Онлайн чтение книги Дозоры слушают тишину
БЕССМЕРТНИК

В руках у меня коробка с высушенными цветами бессмертника. Я вынимаю один желтенький мягкий цветок и растираю пальцами. Он пахнет дорожной пылью, горячим песком и еще чем-то жарким и солнечным. Бессмертник — дитя песков и солнца. Он растет на сухих полянах, открытых каменистых и песчаных склонах, по обочинам степных дорог. Его собирают в июле, в первые две недели цветения. Испокон веков, у многих народов он применяется как целебное средство против желтухи. Но я не болею желтухой, мне просто хочется рассказать об одной удивительной истории.

…Султану Ахмед-оглы велели идти, и он пошел. Он пересек границу, взобрался на песчаный косогор и стал рвать цветы, которые по-персидски назывались хак-е-шир, а по-русски бессмертник. Так велел ему Али-Эшреф-хан.

Султан рвал и складывал цветы в мешок. Нарвав полный мешок, он должен был тем же путем перейти границу обратно, отдать цветы Али-Эшреф-хану и получить от него вознаграждение.

О, Али-Эшреф-хан — самый богатый и уважаемый человек в дехистане[1] Дехистан  — волость. Благодаря ему Султан и его молодая жена до сих пор не умерли с голоду. Он дает бедным людям землю, семена, воду, двух рабочих волов и даже азал с маллой[2] Азал  — соха, малла  — деревянная борона. За это Султан отдает четыре доли всего урожая, оставляя себе пятую. Но что делать? Как говорят, по лестнице на небо не заберешься.

Слава аллаху, они с Дильбар имеют свою хижину, а на столе дважды в день появляется ячменный хлеб и кувшин с мастом[3] Маст  — простокваша. Как истинный правоверный, Султан пять раз в день возносит молитву, соблюдает посты, ходит в мечеть. Амулет с сурой из корана защищает его от злых духов.

Вчера перед вечерней молитвой Али-Эшреф-хан позвал его в свой дом. Дом у господина самый большой и красивый во всем селении. Он под железной крышей, и в окна вставлены настоящие стекла. Быть приглашенным туда — большая честь.

Али-Эшреф-хан сидел на веранде с господином, которого Султан никогда не видел раньше. Судя по одежде, он был жителем города. Лицо его украшала бородка, а глаза были спрятаны под толстые стекла очков.

— Вы меня звали, ага? — почтительно произнес Султан, остановившись в дверях.

Хозяин и гость только что кончили есть и сейчас курили. Господин из города впился в Султана поверх очков, а Али-Эшреф-хан лениво разгонял ладонью табачный дым.

— Известно ли тебе, Султан, о растении хак-е-шир, у русских оно называется бессмертником? — заговорил он.

— Да, ага, — ответил Султан.

Он знал: бессмертник — целебное растение. Его цветы сушат на солнце, потом настаивают в горячей воде. Настой охлаждают и пьют. Еще в детстве Султан видел, как это делала его мать, лицо которой было желтым, словно лимон. Говорили, что она болела желтухой.

— Так, — продолжал Али-Эшреф-хан. — Вот этот господин, — указал он на очкастого, — аттар[4] Аттар  — торговец персидскими лекарствами, душистыми травами, маслами, духами и пр. из Тебриза. Ему нужны цветы бессмертника, много цветов.

Султан поклонился господину аттару и спросил:

— Что я должен делать?

Али-Эшреф-хан не торопился с ответом. Он прикрыл глаза толстыми веками и некоторое время думал.

— Больные желтухой, — заговорил он, — еле передвигают ногами, сохнут, как вяленая рыба, и в кровь раздирают кожу на руках и лице. День и ночь они молят аллаха ниспослать им здоровье, и вот аллах услышал их молитвы. Он послал к нам господина аттара за целебными травами. — Тут Али-Эшреф-хан снова прикрыл глаза и вздохнул: — Но в наших местах мало бессмертника.

— Да, ага, — согласился Султан.

Али-Эшреф-хан в упор посмотрел на него и жестко сказал:

— Аллах повелел послать надежного человека на землю русских. Там много этих цветов. Выбор пал на тебя, Султан, — самого верного моего слугу. Надеюсь, ты меня понял?

— Да, ага, — сказал Султан.

Господин аттар, напряженно наблюдавший за ним, облегченно вздохнул. А Султану было все равно. Гору иголкой не просверлить. Лишь бы Али-Эшреф-хан не отобрал у него двух волов и азал. Дильбар ждет ребенка, и каждый туман[5] Туман  — денежная мера в Иране. сейчас на счету.

Он, конечно, боялся встречи с русскими пограничниками, которые не верят в аллаха и беспощадны к пришельцам. Но что поделаешь. Быть может, удастся не попасть им на глаза.

— Я рад, что не ошибся в тебе, — милостиво заметил Али-Эшреф-хан. — Когда вернешься, получишь хорошее вознаграждение. И да пусть душа твоя не ведает страха. Ба-алла![6] Ба-алла  — с богом.

Султан поклонился и вышел.

И вот он рвет цветы и складывает их в мешок. «Мне нужно нарвать целый мешок», — твердит Султан про себя, чтобы не было страшно. Штанины и опорки на его ногах еще мокры от воды: граница проходит по речке. Кругом ни души. Пахнет горячим песком. Солнце высушило росу на кустах и травах, цветы бессмертника горят, как золотистые огоньки.

…Его заметил наблюдатель Иван Дербенев. Заметил после того, как Султан перешел границу и нарвал полмешка. Стоп! И зеленые склоны гор, и крыши иранского селения, и рисовые поля на том берегу — все потеряло значение. Только чужой человек в перекрестьях бинокля.

Дербенев позвонил на заставу.

— Задержать! — приказал начальник.

— Есть! — ответил солдат.

Но как это сделать? От него до нарушителя полкилометра, а нарушителю до границы сорок шагов. И подкрасться к нему почти невозможно: на косогоре не растет ни одного куста. Только и надежда на команду «Стой!» и угрозу оружием.

Дербенев скатился по лестнице с вышки, пробежал по дремучим зарослям ежевики, подкрался к песчаному косогору. Лишь бы нарушитель не успел уйти за границу!

Вот он копошится там, среди трав, оглядываясь по сторонам. Нет, не подойти к нему близко. И отрезать от речки уже поздно. Незнакомец замер на месте, а когда Дербенев крикнул свое грозное слово, — кинулся бежать к границе. Мелкие камешки с грохотом посыпались вниз, к речке.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул солдат.

Нет, не останавливается человек.

Дербенев дал короткую очередь вверх.

Не останавливается человек. До речки уже двадцать, уже десять шагов.

Дербенев выстрелил по ногам человека. Тот упал в пяти шагах от реки. Замерли камешки, только один или два прыгнули и булькнули в воду. Пошли круги по воде и тут же исчезли в быстром течении.

Тихо вокруг, так тихо, что слышит Иван удары сердца в груди. Снял фуражку, вытер пот с лица. Лежит у его ног парень лет двадцати пяти — черноволосый, чернобровый, в рваных штанах, рубахе и опорках. А в руке мешок, и в мешке что-то мягкое, как будто трава.

Подбежал соседний наряд.

— Иван, ты стрелял?

— Убил вот, — говорит Дербенев зло, чтобы подавить в себе тяжелое чувство.

— Да ну?!..

— Туда хотел уйти, — поясняет Дербенев негромко. Его курносое лицо бледно, пальцы никак не вытащат папиросу из пачки.

Но Султан-Ахмед-оглы был жив. На глазах у всех он очнулся и застонал. Пограничники притихли, осторожно перенесли его подальше от ручья и положили под кустом, в холодке. Султан то терял сознание, то приходил в себя и все стонал, тихо и жалобно.

Заглянули в мешок.

— Что он, сдурел? Или так, прикидывается?

— А черт его знает! — в сердцах сказал Дербенев.

Обыскали. Ни оружия, ни документов, ничего, кроме хлебных крошек в карманах.

Кто-то заметил, что одежонка дырявая и не мылся парень в бане полгода.

Дербенев стоял в сторонке, курил.

Приехали командиры. Начальник заставы, потом начальник отряда, с ним майор медицинской службы и еще какие-то офицеры, которых Дербенев встречал раз или два на заставе. Все стали расспрашивать его, как было дело, и он рассказал.

— Не могли без выстрела взять! — сердито упрекнул начальник заставы. — Я же приказывал…

Дербенев обидчиво заморгал глазами. Не дал уйти врагу, а его еще и ругают. Попробовали бы сами задержать без выстрела!..

Но упрекнули солдата напрасно. Пуля только царапнула по ноге, содрав кожу, а покалечился Султан сам, при падении с высокого берега.

— Чудовищно! — удивился майор медицинской службы. — Перелом ноги и, кажется, ребра. Что может сделать страх с человеком!

Дербенев даже обрадовался этому, но тут же спохватился: значит, промазал. А если бы нарушитель ушел? Как ни прикидывай, а действовал он не ахти как здорово.

Полковник Сухаревский, начальник отряда, строго посмотрел на него и ничего не сказал. Он еще ничего не знал об Али-Эшреф-хане, господине аттаре из Тебриза и цветах бессмертника, и больше всего его интересовал вопрос: кто этот парень и почему он перешел границу? Сейчас для него это было самое главное.

Он осмотрел берег речки и в одном месте обнаружил на песке следы человека, выходящие на нашу сторону. Он прошел по ним весь путь нарушителя и очутился на песчаном косогоре, среди примятых трав и цветов. Дальше следы никуда не вели. Вот отсюда нарушитель побежал обратно к границе и бежал до тех пор, пока не свалился с обрыва.

Полковник исследовал содержимое мешка: кроме цветов — ничего. Зачем человеку понадобились эти цветы? И почему из-за них нужно нарушать государственную границу, рисковать жизнью?

На своем веку Сухаревский видел много всяких нарушителей, были и шпионы, и диверсанты, и контрабандисты, но такого еще не встречал. А что, если эти цветы — только ширма?

Он подошел к врачу. Засучив рукава гимнастерки, майор Гольдберг священнодействовал над раненым. Сделал ему укол, положил на сломанную ногу шину, перевязал бинтами грудь.

Полковник терпеливо ждал, пока Гольдберг закончит работу. Он уважал этого энергичного человека с властным голосом и резкими крупными чертами лица. К тому же Гольдберг считался первоклассным хирургом в окружном госпитале.

Наконец врач выпрямился, вытер руки о бинт, закурил папиросу:

— Придется эвакуировать в госпиталь, — обернулся он к Сухаревскому. — И немедленно!

В это время Султан открыл глаза, увидел над собой чужого человека, его обнаженные волосатые руки, скрипнул зубами и попытался вскочить.

— Но, но! — прикрикнул на него Гольдберг. — Не баловаться.

Он поправил на больном бинты, потрогал пульс и распорядился принести носилки.

…На второй день в сопровождении медицинской сестры Говоровой и переводчика Гольдберг вошел в палату, сел рядом с койкой Султана и приказал переводчику спросить больного, как он себя чувствует.

Султан ничего не ответил. Что толку говорить про осу тому, кого она ни разу не ужалила? Султан ждал, когда его станут бить.

Гольдберг повторил свой вопрос. Султан опять промолчал.

Гольдберг спросил, как его зовут. Султан не ответил.

Тогда Гольдберг взял руку больного, чтобы нащупать пульс. Султан выдернул руку и спрятал ее под одеяло. Глухое раздражение против этого раиса[7] Раис  — начальник. наполняло его душу. Нет, стекло и камень не могут поладить. Так говорят в народе.

— Скажите ему, что я не собираюсь его зарезать, — проговорил Гольдберг.

Султан снова не проронил ни слова и не подал руки. Он с ужасом смотрел на доктора, а когда тот попробовал потрогать ладонью его лоб, замотал головой и изо всей силы вдавил ее в подушку. И тут начал кашлять — громко, натруженно, так что сердобольная тетя Маша, приставленная к нему санитаркой, перекрестилась.

— Кодеин, — распорядился Гольдберг.

Говорова всыпала порошок в стаканчик с водой и поднесла его к губам Султана. Он сцепил зубы и не выпил ни капли. Лекарство расплескалось по одеялу.

— Вот чудак! — усмехнулся Гольдберг. — Мария Андреевна, попробуйте его накормить.

Но Султан мотал головой и выплевывал все, что ему давала тетя Маша.

— Да что же это такое? — изумленно запричитала она. — Давеча мыться не хотел, сейчас от еды отказывается…

— Спокойно, Мария Андреевна.

Гольдберг взял у Говоровой рентгеновские снимки и стал рассматривать их на свет. Так-с, понятно… Как он и предполагал, перелом большой берцовой кости в нижней трети левой голени и перелом восьмого ребра в правой стороне грудной клетки. Вообще-то ничего серьезного, могло быть и хуже. Но парень так истощен, что ему необходимо вводить витамины и глюкозу. И еще нужно, чтобы он принимал пищу. А этот чудак мотает головой и не хочет есть…

Гольдберг поднес к лицу Султана рентгеновские снимки и, тыча в них пальцем, стал объяснять:

— Понимаешь, ты сломал себе ногу и ребро. Вот видишь? Тут твое ребро, а тут твоя нога. Тебе нужно лечиться. Принимать лекарства, пищу и процедуры. Ты не бойся, ничего плохого мы тебе не сделаем.

Султан недоверчиво выслушал переводчика и опять замотал головой. Нет, он уже никому больше не верит. А в этих странных изображениях наверняка сидят злые духи. Он поискал рукой тумар[8] Тумар  — ладанка с талисманом и не нашел его. Он висел у него на шее, а сейчас его не было. Будьте вы прокляты, люди!

Султан закрыл лицо ладонью и что-то начал быстро и зло бормотать.

— Что это он? — спросил врач переводчика.

— Ругает вас, нехорошо ругает. Считает вас дьяволом, что ли…

— Батюшки! — всплеснула руками тетя Маша.

— Мда-а… — проворчал Гольдберг и подумал: «Ну и дикарь!.. А может быть, опасный преступник?»

Поднялся и, сопровождаемый свитой, стремительно вышел из палаты.

…Через два дня, утром, по всему госпиталю разнеслась весть: ночью иранец пытался бежать. Тетя Маша, дежурившая в его палате, ненадолго отлучилась, а когда вернулась, больной исчез. Одеяло валялось на полу, стул был опрокинут, окно распахнуто настежь. Тетя Маша подбежала к нему, выглянула наружу. Иранец лежал в траве и не подавал никаких признаков жизни. Его перенесли в палату и осторожно уложили на койку. Больной тяжело дышал, лицо было в крови, гипс на ноге раскололся, повязка на ребрах сползла, он весь дрожал и глухо стонал.

Среди больных это происшествие вызвало оживленные толки. Одни считали, что иранец — опасный враг, другие — и таких было большинство — видели в нем темного, забитого человека.

Доктор Гольдберг, узнав о случившемся, возмутился до глубины души: нет, это черт знает что! Он осмотрел больного и убедился, что все его труды пропали даром. Снова нужен рентген и гипс, снова нужно менять повязку, а главное — еще неизвестно, чем все это кончится.

— Вот подлец! — ругался доктор. — Мы его лечим, с ложечки кормим, а он вон что вытворяет… И вы тоже хороши! — напустился он на тетю Машу. — Не могли усмотреть за больным.

Она виновато молчала.

Иранца повезли в перевязочную, и на этот раз он давал себя колоть и перевязывать покорно и безучастно. Проницательная тетя Маша объяснила это так: парень думает, что за бегство из госпиталя его накажут, а его никто пальцем не тронул, за ним все ухаживают, вот ему и стыдно стало. Скотина и та заботу понимает.

Она неотлучно сидела у его кровати, вглядывалась в лицо и думала о судьбе этого парня. Вот он лежит перед ней и тяжело дышит в коротком тревожном сне. Черные курчавые волосы, исхудалое смуглое лицо, тонкий нос с горбинкой. Наверное, красавец был, а сейчас — страх смотреть. И до чего тощий — тетя Маша помнит его выступавшие ребра и ключицы, когда отмывала в ванной. И грязный был, прямо ужас — воду пришлось менять четыре раза.

Кто он? За свою работу в пограничном госпитале тетя Маша всякое видела, но этот парень почему-то растревожил ее жалостливую бабью душу.

Больной завозился, вздохнул и проснулся. Посмотрел на тетю Машу. Оглядел палату. Слабо улыбнулся тревожной улыбкой. И впервые за все время сказал:

— Дильбар!

— Чего тебе? — склонилась над ним тетя Маша.

— Дильбар, — тихо повторил иранец и приподнялся.

— Лежи, лежи, не двигайся.

Она поправила на нем одеяло. Вытерла полотенцем влажный лоб.

Несколько минут они молча разглядывали друг друга. Внезапно по лицу его пробежала тень.

— Хак-е-шир, — сказал больной.

Тетя Маша беспомощно развела руками.

— Пить хочешь?

Она приподняла ему голову, поднесла к губам кружку с остывшим чаем. Парень выпил.

— На, покушай.

Она стала кормить его — и больной покорно ел.

— А теперь спи.

И он уснул.

…Приехал полковник Сухаревский и, облачившись в белый халат, прошел в кабинет Гольдберга.

— Поправляется ваш иранец, — сердито отозвался доктор. — И обрел дар речи.

Он рассказал о попытке к бегству, о заботах тети Маши, о том, как через переводчика парень назвал свое имя и все беспокоился о своей молодой жене — Дильбар. А хак-е-шир по-русски означает лекарственное растение бессмертник. Больше его ни о чем не расспрашивали, потому что дело медицины — лечить людей, а не учинять допросы. Вот и все.

Полковник с усмешкой заметил, что, видать, здорово достается медикам с этим иранцем.

— Попробовали бы сами повозиться, — проворчал Гольдберг.

— Ну, ничего, ничего, доктор… А теперь слушайте, что я расскажу вам о вашем подопечном.

И Сухаревский рассказал, как на второй день после задержания нарушителя иранский подполковник Гасан-Кули-хан потребовал встречи с ним, полковником Сухаревским. Встреча состоялась на Государственном мосту. В назначенный час они встретились, поприветствовали друг друга, учтиво справились о здоровье и самочувствии, и господин Гасан-Кули-хан приступил к делу. «Нам стало известно, — сказал он, — что вчера ваши люди открыли огонь по жителю Ирана Султану-Ахмед-оглы и что сейчас его труп находится у вас. Так ли это?» — «Два небольших уточнения, господин подполковник, — ответил Сухаревский. — Во-первых, наш человек открыл огонь по вашему жителю, когда тот находился на территории Союза Советских Социалистических Республик. Это будет легко доказать. А во-вторых, никакой речи о трупе быть не может. Султан-Ахмед-оглы не был убит, а сам сломал себе ребро и ногу, и мы увезли его в госпиталь». Невозмутимое спокойствие не изменило господину подполковнику. Он только спросил: «На чем вы увезли его в госпиталь?» — «На вертолете, — ответил Сухаревский и добавил: — Мы могли бы и вас отвезти на вертолете, если бы с вами случилось нечто подобное». Господин подполковник кисло улыбнулся. Он вдруг стал подозрительно откровенным: «Вы знаете, господин Сухаревский, как нам удалось выяснить, этот бедняга Султан-Ахмед-оглы занимался самым невинным делом. Он собирал цветы бессмертника, которые применяются для лечения больных желтухой, не больше». — «И для этого он нарушил государственную границу Советского Союза?» — холодно спросил Сухаревский. Как и следовало ожидать, Гасан-Кули-хан пропустил этот вопрос мимо ушей. «Сделать эту небольшую услугу, — продолжал откровенничать Сухаревский, — попросил его житель селения уважаемый Али-Эшреф-хан. И вот каким печальным исходом окончилось это дело».

— Мда-а, — промычал Гольдберг и поинтересовался, о чем полковник хочет поговорить с больным.

Больше всего полковника интересовал этот уважаемый Али-Эшреф-хан. Он уверен, что Султан-Ахмед-оглы не по своей воле перешел границу. Тем более, уже несколько дней наряды наблюдают на той стороне челебори.

— Это что такое? — спросил Гольдберг. Слово «челебори», объяснил Сухаревский, происходит от двух слов: «челэ» — сорок дней и «бориден» — жать, резать траву. В Иране среди народа, особенно среди женщин, существует поверие: если, вставая до восхода солнца, в течение сорока дней жать по пучку травы в соседнем поле, то задуманное желание непременно исполнится. И вот пограничники наблюдают: каждый день на рассвете на одно и то же рисовое поле приходит молодая женщина и рвет траву. Установлено, что эта женщина — жена Султана-Ахмед-оглы и зовут ее Дильбар. Не загадала ли она желание, чтобы скорей вернулся домой ее муж?

С минуту они молчали.

— Дела-а. Выходит, что ваш Дербенев напрасно открыл пальбу по этому парню, — сказал Гольдберг.

— Да. Пришлось ему объявить трое суток ареста. Но, разумеется, не из сострадания к раненому, а потому, что Дербенев не использовал всех возможностей для задержания нарушителя без применения в дело оружия. Это брак в нашей работе. А за брак нужно наказывать.

Захватив с собой переводчика, они вошли в палату. Султан доедал обед, принесенный ему тетей Машей. Он застенчиво улыбнулся доктору, но при виде Сухаревского испуганно сжался и со страхом наблюдал, как тот подошел к койке, пододвинул стул и сел.

«Сейчас все решится, — думал Султан. — Этот самый большой раис пришел неспроста. Сейчас меня будут бить, потом выволокут на улицу и убьют. По приказу самого большого раиса». И сердце Султана сжалось от ужаса, он уже не находил в себе сил ни молчать, ни сопротивляться.

А Сухаревский говорил о том, что Султану придется пролежать в госпитале сорок дней, а может быть, и больше. И еще Султан должен рассказать, кто такой Али-Эшреф-хан, и верно ли, что он послал Султана рвать цветы бессмертника.

О, этот самый большой раис знал все, от него ничего не скроешь! Султан рассказал. И о себе, и об Али-Эшреф-хане, и о господине аттаре из Тебриза. Да, они велели пойти за бессмертником, и он пошел. А кто бы ослушался? Их воля — воля аллаха.

Он говорил, а Сухаревский кивал головой и думал о рабской покорности этого парня. Али-Эшреф-хан — хозяин, господин и к тому же прохвост. Заставил Султана перейти границу, чтобы положить в свой карман солидные куш, который ему отвалит аттар из Тебриза. А Султан мог бы получить пулю в башку — и только. Неужели он этого не понимает?

Нет, не понимает. Может, сказать, открыть ему глаза? Сухаревский уже хотел это сделать, но передумал: не надо, придет время — сам поймет.

— Ну, до свидания, Султан, — сказал Сухаревский, поднимаясь со стула. — Поправляйся скорее.

Султан проводил его удивленным взглядом.

Потом Султана навестил Дербенев, отсидевший свои трое суток ареста. Его никто не просил об этом, просто захотелось повидать иранца, из-за которого попал на гауптвахту. Сначала он негодовал на начальство, а потом, когда поостыл немного, понял, что дал маху с этим парнем. Нужно было бы маскироваться получше, подползти сзади, а уж если тот побежал, то и самому побежать наперерез изо всех сил… Говорят, иранец никакой не враг, а так себе, собирал траву.

В общем, обдумав все это, Дербенев решил заглянуть в госпиталь. Если разрешат, конечно. Ему разрешили. И рассказали вкратце все, что было известно о Султане-Ахмед-оглы. Так что Дербенев был вполне подготовлен к встрече.

Он побрился после гауптвахты, вычислил сапоги, пуговицы и пряжку у ремня, который ему вернул комендантский начальник.

Тетя Маша уже не дежурила около больного — ему стало лучше. Дербенев подошел к кровати и вдруг смутился: о чем они будут разговаривать? Как он подступится к человеку, которого чуть не отправил на тот свет?

Переводчик о чем-то поговорил с Султаном, и тот помрачнел сначала, даже отвернулся к стенке, а потом опять лег на спину и вопросительно посмотрел на Дербенева.

— Привет! — бодро сказал Дербенев. — Ну, как жизнь?

— Хорошо, — ответил через переводчика Султан.

— Вот я тебе тут принес, — и Дербенев вытащил из кармана пачку печенья.

— Спасибо….

— Ну, так значит… — произнес Дербенев. — А я, стало быть, тот самый, что тебя задержал на границе. Давай знакомиться. Иван Дербенев.

— Султан.

— Знаю. Что ж ты, брат, побежал от меня? — спросил Дербенев, отбросив все церемонии. — Я ведь мог бы подстрелить тебя.

Султан что-то быстро и сбивчиво проговорил.

— Боялся, — объяснил переводчик. — И еще он должен был вернуться с цветами. А то бы аллах покарал его.

«Вот чудила! — подумал Дербенев. — Ну и чудила! Дался ему этот аллах».

— Ты уж, Султан, не обижайся на меня, сам понимаешь — служба. А вот с тобой получилось, как у Пушкина. Скажите ему, товарищ переводчик, что у Пушкина есть стихотворение «Анчар». В школе проходили. Там описывается один интересный случай. В пустыне рос анчар, такое ядовитое дерево. Так один господин послал к этому дереву своего раба и велел принести ему яду. Раб послушно пошел. А потом умер. Перевели? — продолжал Дербенев. — Вот и у него так получилось: «И человека человек послал к анчару властным взглядом». Разъясните ему это.

Султан слушал, и вдруг из глаз его выкатились две слезинки.

Дербенев испугался. Он терпеть не мог слез, да еще мужских. Он не знал, как утешить иранца.

— Скажите ему, что мне тоже влетело, — сконфуженно признался Иван.

О всевышний! Прибавь бедному Султану разума. Он не понимает, почему этот русский солдат, который стрелял в него, пришел к нему с добрым сердцем? И почему он понес наказание за Султана? И почему не обижается на него? Слабый разум Султана никак не может постичь этого.

Так они удивлялись друг другу, пока не пришла тетя Маша и не выпроводила Дербенева из палаты.

…В общей сложности удивляться и делать для себя открытия Султану пришлось сорок восемь дней. Он никогда не спал в чистой постели, никогда не наедался досыта, его никто не лечил. Никогда и никто — до этого русского госпиталя.

На двадцатые сутки ему дали костыли. Он подошел к окну. Небо и солнце ослепили его. В мареве жаркого воздуха дрожали далекие горы.

Потом он стал выходить в коридор. На паркетном полу лежали квадраты света. Встречались больные, такие же молодые, как он.

— Салямалейкум! — поздоровался с ним один парень с черными, как у Султана, волосами.

— Алейкумсалям! — ответил Султан.

Незнакомец оказался азербайджанцем по имени Ахмед. Ему недавно сделали операцию грыжи, и он ходил чуть согнувшись, но был весел и беззаботен.

Они подружились.

Ахмед водил Султана по госпиталю, показал столовую, библиотеку, клуб. Вечером они вместе со всеми смотрели кино или телевизионные передачи. В кино Султан бывал и раньше, а «живой ящик» увидел впервые и очень удивился.

На тридцать вторые сутки сняли гипс и сделали контрольный рентгеновский снимок. Султан больше не пугался и не плакал, а терпеливо ждал, что ему скажет господин доктор. Гольдберг опять показал прозрачные пленки, объяснив при этом, что кость срослась правильно. Но он назначил ему еще синий свет, массаж ноги и физкультурные упражнения.

Не было в госпитале больного, который бы так послушно и старательно выполнял все процедуры, как Султан. Вскоре он стал ходить без костылей, чуть прихрамывая, опираясь на палочку. Теперь он мог опускаться на колени и пять раз в день совершал молитву, радуясь своему исцелению.

— Ля алляи элля алла[9]Нет бога, кроме бога., — шептал Султан.

И никто не мешал ему и не смеялся над ним.

Наконец ему сказали, что его выписывают из госпиталя и возвращают в Иран.

— Зачем в Иран? — удивился Султан.

— Как зачем? Домой!

Некоторое время он молчал, потом спросил:

— И я увижу Дильбар?

— Конечно!

— Машалла![10] Машалла  — возглас одобрения и удовлетворения, точнее: «Такова воля аллаха». — обрадованно воскликнул Султан.

Тетя Маша принесла ему новую клетчатую рубашку, новые брюки и ботинки. Старая рваная одежда была связана в узелок и также вручена ему. Он надел все новое и долго крутился перед зеркалом, прищелкивая от удовольствия языком, как сельская модница.

И вот наступили минуты прощания. За Султаном на машине приехал сам полковник Сухаревский. Весь персонал госпиталя вышел проводить иранца. Стоял знойный душный полдень. Пыль от подошедшей машины медленно оседала на кусты и деревья.

Султан обходил стоящих полукругом людей, низко кланялся каждому. Тетя Маша протянула руку, он прижал ее ко лбу и часто, часто заговорил.

— Матерью называет, — сказал переводчик.

Майору Гольдбергу он отдал честь. Потом отошел, поклонился всем, приложив руки к груди, и сел в машину.

И опять он летел на вертолете, и опять ехал на машине, высланной за ними с заставы. Вот и Государственный мост. Еще несколько минут, и он обнимет свою Дильбар, войдет в свою хижину. Хоть в ней и не паркетный пол, хоть и не будет больше чистых простыней и мягкой подушки, но зато это хижина его отца, хижина, которую он помнит с детства. И не нужно никакого вознаграждения от господина Али-Эшреф-хана, он будет работать от зари до зари и прокормится со своей Дильбар. Слава аллаху, русские вылечили его.

Полковник Сухаревский и еще какие-то офицеры повели Султана к мосту. Прошли через одну калитку, через другую, оставляя за собой проволочные заграждения и полосы вспаханной чистой земли. Зачем эта колючая проволока, эти запирающиеся на замки калитки? Скорее, скорее домой к Дильбар!

На том конце моста уже стояли господин подполковник Гасан-Кули-хан и несколько иранских солдат. Разделял их только мост, посыпанный мелким морским ракушечником. Султан в последний раз огляделся по сторонам. У перил стояли два русских солдата в зеленых фуражках, в парадных мундирах, с автоматами на груди. В одном из них он узнал Дербенева. Султан помахал ему рукой. Дербенев кивнул.

Через минуту обе делегации встретились на середине моста. Церемония передачи казалась Султану такой длинной и нудной, что он уже стал терять терпение и надежду. Наконец господин Гасан-Кули-хан удостоил его вопросом:

— Есть ли у тебя претензии к советским пограничным властям, Султан-Ахмед-оглы?

— Нет, раис, — смело ответил Султан. — Они меня вытащили из могилы, и я буду благодарен им всю жизнь.

У господина Гасана-Кули-хана удивленно поднялась левая бровь. Пряча улыбку, он осмотрел новый наряд Султана, его рубашку в яркую крупную клетку, добротные брюки, новые ботинки и размашисто подписал какую-то бумагу.

— Честь имею, господин полковник, — козырнул он Сухаревскому.

— До свидания, господин подполковник, — ответил Сухаревский.

Два иранских солдата в касках, с винтовками наперевес стали по бокам Султана и повели по мосту.

* * *

Через полгода я снова побывал в тех местах и узнал продолжение этой удивительной истории. Рассказал мне об этом полковник Сухаревский.

По долгу службы он знакомился с содержанием некоторых иранских газет и вот что прочитал в одной из них. Житель иранского пограничного селения Султан-Ахмед-оглы однажды заблудился и забрел на землю русских. Его схватили советские пограничники и полтора месяца держали в тюрьме. Ему дали новую одежду, много денег, и Султан-Ахмед-оглы предал шаха и родину. Потом его вернули иранским властям, и в настоящее время он находится в заключении и вскоре предстанет перед судом.

— Вот и вся история, — хмуро закончил полковник.

Да, на долю Султана выпали тяжелые испытания. Но мне почему-то верилось, что он выдержит все, что ожидает его.

…Я держу в руках высушенный цветок бессмертника и вдыхаю чуть уловимый запах солнца и степных просторов. Все-таки не случайно он назван так — бессмертник!

1962 г.