Онлайн чтение книги Белый шаман
4

Хозяевами огромного стада Рырки стали его батраки. Мог ли кто-нибудь подумать, что это было бы возможно, всего лишь несколько лет назад? Самая старая жена Рырки умерла, когда Пойгин еще жил в тундре. Молодые жены, почувствовав освобождение после смерти Рырки, разбежались кто к родителям, кто к родственникам в другие стойбища, даже не помышляя о богатом наследстве: были они, в сущности, подневольными свирепого гаймичилина, хозяина оленей. Других наследников у Рырки не оказалось. В тундру, в стойбище Майна-Вооп-ки, приехал инструктор райисполкома Тагро и сказал: «Я спешу к пастухам Рырки с очень важной вестью. Они становятся хозяевами стада Рырки. Олени будут общими, собственностью тех, кто принимал их в пору отела, растил, пас, берег от волков. Пусть живут пастухи Рырки одной общей семьей. Так начнется артель, в которой разрешено быть каждому из вас. Важно ваше желание — таково слово тех, кто избран в райсовет за достойный рассудок и честность. Это слово не просто выпущено на ветер, оно обозначено знаками на бумаге, навсегда сохраняющей суть сказанного. И было бы хорошо, если бы эта весть пошла из стойбища в стойбище. Пусть люди знают о невиданном и неслыханном. А я немедленно выезжаю к пастухам Рырки».

И запрягли чавчыват стойбища Майна-Воопки самых быстроногих оленей. Свистели в их руках тинэ, храпели олени, летел снег из-под копыт. Выбегали навстречу наездникам взволнованные люди других стойбищ, понимая, что олени загнаны не случайно, спрашивали: не злые ли вести пригнали их таким сильным ветром? И гонцы отвечали: «Слушайте, слушайте, люди, вести о невиданном и неслыханном! И сами думайте, злые они или добры. Кажется, все-таки добрые. Может быть, даже очень добрые. Наступают перемены». И думали, думали, думали чавчыват — верно ли, что это добрые вести"? Возможно ли многим людям, не состоящим в кровном родстве, жить одной дружной семьей? Ведь бывает, что даже в маленькой семье муж с женой, отец с сыном, брат с братом так переругаются, что страшно становится. И просили люди: пусть и к нам приедет Тагро.

Мчался Тагро из стойбища в стойбище, объяснял, в чем смысл наступающих перемен, в чем смысл таинственного слова «артель». Для чавчыват постепенно становилось понятно, что вся тундра и все побережье от Певека до Рыркапия поделены на части; что Тынуп и вся тундра, которую стали называть Тынупской, образуют собой один сельсовет. Все чукчи Тынупского сельсовета— и береговые и оленные — теперь могут образовать собой одну семью, в которой, как и полагается семье, не должно быть неравных. Неслыханное и невиданное! Каждый в отдельности не должен распоряжаться по своему усмотрению общими оленями. Чтобы убить сколько-то оленей, продать сколько-то мяса и шкур, чтобы распределить пастбища — необходимо согласие всех. Разве это не разумно? Пусть будут споры, но мудрость всегда возьмет верх. А главное, не будет в этой семье безоленных людишек, будут у каждого и мясо, и шкуры на одежду — только не ленись! И для анкалит, особенно для тех из них, кто вечно был голодным, обиженным, для них тоже найдется место в этой семье. Разве не нужны пастухам тюлений жир, шкуры нерп, лахтаков, моржей? Нужны, конечно, и чем больше, тем лучше. Береговые чукчи дают в тундру то, что они добывают в море, а чавчыват дают им оленье мясо, оленьи шкуры. Разве это не разумно? Невиданное и неслыханное! Даже Элькэп-енэр, которая существует со времен первого творения, и та не видела ничего подобного.

Но не сразу доходило до разума и чавчыват, и анкалит, насколько это разумно. Споры были, сомнения были. И там, где происходило больше всего споров, — там появлялся и Тагро с горящими глазами, со словами, которые поначалу, казалось, могли вывихнуть мозги, но в конце концов открывали рассудку хотя и неслыханную, по простую истину: можно жить и без Рырки, без Этты-кая, без Вапыската; безоленным людишкам можно уйти от богатых чавчыват, чтобы самим стать людьми олен-ными. Можно жить так, чтобы отступила голодная смерть и не было бы в тундре тех, кто обречен есть одну похлебку из оленьего желудка. Горели у Тагро глаза и хрипело горло: он не щадил его, он очень хотел быть убедительным. А с Тагро, конечно, спорили. «Не возьмут ли береговые люди верх над оленными? — высказал свое сомнение Кукэну в яранге Майна-Воопки, набитой людьми. — Вот ты, сын анкалина, совсем молодой, а уже стал очочем» - «Я не очоч, я инструктор! — возражал Тагро. — И нет теперь очочей, о которых вы знали до сих пор, нет тех, кто сюда приезжал для поборов». И действительно, приехали вслед за Тагро русские очочи, и никто из них не был важным и сердитым, никто не требовал ни оленей, ни шкур, терпеливо выслушивали сомнения, терпеливо старались развеять их, как развевает ветер туманы.

А пастухи Рырки между тем и вправду становились хозяевами огромного стада. Главным у них стал не кто иной, как Выльпа. Неслыханное и невиданное! Безоленный человек, который ел один рылькэпат, стал главным чавчыв. Смущенный и растерянный, Выльпа никакие мог почувствовать себя твердо и уверенно в новом положении. Он всегда был таким забитым и одиноким, особенно после смерти дочери Рагтыны. Бывало, что он сутками никому не говорил ни одного слова. И вот его избрали главным. Тут уж хочешь не хочешь, а с людьми разговаривай. Выльпе сочувствовали, ему помогали, хотя и подсмеивались над ним — кто добродушно, а кто и зло, в зависимости от того, какое было отношение у насмешника к переменам.

В стойбище Выльпы (так сейчас стали именовать стойбище Рырки) приехал на целую зиму учитель Журавлев и сказал, что он называется заведующим Красной ярангой. Еще одна новая весть. Что такое Красная яранга? Может, она покрыта шкурами невиданных красных оленей? И мчались чукчи со всех концов тундры в стойбище Выльпы посмотреть на Красную ярангу.

Это оказалась обыкновенная большая палатка, с просторным, как в яранге, пологом. Но зато сколько в той палатке было занятных вещей! Книги, большие бумажные листы, на которых можно было разглядеть и чукчей, и оленей, и яранги, и русские дома. Еще была здесь черная поющая коробка — патефон называется. Поначалу страшно было слушать ее: перед глазами открытая коробка, а из нее доносится человеческий голос. Иные из чавчыват утверждали, что там упрятан маленький человечек, и Кэтчанро — Журавль (так звучало имя Журавлева по-чукотски) тайно кормит и поит его.

Кэтчанро научил кое-кого из чавчыват передвигать с места на место маленькие деревянные куколки — шахматы называются. Поначалу над ним смеялись: пристало ли молодому парню, уже вполне мужчине, играть в куклы? Но потом для многих стало ясно, что это далеко не игра в куклы, тут чимгун — ум надо иметь, чтобы оказаться победителем. Играл Кэтчанро в шахматы, а сам к чукчам присматривался, в их жизнь вникал. И Тагро часто с ним в шахматы играл. Пошучивают русский и чукотский парни, иногда словно бы и рассердится кто-нибудь из них, когда вынужден куколку сопернику отдавать, а потом опять шутят.

Но случалось, что им было далеко не до шуток…

Сначала все шло хорошо. В палатку, которую почтительно называли Красной ярангой, столько набивалось народу, что приходилось убирать полог; тут теперь объявлялись главные вести, тут их объясняли: и многое, что казалось для чавчыват совершенно непостижимым, в конце концов становилось простым и понятным. И загадочный Кэтчанро, с его хотя и приветливыми, но где-то в самой потаенной глубине настороженными глазами, казался уже совершенно необходимым человеком. Светились глаза чавчыват доброжелательством: а ну, ну покажи, Кэтчанро, высоко ли ты летаешь, расскажи, что за жизнь в тех краях, откуда ты прилетел. И Журавлев действительно как бы взлетал, находясь, как он сам себе говорил, в ударе: его мечта уехать в глубину тундры сбылась, тут уж он развернется вовсю, тут он докажет всем, на что он способен, и прежде всего — Артему Петровичу. Нет, он не собирается поступать ему вопреки, многие уроки Медведева, конечно же, пошли ему на пользу; но все же Журавлев сам себе хозяин, да и жизнь в глубокой тундре таит столько неизвестного, порой даже и опасного, что тут есть на чем проверить себя.

Высоко взлетал Кэтчанро, даже Тагро порой внимал ему так, будто впервые слышал подобное… А Журавлев развязывал мешок сухарей, раскрывал фанерный ящик с галетами, подавал сухари, галеты, сахар к чаю гостям Красной яранги и объяснял, что такое хлеб, какие битвы шли, да и сейчас еще идут за него на Большой земле.

Что ж, для сородичей Кэтчанро, размышляли чавчыват, хлеб — это как для чукчи мясо. В конце концов, истина в том, что и здесь спор сейчас идет о главном: имеет ли право, допустим, Выльпа, еще недавно вечно такой голодный, есть досыта мясо, как ест его, допустим, Этты-кай? Надо ли при этом Выльпе уходить в стадо как обыкновенному пастуху, не лучше ли ему валяться в теплом пологе, как валялся Рырка? Почему Выльпа никак не может понять, что он теперь не просто пастух, а человек, как бы заменивший Рырку? Да, задавали и такие вопросы. Тагро и Кэтчанро охотно отвечали на них, полностью становясь на сторону Выльпы, который не мог и не желал превращаться в нового Рырку. В том и суть перемен: все должны быть равны, все должны трудиться — только это поможет людям находиться в полном согласии, жить одной дружной семьей.

Выльпа, сидя на шкурах, которыми была устлана палатка, задумчиво покуривал трубку, молча кивал головой. Он редко о чем спрашивал, больше слушал и незаметно уходил в стадо, поражая всех своим трудолюбием. Именно это помогало ему быть главным в бывшем стаде Рырки. Тагро и Журавлев, как могли, помогали ему.

Да, поначалу все шло хорошо. Но однажды в Красную ярангу пришел Вапыскат. Журавлев впервые увидел его. Так вот он каков, знаменитый черный шаман! С виду тщедушный человечишко, суетливый, чешется, дергается, в глаза прямо не смотрит, красные щелки в сторону отводит. Журавлев посадил его там, где сажал стариков, — на почетное место, и все ловил себя на том, что смотрит на свои поступки глазами Артема Петровича: не зарывайся, не действуй в лоб, будь осмотрительным. Красная яранга на этот раз особенно была забита людьми. Был здесь и Выльпа. Приход черного шамана явно смутил его. Длинное, худое лицо Выльпы побледнело, в глазах засветилась тревога. Вапыскат долго смотрел на него, сделал вид, что протягивает ему трубку, затем резким движением сунул ее себе в рот, издевательски рассмеялся: давал понять, что по-прежнему считает Выльпу самым последним человеком.

Понимая, что шаман пришел с вызовом, Журавлев внутри кипел, но виду не подавал — не надо торопиться с ответом, за ним наблюдают десятки пар донельзя внимательных глаз, очень внимательных: а ну, ну покажи, каков ты в полете, Кэтчанро! Подмигнув Тагро, мол, не теряйся, Журавлев завел патефон, и палатку заполнила русская народная песня «Степь да степь кругом». Многоголосый хор здесь, на краю света, звучал особенно проникновенно и скорбно: в степи замерзал человек. И в каком еще месте, как не в снежной тундре, где свирепствует лютый мороз, не понять всю скорбь этой печальной вести? Тагро до этого уже несколько раз переводил смысл песни гостям Красной яранги, и они искренне переживали печальную весть, которую, оказывается, можно сообщать и песней. Мужчины слушали внешне совершенно бесстрастно, женщины откровенно горестно.

Но вот Кэтчанро сменил магический круг на железной коробке, и зазвучала иная песня, которую называли «Конная Буденного». Смысл этой песни тут тоже все уже знали. Мчатся лавиной быстроногие существа, похожие на безрогих оленей, — кони называются. Мчатся с храпом, высекая искры из-под копыт. На конях сидят бесстрашные наездники с большими ножами — сабли называются. Мчатся наездники, саблями размахивают, и у каждого на лбу красная звезда, в которую они верят, как верит каждый чукча в незыблемость Элькэп-енэр. Мчатся наездники и поют о том, что они готовы смести с земли всех богатых, всех, кто похож по своей сути на Рырку. Мчатся всадники и сообщают поющей вестью, что они за Выльпу, за всех тех, кто сейчас с ним доказывает, что пастухам можно обойтись и без хозяина, что они сами себе хозяева, что они способны жить одной дружной семьей. Вот каков удивительный смысл поющей вести. Так ее объяснял Тагро. Так ее объяснял Кэтчанро.

Выльпа слушал поющую весть и постепенно успокаивался: много, очень много каких-то невидимых благожелательных ваиргит, добрых духов стремительно мчатся ему на помощь, чтобы он мог противостоять нежданному гостю — черному шаману. Они бесстрашны и сокрушительны, эти ваиргит, и у каждого красная звезда на лбу, а потому они имеют незыблемость самой Элькэп-енэр. Вот такую же устойчивость должен иметь он, Выльпа. Но как это трудно — обрести подобную незыблемость! Для него ли, для Выльпы, это?

Вапыскат лишь изредка поглядывал на поющий ящик и, когда он умолк, медленно и настороженно, будто перед ним было чудовище, поднялся на ноги, сделал резкое движение руками, как бы что-то не просто отталкивая, а всем своим существом отвергая.

— Я слышал голос железного Ивмэнтуна! — воскликнул он. Внимательно оглядел притихших людей, остановил ненавидящий взгляд на Выльпе. — Ты вор!

Выльпа сначала съежился, потом болезненно улыбнулся, не смея поднять лицо на шамана. И когда тот повторил, что он вор, наконец поднял глаза и тихо сказал:

— Я разрешу отрубить мою руку, если ты докажешь, что я украл хоть горсть снега у чужого очага.

— Ты украл оленей Рырки!

Журавлев чувствовал, что наступает тот миг, когда сама судьба посылает ему схватку с настоящим шаманом, с настоящим врагом. Но как начать эту схватку?

— Ты украл оленей у Рырки! — уже громко повторил Вапыскат. — Железный Ивмэнтун пометил их невидимым тавром. Вам, кто приходит сюда слушать его голос, он помутит рассудок. Быть страшной беде! Я сказал все!

Расталкивая людей, черный шаман вышел из Красной яранги. За ним поднялось несколько стариков. Поднялся и Кукэну, уже несколько дней гостивший в Красной яранге, сказал со злой усмешкой:

— Одна ноздря у Вапыската… по-моему, правая… громко свистит, когда он пьет чай. Идите, кто хочет, и слушайте, как свистит его ноздря. А я хочу послушать железный ящик.

Чавчыват рассмеялись. Кое-кто из стариков опять вернулся в Красную ярангу.

А Журавлев ненавидел себя: он прозевал схватку с шаманом, он оказался совсем не таким, каким видел себя в мечтах.

— Эх, Тагро, опростоволосились мы с тобой, — с горечью сказал он. — Шаман черт знает что наговорил, а мы как в рот воды набрали.

— Еще успеем поспорить с ним, — попытался Тагро успокоить друга.

Журавлев встал, показал на Выльпу, громко воскликнул:

— Черный шаман оскорбил честного человека. Я попросил бы кого-нибудь из вас догнать его и сказать ему, что Кэтчанро и Тагро приглашают его на спор.

— Я, я верну его! — с готовностью согласился Ку-кэну.

Но старик вскоре вернулся ни с чем.

— Уехал шаман. Только снежная пыль несется ему вослед. Удирает от железного Ивмэнтуна. — Кукэну ласково погладил поющий ящик. — Я не боюсь этой коробки, особенно когда она поет женским голосом. — С таинственным видом, чуть прикрыв рукой рот, он добавил: — Даже о своей старухе Екки тогда забываю. Не передайте ей мои слова. Иначе сдерет с моей головы кожу. Волосы, как видите, давно уже повыдирала.

Смеялись люди, и снова звучал патефон, а потом и Кэтчанро и Тагро говорили о том, что наступают великие перемены и этому не помешает никакой шаман. И были они по своему возбуждению сами похожи на шаманов, только не на черных, а на белых, потому что говорения их звучали вполне внятно. О, это и в самом деле не простые слова, это неслыханные говорения; и до чего же здесь стало бы глухо и тоскливо, если бы Кэтчанро и Тагро вдруг собрали свою палатку и уехали. Однако именно к этому попытался кто-то их принудить.

Вышли однажды утром из Красной яранги Кэтчанро и Тагро и увидели, что над ее входом висят на нитке из оленьих жил череп какого-то зверька и две гильзы от винчестеровских патронов, в которые были всунуты когти зверя. Журавлев присвистнул, разглядывая все это, и сказал:

— Похоже, что нам послали черную метку… Есть такая книга о пиратах. Нам явно угрожают.

Тагро вытащил коготь из гильзы, понюхал ее.

— Да, это предупреждение, — согласился он, вглядываясь в следы возле палатки. — Нам посылают вызов.

И заспешило сердце у Журавлева: вот и начинается жизнь боевая! Сорвав с головы малахай, он хотел подкинуть его по-мальчишески, но вовремя остепенил себя: все это не так и весело, да и Тагро может счесть, что друг его оказался легкомысленным человеком.

Журавлев нахлобучил малахай, лихо пристукнул себя по макушке.

— Держись, Тагро, не дрейфь! Мы сумеем достойно ответить куркулям!

Гости Красной яранги долго разглядывали череп евражки и гильзы с когтями волка, хмурились, сокрушенно качали головами.

— Это значит, что вам предложено отсюда уйти, — угрюмо сказал Выльпа. Вскинул на Кэтчанро запавшие воспаленные глаза, перевел взгляд на Тагро, тихо спросил: — Уйдете?

— Ни за что! — клятвенно воскликнул Кэтчанро.

— Ни за что! — в тон ему повторил Тагро. Выльпа облегченно вздохнул.

Через несколько суток, в лунную ночь, кто-то несколько раз выстрелил по палатке. Журавлев зажег свечу. Заметались по настывшему пологу тени: Журавлев и Тагро быстро оделись. У них не было никакого оружия, и они плохо себе представляли, что им делать. Бежать из палатки в чью-нибудь ярангу? Или не выходить вовсе? Раздалось еще несколько выстрелов. И Журавлев принял самое невероятное решение.

— Если нас хотят убить… то убьют и в палатке. Если решили попугать, то не убьют, даже если мы выйдем наружу. Мы выйдем!

Губы его немножко подрагивали, а глаза светились отчаянной решимостью.

— Пусть найдет суеверный страх… на того, кто стреляет. А если и погибать, так с музыкой.

И Тагро заразился отчаянной решимостью Журавлева. Они вышли под лунный свет, и крикнул Тагро;

— Эй, кто там стреляет! Если ты хоть ранишь нас… завтра придет возмездие.

— Придет возмездие! — повторил и Журавлев, потрясая над головой кулаками.

Они стояли на виду всего подлунного мира, эти два парня, русский и чукча, широко расставив ноги. Длинные синие тени далеко пролегли за их спинами по снегу, мерцающему зелеными искрами. И тот, кто смотрел на них — скорее всего из-за камней ближайшей горы, — мог легко поразить каждого выстрелом. Но пока в них не стреляли. Вот если бы побежали они в паническом страхе, тогда, возможно, и не утерпела бы рука затаившегося, нажала бы гашетку винчестера: так собака не может не укусить того, кто бежит от нее прочь.

Стремительно мчалась луна сквозь легкие облака, словно спешила повнимательнее разглядеть, что там такое случилось, в чем суть странного поединка? Зябко подрагивали в морозной небесной мгле колючие звезды. Лаяли встревоженные собаки. Из яранг один за другим выходили мужчины с карабинами. Вышел и Кукэну, ночевавший в яранге Выльпы. Вскинув винчестер, он выстрелил и крикнул:

— Я слышу, Вапыскат, как свистит твоя правая ноздря! Я угадал тебя…

— Я тоже думаю, что это Вапыскат, — сказал Журавлев, чувствуя, как по телу пробежала дрожь от озноба и возбуждения. — Я вытряхну из него подлую душонку!

Мужчины вскинули карабины и дружно выстрелили вверх. Задыхались от лая собаки. В ярангах плакали дети. Лучи колючих звезд словно ломались, не выдержав мороза, на котором все становилось таким хрупким. Луна летела сквозь белесые облака, спеша увидеть, что происходит в одном из уголков ее холодного таинственного мира, зло перекипающего зелеными искрами.

Еще несколько ночей подряд кто-то дырявил выстрелами верхушку палатки, расстреливал красный флаг над нею. Журавлев и Тагро не покидали ярангу. И по-прежнему приходили к ним люди, слушали патефон, слушали речи Тагро и Кэтчанро. И это, конечно, был поединок с тем, кто стрелял по ночам. А может, стрелял не один человек? По следам пока ничего не понять: те, кто стрелял, были очень осторожны.

Журавлев не сомневался, что стрелял Вапыскат.

— Надо связать и увезти шелудивого на берег, — предлагал он Тагро.

— А если это не он? — осторожно спросил Тагро.

— Он! Кому же быть еще.

— Я лучше тебя знаю тундру, — уже решительней возразил Тагро. — Тут может появиться и новый Аляек…

Журавлев досадливо махал рукой и отворачивался. Настроение у него было дурным, мучила зубная боль. Было ему и голодно и холодно. Сухари и галеты кончились, приходилось питаться одним мясом. Тагро это в привычку, а Журавлев без хлеба не мог. Но главное— невыносимо болел зуб. И Кукэну предложил ему надежный способ избавиться от мучений. Старик захватил больной зуб Кэтчанро ниткой из оленьих жил, второй конец привязал к палке, стоявшей торчком.

— Теперь толкни палку ногой, сколько есть у тебя силы.

Журавлев закрыл глаза, чувствуя, что даже на морозе лицо его покрывается липкой испариной. «Была не была!» — воскликнул он мысленно и толкнул палку ногой. Вырванный больной зуб окрасил снег кровью. Выплюнув кровь, Журавлев поднял зуб и промычал:

— Это будет мой амулет.

Смеялся стеснительно Тагро, боясь обидеть друга. Журавлев грозил ему кулаком с шутливой свирепостью. Смеялись чавчыват, проникаясь к Кэтчанро все большей симпатией и уважением.

В тот же день нежданно-негаданно приехал в Красную ярангу Медведев. Два русских человека обнялись и долго хлопали друг друга по спинам, выколачивая обильный иней из кухлянок.

— О, да у тебя закурчавилась борода! — воскликнул Артем Петрович, разглядывая похудевшее лицо Журавлева. — И кажется, тоже рыжая.

— Нет, русая.

— Ну, ну, вижу, что русая. — Медведев обнял и Тагро. — Ну, как вы тут поживаете?

— Весело живем! Жрать нечего, зубы болят, по палатке какой-то мерзавец каждую ночь стреляет. — Журавлев показал на верхушку палатки. — И флаг наш тоже прострелен. Революция есть революция! Она не может быть без простреленного флага.

Медведев с крайне озадаченным видом осмотрел палатку, вгляделся в флаг.

— Да-а-а, действительно живете весело… Что это ты как-то странно разговариваешь?

— Он часа два назад сам себе зуб вырвал, — не без восхищения сказал Тагро. — Теперь у него есть талисман. И еще вот такой появился у нас талисман. — Нырнул в палатку, тут же вернулся, показывая череп евраж-ки и две гильзы с волчьими когтями, связанными ниткой из оленьих жил. — Вот что повесили нам перед входом в палатку.

Медведев долго разглядывал связку из черепа зверька и гильз винчестера.

— И кто же вам преподносит такие подарочки?

— Вапыскат! — без малейшего сомнения воскликнул Журавлев. — Это он… больше некому.

— Может, он, может, и не он, — возразил Тагро.

— Ну что ж, сухарей и галет я вам привез предостаточно. Идемте пить чай. И там уж попытаемся кое в чем разобраться.

Медведев принялся распаковывать свою нарту.

Вечером, после того как гости Красной яранги разошлись, Артем Петрович с Журавлевым и Тагро забрались в полог, вскипятив на примусе чаю и сварив горшок гречневой каши, обильно сдобренной нутряным оленьим жиром.

Журавлев уплетал кашу, порой, правда, болезненно морщась, прикладывал руку к щеке.

— Я предлагаю связать этого часоточного мужичонку и увезти на берег! — набив кашей рот, едва смог выговорить Журавлев. — До чего же приятна обыкновенная христианская пища! Шевелись, шевелись, Тагро, а то не успеешь оглянуться, как я зачищу дно кастрюли!

— Ешь, ешь, — великодушно подбадривал друга Тагро, — ты же соскучился по русской пище. А я чукча, для меня лучше мяса оленя нет ничего в мире, в котором мы пребываем.

— Вапыската надо скрутить! — твердил свое Журавлев.

Медведев медленно и увесисто погрозил ему пальцем:

— У тебя есть доказательства?

— Интуиция подсказывает.

Медведев поправил фитиль свечи.

— О Пойгине, насколько мне помнится, твоя интуиция тоже кое-что говорила. Да ведь наврала интуиция…

— Может, и не очень наврала. Поживем, посмотрим.

— Так пора кое-что уже и увидеть бы.

— Пойгин, конечно, это не Вапыскат. Откровенный враг, и все. Этот, можно сказать, готовенький, в чистом виде. Впрочем, как хотите, пусть он нас перестреляет, как куропаток…

— Может, вам выехать на берег? А сюда приедут те, кому полагается расследовать подобные дела?

— Нет уж, извините, дорогой Артем Петрович! — Журавлев протестующе взмахнул рукой. Свеча замигала, едва не потухла. — Извините. Лично я такого удовольствия какой-то здешней сволочи не доставлю. Уехать — это значит сдаться.

— Я тоже ни за что не уеду! — сказал Тагро, и по виду его было заметно, что он более чем тверд в своем решении. С шуткой добавил: — Мы тут еще не всех обучили играть в шахматы, не говоря уже о грамоте. Кэтчанро, правда, старается, но вот, к примеру, Вапыскат еще не знает ни одной буквы.

— Это ты Кэтчанро? — с мягкой и грустной улыбкой спросил Артем Петрович.

— Да, так меня здесь назвали.

— Красиво звучит. Кэт-чан-ро! Значит, на берег ехать отказываетесь. Что ж, ничего другого я от вас не ждал. — Медведев улегся на шкуры, вытянул затекшие ноги, тихо промолвил, как бы начиная стихотворную строчку: — Эх, Кэтчанро, Кэтчанро… между прочим, на берегу тоже разворачиваются горячие дела. Возникает артель. И, судя по всему… первым председателем быть Пойгину.


Читать далее

Часть первая
1 02.04.13
2 02.04.13
6 02.04.13
Часть вторая
1 02.04.13
4 02.04.13
6 02.04.13
7 02.04.13
8 02.04.13
9 02.04.13
10 02.04.13
12 02.04.13
13 02.04.13
Часть третья
1 02.04.13
2 02.04.13
3 02.04.13
4 02.04.13
5 02.04.13
6 02.04.13
7 02.04.13
8 02.04.13
9 02.04.13
12 02.04.13
Часть четвертая
1 02.04.13
2 02.04.13
3 02.04.13
4 02.04.13
5 02.04.13
6 02.04.13
7 02.04.13
8 02.04.13
9 02.04.13
12 02.04.13
13 02.04.13
14 02.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть