Онлайн чтение книги Через океан
ГЛАВА II. Нефтяной король

На следующее утро, около девяти часов, Раймунд и Кассулэ заперли на ключ дверь своего походного телеграфного бюро, и привесив объявление, что бюро снова откроется в двенадцать часов дня, отправились к набережной Yellow-River. Их поджидал очень изящный паровой катер «Topsy-Turvy», стоящий под парами. На корме этого катера с зубочисткой в зубах сидел человек лет сорока восьми-пятидесяти, седой, с добродушным лицом, с голубыми глазами и с небольшой бородкой.

— Идите же скорее! — закричал он при виде молодых людей, — вот уже пять минут, как я торчу на этом месте!

— Но вы поторопились, господин Куртисс! — спокойно ответил Раймунд Фрезоль, взглянув на свои часы. — Девяти еще не било.

Эбенезер Куртисс был самым богатым человеком в Дрилль-Пите, по прозванию «нефтяной король». Он принадлежал к тем людям, которые добывают из недр земли доллары целыми миллионами. Поэтому он был о себе очень высокого мнения, — даже слишком, как говорила молва. Самоуверенность и тщеславие были его недостатками. Не думая о том, что богатством он более обязан счастью, чем личной заслуге, он наивно раздулся, как набитый мешок. Достаточно было ему высказать какое-нибудь мнение, чтобы оно становилось уже в его глазах непреложным.

Впрочем, в сущности, он был очень добрый и великодушный человек и знаток своего дела.

Привыкнув видеть, как весь свет склоняется перед его миллионами, он был удивлен спокойным достоинством Раймунда Фрезоля, которого он знал всего лишь несколько дней. Поэтому он сначала был озадачен его ответом, но, поразмыслив, рассмеялся.

— Это, конечно, моя вина! — сказал он шутливо, с некоторым оттенком снисходительности. — Вините лишь мое нетерпение, мне хочется поскорее увидеть ваши новые поплавки.

— Вот они! — ответил молодой француз, показывая кожаную сумку, которую он держал в руке. — Однако я, право, не знаю, удобно ли пробовать их сегодня: Кассулэ вчера показалось, что за нами подсматривают. Быть может, было бы разумнее в это утро покончить с этим.

И Раймунд в нескольких словах изложил план своих действий.

— Превосходная мысль! — воскликнул Эбенезер. — Я, право, был бы очень удивлен, если бы за нами не шпионили! Весь Дрилль-Питт, наверно, сгорает от желания узнать, что такое мы затеваем на реке. Я готов поклясться, что Тимоти Кимпбелль в особенности страдает бессонницей от этого.

— Так как вы согласны со мной, то мы оставим Кассулэ на суше. Он пойдет по правому берегу, тогда как мы спустимся по течению. Заметив что-нибудь подозрительное, мы немедленно подадим ему сигнал!

Решив таким образом, Раймунд взялся за руль и приказал машинисту отчаливать.

Тотчас же винт пришел в движение. «Topsy-Turvy» сначала выплыл на середину реки и приостановился тут, спускаясь по течению, пока виден был город; затем же он незаметно приблизился к правому берегу и, не торопясь, пошел вдоль него.

Дорогой завязался разговор.

— Значит, Тимоти Кимпбелль сердится на вас? — спросил Раймунд. — За что же?

— За что зол на меня Тимоти Кимпбелль? — ответил Эбенезер. — О! Это очень просто! Потому что ему постоянно не везло, а мне — наоборот. Когда шесть лет тому назад я приехал в Дрилль-Питт, Тимоти только что истратил десять тысяч долларов на бурение трех колодцев, но без всякого результата. Случайно я купил участок земли, соседний с его владениями.

— Я начинаю бурить столь известный теперь колодец Вилльямса, и через три месяца мы добираемся до нефти. Мой колодец дает восемьсот barrels1Barrel равен 336 литрам. в день. Вот первый предлог бешенства для Тимоти Кимпбелля. Вся страна в волнении. Все мои соседи спешат буравить колодцы у моих границ, чтобы получить кусочек лакомого блюда. Они были вправе, это так… Некоторые добираются до нефти и получают 20 — 30 — 10 barrels в день, иные меньше, а иные и совсем ничего. Тимоти, кажется, добывал около пятидесяти. Но мой колодец уменьшил количество нефти. Тогда я делаю вполне законную в данном случае вещь, прибегаю к взрывчатым веществам: хорошая нитроглицериновая торпеда, вовремя заложенная в мину, взрывается там, разрушает все препятствия и выбрасывает через мой derrick настоящий нефтяной ураган. Я был прав, никто не мог протестовать. Но случилось так, что колодцы моих соседей совершенно иссякают, особенно колодец Тимоти. Второй повод к ненависти…

— Спустя несколько месяцев я начал довольно далеко от Дрилль-Пита, на неисследованном еще участке, буравить то, что мы называем wild cat (буквально — дикая кошка), колодец наудачу, где, в расчете на богатство, рискуют большими затратами на бурение. Я имел свои причины делать это, и с тех пор начали тщательно следить за всеми моими поступками. Толпа шпионов бродила день и ночь около моего участка, стараясь увидеть вынутый песок, выспрашивая рабочих, стараясь узнать, есть ли надежда на благоприятный результат. Биржи Питсбурга и Нью-Йорка приостановили свою деятельность, могу вас уверить в этом, при известии об этом бурении. Мне было бы очень легко распустить ложные слухи и надуть всех этих мошенников. На моем месте Тимоти Кимпбелль не преминул бы сделать это, но у меня и мысли об этом не было. Это не в моем характере. Я удовольствовался только строгим надзором над своим участком и удалением от него любопытных. Поэтому его и называли «мистерия № 433», это был номер моего участка на кадастровом плане.

— Однажды, 22 марта, вечером, я почувствовал себя обескураженным. Мы достигли глубины в семьсот ярдов, прошли четвертый слой песка и ничего не добыли. Я дошел до того, что сказал своему помощнику: «Черт возьми, если продолжится так еще два-три дня, я откажусь!»

— На следующий день сильно поднялись цены на нефть, и я был уверен, что это повышение объяснялось значительными покупками Тимоти. Мотивом для него к такому образу действий послужил донос одного из шпионов, основанный на моих же словах, а также (о чем я узнал позднее) четвертый образчик моего песка, полученный за огромные деньги. На этом-то Тимоти и погиб окончательно. Случилось вот что. 26-го в четыре часа пополудни мы добираемся до нефти — и не до маленького слоя! Это был «Strawbery-grove», который стал давать пять тысяч barrels в день!

— Можете представить себе падение цен на бирже и крушение Тимоти! Разбитый наголову, окончательно разоренный, он дошел положительно до сумы. Вот каков был результат его игры на бирже. Уверяю вас, что я был настолько же огорчен этим, насколько и невиновен. Ведь я же, в самом деле, не виноват в том, что этот несчастный задумал подсматривать за мной и принял такое неудачное решение благодаря сведениям, купленным за дорогую цену. Но это несчастье только довело до апогея ненависть, которую он питал ко мне. В его глазах я был единственный виновник его неудач. Он решил, что я украл его долю счастья на этом свете, что между нами идет какая-то странная борьба, где мое благополучие является выигрышем противной стороны, прямой причиной ее неудачи.

— Рано ли, поздно ли, — говорил он всем, кто только желал слушать, — но судьба должна восстановить справедливость, разорив его!

— И, без сомнения, с целью помочь немножко судьбе, он продолжал шпионить за мной, преследовать меня и подсматривать малейшее мое движение. До настоящего времени это ему плохо удавалось, — нужды нет! он не оставит этого…

Эбенезер Куртисс вдруг остановился и сказал:

— Посмотрите-ка на эту траву на берегу — она колеблется, как будто бы большое животное движется там!

Раймунд взглянул в том направлении, куда указывал ему нефтяной король, и действительно увидел, как высокая трава наклоняется и затем снова выпрямляется, образуя как бы дорожку, сейчас же сглаживающуюся, — кончалась она, по-видимому, у группы деревьев на самом берегу реки. Он тотчас стал замедлять ход катера и сказал вполголоса:

— Мы притворимся, что очень заняты исследованием дна, приближаясь в это же время незаметно к берегу, — хорошенько наблюдайте, не показывая вида, за тем, что там происходит!

Этот маневр увенчался полным успехом. Не прошло и пяти минут, как Раймунд, свесив голову за корму, как будто бы наблюдая внимательно за трубой, которую он только что тянул, заметил среди корней дерева, почти на уровне воды, пару глаз, следивших за его движениями. Не говоря ни слова, он подошел к машине и паровым свистком дал сигнал, который можно было слышать по меньшей мере на три километра:

«Кто-то есть там… внимание!..»

Затем, возвратившись на руль и резко поворотив нос к берегу, он направился туда, где заметил пару глаз. Она тотчас же исчезла. Раздался треск в кустарниках, и человеческая фигура промелькнула среди деревьев. С целью заставить нескромного наблюдателя еще более открыться, Раймунд крикнул ему в рупор:

— Ба! Любопытный! Куда вы стремитесь так быстро?

От такого прямого обращения преследуемый бросился бежать еще скорее. Видно было, как временами он скрывался в высокой траве, где его присутствие обнаруживалось лишь ее колебанием. Без сомнения, он считал себя уже вне досягаемости, так как теперь не старался особенно скрываться, но он не принял в расчет парового свистка, который на языке Морзе подал свои указания:

— Он бежит направо по направлению к Дрилль-Питу… перережь ему путь… Мы преследуем его!..

Быстрее птицы катер приткнулся носом к одному из пней, Раймунд быстро выскочил и бросился бежать.

— Делайте, как я, и бегите направо! — сказал он Эбенезеру, бросаясь в противоположную сторону.

Беглец должен был оказаться в треугольнике, вершину которого занимал Кассулэ, если он только понял сигналы.

Преследование, задуманное так умно, не могло продолжаться долго. Беглец не пробежал и трехсот шагов, как заметил Кассулэ, и тотчас же, переменив направление, бросился налево.

Но это значило попасться Раймунду, и поэтому он побежал вправо; однако и с этой стороны уже видна была высокая фигура Эбенезера.

Преследуемый понял, что попался в ловушку, — видно было, как он резко остановился и опустился на траву. Через несколько секунд Раймунд очутился на нем.

— Мерзкий негодяй! — вскричал Раймунд, хватая его за шиворот, — вот уже два дня, как ты шпионишь за мной! Что тебе тут нужно? Вот я проучу тебя сейчас!

Тот, к кому обращались так, не отвечал ни слова, — его трясли, как старую тряпку, но он выказывал так мало желания сопротивляться, что Раймунд, сжалившись, выпустил его, рассматривая с удивлением.

Это был бедняк с жалкой и уморительной физиономией, маленький, худой, одетый в лохмотья. Белобрысый, безбородый, с маленькими глазами, окруженными покрасневшими веками, он имел вид кролика-альбиноса. Он сидел пристыженный на месте, вертя плохонькую соломенную шляпу в своих землистых руках, и не то от стыда, не то от глупости, казалось, потерял способность говорить.

Между тем с различных сторон прибежали на помощь Кассулэ с Эбенезером и в свою очередь напали на пленника.

— А-а-а! Приятель! Вам хотелось сунуть свой нос в наши товарищеские дела! — сказал Кассулэ, разражаясь хохотом от такой развязки этого преследования.

— Негодяй! — вскричал Эбенезер, красный от гнева и запыхавшийся от бега.

— Кто нанял тебя шпионить за мной? Это, вероятно, Тимоти Кимпбелль?

Это имя, казалось, вызвало искру интереса в неподвижных глазах альбиноса. Он зашевелил губами и повторил вполголоса, как бы про себя:

— Тимоти Кимпбелль!

Потом он снова впал в молчание и прервал его лишь через семь-восемь минут под градом вопросов и брани, которыми осыпал его Эбенезер.

— Петер Мюрфи! Петер Мюрфи!.. Петер Мюрфи!.. Петер Мюрфи!.. — раз двенадцать повторил он.

— Он строит осла, чтобы получить отруби! — сказал нефтяной король, — но если он думает надуть нас, то ошибается в расчете!

— Мне скорее кажется, что он действительно идиот! — отвечал ему Раймунд. — Взгляните на этот потухший взгляд, на эту тупую физиономию. Ну, довольно! — прибавил он мягко, обращаясь к бедняге, который повторял все то же имя. — Петер Мюрфи — мы это слышали. — Но скажи-ка, что ты хочешь, и для чего ты выслеживал нас?

— Петер Мюрфи не зол!.. Петер Мюрфи добрый малый!.. Петер Мюрфи — гулять!.. — сказал тот прежним тоном.

— Он ползает на животе, как ящерица, — заметил Кассулэ.

— На животе, как ящерица! — идиотски повторил тот.

— Ты говоришь по-французски? — спросил Раймунд, пораженный этим. — Тогда почему твое имя — Петер Мюрфи? Твое ли это?

— Не знаю, — отвечал тот, — Петер Мюрфи не виноват, что он говорит по-французски.

— Он несомненно идиот, — решил Раймунд, обращаясь к Эбенезеру.

— Ба! Не верьте. Все это просто одно лишь притворство, чтобы избавиться от нас! У этих проклятых шпионов есть всегда сотня различных фиглярских штук в запасе! Но меня не подденут на это. В конце концов, мы доберемся до сути дела…

— Ну!.. признайся откровенно! — сказал Эбенезер, обращаясь к пленнику. — Это ведь Тимоти Кимпбелль нанял тебя шпионить за мной? Не правда ли? Сколько он тебе платит? Я дам тебе вдвое больше, если ты все по совести расскажешь мне!

Пленник и глазом не моргнул. Рассеянно щипал он траву, бормоча сквозь зубы непонятные слова.

— Надо кончить с этим, — сказал Раймунд, — захватим его с собой и наведем справки в Дрилль-Пите. Тогда узнаем там, идиот он или нет. Не знаю почему, но его лицо будит во мне какие-то смутные воспоминания. Я словно видел его где-то — не знаю где… Хочешь отправиться с нами? — прибавил он, обращаясь к Петеру Мюрфи.

Так как последний, казалось, не слышал, то Кассулэ подошел сзади и под руки поднял его. Бедняга весил так мало, что это было не трудно. Он беспрекословно позволил увести себя, как бы не отдавая себе отчета в случившемся с ним. Лишь при виде катера он обнаружил некоторое волнение.

— Петер Мюрфи, — хороший матрос, — сказал он, бессмысленно улыбаясь. — Петер Мюрфи — великий путешественник!

Чтобы доказать свои слова, он хотел одним прыжком вскочить в шлюпку, но, к несчастью, так неудачно, что упал в воду и чуть было не утонул. Его выудили оттуда и втащили на катер, где он прислонился спиной к котлу. Впрочем, это купанье ничуть не нарушило его настроения. Быть может, он действительно привык к этому, в качестве великого путешественника.

Но это безразличие не произвело решительно никакого впечатления на Эбенезера Куртисса. Он увидел в этом лишь новое доказательство основательности своих подозрений.

— Какой комедиант! — сказал он Раймунду, — он очень силен, решительно очень силен! Но мы не дадим себя провести!

Однако катер тем временем быстро поднимался против течения, и вскоре были уже в Дрилль-Питте. На деревянной набережной Раймунд заметил молодую девушку, поджидавшую, по-видимому, «Topsi-Turvy»; она весело замахала зонтиком, завидев его. Девушка эта была воплощением красоты и изящества, но некоторые мелочи туалета в ее возрасте и в этот ранний час показались бы странными для француза: перья на шляпе, огромные бриллианты в ушах и на руках и золотая гребенка в ее белокурых волосах.

— Это Магда, моя дочь! Она приехала из Нью-Йорка! — сказал Эбенезер при виде ее.

Он выпрыгнул на берег и бросился ей навстречу.

— Наконец-то вы вернулись, папа! Право, я не хочу упрекнуть вас, но вот уже скоро полчаса, как я жду вас здесь! — говорила мисс Куртисс, пока он обнимал ее, — мы условились с мамой врасплох захватить вас в конторе, — и, как нарочно, вас там не оказалось! Стоило проводить ночь в вагоне!

— Не ворчи на отца, который так рад видеть тебя! — ответил Эбенезер, — мог ли я предвидеть? И как было не предупредить меня депешей? Вы извините меня, добрейший господин Фрезоль, что я вас так внезапно покидаю! Постарайтесь выяснить дело с Петером Мюрфи, оставляю его на вас! — добавил нефтяной король, не думая даже и представлять молодого человека своей дочери.

Со своей стороны и Магда нашла, что молодой человек в рабочем костюме не заслуживал ее внимания; едва ответив на его поклон, она удалилась под руку со своим отцом. Молодой француз затруднялся, что сделать с пленником, которого поручил ему Эбенезер Куртисс. Как поступить с Петером Мюрфи? Как разъяснить дело? Да, собственно, какое же право имели они задерживать его? Какой смысл был снова допрашивать этого идиота? На все эти вопросы он не мог бы дать ответа. Однако эта живая загадка возбуждала в нем какое-то странное, необъяснимое любопытство, смешанное с состраданием. Ему смутно казалось, что Петер Мюрфи напоминает ему что-то из его собственной жизни, что-то отдаленное и почти совершенно позабытое. Вернее, что и этого даже не было, — и Раймунд не мог уяснить себе чувства, которое влекло его к этой человеческой развалине Человеколюбие, естественное сочувствие бедняку, притом же французу, как и он, искавшему счастья в чужой стране, — вот как скорее всего определил бы он чувство, которое заставило его спросить у Петера Мюрфи:

— Ел ли ты сегодня утром? Не голоден ли? Хочешь ли отправиться с нами?

Альбинос, с которого все еще потоками текла вода после его невольного купания, казался теперь еще более жалким, чем в тот момент, когда его поймали. Он не отвечал ни слова.

— Поведем все-таки его с собой, — сказал Раймунд, — и дадим что-нибудь из старого платья, пока он будет сушить свое!

Кассулэ сейчас же взял за руку этого странного субъекта; он, как ребенок, позволил вести себя и вошел в старый дилижанс, вовсе не заметив оригинальности такого помещения. Заставили его снять платье, одели во все сухое, но он при этом не обнаруживал ни малейшего удовольствия. Когда же он увидел перед собой тарелку бобов в масле и большой ломоть хлеба, он совсем переменился и с жадностью набросился на эти припасы; они исчезли в мгновение ока, после чего он начал живо потирать руки, повторяя:

— Петер Мюрфи — доволен! Петер Мюрфи хорошо поел!