Онлайн чтение книги Половинный код. Тот, кто убьет Half Bad
Мой первый поцелуй

Совет дает мне разрешение посещать места в пределах нескольких миль от дома, то есть местные магазины и наш лес. Проходит год, за ним другой. Мое существование омрачают только мои дни рождения, тринадцатый и четырнадцатый, но я кое-как пробираюсь через Освидетельствования, и мой код по-прежнему остается неопределенным . Бабушка продолжает учить меня всему о зельях и растениях. А я продолжаю один ездить в Уэльс. Я учусь выживать в лесу зимой, читать знаки погоды и укрываться от дождя. Я никогда не отлучаюсь из дома дольше, чем на три дня, и всегда стараюсь передвигаться незаметно. Я уезжаю и возвращаюсь разными маршрутами и всегда осматриваюсь, не шпионят ли за мной.

Я часто думаю об отце, но мои планы сбежать когда-нибудь к нему остаются неопределенными. Куда чаще я думаю об Анне-Лизе. Я всегда помню и ее саму, и ее волосы, и кожу, и улыбку, но после четырнадцатого дня рождения мысли о ней становятся просто неотвязными. Мне надо увидеть ее – живьем, и эти планы скоро обретают определенность.

Я не так глуп, чтобы искать ее в школе или возле ее дома, но между ними есть Эдж-Хилл – место, где мы однажды договаривались встретиться.

Вот я и иду туда.

Холм похож на перевернутую миску, вершина у него плоская, а склоны крутые, и вокруг них протоптана тропа. С южной стороны из холма выступает скала из песчаника, с вершины которой открывается вид на окружающую долину: сплошной зеленый ковер засеянных полей, разделенных дорогами на квадраты, обрамленные живыми изгородями, с редким вкраплением домов. Скала голая, она изборождена глубокими горизонтальными и вертикальными складками. У ее подножия клочок утоптанной, голой земли. Она красно-коричневая и очень сухая, так что я отчаянно пылю ботинками, когда прохожу по ней.

Вскарабкаться на скалу совсем не сложно, трещины достаточно широкие, чтобы в них можно было просунуть руки и ноги. Сидя на вершине песчаной скалы, если ее можно так назвать, я не вижу тропинку у основания холма – ее загораживают склоны, зато я прекрасно слышу голоса редких собачников, которые приходят туда со своими питомцами, и перекличку детей, медленно бредущих домой из школы. Если кто-нибудь другой, не Анна-Лиза, приблизится к моему убежищу, у меня будет время скрыться.

Каждый школьный день я поджидаю ее на вершине. Один раз мне кажется, будто я слышу ее голос, она говорит с кем-то из братьев, и я отправляюсь домой.

Приближается зима, когда на повороте как-то вспыхивает сияющая светлая грива волос Анны-Лизы.

Я сажусь на краю каменного выступа, свешиваю ноги и старательно болтаю ими.

Анна-Лиза идет по холму вверх и не замечает меня, пока не переходит через самую крутую часть подъема. Тогда, подняв голову, она видит меня, оглядывается и, не замедляя шага, продолжает идти, пока не оказывается прямо подо мной. Она смотрит на меня, улыбается, краснеет.

Я так долго ждал встречи с ней, и я знаю, что хочу ей сказать, но сейчас любое первое слово в разговоре кажется мне глупым. Я обратил внимание, что перестал болтать ногами, да и дышу я тоже как-то странно.

Анна-Лиза карабкается вверх по утесу. Она ухитряется делать это элегантно, а через несколько секунд уже садится рядом со мной и тоже начинает болтать ногами.

Через минуту мне удается начать разговор.

– Тебе придется поставить Совет в известность, что у тебя был контакт со мной.

Ее ноги останавливаются.

Я напоминаю:

– Совет Белых Ведьм постановил: «О любом контакте между несовершеннолетними Белыми и носителями половинного кода обе заинтересованные стороны обязаны сообщать Совету».

Анна-Лиза снова начинает болтать ногами.

– Никакого контакта у меня не было.

Я вдруг начинаю ощущать каждый удар своего сердца: еще чуть-чуть – и оно выпрыгнет, разорвав грудную клетку.

– А еще у меня ужасно плохая память. Мама только и делает, что ворчит на меня из-за того, что я вечно все забываю. Я, конечно, постараюсь не забыть сказать ей о нашей встрече, но почему-то мне кажется, что и это вылетит у меня из головы.

– Рад, что не только у меня проблемы с памятью, – бормочу я, не сводя глаз с ее школьных туфель, которые мелькают за краем обрыва.

– Я никогда тебя не забывала. Я помню все твои рисунки, помню каждый твой взгляд на меня в классе.

Я чуть не падаю вниз. Все?

– И сколько же раз я глядел на тебя в классе?

– В первый день два.

– Два? – Я точно знаю, что она оглянулась только раз.

Чувствуя на себе ее взгляд, я продолжаю смотреть на ее туфли.

– Вид у тебя был такой… несчастный.

Приехали.

– Как будто тебе было больно.

Я фыркаю от смеха.

– Вот это похоже на правду. – Кажется, тот первый день был сто лет назад.

– Во второй день ты смотрел на меня десять раз, – продолжает она.

Я точно знаю, что всего один, и понимаю, что она меня дразнит.

– А на третий всего два раза, и, хотя в тот день я села рядом с тобой на рисовании, ты глядел не на меня, а на того воробья.

– Это был дрозд, и я его рисовал.

– Мне казалось, что после этого ты перестал меня стесняться, но, оказывается, нет, ведь ты и сейчас на меня не смотришь. – Перестав болтать ногами, она приподнимает их, сбрасывает туфли, и они падают вниз.

– Я не стесняюсь того, что на тебя смотрел.

– Посмотри сюда.

Я знаю, что она показывает на свое лицо, но продолжаю пялиться туда, где только что Анна-Лиза покачивала ногами. Медленно поворачиваю голову и с трудом сглатываю. Она, как всегда, прекрасна. Волосы – белый шоколад, а кожа – чисто медовая сладость, слегка тронутая румянцем и еще более нежно опрыснутая солнцем.

Господи! Если бы она еще и улыбнулась!

– Ты знаешь, какие у тебя удивительные глаза? – спрашивает она.

– Нет.

Она подталкивает меня плечом.

– Не будь таким угрюмым. Я ведь говорю тебе комплименты.

Она придвигается ближе и смотрит мне в глаза так, словно заглядывает в бездонный колодец. И я тоже тону в ее голубых искристых глазах, и миг все длится и длится.

Анна-Лиза отодвигается от меня и произносит:

– Ну, может, не такой уж ты и застенчивый. – Вдруг она соскальзывает с обрыва и мягко приземляется на красную землю внизу. Лететь там порядочно.

Я следую за ней, а когда я приземляюсь, она убегает от меня, точно газель, и мы с ней носимся друг за другом кругами, пока она не говорит, что ей пора – слишком рано.

Оставшись один, я ложусь спиной на песчаниковую плиту и переживаю все заново. И пытаюсь придумать, что бы такое сказать ей в следующий раз. Какой-нибудь комплимент, вроде того, что она говорила мне о моих глазах: «Твои глаза как небо летним утром», «Кожа у тебя как бархат», «Я люблю смотреть, как солнце запутывается в твоих волосах». Все это звучит так глупо, и я знаю, что никогда в жизни ничего подобного не скажу.

Мы встречаемся неделю спустя, но теперь Анна-Лиза грустит и не сводит глаз со своих туфель.

Я догадываюсь, в чем дело.

– Обо мне говорят много плохого?

Она отвечает не сразу, может, подсчитывает, сколько именно.

– Они говорят, что ты Черный Колдун.

– Будь это так, меня бы уже убили.

– Говорят, что ты скорее в отца, чем в мать.

И тут я вдруг понимаю, как опасны наши встречи.

– Иди. Тебе нельзя меня видеть.

Она хватает меня за руку, смотрит мне прямо в глаза и выпаливает:

– Мне плевать, что они говорят. Мне плевать даже на твоего отца. Мне нужен только ты.

Я не знаю, что ответить. Что тут вообще можно ответить? Но я делаю то, что мне хотелось сделать уже давно: беру ее руку, подношу к губам и целую.

С тех пор мы встречаемся каждую неделю, сидим на вершине скалы и разговариваем. Я рассказываю ей свою жизнь, не всю, только про бабушку, Дебору и Аррана. Я не говорю ей про Уэльс и про свои поездки туда, хоть мне и хочется. Но я боюсь. И ненавижу себя за это. Ненавижу себя за подлый, тошнотворный страх и мысль о том, что чем меньше она узнает, тем в большей безопасности будет.

Она рассказывает мне о себе. Ее отец и братья, судя по всему, та же Джессика, только в мужском варианте, а вот мать на удивление слабая для женщины Белая Ведьма. Похоже, дома у Анны-Лизы нет совсем никакой жизни, по сравнению с ней мое существование – сплошной покой и свобода. Зато она даже не слышала об Освидетельствованиях и не верит мне до тех пор, пока я не описываю ей светловолосого члена Совета, того, что сидит обычно по правую руку от председателя. Анна-Лиза говорит, что это, наверное, ее дядя – Сол О’Брайен.

Я спрашиваю ее о том, что меня всегда интересовало. Сколько на свете существует половинных кодов? Она не знает, но постарается выяснить у отца, который как-то связан с Советом.

На следующей неделе она сообщает мне ответ.

– Только один.

Однажды она спрашивает:

– Дебора уже нашла свой Дар?

– Нет. Ей будет трудно. Она слишком логически мыслит.

– Ниалл тоже мечется. Ему страшно хочется уметь становиться невидимым, как мой дядя и Киеран, но, кажется, это совсем не его сфера деятельности. Он так хотел, чтобы церемонию Дарения провел для него отец, наверное, думал, что это усилит его Дар. Но я сказала ему, что это не поможет. Киеран ведь выпил кровь мамы, а не папы. Мне кажется, что Дар связан с личностью самого человека: он либо есть, либо его нет в нем с самого начала, а магия Дарения лишь позволяет ему осуществиться, выйти наружу. Ниалл всегда слишком на виду, чтобы овладеть даром невидимости.

– Да, я тоже так думаю. Джессика всегда умела притворяться. И мастерски врала. Так что ее Дар вполне соответствует ее натуре. Но кровь ей дала бабушка, а у нее в родне нет никого с таким даром.

– Наверное, у меня будут зелья, тот же Дар, что и у мамы.

– У моей бабушки тоже зелья. Она училась, но у нее еще есть чутье. Наверное, поэтому у нее так хорошо получается. Ты будешь как она. У нее сильный Дар.

– Вряд ли у меня будет сильный Дар. Скорее я буду как моя мать.

Анна-Лиза редко ошибается, но тут она попала точно в цель. Я беру ее руку и целую.

– Нет, у тебя будет сильный Дар.

Анна-Лиза слегка краснеет.

– Интересно, а что будет у тебя? Иногда ты кажешься диким и безумным, и тогда я думаю, что ты будешь таким, как твой отец. Но ты можешь быть добрым и нежным, и тогда я уже не так уверена… может, ты будешь похож на свою мать. Но у тебя это будут точно не зелья.

Мы продолжаем встречаться раз в неделю весь учебный год, всю зиму, весну и начало лета. Мы осторожны: проводим вместе совсем немного времени и меняем дни. В каникулы мы не видимся.

Я глажу волосы Анны-Лизы, смотрю, как они текут у меня меж пальцев. А она разглядывает кожу у меня на руке, разглаживает ее кончиками пальцев. Она говорит, что по линиям на моей ладони она может прочитать мое будущее.

Она говорит:

– Ты будешь сильным колдуном.

– Да? И насколько сильным?

– Исключительно сильным. – Она опять гладит мою руку. – Да, это ясно. Я вижу это вот по этим линиям. У тебя будет очень необычный Дар. Мало кто таким обладает. Ты сможешь превращаться в животных.

– Звучит здорово. – Я отбрасываю ее волосы со лба, отпускаю их и смотрю, как они струятся.

– Но только в насекомых.

– Насекомых? – Я оставляю ее волосы в покое.

– Ты будешь превращаться только в насекомых. Особенно хорошо в навозных жуков.

Я фыркаю.

Она продолжает разглаживать мою ладонь.

– Ты неистово полюбишь одного человека.

– Точно человека, а не навозного жука?

– Человека. И этот человек будет любить тебя всегда, даже когда ты будешь навозным жуком.

– А какой он, этот человек?

– Этого я не вижу… на этом месте как раз прилип кусочек грязи.

И я глажу ее по щеке тыльной стороной пальцев. Она сидит тихо и позволяет мне прикасаться к ней. Мои пальцы скользят по ее щекам, гладят ее вокруг рта, по подбородку, спускаются вдоль шеи и снова возвращаются по щекам ко лбу, а оттуда один палец медленно соскальзывает вдоль ее носа через кончик к губам и там замирает. И тогда она целует его. Раз. Другой. А я наклоняюсь к ней и убираю палец лишь тогда, когда его место занимают мои губы.

И тут мы прижимаемся друг к другу, и мои губы, руки, моя грудь, бедра, все, что во мне есть, стремится ей навстречу.

Я не вынесу, если придется отнять губы от ее кожи.

Кажется, что прошло всего несколько минут, но, когда мы, наконец, отрываемся друг от друга, темнеет.

Когда мы прощаемся, она берет мою руку и целует мой указательный палец, так что я кожей чувствую прикосновение ее губ, языка и зубов.

Мы договорились встретиться через неделю. Следующий день тянется вечность. Дальше – хуже. Я не знаю, что с собой делать; все, что я могу, – ждать. Все мое тело болит от желания видеть ее. Кишки сводит.

Наконец подползает утро того дня, когда мы договорились встретиться, и медленно-медленно приближается полдень.

Я жду ее на плите из песчаника, лежу на спине и прислушиваюсь, не раздадутся ли шаги Анны-Лизы. Я реагирую на каждый звук и, едва заслышав, как она поднимается вверх по склону, перекатываюсь набок и сажусь. Ее светлая голова появляется из-за склона, я прыгаю со скалы вниз и приземляюсь на полусогнутые ноги, пальцами левой руки касаясь земли, а правую вытянув в сторону, – рисуюсь. Я выпрямляюсь и делаю шаг вперед.

Но что-то не так.

Анна-Лиза напугана… она в ужасе.

Я мешкаю. Подойти к ней? Или бежать? В чем дело?

Я озираюсь.

Наверное, все дело в ее братьях, но я их не вижу и не слышу. Неужели Совет… не может быть.

Я делаю шаг вперед. И тут рядом с Анной-Лизой появляется мужчина. Он был там все время, его рука лежала на плечах Анны-Лизы, он направлял ее по склону вверх, он держал ее, чтобы она не сбежала. И все это время его не было видно.

Киеран.

Старший брат Анны-Лизы высокий, как все в ее семье, но у него широченные плечи, и волосы не белые, а рыжеватые, редкие и очень коротко остриженные. Не сводя с меня глаз, он наклоняется к Анне-Лизе и тихо что-то говорит ей на ухо, я не слышу, что.

Анна-Лиза напряжена. Она отрывисто кивает в ответ на слова Киерана. Ее взгляд устремлен вперед, не на меня, вообще ни на что. Киеран снимает руку с ее плеча, и она, спотыкаясь, бежит вниз по склону.