Онлайн чтение книги Беллилия Bedelia
1

Жена вошла в комнату, и Чарли обернулся, чтобы посмотреть, как она выглядит. На ней было темно-синее бархатное платье, плотно обтягивающее всю ее фигуру и открывавшее прелестные тонкие лодыжки и бальные туфельки на высоких каблуках бронзового цвета.

В камине пылал огонь. Языки пламени облизывали твердую кору большого рождественского полена. Для Чарли это было великое событие. Он сам отпилил его и целый год держал в сарае, чтобы оно высохло. Беллилия, понимая радость мужа, сверкнула улыбкой, пробежала по коврам к широкому креслу, в котором он сидел, и, устроившись рядом, положила голову ему на плечо. Чарли взял Беллилию за руку. Огонь бросал на них красный отсвет. В тот момент, десять минут шестого 25 декабря 1913 года, Чарли Хорст считал себя самым счастливым человеком в мире.

Для жены Чарли это было первое Рождество в его доме. Они поженились в августе. Беллилия являла собой прелестное создание, ласковое, как котенок, с живыми, темными и блестящими глазами. По контрасту с ее яркой красотой брюнетки Чарли казался еще более бесцветным, угловатым и вялым.

В эркере, откуда убрали кресло, стояла елка, ветки которой были украшены сверкающими гирляндами, разноцветными шариками, тряпочными ангелами, бородатыми Санта-Клаусами, бумажными оленями, картонными домиками и веточками перечной мяты. Под елкой вместо обычной белой простыни, имитирующей снег, лежала зеленая бумага, а на ней были рассыпаны еловые иголки, чтобы создать впечатление лесной земли. Обеденный стол украшала ваза с белыми нарциссами, но выглядели они так, будто росли из рождественских веток остролиста и лавра.

Беллилия уже давно начала готовиться к празднику. Тарелки подбирались в строгом соответствии с кушаньями, а серебряные блюда-ракушки бабушки Чарли были доверху набиты карамелью домашнего изготовления, марципаном и солеными орешками. На буфетной стойке в ожидании гостей уже расположились строго по линейке фужеры и рюмки для вина, а для тех, кто предпочитал что-нибудь покрепче, стояли оловянные бокалы, куда Чарли обычно наливал приготовленный им по особому рецепту горячий ромовый грог. Ну и, кроме того, было в изобилии солено-перченых деликатесов, паштет из гусиной печенки, копченые устрицы, сардины, анчоусы и крекеры с особой пастой, которую Беллилия сделала из смеси разных сыров.

На Рождество Чарли подарил жене старинное золотое кольцо в форме сплетенных нитей, собранных в узел, и инкрустированное мелкими гранатами. Она надела его на безымянный палец правой руки и время от времени вытягивала руку вперед и, наклоняя голову то к правому плечу, то к левому, разглядывала со всех сторон. Руки были у нее пухлыми, а пальцы сужались к кончикам ногтей, отполированных до такой степени, что они блестели подобно розовым самоцветам.

— До чего же мой маленький галчонок любит блестящие побрякушки! — заметил Чарли.

Метафора была чисто литературной. Чарли плохо представлял себе, как выглядят галки. Воспитанный на английской литературе, он предпочитал выражать свои чувства подобным образом. Когда Чарли был маленьким, мама пела ему иногда такую песенку:

Его жена восприняла критику с обычной благосклонностью, показав ямочки на щеках.

— Тебе кольцо действительно нравится? — спросил Чарли.

— Больше, чем платина и бриллианты.

— Или даже жемчуг?

— Ах вот почему ты подарил мне именно этот перстень, — тихо произнесла Беллилия.

Чарли сменил тему разговора:

— Кажется, пошел снег.

С западной стороны дома, там, где была терраса, внизу под обрывом шумела река. Натыкаясь на огромные камни, она будто все время жаловалась. Их дом находился совсем недалеко от большого промышленного города, однако земля вокруг была настолько каменистой, что осваивать ее было невыгодно, поэтому окрестные леса и усыпанные валунами поля оставались такими же дикими, какими их увидели первые поселенцы, прибывшие в Коннектикут.

Раздался дверной звонок. Разглаживая свой новый фартук, служанка Мэри побежала через холл в прихожую. У двери она остановилась, расправила кружева на фартуке и впустила гостей, громко приветствуя их: «Здравствуйте, мистер Джонсон! Счастливого Рождества, миссис Джонсон!»

Беллилия тоже поспешила им навстречу. Как обычно, Уэллс Джонсон почувствовал себя неловко в ее присутствии. Пробормотав слова приветствия, он собирался вручить хозяйке коробку в подарочной рождественской упаковке, обвязанную золотой тесьмой, но так и стоял, не сняв перчатки и перекладывая пакет из одной руки в другую. Люси Джонсон не выдержала, отобрала у него пакет и вручила его Беллилии:

— С Рождеством Христовым.

— О, зачем, это не обязательно…

— Подождите и ничего не говорите, пока не увидите, что там. Можете подумать, что я сумасшедшая.

— Я вообще-то люблю подарки, — сказала Беллилия.

— Как поживаете, Чарли Хорс?[1]Фамилия Хорст без последней буквы звучит по-английски как «Лошадь». (Здесь и далее — примеч. пер.) — обратился к хозяину Уэллс Джонсон.

— Никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо. Позвольте мне взять ваше пальто.

Беллилия внимательно разглядывала пакет, красивую яркую оберточную бумагу и тщательно завязанные узлы.

— Подождем открывать, пока не явятся все гости, — сказала она и положила подарок Джонсонов на свободное место под елкой.

Звонки в дверь пошли один за другим; число гостей все увеличивалось, приветствия и смех становились все громче, воздух наполнился запахами рисовой пудры, духов и одеколонов, рома и разных пряностей. Жара в доме и обязанность хозяина наливать и разносить бокалы довели Чарльза до того, что он взмок от пота. А кожа Беллилии цвета слоновой кости оставалась такой же свежей и прохладной, как белая роза, которую она прикрепила себе на грудь.

Эта роза была из букета, подаренного ей их новым другом и соседом Беном Чейни.

— Вы слишком добры, — сказала Беллилия, протягивая Бену обе руки, и улыбнулась так, чтобы снова были видны ямочки на щеках. — Вы просто меня избалуете своим вниманием.

— Избаловать вас? Это невозможно! — воскликнул Бен.

Чарли и Бен обменялись рукопожатием.

— Счастливого Рождества.

— Рюмочку?

— Ну что ты, Чарли, — вмешалась Беллилия. — Ты же знаешь про Бена и про настойку.

Оба мужчины рассмеялись. Беллилия произнесла это так, будто Бен и яблочная настойка были старыми любовниками. Пока Чарли наливал Бену рюмку, Беллилия поднесла ему блюдо с закусками. Он выбрал крекер с сырной пастой.

— Вы сделали это из овечьего сыра, — отметил он с некоторым самодовольством. — Теперь я знаю, что вы думали именно обо мне.

— Она думает обо всех, — похвастался Чарли.

К шести часам гости уже насытились и едой, и напитками, и поздравлениями, и сплетнями, а женщины — и изучением праздничных нарядов друг друга. Беллилия предложила Чарли достать из-под елки и распечатать рождественские подарки. Для нее это было главным событием вечера: она ждала его с нетерпением и радостным предвкушением, как любопытный ребенок.

— Все уже здесь, кроме Эллен, но, раз она не смогла явиться вовремя, я не вижу причины, почему все остальные должны ждать, — сказала она мужу.

— Может, она задержалась на работе.

— В рождественский вечер?

— Но ты ведь знаешь, что газеты печатаются и в этот день.

Беллилия внимательно огляделась, пытаясь определить настроение своих гостей.

— Хорошо, дорогой, мы подождем еще немного.

Их разговор случайно подслушал доктор Мейерс.

— Если под елкой есть подарок и для меня, я хотел бы получить его сейчас. Мне ведь скоро возвращаться в больницу, а сначала придется отвезти домой мамочку.

— Ну, знаешь, папочка, — изобразив возмущение, воскликнула его жена. — Почему ты думаешь, что кто-то станет делать рождественские подарки такому старому ворчуну, как ты?

Беллилия взглядом пыталась добиться согласия Чарли. Он видел, что ей очень хочется поскорее распечатать пакеты, и решил сдаться, как сдается отец, во всем потакающий своим детям.

— Открой сначала свои, — предложил он.

— Это будет несправедливо. Ведь я хозяйка, и мои пакеты надо открывать последними.

В спор вступил судья Беннет, предложив такую очередность: сначала открывает свой подарок один из гостей, потом это делает Беллилия, за ней опять гость и т. д. Все согласились и поручили Чарли играть роль Санта-Клауса: доставать пакеты, читать надписи и вручать подарки тому, кому они предназначались. Чарли смутился, испытывая чувство неловкости: он по природе был застенчив и понимал, что актер из него никудышный. Однако, когда увидел, что его друзья проявляют гораздо больший интерес к подаркам, чем к исполнению им роли Санта-Клауса, напряжение спало и он даже стал отпускать шуточки.

Всех гостей удивила щедрость Беллилии. Они не привыкли к таким дорогим подаркам на Рождество. Даже самых богатых их них, чьи депозиты были надежно размещены в Нью-Йорке, в Нью-Хэвене и в Хартферд-рейлроуд-сток, с детства учили быть благодарными за такие рождественские подарки, как апельсин, пара перчаток, коробочка конфет и особенно за Библию или «Очерки» Эмерсона. Они, конечно, тоже принесли свои подарки хозяйке, ибо ее гостеприимство с угощениями в рождественскую ночь требовало в ответ вознаграждения. Однако ничто не могло сравниться с ее подарками гостям. Каждый получил свой пакет — и мужья, и жены. А какие роскошные безделушки! Все из нью-йоркских магазинов! Мешочки для табака из натурального шелка, портсигары с монограммами, пепельницы из чистой меди, чернильницы и пресс-папье с бронзовой ручкой, а также специальные дорожные чашки в кожаных футлярах.

Миссис Беннет, которая принесла хозяйке дома три тряпочные рукавички для горячих сковородок, купленные в августе на благотворительном церковном базаре и отложенные специально для Рождества, подсчитала в уме, во что обошлись Беллилии подарки гостям, и сказала ее мужу:

— Никто из нас, Чарли, не мог бы сравниться с расточительностью твоей жены. Не в наших обычаях хвастаться своим богатством, как это делают люди с Запада.

Слово «хвастаться» не умалило того удовольствия и радости, которые испытывала Беллилия при вскрытии принесенных даров. Страшная аккуратистка, она сегодня беспощадно срывала обертку с подарочных пакетов, швыряла на пол бумагу и золотые ленточки. Каждый подарок казался ей замечательным, а каждый даритель — щедрым. Чарли видел страстное воодушевление от получаемой ею необычной радости: сироту приняли в добрую, хорошую семью, беспризорную девочку впустили наконец в магазин игрушек.

Глаза Люси Джонсон сияли, когда Чарли вручал Беллилии пакет, обвязанный золотой тесьмой. Под оберткой была коробка с японскими иероглифами.

— От Вантайана, — громким шепотом произнесла миссис Беннет.

Кое-кто из женщин кивнул. Они тоже узнали манеру оформления покупки и удивились, почему Люси нужно было ехать за рождественским подарком для Хорстов в Нью-Йорк.

Беллилия вытащила подарок из коробки и подняла вверх, чтобы все видели. На подставке из слоновой кости сидели три обезьянки. Одна закрывала лапками глаза, другая — затыкала уши, а третья прикрывала рот.

— О, большое вам спасибо. Мне очень-очень нравится. — Беллилия поцеловала Люси Джонсон.

Миссис Беннет что-то шепнула своему мужу. Судья взглянул поверх очков на Уэллса Джонсона. Раздался бой настенных часов. Некоторые из мужчин достали из карманов свои часы, чтобы проверить время.

Люси стала объяснять, почему купила именно такой подарок. Эти три обезьянки напомнили ей Чарли.

— Меня?

— Не видеть никакого зла, не слышать его и не говорить о нем. Разве это не Чарли до мозга костей? Такая уж у него натура. Я говорила Уэллсу, что у Чарли самый сильный характер из всех мужчин, каких я знаю.

Уэллс Джонсон подошел поближе к судье Беннету. Прикрыв рот рукой, он шепнул:

— Люси хотела показать, как мы ценим дружбу Чарли. Он подкинул мне массу дел в этом году.

— Ну это вполне естественно, ведь его собственность растет в цене, — заметил судья, у которого был в залоге дом Джонсонов, и которой считал, что заслуживает объяснения их экстравагантной траты денег.

— Есть и еще кое-что, — намекнул Уэллс.

Сквозь очки в золотой оправе сверкнуло явное любопытство, но Уэллс хранил свой секрет, словно деньги в банке. Когда судья начал проявлять нетерпение, Уэллс тихо произнес:

— Сейчас не могу ничего сказать. Чарльз не любит, когда об этом упоминают в присутствии его жены. Она очень уязвима.

Судья фыркнул:

— Если он не застраховал свою жизнь, у нее есть причины быть уязвимой.

Беллилия повернулась к ним с улыбкой, и оба мужчины смущенно, почти виновато улыбнулись ей в ответ. Она отличалась от других женщин в гостиной, словно была актрисой или иностранкой, в ней не было ничего местного, обыденного. Несмотря на темпераментность, ее манеры были мягкими и утонченными; говорила она меньше других, больше улыбалась; искала дружбы, но избегала излишней близости.

А Чарли был обеспокоен. И когда раздался звонок в дверь, он не стал ждать, пока откроет служанка, — сам бросился в прихожую и распахнул дверь.

На пороге стояли две женщины. Одна из них, протянув руку, сказала:

— Счастливого Рождества, Чарли.

Другая закричала от радости и бросилась ему на шею.

Чарли успел лишь протянуть руку Эллен Уокер, но их рукопожатие не состоялось из-за экстравагантного поведения ее приятельницы. Эллен пришлось опустить руку и последовать за Чарли и Эбби Хоффман в холл.

— Какой сюрприз, — заметил Чарли, обращаясь к Эбби.

— Ах ты, старый лицемер, ты же знал, что я приду.

— Конечно знал, — подтвердила Эллен. — Я ему уже две недели тому назад сказала, что ты проведешь праздники со мной.

— Да, да, конечно, — ответил Чарли.

— Значит, ты про меня забыл, враль несчастный, — засмеялась Эбби и одарила его поцелуем в щеку.

Чарли отправил их в туалетную комнату на первом этаже. Эллен Уокер сняла шляпу, даже не взглянув на себя в зеркало. Этой осенью она купила себе пальто, которое никому не понравилось. Слишком похоже на мужское, говорили ей. Эллен была высокого роста, но тонкокостная и хрупкого телосложения. Тридцать лет назад ее назвали бы красавицей, но мода на женскую красоту меняется так же непредсказуемо, как мода на одежду. Так, девственница Берн-Джонса уступила место девушке Гибсона, и сегодня лицо Эллен считалось слишком длинным, голова слишком узкой, а светло-каштановая корона из кос представлялась с точки зрения стиля просто нелепой. В ее внешности не было ничего запоминающегося, ничего отличительного. Посторонний человек сказал бы, что она выглядит скромной и честной. Зато Эбби была одета весьма экстравагантно. Чарли даже подумал, что она похожа на модель из журнала мод — роскошная картинка, хотя одномерная, снятая в одной плоскости. Ее муфта из меха рыси была размером с чемодан, а шляпа явно перегружена перьями. На черную шемизетку Эбби нацепила такую умопомрачительно сверкающую брошь, что в голову сразу приходила мысль об искусственных бриллиантах.

— Приходите в зал, когда наведете красоту, — сказал Чарли и пошел искать жену.

Беллилия ждала его в холле.

— Мы забыли про Эбби, — зашептала она.

— Это моя вина. Я должен был напомнить тебе, что она тоже придет.

— Нет, нет, любимый, ты не должен укорять себя. У тебя так много важных дел, о которых надо думать. Но нам нельзя оставить Эбби без подарка. Ведь она сделала нам дорогие подарки на свадьбу и развлекала нас в Нью-Йорке.

Эбби Хоффман была двоюродной сестрой Чарли, племянницей его матери, одной из рода Филбриков. И как представительница этого рода первой приветствовала невесту Чарли, когда он привез Беллилию на поезде из Колорадо. Она ждала их на платформе и сразу же закатила им шикарный обед в «Уолдорф-Астории».

— Ты можешь сказать, что заказала для нее подарок, но его еще не доставили, — предложил Чарли.

— Нет, так нельзя. Под елкой должен быть пакет для Эбби, иначе она подумает, что про нее забыли, и обидится.

Обе девушки вышли наконец из туалетной комнаты. Эбби поцеловала Беллилию, а Эллен протянула жене Чарли руку. Эбби так и не сняла с головы шляпу, словно явилась на один из больших нью-йоркских приемов.

«Неисправимая кокетка», — вспомнил Чарли слова своей матери.

Беллилия повела новых гостей в зал, а Чарли отправился на кухню за напитками. Большинство гостей знали Эбби: она родилась в миле отсюда и жила с ними по соседству, пока не вышла замуж. Вот почему Чарли в душе смеялся над ее потугами выглядеть моднее всех.

Из зала он слышал смех и приветствия и с раздражением думал о дурацкой шляпке Эбби. Однако, пока он наливал в графин ореховый ликер, он успел утешиться радостной мыслью: зато его собственная жена не страдала ни дурным вкусом, ни притворством.

Дверь на кухню распахнулась.

— Мы тебя ждем, Чарли, — сказал Бен Чейни. — Все хотят выпить. И принеси еще горячего грога. Моя помощь нужна?

Стоявшая у плиты Мэри обернулась и изучающе посмотрела на Бена. Он был не очень высокого роста, но хорошо сложен и мускулист. На фоне серых кухонных стен его лицо выглядело смуглым, а густые волосы, вьющиеся, как у романтического поэта, отливали медью. Живые глаза выдавали любопытного человека. И тут вдруг, непонятно откуда, у Чарли возникла идея, как решить проблему с подарком Эбби Хоффман.

— Возьми это, пожалуйста, — произнес он, вручая Бену поднос. — И скажи моей жене, что я хочу ее видеть. Я поднимусь наверх.

Бен уносил поднос с таким видом, будто стоявший на нем графин был отрезанной головой побежденного врага. Мэри вздохнула, глядя ему вслед, а Чарли отправился наверх в спальню, где стал ждать Беллилию.

Она пришла не сразу. Все это время Чарли смотрел на себя в полукруглое зеркало, установленное в эркере. Оно сильно искажало изображение, поэтому голова Чарли казалась слишком большой, торс слишком длинным, а ноги совсем короткими. Фигура выглядела карикатурной, ибо Чарли был одним из тех стройных, худощавых, длинноногих мужчин, которые никогда не набирают достаточно веса, чтобы спрятать все свои кости. Черты лица его были тонкими, но правильными, а вот кожа — слишком бледной, чтобы лицо казалось красивым. Он мысленно сравнил свою томную бледность с мужественной смуглостью Бена Чейни и с грустью провел рукой по своей редкой шевелюре.

Беллилия вошла очень тихо. Когда она встала рядом с ним, ее макушка оказалась на уровне его рта. Они еще не дожили до той стадии отношений, когда люди надоедают друг другу, поэтому для них было счастьем чувствовать себя парой. Неожиданно у Беллилии изменилось выражение лица. На нем отразилось страдание, и она бросилась к эркеру, чтобы прикрыть собой зеркало.

— Как ужасно ты в нем выглядишь, Чарли. У тебя такие стройные ноги, я не хочу видеть их короткими и кривыми.

Чарли обнял ее и, крепко прижав к себе, тяжело задышал, но Беллилия ласково похлопала его по щеке:

— У нас же внизу гости, надо поскорее к ним спуститься.

Сумерки еще больше сгустились. Беллилия подошла к окну и стала задумчиво смотреть вдаль.

— Помнишь прошлое Рождество? — тихо спросила она. Ее пальцы сжали пеструю занавеску. — Прошлое Рождество, — еле слышно повторила она и вздохнула.

— В Новом Орлеане?

— Мы тогда нарвали букет темно-красных роз и поставили его на стол. А завтракали мы утром на балконе.

— Ты жалеешь, что мы приехали сюда? Ответь мне, Белли.

Когда она не улыбалась, ее рот был как у куклы — маленький, идеально очерченный. У Чарли иногда возникало ощущение, что он ничего о ней не знает. Все, что она рассказала ему о своей юности и о первом браке, показалось ему таким же нереальным, как сюжет в каком-нибудь дамском романе. Когда она пересказывала свои разговоры с близкими или знакомыми ей людьми, Чарли видел перед глазами строчки из книги — с точками и запятыми, абзацами в нужных местах и кавычками прямой речи. В такие моменты он чувствовал, что она отдалена от него, как героиня романа, женщина, о которой он может мечтать, но никогда не сможет к ней прикоснуться

— А у меня возникла идея, — неожиданно произнес он. — Насчет рождественского подарка Эбби.

— Что же ты придумал? — с интересом спросила она.

— Кольцо с жемчугом.

Беллилия ничего не ответила.

— Ты что, не считаешь это хорошей идеей?

— Мы не можем его подарить.

— Почему же?

— Ты ведь сам сказал, что оно дешевое и выглядит вульгарно.

— Так это на твоей руке, ласточка моя. А Эбби спокойно носит поддельные камни.

Беллилия покачала головой.

— Но почему? — снова спросил Чарли.

— Люди твоего круга никогда не носят поддельные камни.

Чарли подумал, не разыгрывает ли она его.

— Эбби носит, моя кузина Эбби. Разве ты не заметила ее брошку?

Беллилия пожала плечами и отошла от окна. Оглядевшись вокруг, она опустилась в низкое кресло, в котором обычно сидела мать Чарли, когда занималась шитьем. Для этого кресла Беллилия выбрала новую обивочную ткань из розового муара. Из такого же материала были теперь и занавески, и постельное покрывало; в остальном комната выглядела такой же, какой была, когда здесь спали родители Чарльза.

— Давай отдадим Эбби браслет, сделанный в Восточной Индии, — предложила Беллилия.

Чарли остолбенел:

— Ты это серьезно? — Он не знал, что сказать. Этот браслет он купил ей во время их медового месяца. Прекрасно обработанное серебро, закрывающее все запястье, но самое интересное было то, что от браслета тянулись цепочки с колечками для трех пальцев.

Чарли любил бродить и рассматривать витрины антикварных лавок. Его удивило, как мог этот браслет пройти такой длинный торговый путь на запад и дойти до Колорадо. Ему это показалось настолько романтичным, что он заплатил за экзотическое украшение целых двадцать долларов. Ну как можно было дарить его в качестве обычного рождественского подарка кузине Эбби, с которой он встречался не чаще двух раз в год! Беллилия за свое кольцо с черным жемчугом заплатила всего пять долларов. Жемчуг был вставлен в оправу из поддельной платины и окружен искусственными бриллиантами.

— Браслет не держится на моей руке, он слишком большой.

— Ты этого не говорила, когда я его покупал. Примерила и сказала, что он очень красивый.

— Тебе он нравился, и ты хотел, чтобы я его носила.

— Тогда я не могу понять, почему ты так упрямо держишься за свое дешевое кольцо, хотя сама сказала, что не будешь его носить.

Беллилия вздохнула.

— Хорошо, дорогая, — смягчил тон Чарли. — Конечно, если хочешь сохранить это кольцо, я не буду настаивать, чтобы ты его отдавала. Но раз ты сказала, что никогда его больше не наденешь… — Чарли замолчал в ожидании ответа.

Она сидела, как раскаивающийся в своих поступках ребенок, — с опущенной головой и сложенными руками.

— Разве что сохранишь в качестве сувенира, напоминающего тебе, что вышла замуж за деспота, — с горечью произнес он.

Беллилия разгладила складки на бархатной юбке и, подтянув ее вверх, посмотрела на бронзовые каблучки.

— Мы не можем подарить Эбби это кольцо, потому что у меня его уже нет.

— Что?!

— Я его отдала. Тебе же не нравилось, когда я его надевала. Ты считал его вульгарным.

— Почему же ты сразу мне этого не сказала, прежде чем я потерял самообладание и накричал на тебя?

— Не успела. Ты не дал мне вымолвить слова.

Она смотрела на него таким невинным взглядом, что Чарли не выдержал и расхохотался:

— Какое же ты непредсказуемое создание, моя крошка Белли. А я-то еще спорил с тобой как дурак. Приношу свои глубокие извинения.

— Чарли, дорогой, я тебя огорчила, правда? Ты простишь меня, да?

— Забудь все это, — произнес он искренне.

— Так мы подарим Эбби браслет?

— Как пожелаешь.

— Вот посмотри. — Беллилия надела браслет и показала, как он скользит вверх и вниз по руке. — Видишь? Он в самом деле большой для меня. А теперь, дорогой, нам надо спуститься к гостям. Может показаться странным, что нас так долго нет. Я заверну браслет в бумагу и незаметно положу его под елку.

По ее улыбке Чарли понял, что она довольна. Он поцеловал ее и вышел из комнаты, а Беллилия красиво упаковала подарок и перевязала его красной лентой так, чтобы было похоже на другие ее подарки гостям. Потом она подошла к туалетному столику, открыла шкатулку, где лежало кольцо с черной жемчужиной, вынула его и переложила в другую, бархатную коробочку, в которой до того находилось ее новое гранатовое кольцо. После чего она спустилась в холл и спрятала коробочку на верхней полке буфета, задвинув подальше, чтобы никто ее там не заметил.

Тихо, на цыпочках поднявшись снова в спальню, она взяла подарок для Эбби, расправила красный бантик и поспешила вниз по лестнице, громко стуча высокими каблучками.

Вечеринка закончилась. Из гостей остались только Эбби, Эллен и Бен Чейни. Эбби ушла в туалетную комнату для церемонии снятия перьев и увела с собой Эллен. Бен опустился перед камином на колено и начал ворошить горящие угли. Рядом стояла Беллилия, держа в руках корзину со скомканной оберточной бумагой и подобранными с пола тесемками. Они молча наблюдали, как вспыхивали брошенные в камин остатки красивых праздничных картинок, как огонь пожирал серебристые и позолоченные ленточки.

Когда все это сгорело и в комнате был снова наведен порядок, Беллилия извинилась перед мужчинами и поспешила на кухню. Бен сел в кресло напротив Чарли и взял со столика последний номер Литерари дайджест. «Ведет себя так, будто живет здесь», — с досадой подумал Чарли, но постарался отбросить эту мысль и взял новый номер Атлантик мансли.

В туалетной комнате Эллен стояла за ширмой, прикрывающей мраморную раковину, и мыла руки. Приведя себя в порядок, она вышла из-за ширмы и направилась к двери.

— Останься, мне надо с тобой поговорить, — скомандовала Эбби. Ей наконец удалось разобраться со своей шляпой, и теперь, как она выразилась, ее волосы представляли собой идеально свитое гнездо летучей мыши. — У меня есть к тебе один вопрос. Кто такой этот Чейни?

— Художник. Он снял на зиму дом судьи Беннета.

— Летний дом на зиму? Там, в лесу? Зачем?

— Откуда мне знать.

Эбби наклонила вперед голову, и ее густые волосы упали на лицо, как темная занавеска. Из-под занавески раздался полный любопытства голос:

— Что за художник?

— Он пишет красками.

— Естественно, красками. А что он пишет?

— Картины.

Эбби откинула занавеску из своих волос и скрутила их в узел над гнездом.

— Перестань меня дразнить! Я спрашиваю, какие картины?

По контрасту с богатыми модуляциями голоса Эбби голос Эллен звучал очень монотонно:

— Не знаю.

— Кстати, тебе не мешает немного подкрасить щеки. Все теперь это делают. А он холостяк?

— Я никогда не слышала, чтобы он был женат.

— Вот, попробуй мою. — Эбби кивнула в сторону своей золотой косметички. — Это самая новая сухая пудра, ее не сравнить с вульгарной краской. Он джентльмен?

— Ты похожа на героинь романов миссис Хэмфри Уорд,[2]Псевдоним писательницы Мэри Огусты Уорд (1851–1920). — холодно заметила Эллен.

— Прекрати. Не пытайся строить из себя знатока литературы. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Не шофер и не полицейский. — Эбби наконец уложила свои волосы и вроде бы осталась довольной, а после долгого и внимательного разглядывания себя в зеркале сказала: — Он для меня загадка. Хотя вообще-то меня не волнуют загадочные мужчины. Но, по-моему, он нравится Беллилии. Как ты считаешь?

— Никак не считаю. — Эллен сухим тоном пыталась выразить свое индифферентное отношение.

Эбби наградила ее долгим взглядом:

— А знаешь, ты не выглядела бы такой унылой и неприметной, если бы надела что-нибудь поярче. Ничто не вызывает такого отвращения, как шелковая блузка в клеточку с длинными рукавами. Сразу видно — старая дева.

Бледное лицо Эллен покраснело. Ей нравилось считать себя со вкусом одетой, и она с удовольствием носила свои костюмы и блузки с длинными рукавами.

Эбби вытащила из косметички круглую коробочку.

— Возьми, попудрись, — приказала она.

— Я буду себя ужасно чувствовать.

Эбби открыла пудреницу, набрала пуховкой порошок карминного цвета и протянула Эллен:

— Хотя бы перед одним мужчиной попробуй выглядеть более интересной.

— Я не из той породы коварных хищниц, которых ты прославляешь.

— Тебе бы лучше жилось, если бы ты была из той породы, — безжалостно настаивала на своем Эбби. Другого способа убедить Эллен просто не было. — Дай мне по крайней мере переделать твою прическу. Никто уже такую не носит.

— А я ношу, и более того, — Эллен приняла вызов, откинув голову назад, — ничто в мире не заставит меня носить на голове «летучую мышь». Считаю это пошлым и отвратительным.

— Значит, все светские модницы пошлые и отвратительные.

— Беллилия не носит «мышей» и тем не менее выглядит обворожительно.

— Беллилия обладает собственным стилем, поэтому может себе позволить быть непохожей на других. Кроме того, она крашеная блондинка, то есть вполне соответствует современной моде.

— Я этому не верю.

— Очень искусно сделано. Только меня не обманешь. Вещи подобного рода я чувствую нутром.

— Но Беллилии не нужно краситься. Она ведь во всем такая естественная. И почему ты нападаешь на нее, Эбби?

— А почему ты ее защищаешь, Нелли?

— Пожалуйста, не называй меня Нелли.

— А почему нет? Мы всегда так тебя называли.

— Мне больше не нравятся ни прозвища, ни клички.

Эбби от удивления подняла брови. Она слишком хорошо знала Эллен, чтобы продолжать настаивать на своем. Кроме того, ей нужно было задать еще несколько вопросов.

— У него есть деньги?

— У кого?

— Не строй из себя дурочку. Когда одинокий мужчина приезжает в такой город, как наш, долг каждой женщины знать о нем кое-какие факты.

Эллен обреченно вздохнула.

— Я об этом как-то не задумывалась, но, судя по всему, он имеет доходы, иначе не мог бы себе позволить оставаться на всю зиму в деревне, чтобы только рисовать. И к тому же у него есть машина.

— Позволь мне заметить, милочка, машина ровно ничего не значит. Ты помнишь, когда мой дражайший супруг Уолтер купил автомобиль, работающий на батареях? Мы разъезжали на нем как миллионеры, а он делал только небольшие взносы. Ты же знаешь, машину можно купить в кредит.

Эллен не одобряла тон, которым Эбби говорила о своем бывшем муже. Возможно, в Нью-Йорке развод воспринимался как самое обычное дело, но в Коннектикуте все еще обсуждали это шепотом.

— Этот Бен подарил Беллилии дюжину белых роз, — напомнила Эбби.

— А Чарли коробку сигар. Это была с его стороны лишь достойная уважения благодарность за их гостеприимство.

— Не стоит огрызаться, Нелли. Я просто заметила, что он покупает экстравагантные подарки. Это не в привычке бедных.

Полюбовавшись на себя последний раз в зеркало, Эбби пошла за ширму вымыть руки.

Сквозь шум воды она услышала голос Эллен:

— Но что-то в нем не так. Ты бы доверилась ему, Эбби?

Эбби резко обернулась, держа перед собой мокрые руки.

— Что за глупый вопрос? Ты ведешь себя как в третьем акте мелодрамы. Что в нем не так?

— Я хочу знать, что ты о нем думаешь? Нет, честное слово, — не как о холостяке, который кажется богатым, а просто как о человеке. Ты бы доверилась ему?

— А ты?

Эллен подошла поближе и прямо посмотрела в лицо подруги. Несмотря на разницу в характерах, спокойная Эллен и темпераментная Эбби были похожи — высокие, стройные, порядочные девушки штата Новая Англия.

— Он ведет себя так, будто чего-то от нас здесь добивается, — ответила Эллен на встречный вопрос Эбби. — Слишком быстро завел себе друзей. Я знаю, считается, что у художников нет предрассудков, но дело в другом. Да, его манеры достаточно хороши, но есть в нем что-то такое, чего я не понимаю. Он приехал сюда в ноябре и ни с кем не был знаком, а теперь все считают его своим закадычным другом. А женщин он всегда приглашает к себе на чай.

— Да ты просто провинциалка. В Нью-Йорке ни одна женщина не придаст этому значения, если мужчина пригласит ее на чай. Особенно если это художник.

— Но он задает слишком много вопросов, — не сдавалась Эллен.

— Ты говоришь так, будто сама сидела с ним за чашкой чая.

— Я работаю, и у меня нет времени на визиты, но я ужинала с ним у «Джефни», и он потом раза два заходил ко мне.

— Значит, он тебе не так уж безразличен. Верно? Ужин, вечерние беседы… А он не обсуждал с тобой работу художника?

— Он вообще ничего не говорит о себе.

— Для мужчины это очень странно.

— Зато он всегда задает вопросы о жизни других людей, совершенно личные вопросы. Об источниках их доходов, богато ли они живут или нет.

— Ну, это естественное любопытство.

— Очевидно, Нью-Йорк выбил у тебя из памяти то, чему нас здесь учили, — никогда даже не упоминать о таких вещах.

— А ты все еще дитя, Эллен. Если бы я не знала тебя так хорошо, я бы могла принять твою наивность за позу. Ты спрашивала Беллилию, что она думает о нем?

Эллен молчала, будто не слышала вопроса.

— И пожалуйста, не говори мне, что он не приглашал ее на чай.

— Он часто приходит сюда по вечерам. Иногда они гуляют вместе, — спокойно сообщила Эллен. — Ведь Чарли и Беллилия его самые близкие соседи, если не считать фермеров вроде Килли или этих поляков там, на горе.

Неожиданно поднялся сильный ветер. В лесу зашумели деревья, ветер со свистом кружился вокруг дома, дергал ставни и стучал в стекла. И тут вдруг раздался мужской голос.

— Ужин готов. Беллилия хочет знать, готовы ли вы, — произнес Бен Чейни. Он стоял в дверях как хозяин, будто находился в своем собственном доме.

— Откуда у вас такие манеры? — возмутилась Эбби. — Разве вас не учили стучать в дверь, прежде чем войти?

— Но дверь была открыта.

Эбби посмотрела на Эллен, и та отвернулась.

Когда была еще жива миссис Хорст, в доме сохранялся принятый в те годы порядок и даже планировка. Будучи послушным, заботливым сыном, Чарли не хотел обижать свою дорогую маму критикой архитектурных вкусов ее отца и деда, однако не успели засохнуть цветы на ее могиле, как он открыл ящик, где хранились его планы перестройки дома. Отнюдь не отрицая новых идей, Чарли предпочитал тем не менее старый архитектурный стиль Новой Англии и был одним из первых архитекторов, начавших движение за возврат лучших традиций восемнадцатого и начала девятнадцатого века. Прежде чем уехать в отпуск в Колорадо, он убрал все балкончики, башенки и лепные украшения, восстановив первоначальные линии и форму дома. Широкий эркер был сохранен: ему нравилось сидеть там перед заходом солнца.

Вместе с Беллилией они поработали над интерьером дома. Обои и обшивка были отобраны по ее вкусу. Один только раз они поспорили — дошло чуть ли не до ссоры — из-за того, что она отказалась убрать с пола большие красивые восточные ковры его матери и заменить их пушистыми ковриками.

У нее был природный талант хозяйки дома. В отличие от его матери, которая устраивала много шума, когда вместе с двумя слугами производила уборку, Беллилия и ее молоденькая служанка Мэри наводили порядок в тишине и согласии.

Сегодня вечером, накрывая на стол, они поставили посредине вазу с нарциссами, под тарелки положили новые салфеточки, сделанные в Испании, и зажгли красные свечи. Основное блюдо Беллилия приготовила сама. Это был вареный рис, приправленный томатом, перцем, шафраном и поданный вместе с жареными цыплятами, устрицами и оливками. Ничего этого Чарли не получил. Мэри принесла ему тарелку с обычным вареным рисом.

— Желудок, — признался он гостям.

— Это у тебя-то?! — воскликнула Эбби.

— Наверное, на нервной почве, — сказала Беллилия. — Он слишком много работает. Можно подумать, что его мастер ни в чем не разбирается, полный профан, и бедному Чарли приходится каждый день ездить в Бриджпорт.

Эллен спросила, был ли он у врача.

— О, как бы я хотела, чтобы ты на него повлияла. Я прошу его, умоляю, а он не обращает на это ровно никакого внимания, — пожаловалась Беллилия.

— Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, — попросил Чарли.

Но Эбби продолжала:

— Возможно, он привез свою болезнь с Запада. Я слышала, что еда там просто… — Она не смогла найти подходящего слова и вместо этого замахала руками.

— Ошибаешься, — возразил Чарли. — В Денвере есть несколько великолепных ресторанов, а в отеле «Колорадо-Спрингс» шеф-поваром работает француз.

— Мне бы французская кухня не понравилась, — фыркнула Эбби. — Если бы я поехала в Колорадо, я бы хотела отведать медвежатины или бизоньего мяса.

Эллен с удовольствием ела экзотическое блюдо из риса.

— Это то, что готовят на Западе? — спросила она у Беллилии.

— Нет, я сделала все по рецепту, которому меня научили в Новом Орлеане. Там это называют «джамбалайя». Правда, кладут туда речных креветок, крабов и…

— Значит, в Новом Орлеане, — перебила ее Эбби. — А я думала, ты из Калифорнии. Чарли, ты ведь мне сказал, что Беллилия приехала из Калифорнии.

— Я родилась в Калифорнии, но жила в самых разных местах. А в Новом Орлеане жила со своим первым мужем.

— Мне всегда хотелось съездить туда, — сказала Эбби. — Говорят, это центр высокой культуры. А вы когда-нибудь видели карнавал в «Жирный вторник», или в «Марди гра», как его называют французы?

— Она описывает Новый Орлеан не хуже, чем Кейбл,[3] Джорж Кейбл (1844–1924) — американский писатель и историк, родился в Новом Орлеане. — похвастался Чарли. — Расскажи им, дорогая, о французском квартале и о художниках.

— Так все и рассказать?

— А почему нет? Ты что, стесняешься?

— Нет, ты ведь сам знаешь. — Беллилия подарила Чарли лукавую улыбку и подмигнула, как человеку, знающему, что она имеет в виду. — Эти люди всегда соблюдают приличия и…

— О! Расскажите нам о них! — воскликнула Эбби.

— Да я не знаю, что рассказывать, — рассмеялась Беллилия. — Видите ли, мы были очень бедными. А большинство людей скорее признаются в грехе, чем в бедности. Так ведь? Мы с мужем были отчаянно бедны. — Она говорила об этом с таким радостным выражением лица, словно о чем-то очень романтичном. — Он был художником, из хорошей семьи, но его родные не хотели, чтобы он занимался живописью, поэтому не давали ему денег. Мы не стеснялись быть бедными, потому что были молодыми, здоровыми и влюбленными. Большинство наших друзей тоже были художниками и тоже бедными. Жилось нам очень весело, и, если нам удавалось купить цыпленка и бутылку итальянского кларета, мы устраивали вечеринку. — Ее голос становился все тише, словно намекая на более яркие развлечения.

Эллен почувствовала, что уже сыта по горло, и пожалела, что позволила себе такую неумеренность в еде.

А Беллилия продолжала свой рассказ:

— Если бы он был жив, то стал бы известным художником, может быть даже великим. Когда он умер, один человек купил все его картины, зная, что наступит день, когда они станут очень ценными.

— Постой, Белли!

— Что такое? Что-нибудь не так, дорогой?

— Но ведь ты мне говорила, что его друзья продали его картины с аукциона?

— Ах да, да! — Беллилия смотрела на Чарли сквозь опущенные ресницы. — Да, конечно, дорогой, они продали их с аукциона, потому что этот человек хотел дать мне за них всего сто долларов. Вот они и заставили его, вместо того чтобы просто купить их у меня, устроить аукцион. Поэтому я получила больше двухсот долларов. Ты вспомнил, Чарли, что я действительно это рассказывала. — Не дожидаясь реакции Чарли, она продолжала: — Мы собираемся как-нибудь съездить туда и посмотреть, сможем ли выкупить некоторые картины. Я не специалист в этом деле, но очень много людей считали, что у него большое будущее.

Бен все это время внимательно наблюдал за Беллилией, но, когда поймал на себе пристальный взгляд Эллен, взял вилку и снова принялся за еду.

— И вы их все продали?! — воскликнула Эбби. — Ни одной себе не оставили?

— У меня не было ни одного доллара на счету, — призналась Беллилия без всякого смущения или жалости к себе.

— А от чего умер ваш муж?

— От аппендицита. Когда его отвезли в больницу, было уже поздно.

Она произнесла это очень спокойно, будто отмечая простой факт. После чего улыбнулась по очереди всем гостям, словно хотела сказать, что не ищет у них сочувствия. И тогда Эбби обратилась к Бену Чейни и спросила, известно ли ему что-нибудь о художнике по фамилии Кошрэн и о его картинах.

— Его имя Рауль, — сказал Чейни.

— Рауль Кошрэн. Звучит весьма необычно, — заметила Эбби.

— Мать его была француженкой, — объяснила Беллилия. — В художественных кругах на севере Рауль был неизвестен. Он продал несколько своих картин, но людям из Южных штатов.

Эллен всегда считала неуместным задавать личные вопросы, а тут неожиданно для себя спросила:

— Если вы были настолько бедны, как вам удалось провести лето в Колорадо-Спрингс?

— Это действительно звучит экстравагантно, — согласилась Беллилия, — но я заболела. Шок, вызванный смертью мужа, так повлиял на мою нервную систему, что я потеряла ребенка. — Это сообщение она преподнесла с должной скромностью, опустив глаза, чтобы избежать взглядов. — Доктор сказал, что я должна изменить обстановку. Меня всегда привлекали горы, а Колорадо-Спрингс — лечебный курорт, вот я и решила туда поехать. Конечно, я даже не помышляла остановиться в отеле. Жила в дешевом пансионе, но не испытывала никаких неудобств, к тому же оттуда был потрясающий вид.

— Когда я ее встретил, — сказал Чарли, — она решила остаться в Спрингс еще на две недели. Надеялась получить работу в одном из денверских универмагов. В тот день она пришла в отель посмотреть на выставку дамских туалетов.

— Я уже много лет носила одни и те же платья, вот и подумала: если хочу попасть на работу в хороший магазин, то должна показать, что разбираюсь в моде. Но прежде, чем тратить деньги, я решила пойти и посмотреть, что носят люди, приезжающие из богатых восточных штатов.

— Она пришла посмотреть на миллионеров, а я оказался для нее более интересным.

— Но, дорогой, — изображая возмущение, возразила ему Беллилия, — ты же преследовал меня повсюду.

— От гостиной в отеле, где ты пила чай, до входа на выставку туалетов. Это называется повсюду?

Беллилия подключила гостей к следующей главе своей повести:

— Вы бы видели, какое безразличие он пытался изобразить, выбирая стул рядом со мной, делая вид, что не замечает меня. Но именно этот спектакль помог мне узнать, почему он так интересуется данным местом за столом. Ему понадобилось почти десять минут, чтобы набраться смелости и спросить у меня, как мне нравятся горы и разве можно не восторгаться их величием.

— Мы бы, наверное, никогда не встретились, если бы не несчастный случай, — заметил Чарли. — Я собирался отправиться в горы со знакомыми, живущими в отеле, но один из них повредил себе коленку, и мы отложили поход — к счастью для меня.

— А я почти уже решила не ходить больше в отель, потому что даже самый дешевый чай там стоил пятьдесят центов, — добавила Беллилия.

— Боги были добры к нам.

Радостная ссылка Чарли на помощь богов и скрытая напряженность Беллилии вызывали у Эллен раздражение. Все это выглядело неестественным и было похожим на репетицию сцены, которую усердные актеры повторяют вновь и вновь. Поскольку ничего другого придумать было нельзя, Эллен пожаловалась на духоту в комнате:

— Здесь просто нечем дышать. Ты ничего не можешь сделать, Чарли?

Такое резкое заявление испортило настроение Чарли. Несколько секунд до этого он мысленно поднимался на вершины гор. Спустившись с небес, он с мрачным видом пошел тушить огонь. После чего достал для Беллилии белую шаль своей матери, связанную из ангорской шерсти.

— Спасибо за заботу, мой дорогой, но тебе не стоило беспокоиться. Мне совсем не холодно.

— Нам теперь надо быть осторожными, — заметил Чарли.

Беллилия покачала головой, недовольная его словами.

— В чем дело? Беллилия, ты беременна? — со свойственной ей непосредственностью спросила Эбби.

— Извините меня, — произнесла Беллилия и, отодвинув назад свое кресло, встала и быстро пошла на кухню.

— Я что-то не то сказала? — недоумевала Эбби. — Что может быть плохого в вопросе о детях, если люди женаты?

— Замолчи! — потребовала Эллен.

— Она переживает гибель своего первого ребенка, — объяснил Чарли, — и боится, что разговор о будущем ребенке может снова принести беду.

— Да это же все предрассудки, — заявила Эллен и тут же пожалела о своих словах.

— Не все такие рациональные, как ты, — сказал Чарли.

Беллилия вернулась с кофейником, а Мэри принесла поднос с чашками, сливками и сахаром.

Каждый раз, наливая в чашку кофе, Беллилия с таким удовольствием поворачивала краник в кофейнике, что Чарли был просто счастлив видеть на ее лице детскую радость. Она снова стала внимательной, грациозной, очаровательной хозяйкой.

— Как вы пьете кофе? Со сливками? С сахаром? Один кусочек или два? — спрашивала она своих гостей.

— А ты сегодня очень хорошо выглядишь, Мэри, — сделал комплимент служанке Бен Чейни, когда девушка подавала ему кофе. — Это что, новая чашка? — спросил он.

Мэри покраснела и, хихикнув, поспешила к двери.

— Не дразни ее, Бен, пожалуйста, — прошептала ему Беллилия.

— Я не дразнил. Она действительно хорошенькая девушка.

— Бен отвозил ее в город в один из четвергов, когда у нее был выходной, — начала объяснять гостям Беллилия. — Он не только отвез ее, но угостил мороженым. Вот она и попалась на его удочку.

«Значит, и Мэри тоже», — подумала Эллен и бросила взгляд на Эбби: увидела ли та в этом поступке еще одну из его подозрительных привычек?

Но Эбби флиртовала с Беном.

— Значит, у нас, девиц постарше, теперь мало шансов, не так ли? Мэри такая простая, такая неиспорченная, ньюйоркцу она должна очень нравиться.

— Я не показывал ей свои картины.

— А зачем их показывать? — спросила Беллилия.

— Но ведь тебя я просил их посмотреть. Ты из тех женщин, которые вряд ли согласятся выпить чаю с мужчиной, не зная, что и как он рисует.

Эллен пыталась выглядеть беспристрастной, зато Эбби, наоборот, храбро приняла вызов.

— А какие картины вы рисуете? Не говорите мне, что вы кубист.

— Не хотите ли прийти посмотреть? В пятницу ко мне приезжает друг с Запада, и я пригласил Чарли и Беллилию к себе на обед. Может быть, и вы с Эллен тоже придете?

— С огромным удовольствием, — тут же согласилась Эбби, чтобы Эллен не успела найти предлог для отказа.

После праздничного застолья все перешли в небольшую комнату, которую уже несколько поколений знали как «кабинет отца моего отца». Теперь же Беллилия дала ей новое название: «Берлога Чарли». Когда гости расселись — кто в креслах, кто на диване, — Беллилия принесла мужчинам пепельницы.

— Наверное, вам тоже пригодится, — сказала Беллилия, вручив одну из пепельниц Эбби.

— Откуда ты узнала о моем грехе?

— Ты курила в тот день в «Уолдорф-Астории».

— Тебя это шокировало? — со вздохом спросила Эбби, надеясь на отрицательный ответ.

Беллилия покачала головой:

— Когда живешь среди художников, ничто уже не может шокировать. Но в «Уолдорфе» люди выглядели такими респектабельными, что я подумала, не было ли это вызовом с твоей стороны.

Чарли набил трубку табаком и собирался уже зажечь спичку, как вдруг вспомнил о подарке Бена. «Надо было бы закурить подаренную сигару, — с досадой вспомнил он, — и этим показать свою благодарность». Но пока он ходил за коробкой с сигарами, ему пришла в голову мысль, оправдывающая его забывчивость. Он подумал, что для Бена логичнее было бы подарить ему коробку табака. Ведь они часто курили вместе, и Бен должен был заметить, что он, Чарли, курит только трубку.

Вернувшись в кабинет, он открыл коробку перед Беном, и тот взял одну сигару. «Забавно, — отметил Чарли, — он ведь обычно не курит сигары». Они обрезали сигары, зажгли их и закурили, будто вся эта процедура была для них обычным ритуалом. В комнате запахло сигарным дымом.

— Восхищаюсь вашим вкусом, мистер Чейни, — сказала Эбби. — Эти сигары самые лучшие.

— Ты-то откуда знаешь? — язвительно спросила Эллен.

— Если бы ты, моя дорогая, проводила в обществе мужчин столько времени, сколько провожу я, тоже сумела бы угадать запах хорошей сигары. Ведь правда, Беллилия?

— Не знаю.

Беллилия сидела на краю кожаного кресла, обняв себя руками за плечи. С ее лица сошли все краски, а в глазах поселилась тревога. Все смотрели на нее, и она, казалась, защищала себя от их пристальных взглядов. А когда отвечала на простой вопрос Эбби, в ее голосе слышалась не только робость, но даже страх.

Гости разъехались. Переодевшись в ванной комнате, Беллилия вошла в спальню. На ней был синий с розочками махровый халат с розовым поясом. Чарли обнял ее и крепко прижал к груди.

— Ты сладко пахнешь. Просто источаешь запах меда.

Чарли говорил ей это каждую ночь, и каждую ночь она отвечала, что это запах крема. Повторы не вызывали у них никакого раздражения: они все еще были влюблены друг в друга. Любой, даже самый незначительный эпизод в их жизни дарил им или прелесть новизны, или удовольствие от повтора.

— Что ж, Рождество закончилось, — сказала она.

— Счастливое Рождество?

— Конечно, мой дорогой. — Тревога снова затуманила ее глаза, и Чарли подумал, не связано ли это с воспоминаниями о Рауле Кошрэне. Бывали моменты, когда он, испытывая дикую ревность, ненавидел все из ее прошлой жизни, все, к чему он не был причастен и не мог делить с ней, — даже бедность и печаль по умершим.

— Лучше, чем прошлое Рождество? — спросил он.

Беллилия подняла на него глаза и произнесла с упреком:

— Ну зачем ты, любимый?

— В прошлое Рождество ты срезала розы, — напомнил ей Чарли, но она опять опустила глаза и промолчала, поэтому он добавил: — А моя мама лежала больная.

Это было сказано таким тоном, словно он сердился на жену за то, что она наслаждалась солнечным светом, красивыми цветами и завтраком на балконе, в то время как его мать страдала от боли именно в этой комнате.

Беллилия развязала розовый пояс и сняла махровый халат. Ее корсет из тонкого муслина был слегка накрахмален, украшен вышивкой и затянут розовыми ленточками. Чарли с удовольствием наблюдал, как она развязывала ленточки и вытаскивала крохотные жемчужные пуговички из таких же крохотных дырочек. Ослабив корсетные затяжки, она подошла к оконному стеклу в эркере:

— Кажется, я потолстела.

— И тебе это идет.

— Через несколько недель это будет всем заметно.

Чарли пошел в ванную умыться и почистить зубы. Когда он вернулся, Беллилия уже лежала в постели, и ее распущенные волосы закрывали собой всю подушку. Его мать всегда расчесывала волосы на ночь и заплетала их в косу, чтоб они не лезли в лицо. Для Чарли небрежно раскинутые пряди волос жены представлялись чем-то очаровательным. Все у нее было не «как надо». Ее домашние тапочки из розового шелка, с французскими каблучками, ее нижнее белье с ленточками, завязочками, вышивкой, ее запах — все вызывало в нем восхищение. До брака он, как и другие респектабельные мужчины, посещал иногда распутных женщин. Вспоминая, чем они его соблазняли, и сравнивая их со своей женой, он видел в них жалких и несчастных потаскух. С Беллилией все было так легко и просто, что сама брачная постель побуждала к сладостному грехопадению, без которого ни один мужчина с пуританским сознанием не мог бы чувствовать себя удовлетворенным.

Он был рад, что женился на вдове.

— Чарли! — воскликнула вдруг Беллилия и поднялась, выпрямив спину. Что-то явно ее взволновало. — Твой порошок! Ты принес воду?

— Забыл. Да это и не важно. Я вполне хорошо себя чувствую.

Она настаивала, чтобы он принял лекарство. Чтобы не было хуже. Ведь он сегодня съел так много жирной еды и выпил столько вина…

— Ладно, — согласился Чарли и, вздохнув, отправился в ванную.

Он сильно преувеличивал свои страдания от болезни. Это был скорее спектакль. Ему нравилось ощущать заботу Беллилии. Она даже хранила его лекарство в тумбочке у своей кровати. Это было еще одно доказательство ее любви. Порошок в голубых пакетиках оказался весьма эффективным. Она узнала об этом средстве, когда работала компаньонкой у одной старой леди с больным желудком.

— Пей быстро, и ты не заметишь его вкуса, — так она всегда говорила, высыпая порошок в воду и подавая ему стакан.

Когда он наконец снял свой халат, Беллилия посмотрела на него сияющими глазами.

— Какой ты высокий! — заметила она, и высота в ее устах стала мерилом совершенства. — И плечи такие широкие. У тебя вообще великолепная фигура. Твоя мама всегда говорила: «Мой мальчик не красавец, но прекрасно сложен».

Чарли не мог в полной мере наслаждаться такой лестью, боясь вызвать недовольство своих пуританских предков. Чтобы их призраки не поднялись из могил на церковном кладбище и чтобы успокоить бронзовую фигуру полковника Натаниэля Филбрика, установленную в небольшом парке на окраине города, он притворно отверг восторги своей жены.

— Кожа да кости, — заявил он и рассмеялся, посчитав, что выполнил долг перед предками, а потом спросил: — А кто тебе сказал про мамины слова? Эбби?

— Нет, Эллен.

— Ах вот как.

— Бедняжка Эллен.

— Почему ты ее жалеешь? — спросил Чарли, укладываясь в постель. — Она сама зарабатывает себе на жизнь, и это не позор для женщины.

— Ты меня не так понял. Я тоже работала. И совсем не это имела в виду.

— Должен сказать, я восхищаюсь ее энергией. И у нее здорово получается. Недавно я встретил Кларенса Грина, и он признал, что она просто создана для газетного дела.

— А я жалею Эллен потому, что она до сих пор по уши влюблена в тебя.

Чарли пытался опровергнуть это заявление, но Беллилия продолжала настаивать на своем:

— Она не может скрыть, что сердце ее разбито. Это выдает каждый ее взгляд. Но Эллен прекрасная девушка, Чарли. Она всеми силами старается хорошо ко мне относиться.

Лежа на боку, Чарли изучал строгую линию носа своей жены и прелестный контур щеки. Он чувствовал себя недостойным любви этой очаровательной женщины, да еще любви Эллен, женщины с сильным характером. Что такого он сделал в своей жизни, чтобы заслужить их привязанность? Он ведь не Казанова. Если бы он был крепким, сильным, жилистым, с густой шевелюрой темных волос и обворожительной улыбкой, он бы мог и понять, и принять женское обожание. Но ему было тридцать пять лет, и он ничем особенно не выделялся, к тому же начал уже терять волосы. То, что он признавал своим достоинством, было самое обычное достоинство неромантического мужчины, к которому могло приклеиться прозвище Чарли Лошадь.

— Свет погасить? — спросил он. — Попробуем еще?

С некоторым колебанием она ответила:

— Попробуем, любимый. У нас сегодня все получится.

Он протянул руку и выключил свет. Наступила полная тишина. И сразу же этой тишиной овладело бесчисленное количество самых разных звуков. Казалось, что река побежала гораздо быстрее и заговорила более громким и резким голосом, завыл ветер, черное ореховое дерево застучало костлявыми пальцами в окна, рамы задрожали, стекла зазвенели, а сверху послышался такой шорох, словно на чердак ворвалась армия крыс.

— Чарли!

Он обнял жену, крепко прижал ее к себе и зашептал:

— Не бойся, Белли. Ничего страшного. Я здесь, с тобой, моя прелесть, моя женушка, моя сладкая любовь. Теперь ты не одна. И раз я здесь, ничего плохого с тобой не случится.

Его щека стала мокрой от ее слез.

— Да и чего ты, собственно, боишься?

— Не знаю, — прорыдала она.

Они лежали обнявшись. Беллилия рядом с ним постаралась совсем сжаться, чтобы он почувствовал себя очень большим и еще более необходимым такой хрупкой женщине. С первой брачной ночи он пытался помочь ей преодолеть страх темноты. Ее попытки избавиться от этого страха были настолько искренними, что он никогда не бранил ее и не смеялся над ее беспричинным ужасом.

Однако страхи Беллилии постепенно стали воздействовать и на него: он ими заразился. В дневное время Чарли решительно отторгал эту заразу, но, когда ночью Беллилия прижималась к нему и плакала, в его голове появлялись странные фантазии, а его тело под теплым одеялом холодело. Днем его жена была обычной земной женщиной, а в темноте она казалась совсем иным существом, непредсказуемым и в чем-то даже зловещим, женщиной, чье лицо Чарли никогда не видел. Для мужчины его склада ума и образования было глупо попадать под влияние подобных бессмысленных фантазий, и он старался объяснить ночные страхи своей жены, напоминая себе, какую трудную жизнь она прожила до встречи с ним. Ее детство и юность, судя по кусочкам рассказов о том и о сем, включая даже анекдотические случаи, были омрачены таким количеством несчастий и разочарований, что это не могло не отразиться на ее душевном состоянии, на ее ощущениях и уж никак не могло сделать из нее спокойную, уравновешенную личность.

Тем не менее эти рассуждения не помогали Чарли. В спальне хозяйничали фантомы, словно имели на это законные права. Во все предыдущие ночи он то ослаблял, то усиливал свет лампы. А в эту ночь решил доказать жене, что в темноте никого нет и что он не одобряет ее бессмысленных детских страхов.

В этот миг темноту взорвал громкий визг. В комнату пахнуло холодным ветром. Чарли задрожал под одеялом.

— Что такое, Белли?

Она перестала визжать. После глубокого молчания, которое казалось таким долгим, будто она совсем перестала дышать, Беллилия еле слышно прошептала:

— Ты тоже это видел?

— Видел что? — с явным неудовольствием спросил Чарли.

— Оно двигалось.

— Послушай, Белли, — начал он холодным решительным тоном.

— Я это видела.

— В комнате ничего нет, ничего. Это просто абсурд…

Она оттолкнула его и отодвинулась на край кровати. Подушка не заглушала ее всхлипов, а матрас не смягчал ее дрожь. Комната наполнилась негромкими, но пугающими звуками плача, которые были гораздо ближе, чем расплывчатые звуки бушующей реки.

Все те десять секунд, что он искал кнопку, чтобы включить свет, Чарли ругал себя за бесхарактерность. Чарли Филбрик Хорст прошел такую школу жизни, которая отвергает глупые капризы и презирает потакание собственным слабостям. Теперешнее состояние духа Чарли Хорста его мать назвала бы малодушием и безволием. Вот что вертелось у него в голове все эти несколько секунд.

— О, Чарли, какой ты хороший, какой сладкий, — пробормотала между тем его жена. Она уже не дрожала, успокоилась, вытерла ладонью слезы и подарила ему улыбку вместе с ямочками на щеках.

Небольшая лампа с розовым абажуром бросала пучок света на ковер. Мебель в спальне была настоящая, прочная и надежная. Над камином висел портрет матери Чарли в возрасте семнадцати лет — решительной девицы с крепко сжатыми губами, выражающими неодобрение. И Чарли стал убеждать себя, что свет он включил только ради жены.

— Ты такой добрый, такой внимательный, такой хороший, — шептала Беллилия. — Я же понимаю, что тебе трудно спать при свете.

— Да нет, я уже начинаю привыкать, — ответил Чарли, чувствуя, как тает лед в его застывшем теле при виде тела жены, ее розовых губок и пухлых щек.