Онлайн чтение книги Черно-белый танец
Глава 9

Семью Арсению обрести не удалось. Но жизнь его наладилась неожиданно быстро.

Настя дала ему триста рублей взаймы. На эти деньги он снял однокомнатную квартиру в Марьино (от метро «Текстильщики» полчаса на автобусе).

Купил в ЦУМе очень приличный «гэдээровский» костюм (пришлось отстоять два часа в очереди). Настя отдала ему его же старые рубахи – сберегла с восемьдесят пятого года на даче – плюс две пары вполне еще приличных ботинок и старую осеннюю куртку.

Арсений съездил на родину, в Южнороссийск. К счастью, его бабушка Татьяна Дмитриевна и дед Николай Арсеньевич оставили о себе в городе добрую память. Три четверти Южнороссийска либо лечились у них, либо лечили своих детей. Партийные и советские бонзы не составили исключения. Поэтому Арсению довольно быстро (по советским меркам) сделали паспорт, и, самое главное: вернули ему стариковскую квартиру на берегу моря и заново прописали его в ней.

Арсений впервые в жизни побывал на городском кладбище. Бабушка успела поставить деду простенький памятник. Рядом возвышался холмик с воткнутой в землю табличкой: Татьяна Дмитриевна Челышева. Погост размещался на самой высокой горе над городом. Со всех сторон, далеко-далеко, было видно море. Деду это бы понравилось.

Десятки пароходов, маленькие как спичечные коробки, стояли на рейде. Ждали своей очереди на разгрузку – канадцы своей пшеницей спасали голодающие Советы.

Арсений возложил на могилки стариков два букетика роз.

Он не плакал. Ему казалось, что после всех испытаний он никогда больше не сможет плакать.

На минуту ему захотелось остаться в родном городе навсегда. Зажить здесь простой и спокойной жизнью. Устроиться на работу, ходить на рыбалку, а со временем завести семью и детей. Он на минуту представил себе такую перспективу – и понял, что нет: он не сможет. Не сможет оставаться здесь, в провинциальном покое. Его неудержимо, словно мощным магнитом, притягивала к себе Москва. И – Настя. Теперь, когда она стала с ним по-дружески холодна, когда она принадлежала другому, он снова хотел добиться ее. Добиться ее любви. Чтобы она всегда была рядом с ним.

В Москве у него были и другие дела. Он хотел разобраться: кто и зачем убил стариков Капитоновых. Найти убийцу (или убийц). Однако не для того, чтобы мстить (как того хотела Настя). Им двигало другое. Настя верно сказала: пока подлинного преступника не найдут, его, Арсения, до конца не оправдают. И слишком многие будут считать, что виноват – он. И ему до самой смерти придется таскать за собой шлейф из шепотков: «А, это тот самый, что убил родственников своей жены…»

И Арсений поручил присматривать за своей квартирой бабульке-соседке, подружке Татьяны Дмитриевны, а сам вечерним рейсом вылетел в Москву.

…Когда после самолета, двух автобусов, метро, Арсений поднимался по лестнице своей «хрущовки» в Марьино, где он снял квартиру, с подоконника навстречу ему спрыгнула хрупкая фигурка.

– Настя? Ты? – Арсений остолбенел.

– Не видишь, что ли, – проворчала она.

Даже в полутемном подъезде он заметил, что Настя грустна и растеряна.

– Пойдем.

Он распахнул перед ней дверь своего временного обиталища, однокомнатной малогабаритки.

Настя впервые очутилась у него дома. С порога было видно, что это жилище холостяка: неуютное, прокуренное. Пол истерт, истоптан. Рядом с телефоном оторван лист обоев. На голой стене чернильным карандашом записаны номера телефонов. В доме даже не пахнет женщиной.

– Проходи, садись, – пригласил Арсений. – Разуваться, естественно, не нужно.

Единственная комната даже не отделялась от коридора дверьми. Настя скинула шубу, уселась на продавленный диван.

– Ты голодна? – Арсений казался невозмутимым.

– А если даже и голодна? – съязвила она. – Неужели у тебя есть какая-то еда?

Казалось, она вымещает на нем свою злость на кого-то.

– Чего-нибудь найдем, – пожал он плечами. Арсений был ровен, спокоен, и не демонстрировал ни радости от ее появления, ни удивления.

Арсений видел Настю третий раз после возвращения из лагеря. Впервые они встретились, когда он сошел с поезда на Ярославском вокзале. Во второй раз она пригласила его на дачу. Муж, Эжен, был тогда в очередной командировке; у мамани, Ирины Егоровны, нашлась срочная работа в министерстве. На огромной, запущенной даче, стоявшей посреди громадного участка, заросшего соснами, они в тот день впервые оказались втроем: Настя, Арсений и их сын Николенька. Однако сын Арсения не признавал. Куксился, капризничал, бесился. Настя казалась высокомерной, холодной и раздраженной. Арсений пробыл на даче пару часов, забрал свои старые вещи и уехал на электричке.

И вот теперь Настя сама пришла к нему. Она знала, что он уехал в родной город, но как вычислила, что он вернется именно сегодня?

Арсений быстренько сварганил из чего бог послал королевский (на его взгляд) ужин: вареная картошка и кильки в томате. Нашел даже полбутылки холодной водки.

Настя залпом выпила водку. Тарелку с едой отодвинула. Арсений пожал плечами, начал есть. Настя вдруг вскрикнула:

– Прекрати!

Он едва не поперхнулся.

– В чем дело?!

– Прекрати! Ведешь себя так, будто ничего не случилось!

Арсений покорно отодвинул тарелку:

– Хорошо, прекратил. Только разве что-то случилось?

Хотя видел, конечно: случилось. Настя никогда еще не выглядела так жалко. А на ее лице Арсений заметил свежий кровоподтек. Повинуясь приступу любви и жалости, он протянул руку через стол, погладил ее по щеке. Она на секунду прислонилась к его руке, а потом вдруг зло оттолкнула ее.

– Так что все-таки стряслось, Настя? – участливо спросил он.

Она вдруг уткнулась лицом в ладони. Однако плакать не плакала. Оторвала руки от лица, сказала глухим, ненавидящим голосом:

– У него есть любовница. Я давно это знала.

– У Эжена?

Настя смерила Арсения презрительным взглядом:

– У кого ж еще!

– Тебя это трогает?

– Да! Меня это трогает! – с вызовом выкрикнула Настя. – Потому что он – мой муж! Он!!! А не ты!

– Сейчас у всех есть любовницы, – со спокойненькой усмешкой произнес Арсений.

– Да уж. По твоему поведению я это поняла.

Арсений оставил ее выпад без ответа. Он понимал: Насте надо выплеснуть эмоции.

И ее рассказ не заставил себя ждать:

– Мы с ним были дома. На Бронной. Мама с Николенькой – на даче. И, знаешь, кто-то повадился звонить по телефону. Звонит – я беру трубку: алло, алло – не отвечают. И это не сбой на линии. Слышно, как кто-то дышит, а однажды даже хмыкнул презрительно. И вроде бы женский голос. И так раза три подряд. Я говорю Эжену: снимай сам трубку, пожалуйста. И в следующий раз звонок – он ответил. И с ним – заговорили. Я слов не слышала, но по всему: по тону его, по усмешкам – поняла: звонит женщина. Поговорили они, и Эжен сразу засобирался: белую рубашечку надел, галстучек. А сам веселый, насвистывает…

«Кажется, Настя перевела меня в разряд своих „подружек“, – подумал Арсений. – Подружек, которых у нее нет. И не было. Ну, кроме Милки… Она решила, что теперь со мной можно обсуждать свои семейные дела и жаловаться на проходимца-мужа. Ну, что ж: если это шаг для того, чтобы снова покорить ее, я согласен. Согласен слушать».

– …Я спрашиваю Эжена: ты куда? Он говорит: по работе. «Что за работа в воскресенье?» А он только хмыкнул и ушел. А я… Я решила за ним проследить… Тем более, что машина в сервисе, он на метро собрался ехать… Ну, я оделась – и быстро за ним… Нагнала. Он в метро спустился – на «Пушкинскую», я за ним. Он едет – я в соседнем вагоне. Он ничего вроде бы не замечает, газетку читает… Ну, доехали мы так с ним до «Юго-Западной»…

– Слушай, – прервал ее Арсений, – а ты с Фетисовым играть в хоккей не пробовала? Или там петь дуэтом с Пугачевой?

– Ты к чему это? – уставилась она на него подозрительным взглядом.

– Да ни к чему. Проехали. Продолжай, пожалуйста.

Настя секунду помолчала, словно колебалась: обидеться на Арсения или продолжать. Решила все-таки сделать вид, что не поняла его выпада и продолжила:

– В общем, довела я его до самого дома. Здоровенная такая девятиэтажка, длинная, серая. Он совсем уже собрался было в подъезд зайти – а потом вдруг разворачивается и быстро ко мне идет. Я не то что убежать, даже подумать ни о чем не успела. Так и замерла на месте. Он подходит вплотную. Рот оскален: ах ты, – говорит, и добавляет по-матерному, – следить за мной вздумала? Домашней полицией себя вообразила? Я тебе покажу полицию! И бьет! Прямо в лицо! Кулаком!…

Губы у Насти задрожали, на глаза навернулись слезы. Однако она справилась с собой и закончила:

– Я упала, а он, ни слова не говоря, спокойненько развернулся и пошел своей дорогой!… Даже подняться мне не помог!

– Бьет – значит любит, – ровным тоном резюмировал Арсений. Против воли он почувствовал злорадство. «Вот ты и получила, Настя, что хотела. Любящий муж, здоровая советская семья, и дом полная чаша».

Настя посмотрела на него взглядом, полным обиды, и тихо сказала:

– Напрасно я, наверное, к тебе пришла… Но, понимаешь, Сеня, мне просто некуда больше идти…

– А мама? Мамочка твоя, Ирина Егоровна?

– А мама – она всегда за него! Что бы у нас с ним ни произошло, она считает: я во всем виновата. Она всегда за него заступается. Всегда! Как будто не я ее дочка, а он – ее сыночек! Любименький сыночек! Она бы и сейчас сказала: чего полезла? По заслугам получила! Зачем, мол, унижаешь человека недоверием?! Ох, Сенька, я не знаю, что мне делать…

– Остаться у меня, – сказал он, твердо глядя на нее. – И жить со мной.

В ее глазах мелькнул испуг.

– А мама? Эжен?… И Николенька?

Арсений пожал плечами – насколько мог равнодушно. Уговаривать, дескать, не стану: мама и Эжен – это твои проблемы.

– Ну, расскажи, как ты съездил? – переменила она тему.

Арсений отделался несколькими словами: получил паспорт, сохранил квартиру, прописался, побывал у стариков на кладбище…

– Мне так жаль твоих… – В глазах у Насти блеснули слезы. – Мы так подружились тогда, год назад, с твоей бабушкой, Татьяной Дмитриевной… Она мне столько всего рассказала…

– О чем?

Настя пожала плечами.

– О молодости. О том, как она с твоим дедом, Николаем Арсеньевичем, познакомилась. О том, как они с моими стариками дружили.

– Расскажи.

– А ты не знаешь?

– Нет. Со мной они избегали вести разговоры на эти темы. Да и я, честно говоря, не особо интересовался.

Чтобы отрешиться от собственных проблем, Настя начала пересказывать то, что узнала год назад в Южнороссийске от Татьяны Дмитриевны. О молодости стариков, о любви Татьяны Дмитриевны и Николая Арсеньевича, о компании, куда входили они вчетвером – Челышевы и Капитоновы… Она поведала Арсению о том, как работали молодые врачи, и о тайных изысканиях его деда… Когда разговор зашел об исследованиях деда Николая, глаза Арсения удивленно округлились:

– Я ничего об этом не знал. Они не говорили об этом никогда. Пожалуйста, расскажи подробней.

– Насколько я поняла, – сказала Настя, – твой дед изобрел что-то вроде лекарства против рака. И, как мне рассказала Татьяна Дмитриевна, его опыты оказались довольно успешны. Для своей панацеи он использовал настои из трав, вытяжку из плавников акул… Ну, не акул – а этих ваших, катранов. Он даже лечил пациентов этим лекарством, и многие даже выздоравливали… Но потом, после того, как отсидел, твой дед дал зарок: никогда больше не экспериментировать. Забросил свое детище… Тем более, что посадили его во многом из-за него… А рецепт лекарства, что он изобрел, кажется, даже сохранился – он так и пролежал все сорок лет в их квартире на полатях…

– Поразительно… – прошептал Арсений. – Поразительно…

Из глубин памяти всплыла ярчайшая картинка из далекого детства.

…Ему лет восемь. Кажется, он уже учится во втором классе. А мама… Мамы нет. Наверно, она уже умерла. Во всяком случае, ее нет рядом, а присутствующие если упоминают о ней, то с грустью и в прошедшем времени.

Они все втроем – Сеня, дед, бабуля – находятся в кухне в их квартире в Южнороссийске. Кажется, они обедают. Или только что пообедали – и ждут десерта. Дед вроде сидит за обеденным столом. Он на вид спокоен, хотя маленький Арсений чувствует, что дедушка раздосадован, рассержен. Бабушка тоже сидит за столом – на своем месте у плиты. И она, похоже, тоже взволнована и даже с трудом сдерживает слезы. Ее руки мнут льняную салфетку. Арсений впервые видит, как взрослые – а не дети – испытывают столь сильные чувства: раздражение, гнев. И особенно неприятно Арсению, что эти чувства вызывает у деда с бабушкой не кто иной, как его собственный отец – Игорь Николаевич Челышев.

Отец стоит у притолоки. Он в брюках и синей майке. Глаза у него неприятные, красные, бешеные. И еще от него пахнет. Пахнет резким, противным запахом. Перегаром. Отец кричит на деда. Речь у него какая-то бессвязная и непонятная:

– Ты!… – кричит он. – Это ты не помог ей!… Ты не захотел!… Ты побоялся, струсил!… Ты не дал ей шанс!… Ты мог бы, мог бы спасти ее! Ты! Ее! Погубил!…

И тут маленький Сеня отчего-то понимает, что речь идет о его маме. О маме, недавно куда-то исчезнувшей. И он понимает, что его отец обвиняет деда Николая в том, что тот виноват в ее исчезновении. Или, что одно и то же, в ее смерти. И тогда маленький Сеня заливается слезами, а бабушка велит отцу звенящим от гнева голосом: «Игорь!! Не смей говорить в таком тоне! Немедленно прекрати и выйди!! Ты пугаешь Сеню!!»

Еще Сеня помнил из того дня, что громко шандарахнула входная дверь – это убежал из квартиры отец, и как бабушка капала деду валерьянку из пузырька: руки ее тряслись, а валерьянка сильно воняла…

– …А ведь моя мама умерла от рака, – задумчиво произнес Сеня. Он выплыл из воспоминания-картинки и снова находился здесь и сейчас – в марте восемьдесят девятого года, на кухне съемной квартиры в Марьино.

– Что? – осеклась Настя.

– Моя мама умерла от рака. И, наверное, мой дед ничего не сделал, чтобы ее спасти… А может быть, он мог бы ее спасти этим чудо-средством?

– Почему ты решил?

– Ты же сама говоришь: бабушка рассказала, что дед зарекся применять свое лекарство. И рецепт валялся на полатях вместе с другим барахлом…

– Татьяна Дмитриевна ничего мне не рассказывала про… про твою мать.

– Мне они тоже никогда ничего о ней не рассказывали. Даже когда я просил.

– Твоя бабушка отдала мне целую тетрадь рецептов, всяких медицинских записей. Для того, чтобы я передала ее тебе.

– По-моему, бабушка с дедом лет на двадцать опоздали… Мама-то моя уже умерла…

– Ох, не винил бы ты своего деда, Сеня. Он слишком многое перенес, чтобы тогда, после лагеря, начинать все сначала. Всю ту работу, за которую он пострадал.

– Я понимаю.

– И еще… Знаешь, мне Татьяна Дмитриевна рассказала еще одну вещь… Она не была в этом уверена, но она так считала… И так всю жизнь думал твой дед… Словом, они – и он, и Татьяна Дмитриевна – были уверены: тогда, в сорок седьмом году, донос на твоего деда написала моя бабка, Галина Борисовна…

– Что-о?

– А ты ни разу не слышал об этом?

– Нет. Никогда.

– Твоя бабушка говорила, что тогда городская интеллигенция шепотком друг другу передавала: в аресте Николая Арсеньевича виновата она, моя бабка.

– Но зачем?! Зачем ей это понадобилось?!

– Говорили, что она сделала это, потому что завидовала твоей бабушке, Татьяне Дмитриевне. И ревновала к ней мужа – моего деда, Егора Ильича Капитонова… И еще – она возненавидела твоего деда, Николая Арсеньевича. Возненавидела за то, что он отверг ее любовь. И предпочел Татьяну Дмитриевну… Вот так-то…

– Боже, как все переплелось… – пробормотал Арсений.

– Прости… – тихо проговорила Настя и подумала: «Нет, я все-таки не смогу рассказать ему все. Рассказать еще одну семейную тайну. Во всяком случае, сейчас – не смогу».

– Так что у тебя, Сенечка, на самом-то деле был мотив, чтобы убить моих стариков, – через силу вымолвила Настя. – Ты мстил за своего деда.

– И ты веришь, что я мог это сделать? – криво усмехнулся Арсений.

– Нет, конечно. Нет. Не верю.

Настя вдруг заплакала. Сказалось все напряжение сегодняшнего дня: горе, унижение, бегство, ожидание под дверью, непростой разговор, затеянный с Арсением… Настя плакала горько, как девочка.

– Пойдем, – твердо сказал Арсений и взял ее ладонь.

Он повел ее в комнату, держа за руку – примерно так же, как три месяца назад она вела его на Ярославском вокзале. Настя доверчиво шла за ним.

Не выпуская ее руки, Арсений достал из серванта подушку и плед. Заботливо уложил на диван Настю. Накрыл сверху пледом. Сел рядом, на краешек. Взял ее за руку.

– Спи, дорогая, – нежно прошептал он. – Моя бабушка всегда говорила: горе нужно заспать. Завтра ты проснешься, как новенькая. Утро вечера всегда мудренее.

Он спросил себя: хочет ли Настя, чтобы он сейчас проявлял к ней интерес, как к женщине? Хочет, чтобы он попытался восстановить утраченные четыре года назад отношения? Он спросил – и ответил себе, что наверняка он не знает, и потому не стал трогать и возбуждать Настю. Кроме того, он очень боялся в очередной раз услышать от нее резкое «нет» – как тогда, три месяца назад, в первый же вечер после возвращения. И он поцеловал ее по-братски в висок – и ушел на кухню.

А когда заглянул в комнату десять минут спустя – она уже крепко спала.

***

Утром Арсения разбудил телефонный звонок.

Он спал в кухне на раскладушке. Раскладушка едва поместилась, стол пришлось вынести в коридор.

Арсений вскочил, побежал к телефону. Схватил трубку старинного эбонитового аппарата.

Звонил следователь КГБ по фамилии Воскобойников.

«Откуда они в КГБ узнали мой адрес? – пронеслось в голове спросонья. – Следили за мной после выхода из лагеря? Надеялись, что я выдам себя? Что я приведу их к тайнику с деньгами, украденными у Капитоновых?»

«А откуда, собственно, Настя узнала мой адрес?»

Арсений тряхнул головой.

«Подозревать ее – это чистая паранойя. Телефон-то она мой здешний знала. Я сам ей сказал. А узнать по номеру телефона домашний адрес – пара пустяков. Никаким „кагэбэшником“ для этого быть не надо».

Арсений зашел в комнату – одеться. Настя испуганно вскочила на кровати.

– Что случилось? Кто звонил? – ломким от страха голосом спросила она.

– Спи. Это мне звонят, по работе.

– Это не Эжен? Правда не Эжен?

«Она действительно его боится, – подумал Арсений с отвращением. – А раз боится – получается, что он для нее что-то значит. Значит, она по-своему любит его».

– Нет, нет, не Эжен, – досадливо ответил он. – Спи давай, еще рано.

Пятью минутами ранее его «крестный», следователь Воскобойников тоном, не терпящим возражений, назначил Арсению встречу. Причем не на площади Дзержинского и не в ином официальном здании КГБ, а почему-то в обычной квартире. Следователь продиктовал адрес: проспект Вернадского, сто двадцать, квартира двести семьдесят. Просил подъехать ровно к двенадцати. Чтобы поспеть, следовало выйти через десять минут.

…Арсений доехал до метро «Юго-Западная» – и вспомнил, что вчера это название фигурировало в рассказе Насти. К тому же дом, в котором ему назначил встречу «кагэбэшник», оказался точь-в-точь таким, как Арсений представлял себе многоэтажку, где вчера разыгралась драма между Настей и Эженом: серое девятиэтажное чудище.

«Это совпадение, – утихомирил Арсений вдруг застучавшее сердце. – Просто глупое совпадение».

В конспиративной квартире (а это жилье не могло быть ничем иным) по всем признакам никто не жил – однако она оказалась оснащена всем необходимым: посуда в серванте, кресла, журнальный столик, бар.

Воскобойников уже ждал Арсения. Вместе с ним в квартире присутствовал еще один человек – молодой, тусклый, невзрачный. Никем иным, как «кагэбэшником», он быть не мог.

Воскобойников встретил Арсения, как родного – словно и не было четыре года назад многочасовых допросов, когда следователь вил из него веревки: угрожал, провоцировал, обнадеживал, обещал, пугал… Спасибо, что хоть не бил…

– Снимай бушлат, дорогой Арсений, присаживайся, – пророкотал он. Второго человека из органов он Сене не представил. – Хочешь выпить чего-нибудь? Коньячку? Водочки?

– До двух не пью, – шутливо огрызнулся Челышев. – Политика партии не позволяет.

– Ох-хо-хо-хо, – неискренне засмеялся Воскобойников. Второй, тусклый, не проронил ни слова и не счел нужным даже улыбнуться. – А ты все такой же шутник, Челышев. Ну, садись. Раз не пьешь – тогда мы нарзанчику тебе нальем.

Арсений уселся в кресло у журнального стола. Воскобойников плюхнул ему в бокал минеральной воды. Себе и тусклому щедро налил коньячку.

– Ну, будем, – мгновенно выпил, зажевал лимончиком. Потряс головой и продолжил в шутейной вроде бы манере – в той манере, от которой у Арсения по старой памяти мурашки по коже пробегали.

– А зря тебя так рано выпустили, Челышев. Ох, зря. Сидеть бы тебе еще да сидеть… Была б лично моя воля, топтал бы ты зону и дальше, да на всю катушку… Сколько тебе годков дали? Десять? Вот десять лет бы и сидел. Да и то маловато. Вот раньше – давали так давали… «Четвертной» в зубы – и по рогам… Это сегодняшние наши начальнички, из Политбюро в основном, взяли такую моду… Всех миловать, всех выпускать. Всех диссидентов, отщепенцев всяких. И ты под эту политику попал, даром, что сидел с политическими… Ну, и сожительнице своей спасибо скажи, Анастасии этой Капитоновой. Даром что внучка потерпевших, а за тебя – горой. Всех письмами закидала. Что ни месяц – то новая цидуля от нее приходит: то в Политбюро, то – на имя Генерального секретаря, то – на имя председателя КГБ… Ну, и сжалились над тобой органы, сжалились… Помиловали…

– Чем я сейчас привлек ваше внимание? – спросил Арсений.

Подколки Воскобойникова слишком ярко воскресили в его памяти то время, когда советское правосудие вершило над ним следствие и суд. Арсений чувствовал, как внутри постепенно поднималась холодная ярость. После лагеря он уже ничего не боялся, этих мышиных – тем более. «Сейчас первого, этого Воскобойникова, – бутылкой по черепу, второго, тусклого, – „розочкой“ в лицо… Вряд ли у них есть оружие… Заберу деньги, документы – и на вокзал… И – ищи меня свищи…»

– Ты не кипятись, Челышев, – мгновенно переменив тон на миролюбивый, произнес следователь. – Мы помочь тебе хотим.

– Вы мне уже помогли, – усмехнулся Арсений. – На десять лет помогли.

– Ну, ладно, ладно… Будем считать, что тогда ошибочка вышла. Что ж делать?… Конь о четырех ногах – и тот спотыкается. Но мы перед тобой извиняемся, Челышев. От имени органов… Хотя согласись, улики против тебя были бронебойные.

– Да неужели?

– Да-да, – скорбно-шутейно покивал головой Воскобойников. – Ты обвинительное заключение читал?… Помнишь? На кухне Капитоновых стакан стоял с отпечаточками твоих пальчиков – свеженькими отпечаточками. Это раз. Золото-брильянты под твоей ванной в съемной квартире нашли. Это – два… Ну, и алиби у тебя никакого не имелось. Молчал ты, как партизан, что имел во время убийства половое сношение с гражданкой Миленой Стрижовой. Молчал – а зачем, спрашивается, молчал?… Я к чему, Челышев, клоню: ведь если у тебя теперь алиби появилось – тогда ты, предположим, сам не убивал. Но!… Куда мы в таком разе украшения под твоей ванной денем? И стаканчик – куда? С твоими свеженькими отпечатками, у Капитоновых на кухне?…

«Какого дьявола я вообще на эту встречу поперся? – злясь на себя, подумал Арсений. – Послал бы этого Воскобойникова куда подальше. Послал – и что бы они стали делать? Опять арестовали меня, что ли?…»

– Значит, если ты не убивал, – продолжал в дурашливой манере следователь, – тебя кто-то, Челышев, хотел подставить? Кто-то, кто имел к твоей квартире доступ. Он, этот «кто-то», значит, и стаканчик с твоими пальчиками на месте убийства оставил, и золотишко тебе под ванну подложил…

– Разливай, Геннадий! – вдруг, обрывая себя, скомандовал Воскобойников тусклому.

И опять повторилась процедура: «кагэбэшники» выпили почти по полному фужеру коньяку. Казалось, им и пить не хочется вовсе, но они исполняют необходимый ритуал – или просто казенного коньяку не жалеют: на халяву, известное дело, и уксус сладкий.

– Ох, крепка советская власть! – передернулся следователь, лимоном заел и продолжил, обращаясь к Арсению: – Так что получается, уважаемый гражданин Челышев, что на сегодняшний день перед органами и тобой стоят, как ни странно, одинаковые задачи. А именно. И нам, и тебе необходимо, чтоб мы настоящего убийцу нашли. А ведь он, настоящий убийца, скорее всего, – тот человек, что подставить тебя, Челышев, хотел… Так что придется нам с тобой теперь действовать вместе. В одной связке.

Арсений ушам своим не мог поверить: следователь, который четыре года спал и видел подвести его под «вышку» – теперь предлагает сотрудничество! Воистину у наших чекистов чистые руки и холодная голова – с кем угодно готовы скооперироваться, лишь бы добиться своего!

– И я, Челышев, – продолжил следователь, – ради того, чтобы найти убивца, готов даже на должностное преступление пойти. И рассказать тебе все, что я знаю по делу об убийстве Капитоновых. Чего ты не знаешь – а я вот знаю.

– Зачем это вам? – спросил Арсений.

– А затем, дорогой мой Арсений, чтобы ты тоже мозгами раскинул. И поработал бы над делом изнутри. За Капитоновыми бы, к примеру, понаблюдал. Ты ведь возобновил отношения с Настей, не правда ли? Она и ночует у тебя…

– Не ваше дело, – сгрубил Арсений.

– Не мое, – охотно согласился Воскобойников. – Но ты бы мог помочь следствию. Над другими фигурантами потихонечку, исподволь поработать. Ты же мальчик сообразительный. И понимаешь: пока мы настоящего убийцу не найдем, ты все равно будешь под подозрением. И до конца тебя не оправдают.

– Давайте, выкладывайте, – хрипло предложил Арсений. – Что вы там хотели мне рассказать?

– Не спеши, – хохотнул следователь. – Не так все просто… Геннадий! – скомандовал он тусклому.

Тот послушно взял дипломат, стоящий у кресла. Раскрыл его на коленях, вытащил оттуда бумагу, протянул через столик Арсению.

– Что это?

– А ты почитай, – вкрадчиво сказал Воскобойников.

Арсений пробежал листок глазами. Бумага, отпечатанная на машинке, гласила:

А ниже – оставлено место для даты и подписи.

– Да вы что, – с веселым удивлением спросил Арсений, – вербуете меня, что ли? Меня в лагере «кум» стукачом не смог сделать, а уж вы-то!…

Он отбросил бумагу и она, планируя, опустилась на журнальный столик.

– Так ведь услуга за услугу, дорогой Арсений Игоревич, – осклабясь, проговорил Воскобойников. Он отчего-то вдруг перескочил на «вы». – Кви про кво. Ты – мне, я – тебе… С чего я вам, Арсений Игоревич, вдруг буду рассказывать о материалах следствия? Они, между прочим, проходят под грифом «секретно». Я же должен быть уверен, что вы не побежите с ними в газетку. В «Москоу Ньюс» какую-нибудь, в еврейский журнал «Огонек», к Коротичам всяким…

– И поэтому вам надо, чтобы я стал сексотом.

– «Сексот» – это «секретный сотрудник» в сокращении. А какой из вас, Арсений Игоревич, секретный сотрудник! – рассмеялся следователь, кажется, искренне. – Да какие-такие вы секреты знаете?! Что три недели назад, на двадцать третье февраля, ответственный секретарь газеты «Советская промышленность» Гоги – как-его-там – рассказал анекдот про Горбачева?… Будто вся страна про генсека анекдоты не рассказывает!… Скажу вам честно: эта бумажонка, – Воскобойников потряс листком в воздухе, – просто для отчета. У нас, точнее, вот у него, Геннадия, – он кивнул на тусклого, – тоже представь себе, есть план. И ему тоже нужно отчитываться о проделанной работе. Так что давай уж вместе порадеем за Геннадия, как родного человека.

Гена осклабился – впервые за все время проявил человеческое чувство.

– А если я не подпишу?

– Ну и не подписывай. Что я, руки тогда, что ли, тебе выкручивать буду? – вроде бы даже обиделся следователь. – Значит, поговорили мы сегодня – и разошлись. И даст бог, не увидимся больше никогда.

– Давайте вы сначала расскажете, а потом я подпишу, – усмехнувшись, предположил Арсений. – А то, может, вы и не расскажете ничего.

Тусклоликий Геннадий метнул озабоченный взгляд на Воскобойникова. Тот гримаской вроде бы успокоил его и откинулся в кресле.

– Ну, ладно. Раз ты нам так не веришь. Хотя ты меня обидел. Право слово, обидел… Ну, давай, Арсений, спрашивай. Что тебя интересует? – Он опять перешел на «ты».

– Меня многое интересует. Есть, например, такой товарищ… Эжен… Евгений Сологуб. Муж моей… – Арсений сбился, потом поправился. – Нынешний супруг Анастасии Капитоновой… Что он, интересно, делал в день убийства? У него есть на то время алиби?

Воскобойников понимающе усмехнулся.

– Закопать хочешь соперника? Думаешь, это он, Эжен, стариков зарезал? И тебя попутно подставил?… Что ж, закопать конкурента – похвальное стремление… Но вынужден тебя огорчить. У Евгения Сологуба на время убийства имеется стопроцентное алиби. Весь тот день, одиннадцатого марта восемьдесят пятого года, он находился на рабочем месте, в Министерстве иностранных дел. Его видела куча народу. Увы.

– А привратника внизу в подъезде вы допрашивали? Почему он-то не видел убийцу?

– А охранник, что сидел в подъезде на Бронной, как раз в тот день животом сильно маялся. Блевал, извини за выражение… Поэтому пост свой он покинул и домой побежал. Он поблизости живет… А когда вернулся, у крыльца уже ментовозки стоят, «Скорые»…

– А почему он настолько скоропостижно заболел? Может, его кто-то накормил чем несвежим?

– Лихо спрашивает, а, Геннадий? – мотнул головой в сторону бессловесного коллеги Воскобойников. – Его бы на наше место посадить, а? – Геннадий бледно улыбнулся. – Допрашивали мы охранника, – махнул рукой следователь, поворачиваясь к Челышеву. – Пищу он в тот день принимал дома. В кругу семьи. И в день убийства с утра дома кушал, и в предыдущий день вечером… Жена его это подтвердила. И ничего перекусить он на работу с собой не брал…

– А как его звать, этого вохровца? Где он проживает?

– Он пенсионер. Полковник в отставке. Зовут его… – Воскобойников достал из внутреннего кармана пиджака видавший виды блокнот, раскрыл: – …Гавриил Иннокентьевич Сивоглотов. Проживает на улице Малая Бронная, дом семьдесят три, квартира два.

Арсений тоже достал блокнотик, потянулся записывать.

– Э, нет, – остановил его следователь. – Давай-ка ты, дружок, запоминай. Записи запрещены. Дело секретное.

– Хорошо, – согласился Арсений. – Я запомнил. Малая Бронная, семьдесят три, два. Гавриил Иннокентьевич Сивоглотов. Хорошая фамилия. Для охранника в самый раз… Он до сих пор живой?

– Представления не имею. Но мужчина был крепкий. Наверно, до сих еще скрипит. На Тверском бульваре в шахматы играет.

– Почему на Тверском? – нахмурился Арсений. – Почему в шахматы?

– Было у него такое хобби, – с ленивой любезностью пояснил Воскобойников. – В шахматы на бульварчике играть. Там его и поищи…

– Понял… А вот персональный шофер Капитонова? Он же всегда старика – ну, Капитонова-деда – до дома подвозил. А потом обычно поджидал его у подъезда… Неужели он в тот день настоящего убийцу не видел?

– Не всегда он Капитонова ждал, – покачал головой Воскобойников. – Шофера мы тоже допрашивали… Порой его Капитонов на время обеда, на пару часов, отпускал. Шофер говорил ему: я, мол, тоже обедать поеду – но на самом деле просто калымил на государственной «Волге»… Калымил – не калымил, это дело, правда, не наше, а ОБХСС… Вот и в тот день, судьбоносный, одиннадцатого марта… Пленум ЦК закончился в половине первого. Примерно к часу дня водитель привез Капитонова со Старой площади домой, на Большую Бронную. Капитонов сказал шоферу: свободен до пятнадцати часов. Ну, водитель и уехал… А когда снова прибыл на Бронную, там в квартире уже мусора и врачи были…

– А что водитель эти два часа делал?

– Сначала он врал нам, что тоже дома обедал – он близко проживает, в начале проспекта Мира, недалеко от Сухаревки. В пятнадцати минутах езды от Бронной… Но потом мы его потрясли и раскололи. На самом деле, левачил он на своей «волжанке»…

– Может, вы и пассажиров его тогдашних нашли? – быстро спросил Арсений: – Тех кого он в тот день возил?

– Глубоко копает – а, Геннадий!… – фальшиво восхитился следователь, кивнув в сторону Арсения. – Нет, признаюсь тебе, так глубоко под шофера мы не рыли… У нас ведь хороший обвиняемый был – ты. А у тебя и мотив наличествовал, и улики. И алиби у тебя не имелось. Разве сравнишь с каким-то шофером!…

– Скажите, а вы знаете, наверно, где он, этот шоферюга, живет, работает?

Воскобойников усмехнулся и перелистнул пару страниц в блокнотике.

– Запоминай. Водителя звать Валентинов Илья Валерьевич. Адрес его на то время, на восемьдесят пятый год, был такой: проспект Мира, двенадцать, корпус два, квартира двенадцать.

– Двенадцать, два, двенадцать, – повторил Арсений. – Проспект Мира, Валентинов Илья Валерьевич.

– Ну, может, хватит тебе на первый раз? – насмешливо спросил следователь. – А то растрясешь по дороге все данные? До дома не довезешь.

– Ничего, у меня память хорошая… Неужели вы больше никого тогда не подозревали?

– Мы подозревали всех. Всю капитоновскую семью в первую очередь. И маманю – тещу твою несостоявшуюся – Ирину Егоровну, и Евгения Сологуба держали в уме, и даже сожительницу твою Анастасию. И другую сожительницу твою, случайную, – Милену Стрижову… Но ни у кого из них не имелось отчетливых мотивов для того, чтобы совершить столь изощренное преступление. Ни против одного из них не было никаких улик. А практически у всех имелось алиби… У Милены, как и у тебя, впрочем, алиби тоже не было. А вот теперь выяснилось, что и у нее тоже – имеется… Так что мое мнение такое: или ты Капитоновых убил, или – кто-то посторонний. А если не ты – то кто-то чужой. Не Стрижова, не Сологуб, не Капитонова Ирина Егоровна и не Капитонова Анастасия…

– Я понял.

– Понял? Хорошо. Ну ладно, будем считать, что на сегодня ты наш с Геннадием допрос закончил, – следователь опять деланно рассмеялся. – Ну, давай, бумажонку-то подписывай.

Воскобойников протянул Арсению бумагу – «договор с нечистой силой», как тот успел окрестить ее про себя. Протянул и ручку – простую шариковую, за тридцать копеек. Весь вид Воскобойникова (а также вид вроде бы равнодушно отвернувшегося Геннадия) говорили, что не происходит ничего особенного: так, пустая формальность. «А, может, и в самом деле пустая формальность?»

И Арсений положил лист на журнальный столик, среди фужеров и лимона – и подписал.

– Чудненько, – проговорил следователь, немедленно выхватил бумажку и передал равнодушному Геннадию. Его выдавала только некоторая поспешность в движениях. Геннадий немедленно спрятал расписку в дипломат.

– Если что – как мне вам звонить? – спросил Арсений.

– А нам не надо звонить, – ответствовал Воскобойников. – Если понадобишься, мы сами тебя найдем. Я найду или Геннадий. Коньячку махнешь на посошок?

– Нет, благодарствуйте.

– Ну, а мы еще посидим, выпьем. Приятно было снова повидаться в менее официальной, чем четыре года назад, обстановке.

Следователь выглядел повеселевшим. То ли его грела мысль, что сейчас они с Геннадием спокойно, без помех уберут остаток коньяка, то ли он радовался, что комитет в своей отчетности обрел в лице Арсения новую единицу в графе «негласные сотрудники».

Однако Арсений не знал и предположить не мог, что Воскобойников радуется и потому, что у него есть еще один подозреваемый, и самый серьезный – Иван Саввич Боровко. А он о нем даже ни словом в разговоре с Челышевым не упомянул.

Ивана Саввича Боровко, когда-то работавшего вместе с Капитоновыми, отсидевшего по навету последнего в сталинских лагерях, на всякий случай продержали в восемьдесят пятом полгодика на принудительном лечении. Теперь Боровко проживал себе спокойно на пенсии в подмосковном городе Загорске. И еще вдобавок поддерживал контакты со всякой швалью – с Межрегиональной группой, с академиком Сахаровым и женой его Боннэр, с «хельсинской группой»…

«Да, Боровко, – подумал следователь. – Вот кто реально мог зарезать тогда, четыре года назад, кандидата в члены ЦК Егора Ильича Капитонова и его супругу. И как полезно было б, когда бы именно этот Боровко их зарезал!… Какая при этом интересная выстраивалась бы комбинация: сумасшедший убийца – в компании с демократами всех мастей!…»

Но ни о чем об этом Воскобойников Арсению не сказал. Он сдал парню, в обмен на подписку о сотрудничестве, пустышку: никому не нужного охранника-пенсионера с дикой фамилией Сивоглотов, да давно забытого всеми шофера Валентинова… Кому они, право, нужны – отработанный материал, ложные следы!…

…Арсений вернулся домой около четырех. Накупил по пути продуктов.

Дома у него было пусто, прибрано, чисто. Раскладушка собрана. Белье лежит аккуратной стопкой. Стол снова переехал на место, на кухню. Посуда вымыта и составлена в шкафчик. Но в квартире – никого нет. А на кухонном столе лежит короткая записка:

Чего-то подобного он ожидал. Но, черт возьми, так просто он сдаваться не собирался.