Школа

Онлайн чтение книги Половинный код. Тот, кто убьет Half Bad
Школа

Уведомление о решении Совета Белых Ведьм

Англии, Шотландии и Уэльса.

О любых контактах между носителями половинных кодов (Б 0.5/Ч 0.5) и Белыми Ведьмами, совершеннолетними и несовершеннолетними, надлежит сообщать Совету. Отказ носителя половинного кода сообщить о произошедшем контакте наказывается прекращением всех контактов.

Контакт считается установленным, если носитель половинного кода находится в одном помещении с Белой Ведьмой, совершеннолетней или несовершеннолетней, или в иных условиях оказывается от нее на расстоянии, не препятствующем ведению разговора.

– Ну и что мне теперь делать? Пойти в погреб и запереться? – спрашиваю я.

Дебора берет у меня из рук пергамент и перечитывает его снова.

– Прекращение всех контактов? Как это возможно? – Бабушка отвечает ей неуверенным взглядом.

– Не могут же они лишить его контактов с нами? – Дебора переводит взгляд с бабушки на Аррана. – Или могут?

Удивляюсь я Деборе и Аррану; они так ничего и не поняли. Это может значить все, что угодно Совету.

– Придется составить список всех Белых Ведьм, с которыми Натан вступал в контакт. Это нетрудно. Он и так почти ни с кем не встречается, а с Белыми Ведьмами особенно.

– Не забудь про О’Брайенов из школы, – напоминает бабушке Арран.

– Список совсем небольшой. Но нам надо быть настороже и просто соблюдать правила.

Бабушка права, список невелик. С ведьмами я встречаюсь только дома да в офисе Совета, куда езжу на Освидетельствования. Я никогда не бываю на праздниках, меня не зовут на свадьбы и вечеринки – мое имя отсутствует во всех пригласительных открытках, которые нам приносят. Бабушка остается дома со мной и посылает одну Джессику, а когда Дебора и Арран подрасли, то и их тоже. Потом они рассказывают мне о том, что было на празднике, но сам я на них не хожу.

Белые Ведьмы гостеприимны и рады приветствовать других Белых Ведьм, откуда бы те ни приехали, но у нас в доме почти никто не бывает. Те же, кто изредка остается у нас ночевать, смотрят на меня как на прокаженного или урода, так что я быстро привыкаю держаться от них подальше.

Когда мы с бабушкой приехали в Лондон на мое первое Освидетельствование, было уже поздно, и мы отправились к ее знакомым, которые жили возле Уимблдона; там бабушку сразу пригласили в дом, а меня оставили стоять снаружи на коврике и разглядывать красную крашеную дверь. Когда минуту спустя она выскочила на улицу, побелев в лице и вся дрожа от злости, то схватила меня за руку и буркнула:

– Переночуем в гостинице. – Помню, я скорее обрадовался, чем рассердился.

В начальных классах я учусь в маленькой сельской школе. Соображаю я медленно, сижу за последней партой, ни с кем не дружу. Как большинство фейнов по всему миру, учителя и дети в этой школе не верят в Ведьм; они не понимают, что мы живем среди них. Во мне для них нет ничего особенного – ну разве что тупость. Читаю и пишу я с горем пополам, а когда прогуливаю уроки, то у меня не хватает ума соврать бабушке. Единственное, что я усваиваю быстро, – это что лучше помирать со скуки на уроках, чем наслаждаться эффектом бабушкиных наказательных снадобий в любом другом месте. С первого урока я только и делаю, что жду, когда же закончится учебный день. Подозреваю, что в средней школе мало что изменится к лучшему.

И оказываюсь прав. В первый же день меня наряжают в старые серые брюки Аррана, которые слишком длинны, в белую рубашку с потрепанным воротом, полосатый сине-черно-золотой галстук с пятном и темно-синий блейзер, который висит на мне, как на колу, хотя бабушка и укоротила рукава. Единственное, что я получаю не из вторых рук, – это дешевый мобильник. «На всякий случай». Аррану тоже только что купили такой, и я понимаю, что, по мнению бабушки, «всякого случая» нам не избежать.

Я подношу телефон к уху, и в голове у меня тут же начинает трещать, как в телевизоре, когда идут помехи. Брать его с собой мне не хочется. Перед уходом в школу я потихоньку кладу его за телевизор в гостиной, где ему самое место, ведь от телевизора у меня в последнее время тоже поднимается в ушах какой-то свист.

В компании Аррана и Деборы дорога в школу и обратно кажется терпимой. Хорошо, что Джессика уехала учиться на Охотницу и больше не живет с нами. Охотниками называется элитное подразделение Белых Ведьм, которых Совет нанимает для борьбы с Черными Ведьмами. Бабушка говорит, что сейчас Охотники чаще работают в Европе, ведь в Британии Черных почти не осталось. Берут туда в основном женщин, но встречаются и талантливые колдуны-мужчины. Те и другие одарены и беспощадны, а значит, Джессика легко найдет среди них свое место.

После отъезда Джессики я впервые в жизни могу чувствовать себя дома свободно, но тут на мою голову сваливается школа. Я умоляю бабушку, чтобы она не отдавала меня туда, потому что это наверняка плохо кончится. Она отвечает, что Ведьмам надо «вливаться» в общество фейнов, «учиться идти на компромисс», и мне тоже, а потому со мной «все будет хорошо». Как будто эти слова имеют какое-то отношение к моей жизни.

Я жду совсем других слов и прозвищ, таких, как «противный грязнуля», «тина болотная» и мое любимое – «тупой осел». Я готов к тому, что меня будут дразнить дураком, грязнулей и нищим и что какой-нибудь идиот наверняка докопается до меня из-за моего маленького роста, но это меня не пугает. Все равно это будет только раз.

Я готов ко всему, но только не к шуму. Автобус похож на котел, кипящий голосами, воплями и шипением мобильников. В классе еще хуже – там полно компьютеров, и они издают пронзительный писк, который буравит мой мозг, и даже когда я затыкаю пальцами уши, легче не становится.

Другая проблема, самая серьезная, в том, что мы в одном классе с Анной-Лизой.

Анна-Лиза – Белая Ведьма и к тому же О’Брайен. Братья О’Брайен ходят в эту же школу, все, кроме старшего, Киерана – ровесника Джессики, который уже уехал. Ниалл учится с Деборой, а Коннор – с Арраном.

У Анны-Лизы длинные белые волосы, которые, искрясь, стекают по ее плечам, как река растопленного белого шоколада. У нее синие глаза и длинные светлые ресницы. Она часто улыбается, обнажая ряд ровных белых зубов. Руки у нее чистые до невозможности, кожа цвета меда, а ногти блестят. Ее школьная юбка всегда безупречна, будто только что выглажена. Даже школьный блейзер ей идет. Анна-Лиза из семьи Белых Ведьм, чья кровь веками не осквернялась смешением с кровью фейнов, а единственная связь, которая существовала между ее предками и Черными Ведьмами, заключалась в том, что те и другие время от времени убивали друг друга.

Я знаю, что от Анны-Лизы лучше держаться подальше.

В первый же день учительница просит нас написать что-нибудь о себе. На одну страницу или чуть больше. Я сижу перед белым листом и тупо гляжу на него, а он как назло откровенно пялится на меня. Я не знаю, что писать, да если бы и знал, то все равно не сумел бы. Кое-как мне удается накорябать свое имя печатными буквами вверху страницы, но даже его я ненавижу. Моя фамилия, Бирн, не моя, а мужа моей покойной матери. Ко мне она не имеет отношения. Я зачеркиваю ее, много раз. Мои пальцы вспотели от карандаша. Оглядевшись вокруг, я вижу, как строчат другие, а учительница ходит между рядами и поглядывает. Наконец она подходит ко мне и спрашивает, в чем проблема.

– Не могу придумать, что написать.

– Ну, может быть, ты напишешь о том, что делал летом? Или расскажешь нам о своей семье? – Так она говорит только с полными дебилами.

– Ладно.

– Сам справишься?

Я киваю, не сводя глаз с бумаги.

Когда она отходит от меня и наклоняется над чьей-то работой, я умудряюсь кое-что написать.

«у миню ест брат и систра мой брат Арран он харош и Деб систра умана»

Я и сам знаю, что это никуда не годится, но сделать лучше все равно не могу.

Мы сдаем сочинения, и девочка, которая ходит по классу и собирает листки, замирает, увидев мой опус.

– Что? – интересуюсь я.

Прыснув со смеху, она признается:

– Моему брату семь лет, он и то лучше пишет.

– Что?

Прекратив смеяться, она говорит:

– Ничего… – берет у меня листок и чуть не падает, споткнувшись, так она спешит поскорее добраться до стола учительницы.

Я оглядываюсь посмотреть, кому еще смешно. Мои соседи по парте увлеченно разглядывают свои карандаши. За соседней партой ухмыляются, но, поймав мой взгляд, мгновенно опускают глаза. То же происходит и за другой партой, справа от меня: глаза опускают все, кроме Анны-Лизы. Она смотрит не в стол, а улыбается мне. Я не знаю, смеется она надо мной или нет. И сам отвожу глаза.

На следующий день у нас математика, и я ничего не могу решить.

Учительница, слава богу, быстро сообразила, что, если меня оставить в покое и не спрашивать, я буду сидеть тихо. Не обращать внимания на Анну-Лизу не получается. Она правильно отвечает на вопрос. Отвечает на другой – и снова в точку. Когда она отвечает на третий, я слегка поворачиваюсь на месте, чтобы посмотреть на нее, и меня опять застают врасплох ее улыбка и взгляд.

На третий день, на уроке рисования, кто-то задевает меня рукавом. Чисто вымытая, золотисто-медовая рука проскальзывает мимо меня и тянется к черному карандашу. Возвращаясь, рука проводит краем рукава по тыльной стороне моей ладони.

– Какая красивая картинка.

Что?

Я смотрю на свой набросок черного дрозда, клюющего крошки на пустынной площадке для игр.

Но меня уже не интересует ни сам дрозд, ни его изображение. В голове у меня только одна мысль: «Она со мной заговорила!»

Потом я начинаю думать: «Ответь что-нибудь!» Но ничего не происходит, только «Ответь что-нибудь! Ответь!» эхом гудит в моей пустой башке.

Сердце, как ненормальное, колотится о преграду грудной клетки, а кровь в жилах вскипает словами, которые я не способен произнести, да и просто толком понять.

Ответь ей хоть что-нибудь!

Ничего путного не придумав, хрипло и невнятно мямлю: «Я люблю рисовать, а ты?» и еще: «Ты хорошо соображаешь в математике». К счастью, Анна-Лиза отворачивается прежде, чем я успеваю выдавить из себя что-либо еще.

И все же она была добра ко мне. Не считая моих родственников, она стала первой Белой Ведьмой, которая улыбнулась парню, не умеющему связно написать даже одно предложение. Первой. И единственной. Никогда не думал, что она может улыбнуться; едва ли это случится еще раз.

Поэтому я говорю себе, что надо держаться от нее подальше.

Но ведь бабушка говорила, что мы должны «идти на компромисс» и «приспосабливаться», а разве это не значит быть вежливым? Поэтому, когда урок заканчивается, мне удается заставить свое «тело» подойти к ней.

Я протягиваю ей свой рисунок.

– Как он тебе? Я его закончил.

Я готов к тому, что она скажет какую-нибудь гадость, посмеется над рисунком или надо мной. Но в глубине души я знаю, что ничего такого она не сделает.

Она улыбается и говорит:

– Очень красивый.

– Ты так думаешь?

Она говорит, глядя не на картинку, а на меня:

– Ты и сам знаешь, что рисунок отличный.

– Да, ничего… вот асфальт у меня не получается.

Она смеется, но, уловив мой взгляд, сразу же умолкает.

– Я не над тобой смеюсь. У тебя здорово вышло.

Я снова гляжу на рисунок. Птица недурна.

– Можно я его возьму? – просит она.

Что?

Зачем он ей?

– Ладно, не надо. Все равно это глупая идея. А рисунок отличный. – Тут она собирает свои вещи и выходит.

С тех пор Анна-Лиза всегда подстраивает все так, чтобы сидеть рядом со мной на рисовании и оказаться в одной команде на физре. На других уроках мы в разных группах из-за успеваемости. Я – среди двоечников, она отличница по всем предметам, так что мы не часто встречаемся.

На следующей неделе, когда мы сидим на рисовании, она спрашивает:

– Почему ты никогда не смотришь на меня дольше одной секунды?

Я не знаю, что сказать. Сейчас я смотрел на нее дольше секунды.

Я окунаю кисточку в банку с водой, поворачиваюсь к ней и смотрю. Вижу ее улыбку, ее глаза, кожу цвета меда и…

– Две с половиной в лучшем случае, – говорит она.

Мне показалось, что дольше.

– Вот уж не думала, что ты такой застенчивый.

Я не застенчивый.

Она наклоняется ко мне и шепчет:

– Мои родители сказали, чтобы я не разговаривала с тобой.

Теперь я смотрю на нее гораздо дольше. Глаза Анны-Лизы искрятся.

– Почему? Что они про меня говорили?

Она слегка краснеет, и ее глаза теряют часть своего блеска. На мой вопрос она не отвечает, но, что бы они ей не сказали, это, кажется, не пугает Анну-Лизу.

Дома в тот вечер я долго пялюсь на себя в зеркало ванной комнаты. Я знаю, что ростом я ниже большинства мальчишек моего возраста, хотя и не намного. Мне вечно твердят, что я грязный, но ведь я много времени провожу в лесу, а там трудно не запачкаться, и я вообще не понимаю – чего такого плохого в грязи? Хотя мне и нравится, что Анна-Лиза такая чистенькая. И как ей удается?

Арран приходит чистить зубы. Он выше меня, но ведь и на два года старше. И он как раз из тех парней, которые, по-моему, должны нравиться Анне-Лизе. Красивый, добрый, и умный.

Тут заходит Дебора. В ванной становится тесновато. Дебс тоже чистюля, но не такая, как Анна-Лиза.

– Чем заняты? – спрашивает она.

– А на что похоже?

– Похоже, что Арран чистит зубы, а ты любуешься в зеркале своей неотразимой красотой.

Арран подталкивает меня локтем и улыбается пенной улыбкой.

Мое отражение тоже пробует улыбнуться ему и выдавливает пасту себе на щетку. Я смотрю в свои глаза, когда чищу зубы. Глаза у меня ведьмовские. У фейнов глаза обыкновенные. А у всех ведьм, которых я видел, в глазах блестки. У Аррана глаза светло-серые, а блестки серебряные, у Дебс – более темные, зеленовато-серые, и блестки светло-зеленые с серебром. У Анны-Лизы глаза голубые с серебристо-серыми искорками, которые то взвихряются, то опадают, особенно когда она поддразнивает меня. Дебора и Арран никаких блесток не видят, и бабушка тоже; она говорит, что мало кто из ведьм на это способен. Я никогда не говорил ей о том, что в своих темных глазах я вижу не искры, а черные, медленно вращающиеся треугольники, в которых совсем нет блеска. Их чернота не отражает свет, а словно поглощает его, и он проваливается в нее, как в пустоту.

У братьев Анны-Лизы – Ниалла и Коннора – глаза голубые с серебряными блестками. Я сразу узнаю в них О’Брайенов по белым волосам, длинным рукам и ногам и красивым лицам. На переменах и во время завтрака я избегаю Анну-Лизу, так как знаю – ей влетит, если братья увидят нас вместе. Мне не нравится, что они могут решить, будто я боюсь их, но я в самом деле не хочу, чтобы у Анны-Лизы возникли из-за меня неприятности, а в этой огромной школе затеряться легче легкого.

Под конец первого месяца учебы начинаются моросящие дожди, такие мелкие, что они напоминают туман, который быстро оседает на коже, отмывая ее дочиста. Я стою на улице, подпирая спиной стену спортзала, и обдумываю возможные альтернативы скучище на уроке географии, когда из-за угла выходят Ниалл и Коннор. Судя по их улыбкам, они нашли именно того, кого искали. Я, не отрываясь от стены, улыбаюсь им в ответ. Кажется, назревает что-то поинтереснее разговора о дельте Миссисипи.

Ниалл начинает так:

– Мы видели, как ты беседовал с нашей сестрой.

Мне непонятно, когда и где они могли это видеть, но не спрашивать же их об этом, и я отвечаю им взглядом, в котором ясно читается: «И что с того?»

– Держись от нее подальше, понял? – уточняет Коннор.

И они оба отступают на шаг, не зная, что делать дальше.

Я едва не засмеялся над ними, такими недотепами они мне показались, но молчу, прикидывая, все они сказали или нет.

Возможно, на этом бы все и завершилось, но тут позади них появляется Арран, рассекая ситуацию громовым воплем:

– Что тут у вас происходит?

Поворачиваясь к нему, они меняются на глазах. Его они не боятся и не хотят, чтобы он заметил, как они осторожничали со мной.

Хором они говорят ему:

– Отвали.

Он не слушается, и Ниалл делает шаг ему навстречу.

Арран не уходит, напротив, он говорит:

– Я остаюсь здесь, с братом.

Раздается звонок – завтрак кончился, начинается следующий урок, – и Ниалл толкает Аррана в плечо со словами:

– Давай, вали-ка обратно в класс.

От толчка Арран чуть не падает, но тут же снова делает шаг вперед со словами:

– Никуда я не пойду без брата.

Коннор смотрит на Аррана, стоя ко мне вполоборота, и я не могу побороть искушение, видя его физиономию в таком ракурсе. Я изо всех сил бью его в скулу собственным вариантом левого хука. Тело Коннора еще не успевает коснуться асфальта, а я уже подныриваю под Ниалла сзади и въезжаю локтем ему под коленки. Он грохается навзничь, да так резко, что я едва успеваю отскочить. Я еще не разогнул спину и, пользуясь этим, дважды бью Ниалла кулаком в лицо, но быстро, чтобы успеть перехватить Коннора. Я выпрямляюсь, лягаю Ниалла в бок, когда тот откатывается от меня, и встречаю поднимающегося Коннора ударом той же ноги в плечо. Однако наибольшую опасность представляет именно Ниалл: он крупнее и крепче своего брата, и у него хватает смекалки откатиться от меня, когда я начинаю набегать на него снова. Но я не поэтому не успеваю его пнуть: Арран с неожиданной силой хватает меня за плечи и оттаскивает от Ниалла. Я не сопротивляюсь. Я сделал достаточно.

Обхватив меня рукой за плечи, Арран ведет меня в школу. Он прижимает, притягивает меня к себе, но у самого порога вдруг отталкивает. Отталкивает со злостью.

– В чем дело? – спрашиваю.

– Почему ты смеешься?

Я смеюсь? Даже не заметил.

Арран входит в школу, держа руку перед собой, как будто ему необходимо оградить себя. Причем от меня. Дверь захлопывается за ним со стуком.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Школа

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть