он там был) или обнаружить себя, сняв носовой платок, или не видеть ничего того, что потом случится. Мидуинтер вошёл в комнату Аллэна.

— Вы знаете, какие слабые у меня нервы, — сказал он, — и как я дурно сплю, даже когда совсем здоров. Я никак не могу заснуть. Окно в моей комнате стучит каждый раз, как только подует ветер. Я сожалею, зачем оно не так закреплено, как ваше.

— Любезный друг, — сказал Аллэн, — мне всё равно, стучит окно или не стучит. Обменяемся комнатами. Какой вздор! Зачем вам извиняться передо мною? Разве я не знаю, как легко пустяки расстраивают ваши больные нервы? Теперь, когда доктор успокоил меня насчёт бедной Нили, я начинаю чувствовать усталость от дороги и ручаюсь, что засну в любой комнате до завтрашнего утра.

Он взял свой дорожный мешок.

— Нам надо поторопиться, — прибавил он, указывая на свою свечу. — Мне оставили не очень большую свечу, чтобы, видно, скорее лёг спать.

— Идите тише, Аллэн, — сказал ему Мидуинтер, отворяя дверь. — Нам не надо лишнего шума в доме в такое позднее время.

— Да-да, — отвечал Аллэн шёпотом. — Спокойной ночи. Я надеюсь, что вы заснёте так же хорошо, как и я.

Мидуинтер проводил Аллэна в комнату под номером третьим и заметил, что его свеча, которую он там оставил была так же коротка.

— Спокойной ночи, — сказал он и снова вышел в коридор. Он прямо подошёл к решётке и опять стал смотреть и прислушиваться. Носовой платок оставался точно так, как он его оставил, и изнутри не слышалось никакого шума. Он медленно вернулся к двери своей комнаты и в последний раз подумал о принятых им предосторожностях. Неужели не было никакого другого способа, кроме того, который он попробовал теперь? Никакого. Открытая защита — тогда как характер опасности и незнание, от кого она могла происходить, были одинаково неизвестны — была бы бесполезна сама по себе и больше чем бесполезна по своим последствиям, заставив людей в доме остерегаться. Не имея ни одного факта, который мог бы оправдать в глазах других его беспокойство о том, что могло случиться в эту ночь; бессильный поколебать доверчивость Аллэна, поверившего благородной внешности доктора, в которой он предстал перед ним, Мидуинтер мог придумать только одно средство для безопасности своего друга — перемену комнат, мог следовать только одной тактике — что бы ни случилось, тактике ожидания развития событий.

— Я могу положиться только на одно, — сказал он сам себе, обводя глазами коридор. — Я могу положиться на то, чего я не знаю.

Бросив взгляд на часы, висевшие на противоположной стене, Мидуинтер вошёл в комнату под номером четвёртым. Послышался звук запиравшейся двери, за которым последовал звук повёрнутого ключа, потом снова в доме воцарилась мёртвая тишина.

Мало-помалу управитель в тишине и темноте преодолел свой страх и решил снять носовой платок. Он осторожно приподнял один угол платка, подождал, посмотрел и, наконец, собрался с мужеством, чтобы вынуть весь платок. Спрятав его сначала в свой карман, он подумал о последствиях, если его найдут у него, и бросил платок в углу комнаты. Он задрожал, бросая платок, посмотрел на свои часы и стал у решётки ждать мисс Гуильт.

Часовая стрелка обошла половину круга на циферблате. Когда она дошла до четверти второго, мисс Гуильт тихо вышла в коридор.

— Выходите, — шепнула она в решётку, — и ступайте за мной.

Она вернулась к лестнице, с которой только что спустилась, тихо затворила дверь после того, как Бэшуд последовал за нею, и поднялась на площадку второго этажа. Тут она задала ему вопрос, который не решилась задать внизу.

— Ввели мистера Армадэля в комнату под номером четвёртым?

Бэшуд, не говоря ни слова, кивнул головой.

— Отвечайте мне словами: выходил мистер Армадэль из комнаты после этого?

Он отвечал:

— Нет.

— Вы ни разу не теряли из виду комнату под номером четвёртым с тех пор, как я оставила вас?

Он отвечал:

— Ни разу.

Мисс Гуильт взглянула на него, обманутая последним человеком на свете, которого она могла подозревать в обмане, человеком, которого она обманула сама.

— Вы, кажется, очень взволнованы, — сказала мисс Гуильт спокойно. — Эта ночь была слишком трудна для вас. Ступайте наверх и отдохните. Вы найдёте дверь одной из комнат открытой, эта комната, которую вы должны занять. Спокойной ночи.

Она поставила свечу на стол и подала Бэшуду руку. Он с отчаянием задержал её руку, когда она повернулась, чтобы оставить его. Страх при мысли о том, что могло случиться, когда она останется одна, вынудил Бэшуда произнести слова, которые он побоялся бы сказать в любое другое время.

— Не ходите, — умолял он шёпотом. — О! Не ходите, не ходите, не ходите вниз сегодня.

Она освободила свою руку и сделала ему знак взять свечу.

— Вы увидите меня завтра, — сказала она. — Теперь ни слова более!

Её сильная воля победила Бэшуда и в эту последнюю минуту, как побеждала всегда.

— Ночь пройдёт скоро, — сказал он сам себе, когда мисс Гуильт скрылась из глаз. — Я буду мечтать о ней, пока не наступит утро.

Она заперла дверь у лестницы, когда прошла в неё, прислушалась и удостоверилась, что кругом все тихо; потом прошла по коридору к окну. Облокотившись о подоконник, она смотрела в ночную темноту. Тучи закрывали в эту минуту луну, ничего нельзя было увидеть в темноте, кроме газовых рожков, разбросанных по предместью. Отойдя от окна, она посмотрела на часы: было двадцать минут второго.

В последний раз решимость, овладевшая мисс Гуильт в начале этой ночи, когда она узнала, что муж её в этом доме, заняла главное место в её мыслях. В последний раз внутренний голос сказал ей: «Подумай, нет ли другого способа!» Мисс Гуильт обдумывала это до тех пор, пока стрелка часов не показала полчаса второго.

— Нет, — сказала она, все думая о своём муже, — осталось только идти до самого конца. Он не сделает того, зачем приехал сюда, он не произнесёт слов, которые приехал сюда сказать, когда узнает, что его поступок может сделать меня предметом публичной огласки, а его слова могут послать меня на эшафот!

Румянец вспыхнул на её лице, и она улыбнулась с отвратительной иронией, посмотрев на дверь комнаты.

— Я буду твоей вдовой, — сказала мисс Гуильт, — через полчаса!

Она отперла ящик с аппаратом и взяла в руку пурпуровый флакон. Заметив время по часам, она опустила в стеклянную трубку первый из шести отдельных приёмов, которые были размерены для неё бумажкой.

Поставив опять флакон в ящик, она приложила ухо к отверстию трубки — ни малейшего звука не донеслось до её слуха; гибельный процесс делал своё дело в гробовой тишине. Когда она приподнялась и подняла глаза, луна сияла в окно и холодный ветер стих.

О время! Время! Если бы только это могло начаться и кончиться первым приёмом! Мисс Гуильт сошла вниз в переднюю, ходила взад и вперёд и прислушивалась у открытой двери, которая вела на кухонную лестницу. Она снова поднялась наверх, затем опять спустилась вниз. Первый из пятиминутных промежутков тянулся бесконечно. Время точно стояло неподвижно. Неизвестность сводила с ума.

Промежуток прошёл. Когда мисс Гуильт взяла флакон во второй раз и налила второй приём, тучи закрыли свет луны и ночной вид из окна начал медленно помрачаться.

Только когда луна опять выбралась из облаков, она вдруг опомнилась. Мисс Гуильт быстро обернулась и посмотрела на часы: прошло семь минут после второго приёма.

Когда она схватила флакон и вылила жидкость в трубку в третий раз, ясное сознание своего положения вернулось к ней. Горячая волна опять ударила в голову, и ярким румянцем вспыхнула на щеках. Быстро и бесшумно прошла она с одного конца коридора до другого, сложив руки под шалью и время от времени поглядывая на часы.

Рука мисс Гуильт начала сильно дрожать, когда она наполнила трубку в четвёртый раз. Боязнь встречи с мужем опять вернулась в её сердце. Что если какой-нибудь шум разбудит его раньше шестого приёма? Что если он вдруг проснётся (как он часто просыпался) без всякого шума?

Она осмотрела коридор. Крайняя комната, в которой был спрятан Бэшуд, показалась ей удобным убежищем.

«Я могу войти туда, — подумала она. — Оставил он ключ?»

Она открыла дверь, чтобы заглянуть, и увидела носовой платок, брошенный на пол. Не Бэшуда ли это платок, оставленный тут нечаянно? Она осмотрела все углы платка, в одном из них мисс Гуильт нашла имя своего мужа!

Первым её побуждением было подняться по лестнице, разбудить управителя и потребовать объяснений. Через минуту она вспомнила о пурпуровом флаконе и об опасности оставить коридор. Она обернулась и посмотрела на дверь под номером третьим. Муж её, что подтверждала находка здесь носового платка, непременно выходил из своей комнаты, а Бэшуд ей не сказал об этом. В своей ли комнате он теперь?

— Все двери в этом доме отворяются тихо, — сказала она сама себе. — Мне нечего бояться, что я разбужу его.

Тихо, помаленьку отворила она незапертую дверь и заглянула в довольно широкую щель. При том немногом свете, который проходил в комнату из коридора, только голова спящего чернела на изголовье. Так ли она казалась чёрной на фоне белого изголовья, какой казалась голова её мужа, когда он лежал в постели? Было ли дыхание так же легко, как дыхание её мужа, когда он спал?

Она пошире приоткрыла дверь и заглянула в комнату при более ярком свете.

На кровати лежал человек, на жизнь которого она покушалась в третий раз. Он спокойно спал в комнате, отданной её мужу, и дышал воздухом, который никому не мог сделать вреда.

Роковой вывод поверг в ужас мисс Гуильт. Исступлённо подняв кверху руки, она снова вышла в коридор. Дверь Аллэна захлопнулась — но не с таким шумом, чтобы разбудить его. Она обернулась, когда дверь затворилась. С минуту мисс Гуильт стояла и смотрела на неё, как безумная. Через минуту, прежде чем вернулся рассудок, инстинкт побудил её к действию. Несколько секунд — и она уже у двери под номером четвёртым.

Дверь была заперта. Мисс Гуильт судорожно и неловко начала искать в стене кнопку, которую нажимал доктор, когда показывал комнату посетителям. Два раза она не попала на неё. В третий раз она нашла кнопку и нажала её. Пружина сработала, и дверь отворилась.

Без малейшей нерешительности она вошла в комнату. Хотя дверь была широко открыта, хотя довольно короткое время прошло после четвёртого приёма, так что только половина нужного количества газа заполнило комнату, отравленный воздух охватил её, как сильная рука за горло, как проволока, стиснувшая голову. Она нашла мужа на полу, у кровати. Его голова и одна рука были обращены к двери, видимо, он проснулся, вскочил и тут же упал, пытаясь выйти из комнаты. Мисс Гуильт собрала все силы, — а женщины способны на многое в непредвиденных случаях, — приподняла Мидуинтера и вытащила его в коридор. Голова её кружилась, когда она, положив его на пол и доползла на коленях до комнаты, чтобы закрыть её и не допустить проникновения отравленного воздуха в коридор. Заперев дверь, мисс Гуильт подождала, не решаясь смотреть на мужа, пока вернутся силы, чтобы встать и подойти подышать к окну над лестницей. Когда окно было открыто, в коридор ворвался холодный воздух раннего зимнего утра, она решилась вернуться к мужу, приподняла его голову и в первый раз пристально посмотрела ему в лицо.

Смерть ли разлила мертвенную бледность по лбу и щекам Мидуинтера и свинцовую краску на веках и губах?

Она развязала ему галстук, расстегнула жилет и подставила к свежему воздуху голову и грудь. Приложив свою руку к сердцу, она положила его голову к себе на грудь, так, чтобы она по-прежнему была обращена к окну, ждала, что будет дальше. Прошло некоторое время, время довольно короткое для того, чтобы считать его минутами на часах, и вместе с тем вполне достаточное для того, чтобы в памяти упрямой чередой прошли воспоминания о супружеской жизни с ним, вполне достаточное для того, чтобы окончательно созрела решимость, зародившаяся в душе, как единственный результат захвативших мисс Гуильт воспоминаний. Когда глаза её покоились на Мидуинтере, странное спокойствие медленно разливалось по её лицу. Она выглядела как женщина, которая решилась одинаково испытать как радость при его выздоровлении, так и горе в случае его смерти.

У мисс Гуильт не вырвалось из груди ни крика, но потекли из глаз слезы, когда через некоторое время она уловила первое слабое биение его сердца и заметила первое слабое дыхание, слетевшее с его губ. Она молча наклонилась к Мидуинтеру и поцеловала его в лоб. Когда она опять подняла глаза, выражение глубокого отчаяния покинуло её лицо. В глазах появилась какая-то светлая радость, которая озарила все её лицо как бы внутренним светом и сделала её опять миловидной и женственной.

Она опустила мужа на пол и, сняв с себя шаль, подложила её под его голову.

— Тебе было очень трудно, мой возлюбленный, — сказала она, чувствуя, что слабое биение его сердца усилилось. — Теперь тебе станет легче.

Она встала и, отвернувшись от мужа, заметила пурпуровый флакон на том месте, где и оставила после четвёртого приёма.

«Ах, — подумала мисс Гуильт спокойно, — я забыла моего лучшего друга — я забыла, что ещё не все вылито».

Твёрдой рукой, с совершенно спокойным лицом она налила в трубку в пятый раз.

— Ещё пять минут, — сказала она, поставив флакон и посмотрев на часы.

Мисс Гуильт задумалась, и эта задумчивость немного омрачила кроткое спокойствие её лица.

— Не написать ли мне ему прощального слова? — спросила она себя. — Не сказать ли всей правды, прежде чем я оставлю его навсегда?

Её маленький, оправленный в золото карандашик висел на часовой цепочке. Посмотрев на него с минуту, она встала на колени возле мужа и засунула руку в карман сюртука: его записная книжка была тут. Какие-то бумаги выпали из неё, когда мисс Гуильт отперла застёжку. Одна из этих бумаг была письмом, которое Мидуинтер получил со смертного одра Брока. Мисс Гуильт перевернула два листа почтовой бумаги, на которой ректор написал слова, оказавшиеся теперь справедливыми, и нашла последнюю страницу последнего листа пустой. На этой странице она написала свои прощальные слова, стоя на коленях возле мужа.

«Я хуже всего того, что ты мог подумать плохого обо мне. Ты спас Армадэля, поменявшись с ним комнатами сегодня, и ты спас его от меня. Ты можешь угадать теперь, чьей вдовой я выдала бы себя, если бы ты не спас ему жизни. Узнаешь, на какой злодейке ты женился, когда женился на женщине, пишущей эти строки. Всё-таки у меня в жизни бывали и чистые минуты, и тогда я нежно любила тебя. Забудь меня, мой возлюбленный, встретив женщину, которая будет лучше меня. Я, может быть, сама была бы лучшей женщиной, если бы обстоятельства не искалечили мою жизнь, прежде чем ты встретился со мною. Теперь это всё равно. Я могу загладить свою вину перед тобой только своей смертью. Мне нетрудно умереть теперь, когда я знаю, что ты останешься жив. Даже за своё злодейство получила по заслуге, — оно не удалось. Я никогда не была счастлива».

Мисс Гуильт снова сложила письмо и положила его в руки Мидуинтера, чтобы оно привлекло внимание, когда он придёт в себя. Мисс Гуильт тихо сомкнула его пальцы на письме и подняла глаза. Часы показывали, что идёт последняя минута последнего промежутка. Она наклонилась над Мидуинтером и запечатлела прощальный поцелуй.

— Живи, мой ангел, живи! — нежно прошептала она, коснувшись своими губами его губ. — Вся твоя жизнь впереди, счастливая жизнь и честная, если ты освободишься от меня!

В последний раз с невыразимой нежностью мисс Гуильт откинула ему волосы со лба.

— Любить тебя не было заслугой, — сказала она. — Ты один из тех мужчин, которые нравятся всем женщинам.

Она вздохнула и оставила его. Эта была её последняя слабость. Мисс Гуильт утвердительно склонила голову перед часами, как будто это было живое существо, говорящее с нею, и последний раз наполнила трубку последней каплей, оставшейся в флаконе.

Закрываемая тучами луна слабо светила в окно. Положив руку на ручку двери комнаты, она повернулась и посмотрела на свет, медленно исчезавший с пасмурного неба.

— О Боже, прости меня! — сказала она. — О Христос, будь свидетелем, я так страдала!

Ещё с минуту медлила она на пороге, медлила, чтобы бросить свой последний взгляд на этом свете, и обратила этот взгляд на него.

— Прощай! — сказала она нежно.

Дверь комнаты отворилась и затворилась за ней. Наступили минуты тишины. Потом послышался глухой шум, похожий на падение. Затем опять настала тишина.

Часовые стрелки отсчитывали минуты одну за одной. Пошла десятая минута с того момента, как дверь комнаты затворилась, прежде чем Мидуинтер пошевелился и, пытаясь приподняться, почувствовал в своей руке письмо.

В эту самую минуту в двери на лестнице повернулся ключ, и доктор, с тревогой смотря на дверь роковой комнаты, увидел пурпуровый флакон на подоконнике и лежащего на полу человека, старавшегося приподняться.