Онлайн чтение книги Чёрный Дьявол
3

Кончался февраль. Были дни, когда с крыш падала звонкая капель, зависали сосульки с крыш. Но февраль в горах Сихотэ-Алиня и даже март часто бывает обманчивым. После оттепели такая может подняться буря, какая зимой редко случается. Завалит тайгу липкий снег, нависнет многопудовой тяжестью на деревьях, так что иные не выдерживают и ломаются, как спички. А березки гибкие, тонкие — склонят головы к земле, будто низкий поклон ей отдают, да так и не разогнутся больше.

Макар снял капканы, спустил ловушки. Хватит. У белки начался окот, линяли колонки, соболи. Зачем зря зверьков портить. Надо было заняться пасекой: рамок настрогать, сбить новые даданы для будущих роев, выстрогать из липовых дупел бочки-дуплянки, плотно, очень плотно подогнать днища. Мед такой, что в игольное ушко может вся бочка вытечь.

К ночи над сопками забродили темные тучи, повалил снег липкими хлопьями, до того густой, что в трех шагах человека не видно. А часа через два сорвалась буря, чертом налетела на маленький домик, тряхнула его в неистовой злобе, грохнула неприкрытой дверью в сенях. Макар не обратил на бурю внимания. Он накрылся с головой пуховым одеялом и знай себе спит под этот вой и рев. Не слышит, как кряхтят деревья, качается и стонет старый Сихотэ-Алинь.

В полночь заметался пес, чем-то обеспокоенный. Он уже поправился, пополнел, лапа зажила. Макар сбросил с головы одеяло, проворчал:

— Будя тебе, спи, не гоноши других.

А сам прислушался.

— Ить буря шурует ладно.

Пес метнулся к двери.

— Ну что там у тебя? Ну буря есть буря, пусть себе воет.

Буран поставил лапы на дверь, заскреб ими. Совал нос в щель двери, нюхал.

— Во ястри тя, кого-то, похоже, чуешь… — Макар сунул ноги в пимы, надел на белье куртку из изюбриной замши, сдернул с колышка бердану, подошел к двери, осторожно снял крючок. Пес тут же с лаем рванулся в снеговую кипень. Макар шагнул за ним и тоже окунулся в снег и ветер. Снег слепил глаза: ни зги. Где-то впереди лаял пес, рычал зверь. Макар сразу догадался, что к его омшанику пришел медведь, то ли из тех, кто рано проснулся, то ли шатун. Меду захотел сластена: Макар прикрыл глаза, пытаясь увидеть за снегом зверя. Глаза немного привыкли к белой мгле, и он увидел на земляной крыше омшаника силуэт медведя. Он сидел на хвосте и отбивался от собаки лапами. Сердито ухал, рычал.

— Вот бестия. Прибрел по суметам. Разумные звери еще должны спать, а этот… — Макар поднял бердану, мушки не видно, прицелился по стволу в лопатку зверя и выстрелил, но промахнулся. Зверь увидел человека, бросил Бурана и метнулся на Макара. Не успел Макар перезарядить бердану, как медведь был уже около него. Макар отшвырнул бердану в сторону и по привычке схватился за нож, но ножа на поясе не оказалось. Ведь он вышел только посмотреть, на кого рвался пес.

Зловонием из разверстой пасти дохнуло в лицо. Зверь обнял человека, подмял под себя. Макар поймал за брыластые щеки медведя и не давал вонзить клыки в лицо. Пытался свалить с себя многопудовую тушу, вывернуться, но медведь так придавил его, что дыхание перехватило. Но тут пришел на выручку Буран, он прыгнул на зверя, впился острыми клыками в загривок, стал рвать и тянуть на себя медведя. Рыкнул медведь, взвыл от боли, рванулся за собакой. Макар вскочил, нащупал на снегу бердану и в упор пристрелил шатуна.

Макар решил притащить медведя в дом, там его освежевать. Правда, медвежатины он не ел, видел в нем сходство с человеком, но знал, что мирские ели ее. Раздаст мясо людям, и у них будет праздник. Он накинул на шею зверя веревку и что есть силы потащил по снегу. Пес дважды обежал Макара и вдруг поймал за шею косолапого и, пятясь задом, стал помогать охотнику. Макар был настолько удивлен, что перестал тянуть тушу. Пес зарычал, вроде сказал: «Что рот раззявил, тяни, аль не видишь, одному сил нет стронуть ее с места?» И Макар еще сильнее потянул трофей к избушке. Болели помятые лапами зверя плечи. Макар сел на топчан и расслабил тело. Пес поставил лапы ему на грудь и лизнул в бороду, радостно проскулил. Макар обнял его за шею и сильно прижал к груди. Пес вырвался, запрыгал по избе, начал ловить свой хвост. Радовались человек и собака.

— Вот и познались в беде. Родными, считай, стали. Цены тебе нет, Буран. Вижу, что ты молод, а как повзрослеешь, золотой собакой будешь. Вот стихнет буря, испробую тебя на охоте…

Не тянется вечно день, не бредет вечно ночь. Все спешит, все меняется. Вот и буря — пошумела над сопками, поярилась над тайгой, унеслась в другой конец света, чтобы там раскачать волны морские, пометаться по лесам. А если не хватит сил добежать до другого конца света, можно и уснуть среди океана, дать себе роздых. А потом с новыми силами покачать корабли, поерошить зелень тропиков. Буре — полет, буре — размах…

Вышел Макар на охоту. Пес оказался впервые в тайге с охотником, но смекнул, что от него требуется. Поймал след двух изюбров и погнал их на отстойник. Не прошло и получаса, как звери оказались зажатыми на узкой скале. Макар заспешил на лай. Подошел к отстойнику, с одного выстрела убил самца-изюбра, но самку не стал стрелять. Поймал Бурана на поводок и отвел от зверя. Долго еще стояла изюбриха, блестела на солнце серебристым изваянием, косила глаза на собаку и человека, не решалась уйти со скалы. Буран рвался с поводка, не мог понять, почему не убивает второго зверя хозяин, но Макар все тем же ровным голосом успокаивал пса:

— Пойми, дурья голова, ить это самка, а она сейчас на сносях. Родит, може, одного, а може, двух телят. Знать, их будет три… Пусть живет. В такую пору мы сроду не стреляем самок. Пойми, сроду. Если бы стали стрелять всех подряд, то через десяток лет стрелять было бы нечего.

К счастью, самка сбежала, и пес утих.

— Светлая голова ты, Буран. Все понимаешь, еще бы говорить умел. Вот не дал же бог тебе речи. Ну ничего. Еще вот на кабанах тебя спытаю — и будя. Мяса нам хватит по-заглаза. А за того медведя, что я роздал беднякам, Хомин-то не на шутку обиделся. Говорит, надо бы, мол, продать мясо. Жаднеет человек.

Макар взял пса на кабанью охоту. И не успели они миновать седловинку, как Буран бросился в распадок, где кабаны остановились на дневку. Пес звонко залаял, кабаны сорвались с лежки и метнулись в разные стороны. Буран с ходу схватил одного секача, тот крутнулся и встал задом к дубу. Макар вскинул бердану, ахнул выстрел, смертельно раненный кабан заковылял по снегу, забился. Буран оседлал зверя и, пока подбежал Макар, успел придушить подранка.

— Ну вот и все, — почесывая затылок, сказал Макар. — Ежли найдется хозяин, все золото ему отдам за тебя.

Макар на том и оставил охоту. Суетился на пасеке. Выставлял пчел на улицу, слабые семьи подкармливал медовым сиропом, выметал из даданов отсев, отмершую пчелу.

Сошел снег, повеяло теплом. Пес слонялся по пасеке, греб лапами старую листву, дремал на смолистых стружках, томился. Он не раз подходил к Макару, смотрел в его глаза, приседал на передние лапы, лаял, звал в тайгу. Макар журил:

— Ну чего тебе не сидится? Нет сейчас охоты: зверь худой, пушнина полиняла. Сиди дома.

Но Буран не захотел сидеть дома. Ранним утром он убежал в тайгу. Макар встревожился, хотел идти искать его. Но пес вернулся, и не один. Он нес на спине убитую им косулю. Подошел, положил трофей к ногам хозяина, завилял хвостом, ожидая ласки. Макар плюхнулся на пустой дадан, не в силах выговорить слова от изумления. В глазах застыла страшинка. Бывали и у Макара такие собаки, которые легко догоняли косулю, особенно по весне, когда косули слабы, но чтобы принести домой, такого он еще не видел. Но откуда знать Макару, что в крови Бурана есть и кровь волков? Волков, которые бросают убитого ими зверя на спину и легко уносят в свое логово.

Опомнившись от удивления, Макар заговорил с собакой:

— Вот ястри тя в нос, да рази так можно варначить! Ты ведь всю живность в моем угодье передавишь. К тому же самку ухайдакал. Пошли в ледник, там ты увидишь, сколько у нас мяса. — Макар повел пса в ледник. — Смотри, вона лежит туша кабана, вона изюбра, вона пять косуль. Куда нам еще? Вот наступит пантовка, пару пантачей подстрелим. Будет снова едома и деньги. Ведь панты стоят дорого. Потому нишкни! Чтобы я не видел такой шалости! — строго заговорил Макар.

Пес впервые в голосе хозяина услышал недовольные нотки. Поджал хвост.

— Без моего спроса ни шагу в тайгу! Понял ли?

Буран отошел в сторону. Не мог он понять, в чем его вина. Косулю гонял больше часа, долго она водила его по кругу, пока пес не догадался по-волчьи срезать кривую. Срезал и догнал зверя. А потом нес этакую тяжесть на спине. Она сваливалась, тащил ее волоком, пока не приловчился. И здесь ему нагоняй! Забился под низкое крыльцо и до вечера не выходил оттуда.

Обиделись друзья друг на друга, неделю дулись. Надоело. Первым предложил мировую Макар. Подошел к псу, положил тяжелую руку на голову и ровно заговорил:

— Вишь, какое дело-то, Буран, здесь мы с тобой хозяева, потому и должны сами радеть за таежную живность. Ведь она без призору, никто ее не жалеет, бьют все, кому не лень. А мы-то люди, мы должны жалеть зверя, зря и без меры не убивать. В это время всякая тварь водит за собой дитя. Вот в той косуле было два мальца, они так и не увидели свет. Ты их убил. Непорядок это.

Понял пес хозяина или нет, но больше без Макара не ходил в тайгу. Мир был восстановлен. Да и жить скоро стало веселее. Пчелы понесли мед с бархата, с клена. Ивайловские ребятишки сбегались к Макару, помогали ему крутить ручку медогонки, Макар кормил их медом вволю. Потом они затевали игру с Бураном. Тот сразу понял, чего от него хотели дети. А они хотели, чтобы Буран играл с ними в прятки. Что же, согласен. Вставал головой к омшанику, ждал, пока все разбегутся, а потом шел искать. Он находил ребятишек под крыльцом, на деревьях, даже на чердаке, куда, конечно, не мог забраться, и отчаянно лаял. Одного он не мог понять, почему они бегут к омшанику и громко кричат:

— Тук-тука! Тук-тука!

Хорошо на душе у Макара, улыбается он, глядя на игру Бурана и детей. Заглядывают к нему мужики на кружку свежей медовухи. Зашел однажды и Хомин, решил сгладить прошлые размолвки. Но тут еще глубже вошел в трещину клин. Смотрел, как чужие дети едят ложками мед, не удержался:

— Васька, стервотина, ешь мед-то не ложкой, вылезет на пузе, пчелы тебя заедят. — Повернулся к Макару и горячо заговорил:

— Макар, да разве так можно? Ить это деньга шальная в их пасти лезет. Ты что, сдурел, старик?

— Пока нет. Они едят божий дар, пусть едят. Поешь и ты. Не жалко.

— А мне жалко, Макар Сидорыч, ты ведь добро на ветер пускаешь.

— А вон и твои плетутся «пчелки». Тоже меду захотелось, — кивнул Макар на хоминский выводок. Дети Хомина, словно гуси, растянулись цепочкой по тропе. Чинно, по росту. — И для них тебе моего меду жалко?

— И для них жалко, ведь это деньги. Ребятишки и на хлебе проживут.

— Скажи, Евтих, отчего люди перестают быть людьми?

— Это ты к чему?

— А к тому, что ты стал скверным человеком. Помнишь, я тебе добыл трех изюбров, что ты с ними сделал?

— Продал.

— А как?

— Как все продают.

— Ежли бы как все, а то ведь ты смешал изюбрину с мясом дохлой коровы и продал за свежину.

— А тебе что, не все равно, как я продал? Ну, Макар, быстро ты забыл, кто выволок тебя из реки! — взъярился Евтих.

— Ах вот ты о чем? И ты скоро забыл, кем был. Теперь ты сам уже не работаешь, только указываешь, полон двор работников. Кто тебе дал их? Молчишь! Верно, что память людская с гулькин нос. Вон отсюда, не могу смотреть на тебя! Вон!

— Ну погоди, ты еще меня вспомнишь! — крикнул Хомин, вскочил на коня и ускакал на свои пашни.

— Ешьте, дети, пчелка носит мед для себя и для людей. И не слушайте Евтиха, мед на пузе не выступает. Это он от жадности такое говорит. Ешьте, всем хватит.

И верно, всем хватило.

У Макара сто пчелосемей. За один медосбор они приносят столько, что одному Макару за пять лет не съесть. Мед он не продавал. Зачем? Пусть все едят, вспомнят доброту Макарову.

После сладкой еды вся ватага бежала на берег реки. Бежал с ними и Буран.

На реке мальчишки ловили жирных линьков, хариусов и вечером варили с Макаром отменную щербу в чугунном котле, в котором Макар топил воск, варил панты. Шел дружный ужин, ели кто из чего: из котелков, чашек, плоских туесков — добро, ложек было с избытком, их Макар настрогал в долгие зимние вечера. Потом начиналось чаепитие с медом. От чая пахло лимонником, тайгой и дымом. Наевшись, дети мыли посуду и рассаживались вокруг Макара. У него была заветная цель: приучить детей не бояться тайги.

— Что есть тигр? — спрашивал Макар. — Васька, отвечай.

Вихрастый Васька сильно шмыгал простуженным носом, скользил голубыми глазами по зелени сопок и, сам похожий на молодой дубок, отвечал:

— Тигр — самый сильный зверь в тайге. На человека зряшно не нападает, ежели не ранен и здоров. Матка за детей дерется славно. Она опаслива, ходит очень осторожно, как кошка, можно и не услышать ее шага.

— Верно. Шел я по осени с охоты. У обрывчика на меня нанесло дурным духом. Принюхался, чую, давлениной пахнет. Начал с обережкой подходить к обрывчику. Заглянул туда и застыл столбом. Под яром играли два котенка тигровых. Ну все у них кошачье: беззлобно тискали друг друга за шеи, убегали, катались, придавливали лапами… Вот ты, Федьша, скажи, что бы ты сделал?

— Я бы снял бердану и перестрелял котят, потому как в прошлом году тигр унес у нас телку.

— Перестрелял бы? Один? Вернулась бы самка, глянула, что котят нет в живых, что бы она сделала? Ответь-ка, Саня.

— Она бы догнала Федьку, — подал голос Санька, — и ночью, как мышонка, прихлопнула бы его.

— А я был бы у костра. Звери огня боятся, — упирался Федька.

— Боятся, говоришь? Нет. Звери боятся только большого пожара, — вел свой урок Макар. — Костров и низовых пожаров они ничуть не боятся. Вот был случай с охотником Исааком. Спал он у костра, проснулся оттого, что на лицо упали капли воды. Думал, дождь начался. Открыл глаза и себе не поверил: медведь забрел в речку, окунулся, подошел к костру и, как собака, отряхнулся у огня, притушил его. Кто знает, для ча он это делал. Озоровал ли или хотел Исаака поломать? Угнал его Исаак криком. Може, это байка, а вот я сам видел, когда, дикие кабаны шли за пожаром, был низовой пожар, и поедали поджаренные желуди. А раз видел, как по кромке низовика спокойно бродили изюбры, потому как знали, что такой пожар им не опасен. Боятся они пожара-верховика. Значит, у костра ты от тигрицы не спасся бы. Не спасся бы и днем. Вот и смекай… Ваньша, а ты что бы сделал?

— Я бы тихонечко, тихонечко отошел от тигрят, назад шел бы по чистым местам, минуя чащи.

— А ночью?

— Что ночью? Ежели я не тронул тигрят, на кой я тигрице?

— Молодец, ястри тя в нос! Правильно. Я тоже не тронул ее тигрят, и разошлись мы мирно. Да и зачем мальцов бить, всяк зверь в тайге к месту.

Закат потух. В чащах замерцали первые светлячки. Вот два из них спарились и ровно летели, мерцали холодным светом, будто глаза волка. Тишина. Вдали слышался рокот переката, назойливо наседала мошка. Первобытность и покой. Макар продолжал:

— Дело было так: шел я как-то с пасеки без оружия, в руках у меня были сапожные колодки. Нес домой, чтобы ичиги пошить, иду тропкой, вышел на полянку и гля, навстречу идут два красных волка. Увидели меня, шерсть дыбом, оскалили клычины. М-да. Гришка, скажи, кто есть красные волки?

— Красные волки — самые злые волки в тайге. Они мельче серых, но могут и среди лета напасть на человека. С осени сбиваются в стаи и секут скот и зверя почем зря. Серые же собираются в стаи только в гон.

— Верно. Красные волки — самые ловкие волки. Однажды на моих глазах они растерзали бурого медведя. Навалились всем скопом и придушили. А вот серые медведя стороной обходят. Потому и надо при встрече с красными волками быть осторожным. Что бы ты сделал, Федьша?

— Стал бы стучать колодкой об колодку! — подал голос один из будущих охотников.

— Верно, так я и сделал: не побежал, а начал стучать колодками, кричать и первым двинулся на волков. Подались они от меня, в сопку сиганули, и я туда, чтобы их подальше отогнать. Для чего я такое делал? Чтобы спину зверям не показывать. Простой пример: побегите вы от малой собачки, она за вами вслед бросится, мол, боятся, знать, она страшна. Вот и медведь чаще со спины бросается, но тот особливо глаза человеческого боится, потому и сдирает с головы человека кожу. Всякий зверь страшится человеческого глаза. Спытайте это на кошке дома, смотрите ей в глаза, она не выдержит и тут же отвернется. Страх — штука прилипчивая, струсил — пропал. Струсь я тогда, разорвали бы меня волки, хоть и время было осеннее. Страх есть у каждого, но страх ли это? Ежли кто мне скажет, что он ничего не боится, с таким в тайгу не пойду, он непременно удерет при первой же опасности. Все боятся, но здесь главное — не терять голову. Говорят, заяц трус. Но трус ли он? Защищаться ему нечем. Одно у него спасение — в ногах. Тигр, говорят, храбр, но так ли это? Прежде чем тигренок станет умным и храбрым, мамаша три года водит его за собой, учит зверя добывать и не бояться… Медведь тоже не трус и много умнее тигра, но и его ежли пугнуть, драпака даст. А вот трусливы ли волки? Думаю, что это самый храбрый зверь в тайге, самый умный и самый осторожный. Можно годами ходить и волка не увидеть, если он чует, что ты идешь с ружьем. А без ружья вышел, то извольте, он тут как тут. Будет стоять и скалить зубы. Хитрый зверина. Жил у меня заяц, скоро он понял, что я его защита, так он стал загонять Жучку под крыльцо; бывалочи, начнет ее молотить лапками, так что собака ажно визжит от боли. Храбрый заяц стал, потому как понял, что ему некого бояться.

— Дядь Макар, а рысь опасна ли?

— В тайге опасных и неопасных зверей нет. Все чуть да опасны. Меня один раз едва козел не забодал. Стрелял я в него, заднюю ногу пулей перебил, козел убегать. Я за ним, догнал, не стал патрон тратить на него, схватил за рог, а второй рукой нож достаю, ружье в сторону поставил, а он как двинет меня рогом под бок, я и сел назад. Второй рукой за рог поймался. Козел прет на меня, рога перед лицом мелькают, вот-вот всадит их мне в шею. И сижу я неловко, не могу свалить козла на бок. Начал звать на помощь друга. Прибежал он, в упор саданул козла. А я упал на траву и отдышаться не могу. Во, значит, и козел страшен, коль без ума к нему подходить. А рысь и того больше. Затаится на дереве, смешается с листвой, попробуй заметь. Но ты должен ее заметить, не то беда. Сиганет на спину, и пропал. В тайге главное не ходить одному — упал ли, ногу подвернул, особливо зимой, то и пропал, зверь навалится, и помочь некому.

— А почему вы всегда один?

— А потому что единомышленника нет. А разве можно ходить с человеком, коль у него другая думка в голове?.. А вы, как дорастете до охотников, ходите парами. В ваши годы друга можно найти. Ну, а теперь марш по домам. Скопом пять верст быстро отмашете, да маленьких не бросайте. Буран вас проводит. Не бойтесь. Разговор о страхе мы уже затвердили. Кто шибко боится, может у меня ночевать.

Но после такого урока даже самый маленький, пятилетний Семка, и тот отказался ночевать у Макара, смело пошел с ватагой. Впереди — Буран, он точно выполнит наказ Макара и проводит детей до Ивайловки…

Так и жил Макар. Привечал детей, звал в гости взрослых. К нему шли, ели, пили, «транжирили» мед, как говорил Хомин. Но Макар рад, что его не обходят люди, и жил он для людей.

И все же наговоры Кузихи сделали свое дело. Шли к нему люди с опаской, прежде чем перешагнуть порожек поскотины, творили молитвы, чтобы отвести от себя дьявольское наваждение.

Макар и Буран с радостью встречали гостей. Макар с улыбкой, Буран незлобивым лаем, к каждому ластился, скулил. Иногда спрашивали:

— А он злой ли?

— С чего ему злиться, хозяин покладист, и он в него. Для меня важен не просто пес, важно, с кем бы словом обмолвиться.

При этих словах гости ежились, косились на пса, но добродушный хозяин этого не замечал. Не догадывался старик, что он давно уже оговорен в народе.

Макар за зиму, после ссоры с Хоминым, снова добыл прорву пушнины. Продал добычу проезжим скупщикам, а все деньги раздал беднякам, себе чуть оставил. Узнал про это Хомин, приезжал, упал на колени, обнимал и целовал грязные унты Булавина, просил:

— Макар, милый, не отдавай деньгу голытьбе! Лучше мне отдавай! Молиться за тебя буду денно и нощно!

Тошно и противно было Макару такое видеть и слышать. Ведь Хомин вошел уже в силу, собирался строить паровую мельницу, поговаривали, будто его изберут волостным старостой.

— Прочь уйди. Работников кормишь плохо, скаредничаешь, платишь мало. Уходи, второй раз гоню, больше не приходи. Наши дороги на росстань пошли!

А зловредная Кузиха теперь уже на каждом перекрестке твердила, что Хомин продал душу дьяволу, Макар его околдовал. Теперь вот другим дает за так деньги — тоже неспроста. Но как бы там ни было, бедняки не отказывались от Макаровой помощи.