Онлайн чтение книги Черно-белый танец
Глава 12

Ночь Настя опять провела у него.

Эжен должен был вернуться только через неделю, мать – тоже. Николенька оставался под присмотром няни. Удивительная свобода. Ей даже не перед кем было отчитываться. И некому врать.

Утром Арсений ушел первым – как когда-то, в прошлой жизни, пять лет назад уходил, пока она еще спала, из их съемной квартиры в Измайлово на работу. Уже одевшись, поглядел с порога, как она сладко спит на диване: разрумянившаяся, умиротворенная. Появилось дикое искушение остаться: разбудить, позавтракать вместе… Однако… Однако сильнее этого желания его влекла тайна. И новоявленная «тетушка», Анфиса Валентинова, вдова шофера, возможно, обладала ключом к этой тайне.

Поэтому Арсений вздохнул, оставил для Насти запасные ключи от квартиры на кухонном столе и вышел.

После ночи, проведенной вместе с Настей, дома и люди вокруг казались Арсению освеженными, какими-то радостными. Его настроения не испортила ни толчея в автобусе, ни давка в метро, ни суматоха на бестолковом, вечно ремонтируемом Павелецком вокзале. Он успел на последнюю электричку перед перерывом, в десять тридцать пять.

Народу в вагоне было немного, и он сел на лавку у окна. Смотрел через заляпанное стекло на задворки Москвы: бетонные заборы, гаражи, измусоренную полосу отчуждения. Прикрывал глаза – и перед его мысленным взором вспыхивала Настина улыбка, возникали ее руки, ее улыбающееся лицо… Потом Арсений уснул… Колеса убаюкивали, нашептывали сквозь сон: все будет хорошо, все будет хорошо…

***

В то же самое время Евгений Сологуб – Эжен – подлетал к Москве. Он возвращался в столицу из Парижа. Возвращался на неделю раньше срока.

Обстоятельства и легенда прикрытия позволили ему лететь компанией «Эр Франс».

В магазине беспошлинной торговли аэропорта «Шарль де Голль» он купил себе в полет литровую бутылку вискаря «Чивас Ригал». Страшненькая, но обаятельная, как все француженки, кассирша в «дьюти фри» одарила его улыбкой и пропела: «Мерси, месье!… Бон вояж!…»

Эжен начал прикладываться к виски еще в аэропорту. А в самолете бортпроводница принесла ему орешков, льда – и к посадке практически все содержимое бутылки перекочевало в желудок Эжена. А вместе с ним внутри появилось восхитительное ощущение расслабухи, спокойствия и пофигизма. Он уже хорошо знал за собой: расслабиться он может только, когда выпьет. Крепко выпьет. Что делать, такая работа.

И – такая семья. С этой Настей тоже, почти как на службе – ни на секунду нельзя расслабиться. Неизвестно, что она еще выкинет.

К моменту посадки в «Шереметьево-два» бутылка виски была пуста.

***

Примерно в тот самый момент, когда самолет из Парижа прибыл в Шереметьево, Арсений Челышев подъезжал на электричке к подмосковному Ступину.

Он вышел из вагона, спустился по кособокой лестнице с платформы. На привокзальной площади торчал киоск «Союзпечати». Бабка торговала семечками.

Нужный Арсению автобус отходил через пятнадцать минут. Он шел полупустым. Дачный сезон еще не наступил. В кабину древнего «ЛиАза» набились подростки со школьными сумками. Лузгали семечки. Необъятная, как русская печь, кондукторша рявкнула на них: «Хоть одну семечку на полу увижу – языком мне салон будете вылизывать!» Пацаны ответили ржанием. Ни кондукторша, ни подростки, ни вонючий автобус не могли испортить радужного настроения Арсения. Его любовь перекрывала все глупости и несуразицы окружающего мира – и прощала их.

Автобус вразвалку отправился по дороге районного значения. Потянулся лес – бесприютный, голый, с языками снега среди черной грязищи. Мысли Арсения обратились к цели его путешествия. «Не может быть, чтобы смерть водителя, произошедшая через почти десять месяцев после убийства Капитонова, – простое совпадение… Или все-таки совпадение?… Почему он вдруг пропал – скоропостижно умер или был убит? Неужели это случайность?… И что же случилось тогда, одиннадцатого марта?…»

Возможно, сегодня Арсений узнает ответ на этот вопрос…

Около часу дня Арсений вышел на остановке «Богородское». Автобус покатил дальше по пустынной дороге. Ни души вокруг. Голый лес. Вдали пустынный железнодорожный переезд, а за ним – поле.

Лишь вороны кричат. И где-то там, за переездом, угадывается деревушка.

Арсений направился в сторону жилья.

…Деревушка – три десятка домиков – выглядела нежилой. Ни единого человека ни на улице, ни в огородах. Ближние избы оказались заколоченными – видать, здесь жили москвичи, лишь летом использовали их как дачи. Только над парой домиков курился дымок. «Уж не разыграла ли меня проклятая старуха в подъезде Валентиновых? – мелькнула мысль. – Может, здесь и нет никакой шоферской жены? Может, подшутила надо мной шпионка с проспекта Мира? Или напутала?»

Арсений направился в глубь деревухи. Сапоги с чавканьем погружались в грязь, с чмоканьем вылезали из нее. Заборы, закрытые ставни, замки – полное запустение.

Наконец, на задах одного из домиков он углядел шевеление. Подошел ближе. Тетенька с лицом и руками скотницы, бросив свое занятие, с неотрывным любопытством глядела на Арсения. Он подошел на то расстояние, с какого было прилично разговаривать, и крикнул через забор:

– Здравствуйте! А где Анфиса Валентинова живет?

– Сергевна-то?… А вон в том дому с драной крышей. Са-амый крайний, у околицы. А ты кто ей будешь-то?

«Дед Пихто», – пробурчал про себя Арсений, досадуя на чрезмерную любознательность сельских тетенек, а вслух сказал:

– Знакомый я ей.

– Надо же. Вот не видала я у ней никогда знакомых.

– Значит, я – первый буду… – весело ответил Арсений. – Дома-то она, Сергевна?

– Да дома. Где ж ей быть… Так ты увидишь ее сёдни?

– Надеюсь.

– Значит, скажи: Семеновна, мол, просила передать: хлеба в лабаз сегодня не подвезут. Завтра пусть идет. Не забудешь?

– Хорошо.

Арсений развернулся, почапал по грязи, и чувствовал, что женщина еще смотрит ему вслед.

…Участок Анфисы Валентиновой – Анфисы, как выяснилось, Сергеевны – выглядел нежилым. Ни шевеленья ни в доме, ни на огороде. Одно из окон, выходящих на улицу, забрано ставнями. На другом, правда, ставни открыты.

– Хозяйка! – крикнул от забора Арсений.

Нет ответа. Калитка оказалась не заперта. Арсений прошел внутрь двора. Откуда-то с задов дома вдруг разнеслись отчаянные крики поросенка. Арсений поднялся на крыльцо. Оно было двусторонним. Ступеньки вели с одной стороны к калитке, а с другой в огород. Крыльцо, как и дом, производило впечатление полузаброшенного, не знающего мужской руки. Выглядело оно прохудившимся, изломанным. Ступенька прогнила. Поверх прибит кое-как кусок фанерки – похоже, неумелой женской рукой.

Арсений дернул дверь дома. Заперто. Он постучал, крикнул: «Хозяйка!»

Опять тишина.

И вдруг дверь распахнулась. В проеме показалась сухонькая, седая, растрепанная настороженная женщина.

– Чего стучишь? – весьма нелюбезно спросила она. – Чего тебе надо?

***

В то же самое время Эжен выходил из «свободной зоны» главного московского аэропорта.

Хорошо одетый и сильно нетрезвый. Мечта шереметьевских таксистов. Шоферы-идиоты, кажется, принимали его за иностранца. Вились вокруг, шептали в ухо с дурным акцентом:

– Mister! To center! Fifty dollars!

– Fuck you, – надменно отвечал Эжен.

Раз уж пытаетесь спикать по-английски – извольте понимать и ругательства.

Он решительно, будто в поисках личной «Волги», прошел сквозь стоянку.

Ни в одном городе мира поездка от международного аэропорта до центра не стоит полста долларов. Двадцать, максимум тридцать баксов. А немытая Россия с ее раздолбанными тачками и дорогами – требует пятьдесят. И за твой же полтинник в пути могут ласково попросить бумажник. А если не ограбят, то шулера по дороге подсадят… Эжен быстрым шагом дошел до выезда из аэропорта. Идти легко – кожаный портфель багажом не считается. Голоснул первую же «копейку», выезжавшую со стороны зала прилета. Дедуля в кепке – не бомбила, провожающий – согласился везти его домой за пять долларов. Еще и просиял…

За окном замельтешили унылые сараюшки и обшарпанные бензоколонки. На автобусных остановках ждали транспорта красивые женщины – в уродливых платках, в разбитой обуви… Родина, мать ее. Надо выпить за возвращение.

В портфеле звенели бутылочки «ноль однушки», сувенир от смазливенькой стюардессы. Сунула на прощание. Угостила опивками от настоящих буржуев, летевших в Союз первым классом. Чего они, спрашивается, здесь забыли?…

– Возьмите, месье! – шепнула стюардесса. – Выпьете за мое здоровье! – То ли понравился он ей, то ли пожалела она его, потому что он в Россию летит.

Эх, за здоровье такой цыпочки нужно выпить виски.

Эжен свернул бутылке-малютке горлышко, сделал добрый глоток… Водила уважительно принюхался, пробормотал:

– Водка так не пахнет.

– Возьми. – Эжен щедро сыпанул на торпеду остальные бутылочки.

– Это что ж такое за мелочевка-то? – удивился дедок.

– В самолете бесплатно дают. – Эжен не стал уточнять, что дают бутылочки только пассажирам первого класса. А советские люди первым классом не летают. – Джин, кюрасао, амаретто, – небрежно перечисл он. – Приедешь домой – попробуешь.

– Спасибо, – растрогался дедок. – Я тебе тогда скидку дам.

Эжен едва не рассмеялся.

– Ладно уж. Вези без скидок. Только ямы не собирай. Укачивает.

…У подъезда Эжен увидел Николеньку. Малыш стоял в грязной луже – вода по щиколотку. Упоенно топал ногами, изображал ураган. Няня в стороне светски смолит коричневую сигаретку «More». На ребенка ноль внимания. Чешет языком с дворничихой. Сигарету опять из бара уперла, наверно. Или Настька разбазаривает, раздаривает тут всяким…

– Сем-мья, чтоб ее, – прошипел Эжен.

Он швырнул водителю обещанные пять долларов и рывком выбрался из машины.

– Николай!

Сынуля его окрика не ожидал. От неожиданности плюхнулся в лужу – задницей в новых джинсах. Няня отшвырнула недокуренную сигаретку, бросилась к хозяину:

– Ой, Евгений Николаевич! А мы вас не ждали!

– Я вижу, – буркнул Эжен.

– Папа, папка! – прокричал Николенька. – Видишь, у меня тут водная катастрофа!

– Чудесно, – хмуро кивнул Женя и пообещал сыну: – Джинсы сам стирать будешь.

Николенька выбрался, наконец, из лужи. Из белых кроссовок выливались потоки воды.

– Где мама? – хмуро спросил Эжен. Обе хороши!… Тоже мне, няньку наняла: мальчик по колени в воде, а та стоит, покуривает.

– Мама? – удивленно переспросил Николенька.

– Анастасия Андреевна? – фальшиво удивилась няня.

– Она уехала к тете подруге! Уже два дня! – доложил сын. – Или двадцать два.

– К какой именно «тете подруге»? – ледяным тоном уточнил Евгений.

– Она… она не сказала, – опустила голову няня. – Обещала, что сама нам звонить будет.

– Ну и как? – скривился Эжен. – Звонит?

Няня потупились.

– Ладно, все. Домой, – велел Эжен. В голове вертелось ехидное начало миллиона анекдотов: «Вернулся муж из командировки…» А на душе… Женя сам не ожидал, что в Москве на душе у него будет так омерзительно. Или, может, просто начинается похмелье?

***

В то же самое время в подмосковной деревне Богородское по-колхозному одетая женщина с недоверчивостью смотрела на городского парня, появившегося откуда ни возьмись у нее на крыльце.

– Здравствуйте! – просиял Арсений. Он прямо-таки лучился доброжелательностью. – Я с автобазы, из комитета комсомола.

За долгий путь до Богородского он тщательнейшим образом продумал свою легенду.

– С какой еще автобазы? – подозрительно спросила женщина.

– А где муж ваш покойный работал, – со всей открытостью пояснил Сеня. – Илья Валерьевич.

Что-то дернулось в лице женщины. Она вышла к Арсению на крыльцо и плотно притворила за собой дверь в дом.

– И чего тебе надо? – весьма нелюбезно спросила она.

– Дело в том, – с комсомольским задором начал Арсений, – что супруг ваш, Илья Валерьевич Валентинов, был представлен к медали в честь сорокалетия Победы. И медаль эта на автобазу пришла, да только Илья Валерьевич к тому времени уже у нас в коллективе не работал…

– Да он и не воевал вообще… – с хмурой подозрительностью проговорила тетенька.

– Ну, значит, он был тружеником тыла, – лучисто пояснил Арсений. – И не только медаль Илье Валерьевичу положена. Еще ему дали в честь Победы премию, двести рублей. Поэтому меня послали сказать вам, чтоб вы, Анфиса Сергеевна, эту медаль и премию за своего покойного супруга получили.

– Где ж ты, комса, был столько лет? – прищурилась хозяйка. Подозрительность ее после упоминания о двухстах рублях несколько уменьшилась, однако полностью на нет не сошла. – Где мы, а где Победа!… Четыре уж года прошло.

– Бюрократия, – бесхитростно развел руками Арсений. – Затерялась медаль, да и приказ о премии потерялся. Никто и не вспомнил. А я тут порядок в архивах наводил, вот и нашел. Ну, и дай, думаю, к вам съезжу. Награда нашла героя и все такое.

– Ну, раз так… – женщина на секунду задумалась и облизнулась. Арсений понимал ее замешательство. Двести рублей в самом деле деньги немалые и в любом хозяйстве нелишние. – Ну… Давай, что ли, деньги свои. И медальку.

Арсений был готов к такому повороту.

– Не могу прямо сейчас вручить их вам, дорогая Анфисочка Сергеевна. Вам самой надо на автобазу приехать. В бухгалтерию и партком. Расписаться и получить. В торжественной обстановке. Я только, так сказать, вестник. Вроде курьера… Может, Анфиса Сергеевна, вы в дом меня пригласите? Дорога дальняя, в горле все пересохло. Пить хочется…

– Нет, – твердо сказала тетенька. – В дом мы не пойдем. – Ее подозрительность, вроде было угасшая, вспыхнула с новой силой.

– Ну и ладно, – добродушно согласился Арсений. – Тогда вы мне, прямо здесь, кое-что расскажите. Для отчетности. Вы ж понимаете, меня проверять будут – правда ли я к вам ездил или, может, пиво пил. Рабочий день все-таки. Мне за сегодняшнюю поездку отгул обещали…

«Плохо, что тетка такая зашуганная, – мелькнуло у Арсения. – Воров она, что ли, боится? Чего она так охраняет? Поросенка своего?… Ну, ладно – попробую разговорить ее прямо здесь, на крылечке…»

– Скажите вот мне, пожалуйста, – продолжил он, – когда Илья Валерьевич скончался?

Тетка смерила юношу неприветливым взглядом, но все-таки выдавила из себя:

– Двадцать третьего декабря.

– Восемьдесят пятого года?

– Да, восемьдесят пятого.

– А где он похоронен? На каком кладбище?

– На Котляковском.

– Номер участочка не помните?

– А зачем это тебе? – хмурость хозяйки нарастала.

– Ну как же! – заискрился Арсений. – Цветы возложить. Может, оградку, если надо поправить.

Продемонстрировал военно-патриотическое воспитание.

– Участок его я не помню, – твердо заявила тетенька.

– Может, у вас номер его записан?

– Нет. И не записан, – отрубила хозяйка.

Арсению вдруг почудилось какое-то шевеление в доме. Скрип половицы, что ли.

– Сама я, – проговорила Анфиса Сергеевна, – когда там, на Котляковском-то, бываю, место Ильи Валерьевича глазами нахожу. А тебе рассказать, где он лежит – нет, не сумею.

Голос тетеньки (показалось Арсению) зазвучал чуть громче, чем раньше. Может, она тоже заслышала шум в доме и захотела заглушить его? Или Арсению показалось?

– А Илья Валерьевич ведь в результате несчастного случая погиб? – продолжил выспрашивать Сеня, прилежно играя роль комсомольского пустоголового балбеса.

– Да. Утонул он. На рыбалке, – нехотя процедила хозяйка.

«Что за пакостная тетка! – выругался про себя Арсений. – Клещами из нее все приходится тянуть!»

– И он работал последние годы персональным водителем у товарища Капитонова?

– Ну, работал, – хмуро согласилась тетенька.

– А товарища Капитонова, кажется, убили? И с женой даже вместе?

– Ну, убили. Дальше что? Чего это ты все выспрашиваешь?

Арсений видел, что Анфиса явно не расположена отвечать, однако не мог придумать другого способа разговорить ее, кроме как переть напролом. В дом она не приглашает, от расспросов цепенеет… Что ему еще оставалось делать? Только импровизировать на ходу.

– Я ведь почему спрашиваю… Понимаете, – быстро-быстро заговорил Арсений, – у нас на автобазе имеется музей, а в нем есть уголок, посвященный видным деятелем партии и правительства, которых обслуживал наш коллектив. И в нем, в музее, имеется стенд, посвященный Егору Ильичу Капитонову, – он продолжал нести ахинею, – поэтому я, от лица комсомольской организации, был бы вам очень благодарен, уважаемая Анфиса Сергеевна, за любую информацию об этом замечательном человеке – Капитонове, то есть… Вот я и интересуюсь: рассказывал ли вам что покойный супруг о нем? В частности, о том, как тот скончался? Ваш супруг с ним, считайте, практически рядом был до самой кончины?

В доме, за закрытой дверью, Арсению опять послышался какой-то шум: вроде бы чье-то сдерживаемое дыхание… А потом звяканье… Или это у него от деревенской тишины в ушах звенит?

– Да что ты тут все вынюхиваешь! – взорвалась хозяйка. А потом вдруг потребовала безапелляционно: – Документы свои покажи.

К такому повороту событий Челышев был не готов.

«Эх, не убедил я тетку, – с досадой подумал он. – Не разговорил».

– А-анфисочка Серге-евна, – протянул он, разводя руками, будто глубоко обиженный ее недоверием.

Медленно полез в карман за паспортом – а что ему еще оставалось делать? Протянул ей документ. Тетка взяла его краснокожую паспортину, раскрыла. Прочитала, беззвучно шевеля губами, фамилию – имя – отчество. Вдруг лицо ее исказилось недоверием, недоумением, страхом. Она перевела взгляд на Арсения. Вид у нее был такой, будто она узрела восставшего из гроба. Губы ее тряслись.

– Ч-че-лы-шев… – прошептала она. Арсению показалась, что она вот-вот грохнется в обморок. Вдруг дверь дома с шумом распахнулась. Распахнулась изнутри.

– Шепчетесь!! – заорал кто-то бешеным голосом. – Сговариваетесь!!

На пороге возник небритый человек. Лицо его было искажено одновременно и злобой, и страхом. Глаза вылезли из орбит. Челышев отшатнулся и увидел, что мужик – бледный, опухший, в одной майке – держит в руках двустволку.

– Продать меня решила! Шепчется!… Продать, гадина, решила! – заорал мужик, и вдруг, даже не вскидывая ружье, пальнул из одного ствола в сторону Анфисы Сергеевны. Дернулась двустволка, из дула вылетел вихрик раскаленных газов – но за секунду до этого Анфиса кубарем покатилась вниз. Она полетела по ступеням сквозного крыльца в сторону огорода.

Звук выстрела громко ударил по ушам, далеко разнесся по опустевшей деревне.

Откуда-то снизу, с земли, на одной отчаянно-испуганной ноте закричала хозяйка: «А-аа-аа!»

Мужик повернул ружье в сторону Челышева. Держал он его от бедра, как в боевике. Дуло уставилось прямо в живот Арсению. До него была пара метров. Если мужик выстрелит – это верная смерть. А бешеные, безумные глаза его не оставляли никаких сомнений в том, что через секунду он выстрелит.

Арсений не раздумывал. Тело его, натренированное лагерными драками, само решило, что делать. И выбрало единственный возможный в ту секунду вариант – хотя никогда еще Арсению не доводилось стоять под дулом ружья. Перед лезвием ножа – да, приходилось, а вот перед пулей в первый раз.

Арсений быстро оперся обеими руками сзади на перила крыльца. Затем подпрыгнул – и ногами ударил мужика в грудь. Это движение заняло секунду.

Тело нападавшего от удара дернулось назад. Ружье пошло вверх. И в этот же миг раздался выстрел. Удар, вспышка на секунду обездвижили Арсения. А еще через секунду он понял, что невредим. Пуля ушла вверх.

И Арсений вдруг с необыкновенной, ослепительной ясностью (которая бывает только в моменты крайнего напряжения и опасности) увидел, что творится вокруг него:

Мужик в майке упал. Он ворочается на крыльце у его ног. Баба, сверзившаяся с крыльца, сидит на земле, прислонясь к дому. Она продолжает орать на одной ноте: «А-аа-аа!» – однако на ней нет следов крови и, кажется, она не ранена, не задета.

Ружье, выбитое из рук мужика, валяется рядом с ним на крыльце. Мужик лежа перебирает руками, вслепую ищет ствол, пытается подняться.

А над деревней, отразившись от леса, разносится эхо выстрела. И кричат, носятся над полем вспугнутые вороны.

…Тут для Арсения кончился «стоп-кадр», и он, повинуясь лагерному инстинкту – добивать поверженного противника, – сделал три шага в сторону мужика и ударил его ногой прямо в голову. Раз, потом другой и третий.

Сильная, цепкая рука мужика попыталась было схватить его за ногу, но ослабла, упала.

Мужик хрипел и стонал. И замер у ног Арсения.

Сеня тяжело дышал.

«У-убили-и!…» – голосит бабка внизу, на земле.

Арсений всмотрелся в лицо поверженного. Глаза его закрыты. Но он, безусловно, не мертв. Дышит. Небритое, изжелта-бледное лицо показалось Арсению знакомым. Где-то он его видел… Но где? Неужели? Не может быть!

И только спустя минуту он понял, что это – постаревший лет на двадцать, измученный, изболевшийся Илья Валерьевич Валентинов. Водитель Егора Ильича Капитонова.

Якобы погибший, утонувший четыре года назад.