Онлайн чтение книги Для радости нужны двое
XI

"Летели дни, кружась пчелиным роем… летели дни, кружась… летели дни…", - назойливо мелькала в памяти строка из Александра Блока. Действительно, летели дни… Казалось, вчера был февраль и праздновали новоселье, а сегодня июнь, и скоро можно будет ехать в пустыню навещать Улю.

В тот памятный день Мария осталась дома, чтобы просмотреть финансовые документы за полугодие, подчистить огрехи, выстроить отчетность так, чтобы комар носа не подточил. Подобные работы на внимание удавались Марии только в тиши ее нового дома, в рабочем кабинете с окнами на север. Здесь не было ничего лишнего: широкий двухтумбовый стол, крытый зеленым сукном, застекленные шкафы с книгами, большой сейф, а за столом не кресло, а простенький жесткий стул. В левом углу стола - фотография мамы у их николаевского малахитового камина с Сашенькой на руках, фотография 1920 года, сделанная накануне бегства из Севастополя. И ведь осталась не фотография, а только обрывок: лицо мамы и вся ее фигура в длинном траурном платье, ручонка Сашеньки в белой пелеринке, часть камина, а половина маминой головы, плечо, к которому прижималась Сашенька, да и сама сестричка исчезли вместе с другой частью фотографии. И еще фотография Ульяны Жуковой. Обе фотографии в строгих рамках из палисандра; ну и керамическая танцовщица в серебряной сеточке, изваяная еще до падения Карфагена и помещавшаяся теперь, как на пьедестале, на стальном сейфе, оклеенном тонкими пластинами ливанского кедра.

Отрываясь от бумаг, Мария смотрела обычно или на море, или на карфагенскую танцовщицу с ее безукоризненными формами, или на маму с угадываемой Сашенькой, или в чистое смышленое лицо своей названной сестренки, отнятой у нее естественным ходом жизни.

Большое венецианское окно было слева от письменного стола, и сейф слева, но чуть позади, на уровне стула. Так, чтобы тяжелая дверца всегда была под рукой. Вход в комнату находился справа от стола. На всю жизнь запомнила Мария, что ее отец адмирал обычно садился к дверям спиной, беззащитным бритым затылком… Он был слишком уверен в себе и слишком доверчив, он не ожидал настигшего его выстрела в затылок… А у Марии сложилась совсем иная жизнь. Она всегда была начеку, и даже револьвер, подаренный ей однажды генералом Шарлем, неукоснительно лежал в ее сейфе с полной обоймой.

К одиночеству, как и к хроническому недомоганию, недосыпанию, недоеданию, нельзя привыкнуть, но можно притерпеться, можно втянуться в эту лямку. После отъезда Ули Мария нашла в себе силы и втянулась. Втянулась настолько, что в последнее время стала даже находить в одиночестве тихую радость. Конечно, круг общения Марии пока еще был велик, но состоял, в основном, из людей, желавших получить от ее щедрот, деловых партнеров и подчиненных или таких же, как и она сама, не познавших радости материнства Николь и Хадижи. С ними ей было приятнее всего. Они не лезли к ней в душу, понимали ее в главном, как самих себя, бодрились изо всех сил и не раз отодвигали Марию от приступов глухого отчаяния, как от края бездны.

С раннего утра с удовольствием Акакия Акакиевича из гоголевской "Шинели" Мария копалась в бумажках. Цифры всегда завораживали и даже словно пленяли ее, каждую она ощущала, как живую. Были среди них любимчики: 9, 1, 7, 3… Были и такие, к которым душа ее относилась довольно холодно: 6, 8, 5, а были и средненькие, не плохие и не хорошие, но вполне терпимые: 2, 4. Она думала заниматься до глубокого вечера.

В четыре часа дня Мария сладко потянулась и решила сделать перерыв, сварить кофе, но едва она поднялась из-за стола, как в грудь вдруг толкнулся знакомый холодок - холодок, всегда сопутствовавший в ее жизни нечаемой опасности. Инстинктивно она даже протянула руку к приоткрытой дверце сейфа за револьвером… напрягла слух, затаила дыхание - нет, во всем доме стояла полная тишина… А в груди толкнуло еще раз… Сомнений не оставалось: надо бросать все и немедленно ехать на фирму. Ехать сию минуту, потому что счет пошел именно на минуты, иначе ей не успеть… Куда? Зачем? Кто его знает, но медлить нельзя. Быстренько покидала в сейф бумажки и, прежде чем закрыть его, поколебавшись секунду, все-таки вынула револьвер и бросила в свою дамскую сумочку, отчего та сразу стала тяжеловатой. Наряжаться было некогда, и Мария вышла из дома в том же холстинковом платье и тех же удобных берберских сандалиях на толстой подошве и с закрытой пяткой, в которых работала за столом. Щенок Фунтик хватал ее за подол платья, пытаясь не выпустить из дома. Мария погладила пса, потрепала его мордочку с отвислыми темно-коричневыми ушами, потом подняла указательный палец, что означало непреклонность ее решения: "Жди, Фунтик, жди". Обиженный, щенок забился под лестницу.

Солнце пекло по-настоящему и, хотя сместилось на запад, было еще почти такое же белое, маленькое, убийственное для всего живого, как в полдень. Да все живое и попряталось с утра по норам и расщелинам, и ни одна мошка не высовывалась, а волнистый воздух дрожал над землей, как над раскаленной печкой. Чтобы не возвращаться в дом самой (пути не будет), Мария попросила служанку сходить за широкополой Улиной шляпой и холщовой сумкой да заодно бросить туда немножко лимонов и апельсинов - по такой жаре не помешает освежиться в дороге.

Купленный в Марселе белый кабриолет доставлял ей истинное наслаждение. Насколько хватало глаз, белая известковая дорога была пустынна, и Мария с удовольствием прибавила газу. Мощный поток встречного воздуха сбивал зной, и ехать было вполне комфортно, тем более в шляпе с широкими полями, предусмотрительно завязанной тесемками под подбородком.

В сердце опять толкнуло знакомым холодком. Вскоре показались вдали те самые серые осыпи, у которых стреляли в нее туареги. Еще раз толкнуло в груди, и в ту же секунду плотная тень накрыла машину и над головой Марии что-то взревело, залязгало, загрохотало!.. Мария чуть не выпустила руль и автоматически сбросила скорость. Прямо перед ней на дорогу садился аэроплан. Когда она подъехала к нему, открылся прозрачный фонарь кабины, и пилот, сорвав с головы шлем, громко крикнул:

- Я приветствую вас, мадемуазель!

- Надо говорить: "Я приветствую вас, мадемуазель Мари", - в наступившей тишине заглохших двигателей холодно поправила его она.

Ловко спрыгнув на землю, летчик направился к авто.

- Я приветствую вас, Антуан!

- О, вы помните мое имя?! - В карих глазах пилота вспыхнула лучистая улыбка и так осветила его угрюмое большелобое лицо, что перед Марией вдруг предстал совершенно другой, необыкновенно обаятельный человек.

- Какая вы хорошенькая! - просто и доверительно проговорил Антуан, и в его светоносных глазах блеснули кураж и удаль.

Мария даже замешкалась с ответом.

- Какой вы нахал! - наконец улыбнулась она. - Редкий нахал! - И засмеялась серебристо и призывно.

- Нахальство - это у меня родовое, - как бы сожалея, подтвердил он, вплотную подходя к сидящей в авто Марии. - Я случайно бросил на землю взгляд, увидел, как вы скучно тащитесь, и решил вас развеселить: тихо спланировал, а потом дал форсаж… Вам понравилось?

- Еще бы! Кому не понравится, если вдруг над его головой ударят в медные тазы тысячи чертей!

- Я рад, что доставил вам удовольствие. А не хотите ли прокатиться на моем Россинанте?

- Какая же Дульсинея откажется! - неожиданно для себя согласилась Мария.

- Тогда вперед! - И он любезно приоткрыл дверку авто, но не как лакей, а как равный равному. - А-а, вон, я вижу, у вас плед на заднем сидении, возьмите его с собой.

- Зачем?

- Вверху холодно. Я в летной куртке и в комбинезоне, а вы закутаетесь в плед. Мой старикашка, конечно, дышит на ладан, но тысяч на шесть мы еще сможем вскарабкаться. Это "Потез"* - он предназначен для аэрофотосъемок, но на моем оборудование давно демонтировано.

* "П о т е з-2 5" - наиболее известный из французских самолетов-разведчиков двадцатых годов прошлого века. Таких самолетов было построено четыре тысячи; биплан, мощность двигателя 450 лошадиных сил, взлетная масса 2238 кг, средняя скорость полета 208 км в час, максимальная высота полета 7200 метров, дальность полета на одной заправке 660 км.

Мария поставила машину на обочину. Хотела прихватить с собой еще и холщовую сумку с лимонами и апельсинами, но не дотянулась до нее со своей левой стороны, а обходить машину поленилась: "Пусть полежит полчасика…".

Антуан помог пассажирке сесть на дальнее сидение за креслом пилота, а потом сел сам. И хотя его спина в вытертой кожаной куртке заслонила обзор, Мария поймала себя на мысли, что она впервые в жизни так надежно, так уверенно чувствует себя за спиной мужчины.

- А нам хватит разбега? - спросила она, имея в виду осыпи, до которых было метров триста.

- Посмотрим, - бесцветным голосом отвечал Антуан, заводя двигатель.

Самолет затрясся на месте, большой деревянный пропеллер стремительно набирал обороты. Марии показалось, что прошла целая вечность. Наконец тронулись, и все быстрей, быстрей, все ближе к серым осыпям, вырастающим на глазах прямо-таки до гигантских размеров. Казалось, всё… Но самолет оторвался от земли и взмыл так близко от подножия осыпи, что Мария увидела пыль, поднявшуюся над остроугольной вершиной.

Первые четверть часа самолет круто полз вверх, и скоро в кабине стало холодно. Мария запахнулась концами пледа, подстеленного на сиденье кресла. Из-за гула мотора говорить было бессмысленно. Причудливо разграфленная земля внизу уходила все дальше, а в кабине становилось все холодней. Мария почувствовала освежающую, пьянящую разреженность поднебесья. Она не видела облачка, что летело прямо по курсу самолета, и, когда они вдруг очутились в его серой мгле, стало страшновато. Благо, это длилось не дольше двух минут - и снова ударил свет. Только крупные капли воды на стеклах фонаря еще несколько секунд свидетельствовали о том, что они побывали в облаке, но вскоре капли исчезли, оставив после себя только легкие кружочки пятен.

Наконец Антуан выключил мотор, и самолет словно повис в воздушном потоке, медленно спускаясь по нему, как по отлогому склону.

- Замерзли?

- Почти.

- Возьмите наушники внутренней связи, чтобы вы могли командовать мной в полете. - Антуан протянул через плечо круглые мягкие наушники и точно такие же надел на себя.

- Как меня слышите?

- Не кричите.

- Ясно. А теперь повелевайте, куда мы двинем.

- В Сахару! - не задумываясь, выпалила Мария.

- Она большая.

- Я в курсе.

- А вы бывали в Сахаре?

- Да.

- Тогда нам нужно хотя бы перелететь горы Берегового Атласа. - Он включил двигатель и, медленно разворачиваясь по большой дуге, стал наращивать скорость. Теперь солнце осталось справа и не мешало обозревать землю под крылом. Они летели не выше пятисот метров, и это было прекрасно - вся земля как на ладони. У северных отрогов серо-желтых выжженных гор Антуан заметно поднял самолет, но, едва они перелетели высшую точку, заскользил по южным склонам все ниже и ниже. Скоро Мария поняла, что он гонится за стадом газелей, то ловко накрывая их тенью от самолета, то будто отпуская на волю.

- Эй! - Мария постучала кулачком по затянутой в кожу спине пилота. - Прекратите!

- Я просто хотел, чтобы вы рассмотрели их поближе.

- Я рассмотрела, - с открытой враждебностью в голосе сказала Мария. - Вам нравится преследовать беззащитных?!

- Не очень.

- Слава Богу! А то я решила, что вы не только нахал, но еще и садист!

- О, мадемуазель Мари, я иногда бываю редкой сволочью, но чаще всего не от жестокосердия, а по глупости.

- Ее у вас в избытке!

- Не кричите, я вас прекрасно слышу. Кстати сказать, в наушниках ваш голос становится каким-то мяукающим.

- А ваш лающим.

Мария не стала продолжать разговор, хотя пикировка с Антуаном приятно щекотала ей нервы. Замолчал и Антуан. Теперь он выровнял самолет и летел без всяких фокусов, как и было приказано, в Сахару.

- И откуда вы взялись на мою голову? - наконец не выдержала Мария.

- Я отвозил почту в дальний форт и через четверть часа должен был приземлиться на базе, но неожиданно мы встретились… - миролюбиво отвечал Антуан.

Внизу показалась так называемая "гамада" - каменистая равнина, похожая с высоты на стиральную доску. Разновысокие камни вздымались на ней гребень за гребнем. В основном это был черный гранит, целое море гранита. Марии стало не по себе. Почему-то мелькнула мысль, что если вдруг откажет мотор…

- Вон впереди начинается серир, - словно уловив ее тревогу, сказал Антуан.

"Серир", а по-русски "галька", действительно поплыл под крылом совсем скоро, но на душе у Марии легче от этого не стало.

- А мы не прошли точку возврата?

Антуан ничего не ответил и снял наушники. Мария поняла, что пилот чем-то обеспокоен, к чему-то прислушивается. Она тоже сняла наушники. Не зря ведь на танковом заводе "Рено" ее звали "слухачкой".

- Размололо подшипник? - громко спросила Мария, настолько громко, что он не мог не услышать.

Пилот молча переложил рули и стал разворачиваться строго на запад, прямо к солнцу, стоящему уже очень низко у горизонта и совсем не маленькому, не белому, как час назад, а большому багровому величественному светилу. Там, на западе, было их спасение, был аэродром, до которого не долетел Антуан всего километров тридцать, когда увидел на белой известняковой дороге белый кабриолет Марии…

- Так мы прошли точку возврата?

- Сейчас это не имеет значения. У нас еще есть минут пятнадцать… Я наберу максимальную высоту, может, поймаем поток и дотянем как можно дальше…

Мария глянула вниз. Серое море гальки простиралось под ними на многие километры. Мелькнуло несколько вади - пересохших рек, похожих сверху на поваленные голые деревья с кривыми ветками. Еще со времени своего похода в Сахару, с далекой юности, она знала эти неоглядные гиблые места "серир": здесь караваны пролагают свои пути только по краю, сюда не залетают даже птицы.

- Укутайтесь хорошенько - на трех тысячах уже ноль по Цельсию, на четырех - минус одиннадцать, а на пяти - минус шестнадцать.

Самолет медленно и неуклонно поднимался на небесную гору. В кабине стало очень холодно, и Мария, поджав под себя ноги, вся завернулась в спасительный плед из верблюжьей шерсти. Было трудно дышать, изо рта шел пар, а двигатель стучал все явственнее. Антуан тянул и тянул на себя штурвал, тянул по миллиметру, пока не услышал слишком понятный им обоим звук. Он немедленно отключил мотор, но и на холостых оборотах двигатель продолжал стучать, и казалось, что он развалится на части в любую следующую секунду. Постепенно стук прекратился, и все затихло. Оглушительная тишина пришла в мир, который пока еще был частью их жизней.

Антуан планировал с высоты так расчетливо, как мог только настоящий ас. Он надеялся успеть до захода солнца найти приличную посадочную полосу, выбирал, но солнце вмиг погасло, и за бортом воцарилась черная пустота - внезапно, как это только и бывает в пустыне. Пилот просчитался на каких-нибудь две-три минуты. К этому времени они уже соскользнули с пяти тысяч метров на три, к нулю градусов по Цельсию, а потом сразу к двум тысячам - к плюс десяти… Марии стало жарко, и она раскрылась.

- Приготовиться! - крикнул Антуан.

Самолет скользил в темноту, и красные бортовые огоньки зловеще вспыхивали, оставляя за собой пунктирный след мгновений, тающих в вечности.

- Садимся! - крикнул пилот и осветил прожектором длинный пологий склон серира.

Под днищем самолета загрохотало, завизжало, с обеих сторон по борту полетели искры.

"Сейчас взорвемся", - с холодным оцепенением успела подумать Мария. А самолет накренился и упал на бок. Затрещали стойки и крылья - и вдруг все закончилось.

Антуан заранее, еще до посадки, откинул фонарь, что и спасло им жизнь - они удачно вывалились из самолета… Антуан поднял Марию за руку, протащил метров двадцать, и они рухнули лицом вниз… Секунды медленно набегали друг на друга, нестерпимо медленно…

Антуан поднял голову, внимательно посмотрел в сторону оставленной ими груды металла и произнес голосом тяжело уставшего человека:

- Кажется, самолет не взорвался.

- У меня тоже такое впечатление, - бодрясь добавила Мария.

Захохотав, они вскочили на ноги и стали плясать, визжать и хлопать друг друга по плечам. А когда Мария окончательно выбилась из сил, она упала ему на грудь.

- Мари, мы живы!

- У меня тоже такое впечатление. И по этому поводу вы меня ощупываете?

- Я вас ощупываю? Мадемуазель, я только чуть-чуть поддерживаю вас на греховном пути. - Он обнял ее очень нежно, и она не противилась…

Объятие было недолгим, но решило между ними все раз и навсегда…

- Боже! Какая горячая галька! - присев на корточки и потрогав плоские камешки, прошептала Мария. - А я и не почувствовала, пока мы лежали на ней, как караси на сковородке.

- Та-ак, и что мы имеем в сухом остатке? - добродушно и деловито спросил Антуан как бы самого Господа Бога. - Пойдем-ка, Мари, посмотрим.

Крылья, шасси, стойки валялись по всему склону, а фюзеляж был цел, так же как пропеллер и пилотская кабина.

- Надо радировать на базу, - как само собой разумеющееся, промолвила Мария.

- Надо. Но у нас нет рации.

- Как это? Все самолеты…

- Снабжены рациями, - продолжил Антуан, - и мой тоже был снабжен, но я отдал свою ребятам в форте. У них сломалась, и я подумал, что им нужнее…

- Хорошенькое дело… А где мы примерно?

- Примерно километрах в ста пятидесяти от того места, где ты оставила машину.

- И в ней сумку с лимонами и апельсинами…

- Всегда именно так: одно забыли, другое не взяли, о третьем не подумали… - С этими словами он поднялся в кабину и через некоторое время спрыгнул на землю с двумя фляжками в руках. - Обе целы. В одной вино, в другой вода. Всего питья у нас два литра. - Антуан проверил, крепко ли закручены фляжки и полны ли они. Все было нормально.

- Наверное, нас ищут? - с надеждой спросила Мария.

- Наверное. Но совсем в других пределах. Перед вылетом из форта я сообщил на аэродром мое подлетное время. А потом мы с тобой полетели прямо в противоположную сторону да еще наискосок. Хотя чем черт не шутит, когда Бог спит… Надо разжечь костер, с высоты видно далеко… Вдруг кто увидит?..

Костер из крыла самолета получился высокий, ясный, мрак отступил далеко по кругу и колебался вместе с языками пламени. От этого ходившие по земле тени казались живыми.

- Господи! Как славно горит! - прошептала Мария.

- Еще бы… сухое дерево, полотно, краска, - сказал Антуан. - Сверху он должен быть виден километров за двадцать, если, конечно, нас ищут…

Но их никто не искал… То, что Антуан вовремя не вернулся на базу, никого не обеспокоило. Все знали своевольство губернаторского пилота, а то, что он был именно губернаторский, накладывало определенный отпечаток отчуждения на отношение к нему как аэродромной обслуги, так и самого командира авиаотряда, которому Антуан фактически не подчинялся. Все знали, что в недалеком прошлом Антуан был прославленным летчиком-испытателем, знали, что он воевал, что награжден орденом Почетного Легиона, к тому же выходец из аристократов, чуть ли не королевских кровей… Здесь, в Тунизии, он был для собратьев-авиаторов кем-то вроде священной коровы - его уважали и сторонились. Сторонились на всякий случай: губернаторское ухо у него всегда рядом, и кто знает, что он может сказануть. И, хотя летавшие с Антуаном второй пилот и борт-радист называли его свойским парнем, им не верили.

Антуан полетел в форт, потому что любил летать, и так сошлось, что пилот, который был приписан к "Потезу", накануне отравился. Командир авиаотряда был против полета Антуана, но тот заверил, что губернатор не возражает. И это было правдой. И вот теперь его никто не искал. Командир давно ужинал в своей городской квартире, в кругу семьи; дежурный диспечер сменился и, так как очень спешил - в их аэродромный клуб привезли кино, - запамятовал сказать своему сменщику об Антуане - просто из головы вылетело…

Только в одиннадцатом часу ночи дежурный, перелистывая журнал прилетов и вылетов, не обнаружил отметки о возвращении "Потеза". "Наверное, забыл записать, дурень", - вслух сказал он о своем товарище, сладко зевнул и на всякий случай все-таки послал радиограмму на затерянный борт. Неожиданно ответили из дальнего форта: "Да, был. Да, все доставил. Улетел в пятнадцать часов двадцать минут. Почему его радиостанция? Наша сломалась, и он оставил нам свою". Диспетчер все подробно записал - слово в слово - и пошел в ангар. "Потеза" на месте не оказалось… Пришлось доложить обо всем дежурному офицеру. Тот долго курил, обдумывая, стоит ли беспокоить командира авиаотряда. Все же рискнул, побеспокоил. В ответ услышал площадную ругань, под каждым словом он и сам мог бы подписаться.

- Что у нас с горючим? - спросил командир.

- Лимит. На этот месяц, считайте, все лимиты выбраны, только если прикажете…

Командир ругался виртуозно, слушать его доставляло удовольствие. Наконец он смолк. Помолчав несколько секунд, спросил, обращаясь к самому себе:

- Поднимать губернатора? - Сам же и ответил: - Да он разорвет меня на части! - и, прикурив новую сигарету, добавил: - Ладно, пока все-таки дайте ближний круг для очистки совести, а в восемь утра я лично доложу губернатору.

Костер догорел. Звезды на небе светили все ярче, все лучистее, а вонь от сгоревшей краски становилась все менее ощутимой.

- А галька уже чуть теплая. - Мария расстелила плед. - Садись, в ногах правды нет.

- Может, по глотку вина? - спросил Антуан и, не дожидаясь ответа, открыл фляжку с вином и протянул ее Марии. Она сделала глоток и вернула фляжку Антуану, а он, глотнув, снова передал ей, и так несколько раз фляжка переходила из рук в руки.

- Хорошего понемножку. - Антуан крепко закрутил флягу, обтянутую кожей.

- А вкусное у тебя вино.

- Одно из лучших красных вин Франции. Провинция Медок.

- Там твои поместья?

- Нет. Только склепы родственников.

- Извини.

- А чего извинять? Дело житейское. Слава Богу, другой дороги нет. Ты представляешь, если бы люди жили вечно? Какая тоска! Не зря Вечный жид признан страдальцем. "Вселенная и не подозревает, что мы существуем". Эти слова Юлий Цезарь приписывает Луцию Мамилию Турину, а мог бы приписать себе. Лучше не скажешь.

- Глядя на это небо, понимаешь, что именно так и есть… А галька все еще теплая… Очень приятно, - сказала лежавшая на спине Мария, - жестко, но приятно!..

- Если завтра до полудня мы не успеем уйти из зоны серира, то эта самая твоя галька раскалится до восьмидесяти градусов. Давай спать, Мари, нам нужно двинуться в путь хотя бы за два часа до рассвета. Не будем тратить силы.

- А может, чуть-чуть потратим? - еле слышно попросила Мария и прижалась к нему.

- Разумеется… чуть-чуть… - крепко обняв ее, прошептал Антуан. - Как я рад, что ты такая же глупая, как и я!

- А у меня силы прибавилось! - засмеялся он погодя.

- И у меня мускулы, потрогай - во!

- Ну ты силачка! А теперь все-таки спать, спать и спать! Воды и вина у нас совсем немного, а в этом пекле человеку вполне хватает двадцати часов, чтобы околеть. Так что нам с тобой отпущено не больше суток… Спи, дай-ка я подложу под тебя свою куртку. Вот так, теперь спи. - Он властно обнял ее и притянул к себе. - Спи, скоро похолодает…

Мария заснула и сладко спала до тех пор, пока он не тронул ее за плечо. Проснувшись, она увидела, что укутана пледом, а Антуан сидит уже в комбинезоне, смотрит на нее в упор, и глаза его сияют в призрачной полутьме.

- Привет!

- Привет! А Млечный путь совсем посветлел. Вон мой любимый Альтаир. Смотри, какой он яркий, звезда первой величины. А по бокам Вега и Денеб. На летнем небе они так и называются - Большой летний треугольник. А по-арабски Альтаир - летящий орел. Ты будешь у меня Альтаир.

- Если я - то летящий осел. Мари, а может, ты знаешь еще и созвездия, откуда эти звезды?

- Конечно. Альтаир - созвездие Орла, Вега - созвездие Лиры, Денеб - созвездие Лебедя.

- Все правильно. Я пилот, и мне полагается это знать, а ты?..

- Я? Я просто увлекалась звездным небом в юности… Был один человек…

- Через два часа рассветет. Вставай! А был человек или не было человека, сейчас неважно…

- Неважно для тебя. А для меня было, есть и будет важно навечно, - не дала она в обиду свою первую безответную любовь - адмирала дядю Пашу…

Перед дальней дорогой они выпили по глотку вина и двинулись в путь по шуршащей и выскальзывающей из-под ног гальке.

На первых порах шагать было легко, радостно. Ни сумочка с револьвером, ни плед, накинутый на плечи, не тяготили Марию.

- Ты суеверный?

- Конечно!

- А веришь в свою звезду?

- В последнее время вера моя ослабла, а сейчас опять укрепилась.

- Ты так витиевато намекаешь на наше приключение?

- Да, мадам. Шире шаг!

- Мадемуазель. Вы хотели сказать "мадемуазель"?

- Нет, мадам. Разве вчера, еще до полуночи, вы не стали моей женой?

- Я думала, мне приснилось…

- Нет, вы были в здравом уме и ясной памяти.

- Ты делаешь мне предложение?

- Ни в коем случае! Я сделал его еще вчера, только без лишних слов.

- Ах, да, прости мою девичью память! Теперь ты мой муж - объелся груш.

- Меньше болтай, дорогая, - это напрасная трата сил.

- Кошка сдохла - хвост облез, кто промолвит - тот и съест! - протараторила Мария по-русски и тут же перевела Антуану на французский.

- Договорились! - И они ударили по рукам.

Целый час шагали молча, то поднимаясь на взгорки, то спускаясь в ложбины, но везде было одно и то же: серир, серир, серир… "Вот и я неожиданно вышла замуж, - думала Мария, - не зря он спустился с небес. И, кажется, я совсем не против… Сколько в нем куража, сколько детства! Спасибо тебе, Господи! Пусть мы проживем всего сутки - все равно я буду счастлива. И в самую последнюю минуту ни за что не упрекну тебя, Господи!".

Скоро они взошли на вершину высокого холма. Звезды совсем потускнели и вот-вот должны были спрятаться в пепельно-серой толще небосвода, а вокруг, насколько хватало глаз, простирался все тот же безжизненный серир.

- Передохнем, - предложил Антуан.

- А вот и проиграл! А вот и проиграл! - радостно захлопала в ладоши Мария. Она загадала: если Антуан заговорит первым, значит, он действительно ее муж.

- Ну и какой твой интерес за проигрыш? Щелчок по лбу?

- Нет, пожалуйста, поцелуй меня как муж…

Он нежно обнял ее и поцеловал так бережно, так сладко, что у нее подкосились ноги и закружилась голова.

- Я поздравляю себя с хорошим мужем! - засмеялась Мария.

- Не преувеличивай! Впрочем, у меня есть и достоинства. К примеру, я дважды разведен.

- Чего же ты бросил своих жен?

- Я? Да они сами сбежали от меня с восторгом! Я ведь бродяжка, а они думали, что выходят за добропорядочного, солидного человека.

- А дети?

- К сожалению, детей нет.

- А у нас будут?

- Если выкарабкаемся - не исключено.

- Дай Бог!

- Дай Бог! - повторил он, как эхо, и они двинулись дальше, все так же шурша и оскальзываясь на еще влажной от росы гальке.

- Антуан, а может, мне полизать камешки? Они ведь в росе.

- Попробуй. Так делают фенеки, маленькие пустынные лисы. Но, чтобы подкрепиться, они успевают облизать до солнца тысячи камешков, а потом целый день прячутся от жары в своих глубоких норах.

Мария все-таки лизнула несколько плоских камешков. Росы на них почти не было, а на языке остался неприятный привкус.

- Невкусно. Дай глоток настоящей воды.

Антуан подал ей флягу. Мария отвернула пробку, сделала большой глоток, и в тот же миг фляга выскользнула из ее руки и покатилась по склону. Антуан нагнал ее в два прыжка и поднял над землей. В тех местах, где расплескалась драгоценная жидкость, камни отчетливо потемнели.

- Там хоть что-то осталось? - жалобно спросила Мария.

- Меньше половины. - Он сделал свой глоток и плотно закрутил крышку.

- Боже, какая я растяпа! Преступница!

- Поменьше пафоса. Где тонко, там и рвется - нормально. Еще не все потеряно.

То, что Антуан не вспылил и даже не рассердился на нее, тронуло Марию. Она убедилась в том, что рядом с ней действительно широкий человек и такой же фаталист, как и она сама.

Остатки прохлады еще держались в воздухе, и идти было не очень трудно, хотя они прошагали километров пятнадцать. В ночи слышались непонятные шуршания, шорохи, всплески осыпающихся камней, какие-то придавленные писки и подобие стонов - пустыня жила; даже серир, вопреки всякой видимости, оказывается, не был безжизнен, и его обитатели спешили до солнца подкрепиться, сегодня и еженощно охотясь друг за другом. Но вот пустыня совсем затихла, и даже Вега, Альтаир и Денеб исчезли с небосклона.

Посветлело мгновенно от горизонта до горизонта. Лучезарные торжествующие волны света все ярче и ярче заливали округу и вдруг вселили в душу Марии такую щемящую надежду, что слезы сами собой покатились из глаз.

- Не плачь, - полуобнял ее Антуан.

- А я и не плачу. Это так, от красоты…

Первый час утреннего пути обошелся без приключений, если не считать увиденного ими остромордого лопоухого фенека, который присматривался к ним как к возможной добыче.

- Вот он, воспетый моим тезкой в "Маленьком принце" мудрый маленький лис, а на самом деле обыкновенный хищник. Видно, старшие выслали его в дозор, проверить, поспеем ли мы к завтраку их стаи.

Они шуганули зверька так весело, с таким улюлюканьем и свистом, что маленький хищник буквально провалился сквозь землю. После семи солнце стало припекать яростней, и Антуан надел на голову шлем, а Марии велел накинуть плед поверх повязанной под подбородком широкополой Улиной шляпы. Берберские сандалии на толстой подошве надежно спасали ноги, хотя плоская галька давно побелела и накалялась все сильней и сильней.

- Эй, жена! - шутливо окликнул Антуан. - Сколько еще протопаешь?

- Не меньше, чем ты, мой дорогой муж, - безо всякого наигрыша отвечала Мария. Слово "муж" было настолько ново для нее, что как бы осталось на ее пересохших губах, и еще долго она ощущала его терпкий вкус.

- О, посмотри, там, вдалеке, темная полоса! Скорее всего это вади - русло пересохшей речки. Если это оно, мы найдем там укромный уголок. Русла бывают глубокие, и берега нависают надо дном, как карнизы.

- Ты разболтался!

- Молчу, молчу.

Идти было все тяжелее, ноги разъезжались на гальке. Антуан даже упал, споткнувшись, но тут же поднялся. Вскоре они наткнулись на белый скелет верблюда.

- Плохо, - сказала Мария.

- Нет, хорошо, - возразил Антуан, - это значит, что здесь ходят караваны, то есть мы где-то на кромке серира.

В восемь они подошли к вади. И через шлем, и через плед солнце так жалило головы, что перед глазами начали летать золотые мушки - первый признак того, что силы на пределе.

В семь тридцать в кабинете губернатора закончилось оперативное совещание, и дожидавшийся в приемной командир авиаотряда наконец доложил о чрезвычайном происшествии.

- За темное время суток был сделан один вылет. Мне сообщили, что на шоссе у осыпей найден автомобиль вашей сестры… сестры Мари вашей жены, - запинаясь, докладывал командир. Как и многие военные, он боялся начальства больше рукопашного боя.

Генерал Шарль тут же сел в машину и велел шоферу ехать к осыпям. Командира авиаотряда он взял с собой.

- Да, это авто графини, - признал губернатор. - А это что? - И он указал на отпечатки других протекторов.

- Господин генерал, это след "Потеза", на котором улетел в форт ваш пилот.

Когда они дошли по следу до места отрыва шасси, стало ясно, что Антуан взлетел у самых сопок.

- Хулиган, - беззлобно обронил губернатор. - Наверняка решил покатать Мари, а она у нас тоже сорви-голова.

- Они могли полететь к морю, а могли в пустыню, - сказал командир авиаотряда, - у них сто путей…

- Не разглагольствуйте. Если вы не обнаружите их до захода солнца, я вас разжалую!

Командир авиаотряда побледнел: у него было двое детей и жена-истеричка, а до пенсии оставалось всего ничего…

- Мне доложили, что графиня выехала вчера из дома в четыре или около того, значит, они взлетели часов в пять вечера. Если они остались живы, у них может не оказаться достаточного запаса воды, а без воды в летней Сахаре, как вам известно, человек не может прожить больше двадцати часов. - Все это генерал произносил мягко, даже вкрадчиво, отчего по спине командира авиаотряда побежали мурашки. Он слишком хорошо знал этот тон… - Итак, - продолжал генерал, - задействовать все самолеты, снабдить водой, медикаментами, одеялами! Если они в пустыне, то самолетами мы их все равно не вызволим. Они должны будут ждать специально снаряженный караван. Море - не ваша забота. В море я пошлю катера. Обрабатывайте пустыню с максимальным радиусом, разбейте на сектора, горючего не жалеть!

- А-а лимиты?..

- К черту лимиты! Я сказал: использовать все возможности, все!

Едва Шарль вернулся в свой кабинет, позвонила Николь:

- Я знаю! Надо немедленно снаряжать караван!

- Они уже в пути. Три каравана - все с рациями. Все будут ждать указаний от пилотов… Они обязательно их найдут, не переживай!

- Как это не переживай?! Я сдохну без Мари! Я сойду…

Шарль положил трубку и велел адьютанту больше не соединять его с Николь.

Караваны разошлись веером. Запасов было у них вдоволь. Из дальнего форта вышел четвертый караван. Он должен был замкнуть по хорде пути трех других. С одним из караванов отправился и доктор Франсуа.

Искали безуспешно. Первые три самолета вернулись на базу заправиться горючим.

…Удивительное зрелище являла собой пустая река - вади. Под правым берегом Мария и Антуан нашли подобие тени.

- Ноги одеревенели, - пожаловалась Мария, - начинаются судороги…

- Сейчас разотру. - Он растирал ей ноги долго, тщательно, с настоящим умением.

Потом так же долго растирала ему ноги Мария - от ступней до бедер, так, как учили ее когда-то в кадетском корпусе.

- Прекрасно! - поблагодарил ее Антуан. - Ты настоящая мастерица.

- Меня учили этому в Морском корпусе.

- А ты училась?..

- Да, я окончила Севастопольский морской корпус в Бизерте.

- Тогда мне многое понятно. А то я поражался: откуда у тебя такая удивительная ловкость во всем, такая хватка? А там, - Антуан постучал пяткой по дну реки, - там подземные реки, тысячи тонн воды.

- Ну а…

- Нет, до них мы не доберемся, до них метров пятьдесят, а то и сто. Теперь по глотку воды - и в путь. - И он протянул ей флягу.

- Нет-нет, я только из твоих рук.

Антуан поднес к ее пересохшим губам открытую фляжку. Вода была теплая и очень сладкая.

- Глотни еще.

- Нет.

- Я приказываю!

Она глотнула. Следом сделал глоток и Антуан. Потом он смешал вино и воду в одной фляге, а пустую выкинул. Теперь каждые двести граммов стали для них обузой.

- У меня в сумочке револьвер. Может, выкинем?

- Пока не надо. Давай твою сумочку мне, я привяжу ее на пояс.

Золотистых мушек становилось перед глазами все больше, в голове, ни на секунду не смолкая, стучали звонкие молоточки - тук-тук, дзинь-дзинь…

- Интересно, сколько теперь градусов? - спросила Мария.

- Влажность воздуха процентов двадцать, температура в тени минимум сорок, а скоро станет гораздо жарче, и лучше об этом не думать…

- Какое белое небо!..

- Не говори. Не трать силы, Мари.

И они молча, тупо шли вперед и вперед, строго по компасу. Он - метров на десять позади, как и подобает сильнейшему. Хотя на самом деле сильнейшим он не был: часа полтора назад напомнил о себе старый перелом левой голени и тайком от Марии Антуан приволакивал ногу.

Она вспомнила оставленную в машине холщовую сумку с лимонами и апельсинами. Как сладко в лютую жару очистить пахучую маслянистую кожуру апельсина и вонзить зубы в сочную, освежающую мякоть! И едва она об этом подумала, тут же показался на сером пригорке маленький бербер - торговец фруктами. В малиновой феске, в белой накидке и голубых шароварах, он важно вышагивал между двумя толстобрюхими осликами, увешанными по бокам пузатыми длинными корзинами, наполненными апельсинами, мандаринами, грушами, яблоками, финиками… Мария не видела его много лет, еще с кадетского корпуса, но узнала сразу. Это был тот самый маленький хитренький бербер, который приезжал со своим товаром в Джебиль Кебир, тот, у которого она выменивала, выманивала фрукты за право посмотреть на его родину Тунизию в ее восемнадцатикратный бинокль.

Мария закрыла глаза и снова открыла. Наваждение не исчезло. Маленький торговец подъезжал все ближе и ближе, а потом подмигнул ей левым глазом и стал медленно отплывать в зыбком мареве вместе с черногубыми осликами и корзинами ярких, нестерпимо сочных на вид фруктов. Мария попыталась окликнуть берберенка, но горло так пересохло, что вместо звука из глотки вырвался какой-то клекот. Она вспомнила о Николь.

"Николь, ты слышишь меня, Николь? Спаси меня, Николь! Спаси нас с Антуаном!" - мысленно молила она подругу.

Через минуту ее догнал Антуан.

- Кажется, я видел караван, - просипел он.

- Я тоже кое-что видела, - ссохшимися губами прошептала Мария.

- Тогда мы на правильном пути, - насколько мог, весело подмигнул Антуан. В его побелевших глазах почти не осталось той светоносной силы, что так преображала его лицо, но и страха тоже не было.

"А мы научились понимать друг друга по губам, - подумала Мария, - мы ведь даже не шепчем…"

Они сделали по несколько глотков из раскаленной фляги, и, если бы Антуан не отнял ее от губ Марии, у нее самой не хватило бы сил остановиться. Если Мария делала полновесные глотки, то Антуан лишь умело имитировал их. Он сначала давал глотнуть ей, а затем подносил флягу к своим губам, иначе Мария могла бы определить, что после его глотка фляга не становится легче.

- Са-са… - Мария резко ткнула пальцем в небо.

Летящая темная точка была самолетом. Это подтвердил и Антуан. Самолет летел по дуге, километрах в пяти от них, плавно удаляясь… удаляясь неотвратимо…

- Ищут, - еле слышно откликнулся Антуан. - Если не задует, не взвоет сирокко, смогут найти. Но сирокко висит в воздухе, пришло его время…

- Клянусь, сирокко пока помолчит! Поверь мне! - умоляюще глядя в глаза Антуана, прошептала Мария.

- Верю.

Перед глазами Антуана один за другим вспыхивали цветные круги. Он знал эти признаки не понаслышке, а из собственного опыта: в ушах шумело, слышались далекие неразборчивые голоса.

А перед глазами Марии вышли на дальний гребень одна за другой семь белых верблюдиц в поводу у семи туарегов в парадных синих костюмах.

- Видишь? Семь белых верблюдиц! Это мои верблюдицы, их привели мои туареги! - радостно лепетала Мария, указывая пальцем вдаль. - Видишь, какие белые!

- Там? Нет, не вижу. А вон там вижу, - и он указал в другую сторону. - Только верблюды черные…

Антуан понимал, что больше трех-четырех часов им не продержаться, а по истечении этого времени обезвоживание организма станет необратимо. Он думал о смерти без паники, но горько сожалел о том, что уйдет не один, а уведет с собой эту чудесную женщину, которая только вчера стала ему близка.

Мария не думала о смерти, она думала только о воде: "Вода, вода, где ты?" Вдруг в воздухе возник запах свежескошенной травы. Мария принюхалась. Запах не исчез. Она поняла: вслед за зрительными у нее начались галлюцинации обоняния, а следом добавился звон колоколов в той маленькой белой церквушке на Нерли… Звон колоколов из той полузабытой жизни, когда был папа, была мама, была Россия… Как чудесно было на том пикнике на Троицу!.. Она живо вспомнила, что сразу, как проехали на линейках село Боголюбово, глазам предстала незабываемая картина. Над зелеными полями, над рассеченными проблесками речки и окутанными легчайшим цветным туманом лугами плыла белая с зеленым шатровым куполом церквушка. То ли плыла, то ли повисла между небом и землей.

- Боже мой! Как же они смогли создать такую красоту семьсот пятьдесят лет назад! - воскликнула мама. - Смотри, Маруся, смотри и запоминай это наше русское чудо! И никогда не верь тем, кто скажет, что мы, русские, темный и грубый народ!..

А потом Мария увидела, что и в самой церкви, и у входа, под белокаменным порталом, и внутри, по обычаю праздновать Троицу, было разбросано множество сорванной руками травы и полевых цветов. Сладко пахло травяным соком и увядающими цветами. И эти запахи прежней жизни за десятки лет, за тысячи верст долетели сейчас сюда, в Сахару, и Мария увидела пасущихся на берегу прозрачной речушки пятнистых ухоженных коров. Увидела, почувствовала, услышала и сам молебен, и даже мелькнули на миг лихорадочно блестевшие глаза папиного денщика Сидора Галушко и вспомнилось, как неправильно смотрел он на молящуюся маму. "Откуда, почему, с какой стати привязался ко мне на всю жизнь этот Галушко? Почему в пражской больнице я назвалась его фамилией? Какая-то мистика… Николь, где ты, Николь, единственная моя надежда?"

А мадам Николь весь день торчала на аэродроме и требовала, чтобы пилоты взяли ее с собой.

- Я вижу на пять километров, а чувствую на все двадцать! - уверяла она.

- Простите, мадам, приказано вас не брать, - звучало в ответ.

Тогда она съездила во дворец, привезла новую колоду карт и в тени ангара, куда она загнала свой кабриолет, на заднем сидении принялась судорожно раскладывать пасьянс за пасьянсом. Ни один не сошелся. Далеко после полудня Николь разложила знаменитую "косыночку", и она сошлась. Попробовала еще раз - тот же результат. Когда пасьянс сошелся и в третий раз, Николь немедленно пересела за руль и выкатила свою красную машину на единственную взлетную полосу.

Тут же прибежал заикающийся от страха командир авиаотряда.

- Мадам, что вы делаете? Мадам, через пять минут будет заходить на посадку самолет из пустыни…

- Пусть покружится. Немедленно позвоните моему мужу и скажите, что я поклялась не сдвинуться с места, если он не разрешит мне полететь, а если меня обманут, то он знает, что тогда будет!..

Командир авиаотряда тут же связался с губернатором. Тот выслушал его молча и, подумав пару секунд, мягко произнес:

- Пусть летит.

Так Николь оказалась в воздухе уже со следующим самолетом.

…Боль в ноге Антуана становилась все нестерпимее. Он точно знал, что каждый шаг может стать последним, и чувствовал, что если упадет, то уже не поднимется. Начался хотя и пологий, но очень длинный склон, так называемый тягун. Кажется, он вытянет из него, Антуана, все силы, все надежды, все, все, все… Но надо во что бы то ни стало добраться до гребня - вдруг там приоткроются какие-то новые горизонты?..

Он брел, не помня себя. Он очень старался не запнуться, но все-таки споткнулся и упал.

- Что с тобой, Антуан? - испуганно присела перед ним на корточки Мария.

Он взглянул на нее помутневшими глазами и не проронил ни звука…

- Боже, что с твоей ногой? Отчего она так распухла? Может, вывих?

Антуан отрицательно помотал головой.

- Старый перелом?

Он мотнул головой утвердительно.

Мария достала из-за его пояса нож, нарезала из пледа несколько лент и туго-туго, насколько хватило сил, перебинтовала распухшую ногу.

- Дай руку. Так, теперь обопрись на правую ногу, и по команде "три" я тебя подниму: раз, два, три!

Она подняла его легко и очень точно поставила на ноги. Силы ее как будто удесятерились, и даже голос неожиданно прорезался. Мария убедила Антуана обхватить ее за плечи левой рукой, и они двинулись вперед. Когда они взошли на гребень, оказалось, что их усилия не были напрасны. Очень близко, всего метрах в трехстах, они увидели самолет. Правда, он улетал. Правда, и пилот, и второй человек в кабине не смотрели в их сторону…

Антуан, словно очнувшись, выхватил из сумочки Марии револьвер и дважды выстрелил в воздух. Их услышали, их увидели - самолет покачал крыльями, подтвердив таким образом, что засек их. Самолет пошел на малый круг, плавно снижаясь над ними. Когда до земли оставалось метров тридцать, пилот вытолкнул из кабины что-то серое и квадратное. Оно упало метрах в ста от изможденных Марии и Антуана; и когда они с трудом добрались до него, то были вознаграждены во второй раз за последние полчаса. Это была канистра с водой в толстом чехле из двойного войлока - металлическая канистра литров на десять.

Самолет пошел на второй круг, но им было уже не до него. Антуан пытался отвинтить крышку, но она не поддавалась. При ударе о камни резьба деформировалась, и ее заклинило. Открыть крышку ему оказалось не под силу.

"Подохнуть рядом с водой…", - подумал Антуан и увидел в руке Марии револьвер, который он передал ей, устремившись к канистре.

- Поставь ее, - едва слышно скомандовала Мария, перехватив его взгляд.

Он выполнил ее команду, и в тот же миг Мария нажала на спусковой крючок. Канистра не опрокинулась, а только подпрыгнула на месте, и с двух ее сторон хлынула вода. Оба упали на колени и каждый со своей стороны принялись с жадностью пить необыкновенно вкусную холодную воду.

Через минуту Антуан встал с колен.

- Больше - опасно… очень…

А вода продолжала стекать по войлоку с обеих сторон канистры. Мария прострелила канистру высоко, так что воды в ней оставалось еще много, не меньше семи литров.

Пилот сделал новый круг, и из самолета полетел довольно большой сверток, похожий на запеленутого ребенка. И тут Мария наконец увидела, что машет ей руками и шлет воздушные поцелуи сама Николь, и что-то кричит при этом, заглушаемое ревом мотора. Мария помахала ей в ответ, а самолет еще раз покачал крыльями и стал набирать высоту, ложась на обратный курс.

В цилиндрическом свертке оказались одеяла, а внутри них соль, галеты, таблетки кофеина, ракетница с десятком патронов и записка: "Умоляю, не пейте больше ста граммов в час. Ваш Франсуа".

Высоко-высоко в небе пилот еще раз покачал крыльями: ждите…

Когда шагавшим караванам было радировано о местонахождении потерпевших, выяснилось, что ближе всех к искомому квадрату караван, в котором был доктор Франсуа. Этот-то и двинулся к указанной точке, а три других повернули домой.

- До них около шестидесяти километров, верблюды свежие, к полуночи мы прибудем, - обрадовался доктор Франсуа. - Теперь, когда у них есть самое необходимое, они в безопасности, если, конечно, обезвоживание не достигло критической отметки и если они не перепьют воды. Надеюсь, пилот Антуан - человек опытный и он этого не допустит, не должен допустить…

Караван шел к заданному квадрату строго по компасу.

Ночь стояла лунная, тишайшая. Сирокко еще ждал где-то на цепи. Часа через три караван вступил в земли серира. Галька хрустела под мозолистыми копытами верблюдов, шагавших в ногу, отчего их мерная иноходь разносилась далеко по округе.

- Они попали не в лучшее место, - сказал караванщику доктор Франсуа. Ему очень хотелось поговорить, и он говорил с караванщиком по-туарегски. - Хорошо, если они прошагали в этом аду не больше пятидесяти километров, ну максимум - шестидесяти. Дай Бог, чтобы выдержали, особенно Антуан. Женщины выносливее, они проигрывают нам в количестве силы, но выигрывают в ее качестве. А тем более мадемуазель Мари, она не из неженок…

- Мадемуазель Мари - святая, - ответил туарег.- С ней ничего не может случиться.

В полночь доктор Франсуа поднял над головой ракетницу и выстрелил. Красная сигнальная ракета поднялась в иссиня-черное небо. Пока она, дымясь и рассыпаясь на блестки, опадала, слева взмыла другая ракета. Точки сошлись. Доктор Франсуа всегда хвастал своей интуицией, и, оказывается, не без оснований.

Они встретились. Около часа караван отдыхал. Тем временем доктор Франсуа осмотрел пострадавших и нашел, что их состояние можно оценить как близкое критическому. Доктор уложил их на спины, велел расслабиться, а еще лучше - поспать. Антуан заснул моментально, а Мария все смотрела и смотрела на звезды. Трудно сказать, о чем она думала, - почти ни о чем. Нельзя же считать мыслями обрывки картинок ее минувшей жизни и отдельные моменты их путешествия по раскаленному сериру.

В начале третьего караван двинулся в путь. Антуана и Марию крепко привязали к седлам. К пяти часам караван вышел к южным отрогам Берегового Атласа. А когда поднялись на вершину, наступили священные минуты сухура и солнечный свет залил всю землю от горизонта до горизонта. В воздухе еще стояла прохлада, дул легкий ветерок. Это было блаженство из блаженств.

Доктор Франсуа послюнил указательный палец, поднял над головой руку и изрек:

- А вот и сирокко!

Но сирокко был им уже не страшен. До дома Марии оставалось совсем немного, не больше пятнадцати километров, - полтора часа караванного хода.

Их встречали Николь и Клодин, Хадижа и Фатима, сам господин Хаджибек и, конечно же, неистовствующий от радости щенок Фунтик.

Нога Антуана совсем отказала. Его внесли в дом и уложили по распоряжению Марии в Улиной спальне.

В ее спальню Марию проводила Николь. А Клодин шла за Франсуа и все причитала:

- Боже мой! Ты опять без горячего…

Через четверть часа было доложено губернатору, что его пилот и графиня Мари спасены и находятся у нее дома. Доктор Франсуа взял трубку и сказал, что настаивает на трехсуточном постельном режиме для обоих и просит разрешения остаться при больных. Губернатор согласился, а потом добавил:

- Но Николь и Клодин там делать нечего.

Наплакавшись на груди Марии, Николь вдруг сказала:

- Боже, какая ты худышка! А этот бурбон полетит отсюда к чертовой матери! Мы с Шарлем так решили!

- Николь, не обижай моего мужа, - шепнула ей Мария.

- Ты уверена?

- Как никогда!

- О-о! Это меняет дело! - Глаза Николь вспыхнули искренней радостью, и Мария сказала ей с усталой улыбкой:

- Ну вот, теперь и я мадам…

Когда уехали все посторонние, Франсуа еще раз осмотрел больных, сделал им массаж, дал воды, соли и категорически запретил говорить.

- Иначе не восстановятся пересохшие голосовые связки. Они могут просто лопнуть. Я буду где-нибудь поблизости, для начала спущусь пообедаю, а вы отдыхайте.

Они заснули глубоким сном и спали до самого рассвета. А на рассвете, в священные минуты сухура, соединяющие ночь и день, еще пошатываясь от слабости, Мария пришла в комнату Антуана и легла рядом с ним.

- Николь говорит, что, если муж и жена спят каждый в своей постели, - пиши пропало! - сказала она ему на ухо и поцеловала в щеку.

Они заснули обнявшись. А неистовый сирокко набирал силу, бросая в наглухо закрытые ставни горсти песка и пыли. Фунтик, лежавший прежде под дверью Марии, деловито перешел к Улиной спальне и лег под ее дверью.

Конец третьей книги