Онлайн чтение книги Без надежды на искупление Beyond Redemption
Глава 8

Гехирн сидела, съежившись, в повозке с зашторенными окошками, двигавшейся по недостроенной дороге – просто просеке, не более того, на которой иногда попадались какие-то вешки, – в направлении Унбраухбара. Время от времени Гехирн приоткрывала шторку заднего окна и смотрела в открывшуюся щелочку до тех пор, пока палящее солнце не вынуждало ее снова скрыться в потемках. За повозкой летело облако пыли, похожее на грозовую тучу.

Трое жрецов-кригеров, воинов секты Геборене Дамонен, сидели на облучке, где места хватало лишь для двоих. Им, несомненно, было тесно – стеганые доспехи, двойная кольчуга, удлиненные мечи и арбалеты занимали много места.

«Почему они не хотят ехать вместе со мной? Что-то не так? Может, им известно что-то, чего не знаю я? Боги, возможно, это ловушка! Или я стала слишком нестабильной?» Возможно, Кёниг хотел, чтобы ее прикончили где-нибудь подальше, так будет безопаснее.

Гехирн забеспокоилась и расчесала до крови тыльные стороны ладоней.

Нет, что за глупости ей лезут в голову. Трое покорных приказам кригеров никогда не убьют ее, несмотря на всю их вышколенность и безумную преданность. Они не садятся в повозку, потому что… потому что они ее не выносят.

Гехирн перестала чесать руки, и раны затянулись через несколько секунд, а через пару минут от них не осталось и следа.

Кригеры гнали лошадей изо всех сил и в каждом городке запрягали новых. Только когда наступила ночь и рассеялся последний алый луч заката, они притормозили коней, отъехали с дороги в сторону и стали разбивать лагерь. Поставили большую палатку, набрали дров для костра, разложили одеяла, и лошади уже были почищены, напоены и накормлены.

Гехирн осторожно вынесла свою массивную фигуру из повозки и стояла, оглядывая лагерь. Она по-прежнему была с ног до головы укутана в тяжелые бордовые одежды, и лицо все так же скрывалось под капюшоном. Заметив сложенный костер, она остановилась.

– Да тут костер! – Гехирн просияла безумной улыбкой, обращаясь к трем кригерам; с того момента, как она вылезла из повозки, все они, побросав дела, стояли как вкопанные. – Люблю хороший костерок. Товарищество. Когда люди собираются вместе, поближе к свету и теплу. – Она указала на дрова, и они запылали. За то мгновение, что ее рука была открыта лунному свету, кожа на ней покраснела, как будто от солнечного ожога. Гехирн хихикнула. – Когда играешь с огнем, случается обжечься. Так всегда говорил папочка.

«Да, папочка тоже отлично сгорел».

Кригеры, закаленные в боях воины, не обращая на нее внимания, снова делали свою работу. Гехирн наблюдала. Как ей представлялось, среди людей могущественных безумие не было удобной темой для беседы; для них оно являлось просто фактом. Здравомыслящий деятель, оказавший хоть сколько-то значимое влияние на этот мир? Нет, Гехирн не слыхала ни об одном таком человеке.

Кригеры, как ей было известно, тоже страдают манией величия. Без этого никак, они же добровольно поступили на эту должность. Они знали, что Геборене сотворят своего бога и что в этом Вознесении кригеры будут играть решающую роль. Это были последние слова, которые сказал им Кёниг перед тем, как над ними совершили обряд лишения слуха, чтобы какой-нибудь другой гефаргайст не заразил их иноверием. Их реальность определялась силой веры Кёнига.

Гехирн Шлехтес манил огонь; она восхищенно стояла возле костра, зачарованно любуясь мерцающими языками пламени. Оно говорило с ней, любило ее, исцеляло ее. Три кригера сидели вокруг костра, скрестив ноги; каждый тщательно начищал свое оружие. В котелке на железной треноге над костром в котелке медленно варился густой суп.

– Первые боги были порождены человеком, который дрожал от ужаса, сидя в темноте. – Кригеры продолжали приводить в поряддок оружие и доспехи. Гехирн продолжала, понимая, что им ее не слышно или нет до нее дела. – Ванфор Штеллунг внушили бы нам, что это боги дали нам огонь и боги вытащили нас из дикого состояния и сделали людьми. Смех, да и только. Разве нужно нам, чтобы боги даровали то, что мы так просто можем сделать для себя сами? А правда ли то, что они вытащили нас из первобытной дикости?

Кригеры гордились той непреклонностью, с которой они несли другим страдания, своим неистовством и беспредельным зверством. Тот, в ком живет дикое начало, намного опаснее страшащихся дикости. Именно эту ярость им прививали, она занимала в их жизни центральное место, становилась их плотью и кровью, их сущностью. «Они несомненно согласились бы, что никто никого не вытаскивал из дикого состояния».

Гехирн плотоядно оскалилась, сверкнув клыками.

– И сейчас перед собой я вижу очень милую дикость. Боги Ванфоров порождены заблуждениями доисторического человека. Можно ли быть могущественным, но не быть при этом безумным? Нет. Могущественны ли старые боги? Да. Заблуждаются ли они? Несомненно. Они несомненно считают, что это они сотворили нас, но их заблуждения будут уничтожены пламенем нашей веры. О да! Вот и замкнулся круг, и мы снова возвращаемся к огню.

Кригеры, не обращая на Гехирн внимания, убрали оружие в ножны и стали наливать себе суп в грубые деревянные плошки.

Гехирн смотрела на огонь; ее будто унесло куда-то далеко, и она чувствовала растерянность.

– Знаете, что нам нравится в огне? – спросила она безмолвных кригеров. – Нет, не его тепло. И не свет, хотя в определенных случаях и то и другое оказывается кстати. В огне нас манит его непредсказуемый характер. Посмотрите, – жестом указала она на костер. – Вам ни за что не угадать, где поднимется следующий язычок пламени. И чем больше огонь, тем более непредсказуемым он становится и тем более красивым. – Она смотрела в пламя до тех пор, пока не перестала видеть что-либо еще. – Мы, каждый из нас, пристрастились к хаосу. Великолепному, всепожирающему хаосу. Все плотские удовольствия начинаются там, где мы по-настоящему теряем контроль. Это момент, когда в сознании пусто, все мысли улетучиваются и огонь внутри нас уничтожает всю рациональность. Секс. Пожар. Это одно и то же.

Один из кригеров протянул Гехирн миску, предлагая ей подкрепиться.

– Спасибо, я не буду. Я считаю, что кто-то пытается убить меня. – Хассебранд с подозрением посмотрела на предложенную ей миску. Хорошее настроение начинало покидать ее. – Возможно, суп отравлен.

Жрец-воитель, заворчав, вылил варево обратно в котел.

Гехирн пошарила в складках мантии и вытащила мешочек с сушеными семенами и орехами. Только этим она и питалась уже много лет, прилагая огромные усилия к тому, чтобы никто не узнал, откуда берутся ее припасы. Сохранять ее фигуру такой тучной могли, наверное, только ее иллюзорные представления о самой себе. Будь ее бредовые заблуждения не такими сильными, она, как ей представлялось, стала бы тощей, как грабли, и находилась бы на грани истощения.

Огонь стал затухать, и Гехирн стояла, наблюдая, как тлеющие угольки переставали излучать теплое сияние. Пламя, конечно же, было прекрасно всегда, но хассебранду более всего нравилось, как в самом конце эти крупицы излучали тепло и нежный свет из мягкого пепла поглощенной огнем реальности. Она любила смотреть на рассеиваемый ветром пепел, поднимающийся в воздух призрачными струйками после адского пламени.

«Огонь не только разрушает, но и возрождает». Гехирн улыбнулась от этой мысли. Но разрушение было ей очень по душе.

Двое кригеров спали, третий стоял на часах. Гехирн кивнула бойцу и направилась в повозку, чтобы проспать там остатки ночи.

Когда она выглянула из-под одеяла, повозка показалась ей как будто больше, чем раньше, а с бронзового крюка в крыше свисала серебряная клетка с полудюжиной рыжеватых кошек. Исходивший от них теплый, затхлый запах напоминал ей мех, а еще отца, и ей хотелось их спалить, но она знала, что делать этого не следует.

Пока нет.

У дальней стены, которая казалась невероятно далекой для этой тесной повозки, ее ожидал алтарь из черного с прожилками и кроваво-красного мрамора. Она должна была принести нечто кому-то в жертву, но что и кому – она не помнила.

Или она должна была кого-то принести в жертву чему-то?

Ауфшлаг, засаленный ученый, как-то раз рассказывал ей, что в далеком прошлом, до зарождения Меншхайт Лецте Империум, люди жгли на огне жертвы, приносимые их первым богам. В этом был огромный смысл.

Почему это прекратилось? Неудивительно, что старые боги нас покинули.

Кошки исчезли, но их запах оставался в воздухе, и она ощущала его в глубине своего носа. Мелкие душонки, они не годятся для настоящей жертвы; теперь она это понимала.

Они идут убить тебя.

Они?

Да, убить тебя.

Кто?

Вопрос поставлен неправильно.

Гехирн свернулась калачиком, глубже спряталась в своих одеялах. Как маленькая девочка, спрятавшаяся в большой кровати.

Но делать это уже поздно. Слишком поздно. Они уже идут.

Кому нужно убивать ее? Она засмеялась дрожащим смехом и натянула одеяла под самый подбородок. О боги, а разве есть те, кому не нужно ее убить?

Она села на твердый мрамор алтаря и задницей ощутила его холод, даже через свою серую рясу. Почему серую? Она аколуф? Никогда она не была аколуфом, Кёниг сделал ее архиереем в первый же день их знакомства.

Ты же помнишь тот день?

Да.

В тот момент она поняла, что нашла свое место. Она могла приносить пользу, а у Кёнига были планы. Он собирался изменить мир, а она собиралась…

Сжечь себя дотла, выполняя его приказы.

Но ведь она уже легла спать?

Не важно, они шли убить ее.

Закрыв глаза, она представляла, как три бессердечных существа, обнажив оружие, шагают к ее повозке.

Кригеры. Кригеры Кёнига.

Гехирн высунула язык и, скосив глаза, смотрела, как блестевшая на кончике слюна превращается в пар.

Пусть придут. Такие души и нужно принести в жертву первобытным богам.

Исконным богам. В этом слове ей слышалась липкая жижа и пятьдесят тысяч лет кровопролитий. И запах навоза.

Подожди-ка. Какой вопрос ей нужно сейчас задать себе?

Зачем?

Потому что мне так захотелось… Ой.

Кригеры никогда не станут действовать в одиночку и никогда – по собственной воле; Кёниг ни за что не позволил бы такой вольницы, не допустил бы, чтобы действовали не по его сценарию. Или их кто-то перехватил, подчинил своей воле, заставил до безумия верных кригеров служить другой цели…

Или это Кёниг подослал их убить тебя.

Нет. Кёниг любил ее.

По крайней мере, она была ему нужна . Он сам так говорил!

Конечно, если они убьют ее, будет не важно, кто послал их. Или все-таки важно?

Гехирн смотрела, как трое кригеров приближаются к ее повозке. Она была самой смертью, невидимой и вездесущей, не одетой в черное, а просто сравнявшейся с пустотой. Они не просто не замечали ее – она действительно оставалась для них невидима. Ее там не было.

Она не шагала – ноги ее не касались земли. Но она не парила и не летела. Она просто двигалась как привидение, тише, чем подкрадывающаяся к добыче кошка.

Куда делись кошки?

Не важно.

Рядом с ней возник кригер, и спина его была такой широкой, что напоминала скорее стену, на которой вполне можно развесить картины. Она захихикала, и он остановился, повернув голову, будто пытался понять, откуда доносится звук.

Но он же глухой.

Да, знаю.

Тогда почему…

Я даже не знаю, как его зовут.

И что же?

Разве я не должна знать имена тех, кто будет служить мне в Послесмертии?

Ха. Ты только сейчас задалась этим вопросом, после стольких совершенных убийств. Как бы то ни было, мне кажется, что тебе не судьба оказаться окруженной благочестивыми кригерами, которые будут делать все, что тебе только потребуется.

Честно говоря, она вообще не могла представить, что кто-то станет служить ей в Послесмертии. Странно, ведь она убила немало людей.

Так что ни к чему спрашивать, как его зовут; да и он все равно не услышит вопроса.

Сколько кошек дожидаются тебя в Послесмертии?

Да и ждут ли они тебя там вообще? Преследуют ли умершего там, в Послесмертии, души всех куриц, коров и коз, которых он съел за свою жизнь?

Никто же так не считает.

Хотя, готова поспорить, найдутся и те, кто в это верит. Где-нибудь есть такие люди. Интересно, любят ли эти кригеры кошек.

Наверное, да. Кто же не любит?

Я ему расскажу.

Он тебя не станет за это благодарить.

Никто никогда не благодарит.

Гехирн подалась вперед и прошептала ему на ухо секрет огня.

Кригер упал, обмякнув; она лишила его костей.

Вот видишь? И тут тоже никакой благодарности. Почему, по-твоему, все они – мужчины?

Многие кригеры – женщины.

Но Кёниг послал со мной только мужчин. Был ли в этом какой-то особый смысл?

Гехирн подошла к другому кригеру, который вдруг сел на грязную землю и заревел. Его лицо, в слезах и соплях, казалось плохо подобранной маской.

Бедняга.

Она наклонилась к нему и коснулась губами его уха. Она открыла ему секрет, а он сжался в комок, как перепуганный котенок, и выпустил изо рта дым. Он лежал неподвижно, и только дым шел из ноздрей мертвеца.

Маска упала с него, и она узнала то лицо, которое скрывалось под ней.

Па…

Нет. Отвернись.

Последний кригер посмотрел на нее грустными глазами.

Куда делись кошки?

Он не ответил.

Рассказать тебе один секрет?

* * *

В тот самый момент, когда из-за горизонта показались первые лучи солнца, Гехирн резко открыла глаза; она не видела его, но все равно чувствовала злобное присутствие, которое своим огромным весом готовилось раздавить ее. Солнце хотело сожрать ее, сжечь ее нежную бледную кожу. Она быстро огляделась и убедилась, что ставни закрыты, а тяжелые занавески задернуты. В темную повозку не проникало и лучика света. И все же она съежилась в своих просторных одеждах и надела капюшон, чтобы спрятать лицо. От одной мысли о прямых лучах солнца она почувствовала сладковатый запах горящей плоти.

Еще она ощущала какие-то отзвуки сновидения, которые быстро растворялись, но щекотали ее, будто дыша ей в затылок. Она помнила, что был огонь. Ничего удивительного, почти во всех ее снах, особенно в кошмарах, что-нибудь горело. Или кто-нибудь.

Почему же они до сих пор не едут? Гехирн рассчитывала, что ее разбудит ход повозки, покачивавшейся на дороге. Кригеры не стали бы долго дрыхнуть в палатке.

Она рассмеялась и громко крикнула:

– Почему мы стоим?

В ответ она услышала только бодрое чирикание птиц, радовавшихся новому дню.

Гехирн осторожно приоткрыла занавески и, взвизгнув от боли, отпрянула: солнечные лучи злодейски ворвались внутрь повозки. В правый глаз будто плеснули раскаленной лавой. В повозке воняло горелым мясом и паленой шерстью. Гехирн, скорчившись на полу повозки, вспоминала ту картину, которую успела узреть до того, как глаз перестал видеть. Вокруг погасшего костра лежали три трупа, и их скрюченные позы говорили о том, что умирали люди в страшных мучениях. Никаких следов насилия на них не было видно.

– Я же знала, – рассмеялась Гехирн. – Я говорила им, что суп мог быть отравлен. Я знала!

Посидев и подумав, Гехирн решила согласиться с очевидным. Выбора у нее не оставалось. Кёниг поручил ей миссию, и эта миссия должна быть выполнена. Гехирн обернула лицо черной хлопковой вуалью, оставив только щелочку, через которую можно было разглядеть узкую полоску окружающего мира. Снова надев капюшон, она затянула шнуры, чтобы его не сорвало ветром. Наконец, Гехирн влезла в толстые перчатки и туго завязала рукава на запястьях. Облачившись в доспехи, защищавшие ее от солнца, она, не позволяя себе захныкать от страха, выползла из повозки под лучи этого предержащего огня. Через несколько секунд она уже обливалась пóтом. От нее тонкими струйками шел дым. Даже через толстую ткань она чувствовала, как краснеет ее кожа. Несколько дней ей будет очень больно. Ей удавалось выносить это только благодаря мысли о том, что у нее все заживало очень быстро.

Хассебранд стояла над тремя трупами, скорчившимися в неестественных позах.

– И они все же не испустили ни звука. Поражает. Нужно будет выразить восхищение наставнику кригеров. Онэ Зеле отлично обучил своих людей.

Вокруг валялись оружие и доспехи, за которые можно было бы выручить целое состояние, но для Гехирн, не умевшей ими воспользоваться, никакой ценности они не представляли. Она философски пожала плечами.

Внимание Гехирн привлек завиток дыма, поднимавшийся из уха одного из кригеров. Она встала на колени, склонилась над телом и перекатила его на спину. На нее глядели пустые глазницы – еще влажные и алые, из которых огонь выжег всю кровь и плоть. Теперь она увидела, что волосы у мертвеца сгорели, а над ярко-розовым скальпом поднимался пар. От зловония она наморщила нос. Подсунув руку в перчатке под голову кригера, Гехирн приподняла его голову, проверяя на вес. И нашла ее практически невесомой. Даже через толстую перчатку она чувствовала, как от кости исходит жар.

«Его мозг весь выкипел. В черепе пусто!»

Гехирн обследовала трупы двух других кригеров и обнаружила те же самые признаки. Кто же мог это…

Она вспомнила свой сон. Она вспомнила, как коснулась губами уха этого человека. Как прошептала ему секрет огня.

«Но во сне они шли убить меня».

Действительно ли это было так, или она убила кригеров Кёнига, пока они спали, видя сны, в которых они сами вершили насилие?

«Нет. Я нужна Кёнигу. Он сам так сказал».

Кажется, то же самое она говорила и во сне?

Теперь, в разоблачительных и очищающих лучах солнца, она понимала, что суп не был отравлен.

– Но разве моя в том вина, – сказала Гехирн небесам, сощурив глаза против света, который пробивался сквозь ткань.

Гехирн Шлехтес погнала коней во весь опор. За повозкой вздымался настоящий торнадо из пыли и дыма, от которого веяло смрадом паленой плоти. В тот вечер несколько облачков, которые могли бы хоть чуточку защитить ее от солнца, унеслись за горизонт, и она понимала, что следующий день будет беспощадно ясным и солнечным. Она решила не задерживаться и погнала упряжку в Унбраухбар.

* * *

Бедект сидел в темноте, и носовые пазухи у него были совершенно забиты. Голову так и распирало, от этого слезились глаза, а он все думал, в чем же допустил ошибку. Например, когда решил объединиться с Вихтихом и Штелен. Да, это и была его огромная ошибка. «Насколько же проще была жизнь, когда я путешествовал один». Он бросит их, когда представится возможность, но сейчас они ему нужны. Одному ему никак не прорваться в храм в Зельбстхасе и не похитить бога – особенно сейчас, когда он так болен.

Унбраухбар они покинули второпях, не продумав путей отхода, Бедект то и дело возвращался в мыслях к их бегству. А не оставили ли они каких-то улик, которые могли бы выдать их мотивы? Могло ли случиться так, что Штелен не настолько тщательно вырезала всех, как утверждала? Вдруг кто-то ее видел – или даже всех – и мог передать их описание каким-нибудь руководителям? «Надо было мне все спланировать получше!»

Едой и водой они запаслись в достатке, а вот прикупить приятных мелочей не успели. Ему и правда стоило заставить их задержаться и достать бутылочку какой-нибудь гадости.

Разбив лагерь в нескольких сотнях метрах от дороги, они развели небольшой костер, надежно оградив его, чтобы быть как можно более незаметными для посторонних глаз. Вихтих сидел, скрестив ноги, и на коленях у него лежали оба его меча. Он говорил, что собирается их почистить, но явно забыл. Штелен устроилась на корточках в нескольких ярдах от Бедекта; ступни ее полностью стояли на земле, и, судя по всему, ей было вполне удобно. У Бедекта начало ломить коленные суставы от одного взгляда на ее позу.

Вихтих поднял камушек и бросил его в стоявшее неподалеку дерево. Его вознаградил звонкий звук удара о дерево.

– Надо было перед отъездом купить сигар.

– Мы же выехали среди ночи, – проворчал Бедект, которому не нравилось, когда кто-то другой говорил то, о чем он только что подумал.

– Зря мы не купили смену одежды и свежих продуктов, – заявил Вихтих. – От сухого пайка уже тошнит.

– Мы выехали посреди ночи, – повторил Бедект. – Не забыл?

– Как думаешь, вспомнит ли там кто-нибудь обо мне? – задумчиво спросил Вихтих. – Я же, знаешь ли, убил их величайшего фехтовальщика. Обычно я предпочитаю убить нескольких фехтовальщиков, которые почти так же сильны, как лучший, чтобы всем было вполне ясно, кто я такой. Но какой в этом смысл, если они не запомнили моего имени?

Штелен качнулась назад и одним плавным движением встала. Подойдя на два шага ближе к Бедекту, она снова опустилась на корточки.

– Не думаю, что все происходит именно так, – сказала она. – Мне кажется, что людям не обязательно знать твое имя. Если уж они считают, что именно ты – величайший фехтовальщик. Мне кажется, что важно именно это.

Вихтих покачал головой.

– Нужно, чтобы они знали мое имя. Как они поймут, что я – величайший, не зная моего имени? Бессмыслица.

Бедект старался не замечать, как близко от него находится Штелен.

– Ты – не величайший фехтовальщик. Ты хорош, но не настолько.

– Мне и не нужно быть величайшим – достаточно, что все меня таким станут считать. Тогда я буду величайшим.

– Как же тебе удается победить величайшего мечника, если сам ты явно таким не являешься? – спросил Бедект.

– Дело как раз в этом, – воскликнул Вихтих. – Совершенно неочевидно, что я не величайший. Ты, конечно, понимаешь, что я не такой, но больше никто не догадывается. Для всех остальных я вполне сойду за величайшего. Мое умение владеть мечом не настолько велико, как моя способность произносить речи. Видишь ли, я понимаю то, что до других не доходит. Общаться – значит манипулировать. Каждый раз, когда мы говорим, мы стараемся получить результат, достичь какой-то цели. В самом начале мы учимся разговаривать, чтобы лучше манипулировать своими родителями. Используем язык жестов. Ворчим и показываем пальцем. Надеваем определенную одежду и побрякушки. Вырабатываем какую-то особую походку, стои́м в выбранной нами позе. Все это язык, и все это манипуляции. Большинство фехтовальщиков – не особенно творческие натуры, но я-то художник.

– Художник от слова «худо», – хихикнула Штелен.

Вихтих продолжал, как если бы она его вовсе не перебивала:

– Не будь я на этом пути, я бы прославился по каким-нибудь другим причинам. Уж такой я человек. Я притягиваю к себе людей.

Бедект слышал эту речь в разных вариантах бессчетное число раз.

– Ты нас не притягиваешь, ты нас преследуешь. И если ты такой мастер манипуляций, почему же мне не кажется, что ты – величайший фехтовальщик?

Вихтих сверкнул идеальными зубами. «Что же он с ними делает, отчего они всегда такие белые?»

– Ты настолько разумен, – задумчиво проговорил Вихтих, – что из тех, кого я встречал, ты – самый безумный. Ты так упорно держишься за здравый смысл и стабильность, хотя и то и другое явно не более чем миф. Ты веришь, что, если делать вид, будто мир не безумен, он и вправду таким станет. – Он с удовольствием рассмеялся и добавил: – Ты, пожалуй, самый сумасшедший человек в мире.

– Раз уж я с вами двоими путешествую… то я и верно безумец. – Бедект поднял взгляд, услышав топот коней и грохот повозки, проезжавшей по дороге в сторону Унбраухбара. На повозке не горело ни одного фонаря, и неслась она слишком быстро. За ней следом тянулся запах паленого мяса. – Мне кажется, это дурное предзнаменование.

Двое других провожали повозку взглядами, пока она не скрылась в темноте, и лица их были непроницаемыми и серыми. Бедект услышал, как Штелен подошла поближе, но не повернулся к ней. Он почувствовал, как ее длинные пальцы легли ему на плечи и она начала массировать его затекшие мышцы. Было приятно, но он от этого еще больше напрягся.

– Женщина. Нет.

Она отвесила ему сильную затрещину.

Вихтих заржал.

– Если не зажигать свет, она вполне сойдет за красотку, а, Бедект? Ну так сделай свое дело. Она тебя в покое не оставит, пока ты не уступишь. Черт побери, да она до сих пор каждую ночь ко мне пристает.

– Лгун, – отозвалась Штелен.

– Каждую ночь я чувствую, как ты шаришь где-то у меня в штанах, и каждое утро пропадает еще несколько монет. Это мне тоже приснилось?

– Да. Да меня тошнит от твоих нарядов и от твоего сладенького языка.

– Хм. Мне казалось, что именно язык тебя может заинтересовать. С учетом твоих предпочтений…

На мгновение наступила тишина, и Бедект догадался, что Штелен покраснела, хотя сумерки заглушили краски, и все казалось серым. «Тьфу пропасть, она же убъет Вихтиха, если я не вмешаюсь».

Бедект попытался чем-нибудь отвлечь этих двоих:

– Мы зря не купили выпивки, пока были в городе.

– Мы же пустились в путь среди ночи, – логично возразил Вихтих.

Штелен не была так мягкосердечна:

– Идиот.

Бедект решил, что будет лучше, если они будут злиться на него, а не пытаться укокошить друг друга.

* * *

Штелен его хочет. Вихтих это понимал, и она это понимала, и она понимала, что он понимает, и он понимал, что она понимает, что он понимает… «Так, о чем я сейчас думал?» Ну да. Она его хочет. Она притворяется, что это не так, потому что знает, что, если проявит свой интерес, перестанет быть интересна ему. Все совершенно ясно.

Вихтих посмотрел на Штелен. Ее грязные светлые волосы, как всегда, слиплись и висели колтунами. «О боги, да там могло бы гнездиться несколько поколений крыс». Даже в темноте он видел, какой у нее крючковатый длинный нос и как резко выступает сильная челюсть. Он попробовал разглядеть хоть какие-то изгибы под потертой кожаной одеждой, кроме которой она ничего никогда не носила. Он любил женщин мягких и покладистых, но иногда было интересно и с теми, отношения с кем были похожи на драку. «Но, конечно, если он уложит ее в постель, она тут же в него по уши втюрится». Тогда будет еще забавнее не обращать на нее никакого внимания после этого.

О боги, как же ему скучно.

– Штелен. Прости меня за мои слова.

– Иди свиней подрючь.

– Слышь, Бедект, а наша зубастая ледяная гарпия оттаивает. Похоже, я ей нравлюсь.

Засыпая, он улыбался.