Онлайн чтение книги Исчезновения в Гальштате
Глава 11

Зима в этом году выдалась затяжная, длинная. Я все не могу дождаться, когда она кончится, когда начнут таять сугробы и по нашему двору заструятся прозрачные холодные ручьи. Малыши будут прыгать через лужи и запускать в них бумажные пароходы. Дерево стряхнет снег, и почки на его ветвях начнут набухать весенней влагой. Откуда-то нагрянут стаи веселых воробьев, весело чирикающих между нашими дошколятами. И начнут мыть помутневшие за зиму окна.

Я думаю об этой прошедшей зиме. Как много случилось всего лишь за три эти месяца! Наверное, намного больше, чем за все пятнадцать лет. Нет, теперь уже шестнадцать лет моей жизни. Сначала новогодняя открытка и три удивительных дня с моим Евдокимофым, таких волнительных и полных новых надежд. А потом еще Кристина. Та, с которой мне всегда так хорошо, которая самая нежная и ласковая, которую я так люблю!.. И еще была театральная неделя, когда впервые в жизни я выступал на сцене перед всеми, и у меня все получилось. И все наши мне очень хлопали, а учителя говорили, что я был самым романтичным принцем из всех, кого они только видели. И еще случился такой для меня важный разговор с Игоряшей. Разговор, который многое мне объяснил по поводу меня самого и который вселил в меня внутреннюю уверенность в моих возможностях и силе. И все это только за три месяца! Я так ничего и не решил по поводу переезда в Москву. Просто решил, что съезжу пока на каникулы туда и поживу у моего опекуна. А там видно будет. Может, мне там и не понравится совсем. Но почему-то внутренний голос подсказывает мне, что понравится. Очень понравится. И тогда снова придется оказаться перед моей нерешаемой задачей: навсегда уехать к своей мечте или остаться здесь с самым любимым и дорогим человеком?

…Игорь Дмитриевич, как и обещал, помог, и я закупился для моего опекуна медом и орешками. Получилось довольно много. На оставшиеся деньги я еще купил книгу с пьесами Евдокимофа. Прочел ее довольно быстро. Хотя раньше я только две пьесы читал: «Ревизор» Гоголя и «На дне» Горького, потому что мы их по программе изучали. А тут была книга, где напечатано четыре пьесы. И все они оказались очень интересными и даже загадочными. Кажется, я теперь начал понимать восхищенные слова Игоряши, библиотекарши и нашей литературички про моего опекуна. Потом и другие ребята из нашего класса эту книгу прочли. Причем и Люба, и Витямба, и Машка, и особенно Аверьянов по-настоящему увлеклись чтением Евдокимофа. Вечерами, когда я оставался один, а Витька спал или читал книжку, я доставал мой подарочный планшет и долго и подробно рассматривал фотки и видео с моим опекуном, Анной и его бывшей умершей женой. Я изучил во всех подробностях все помещения в московской квартире и запомнил, где там что находится. А еще Евдокимоф регулярно пересылал мне файлы с разной музыкой, которая ему нравилась. И должен сказать, я открыл для себя очень много новых композиторов и музыкантов. Мне очень понравились и увертюры, и арии из опер Россини, и чудесный марш из «Аиды» Верди, ария Нимарино из оперы «Любовный напиток» и потрясающие канон Пахельбеля и менуэт Боккерини. Это был для меня какой-то совершенно новый пласт музыкальной культуры, который оказался занимательным и замечательно эмоциональным.

Но большую часть из моих четырех тысяч я потратил на Кристину. Я несколько раз покупал ей розы. Каждый раз только по одной штуке. Но больше у нас в девяносто шестом своей девочке цветы никто никогда не дарил. Я был единственным, и Кристина очень гордилась тем, что ей дарят цветы. Но это были мелочи. Самое главное – я подарил ей настоящую золотую цепочку. Конечно, она была очень тоненькая и короткая, но все равно – это же было настоящее золото! Когда я попросил ее закрыть глаза и надел ей цепочку на шею, она даже расплакалась немного. От счастья. Нам с ней очень хорошо вместе, и я не знаю, что будет дальше… просто боюсь думать о том, что, возможно, придется расстаться с ней. Когда мы вдвоем, я понимаю, что не смогу это сделать никогда. Но вечером пишет Евдокимоф, и я хочу туда, к нему… Что мне делать?! Как же так могло случиться, что у меня произошло сразу два счастья и они мешают друг другу?..

За две недели до приезда ко мне Евдокимоф предложил наметить план мероприятий на время моих каникул. Он прислал множество вариантов, куда мы с ним пойдем. И я опять растерялся перед огромностью выбора, и он снова помогал мне решить, что выбрать. Прежде всего он настаивал, что я еду к нему не на экскурсию, а именно домой, в мой будущий дом. И мне надо понемногу привыкать к новой обстановке – а значит, нам надо проводить побольше времени в нашей квартире и в домашних делах. Но все же и посмотреть город стоит. Решили, что один день потратим на осмотр Кремля и Красную площадь, а потом прогуляемся по центру. В другой день вечером едем на концерт органной музыки Баха, который будет происходить в протестантском соборе и сопровождаться видеоинсталляциями прямо на потолке и в алтаре храма. Из похода в Третьяковскую галерею и музей изобразительных искусств имени Пушкина я выбрал первое. Еще я очень хотел пойти в оперу, посмотреть так понравившегося мне Россини. И к моей огромной радости, Евдокимоф купил билеты на «Севильского цирюльника». Чтобы я мог еще и развлечься, он предложил мне посетить Москвариум, а после него еще и поплавать с дельфинами. Как раз на этой моей каникулярной неделе у него должен был состояться фуршет по случаю постановки в каком-то очень известном московском театре евдокимофской пьесы. Решили, что пойдем туда вместе. Я пообещал, что не буду там слишком тушеваться, да мне и вправду было очень интересно посмотреть, что это такое есть – фуршет.

Единственное, что меня беспокоило, – это то, что у меня была не слишком подходящая одежда для светских мероприятий. Сашка Медведев сам предложил мне на неделю свою офигенную худи, но, померив ее, я понял, что рукава мне стали коротковаты. Видимо, за зиму я еще немного вытянулся. У Витки есть приличные темные брюки, но он же намного ниже меня, у меня в них лодыжки видны. А купить новые уже не на что. Все оставшиеся деньги я уже потратил на цепочку. Хорошо хоть есть отличные ботинки, которые мне подарил Евдокимоф, и приличная белая рубашка, которую выдали в детдоме. Трусы и носки у меня, правда, тоже позорные, но кто их видит-то? Только Витямба, когда спать ложимся, но его я не стесняюсь. Тем более у него трусняк не лучше моего. Такие же застиранные и растянутые. Когда я с Кристиной, я стараюсь поскорее стянуть с себя их. Она думает, что это я от нетерпения, а я просто стесняюсь их показывать.

С Игоряшей мы больше так по душам не говорили. И я никому, конечно, то, что он мне про себя поведал, не рассказываю. Пробовал вычислить, каких именно девочек они с женой рассматривали в качестве кандидатов на удочерение, но так и не понял. Просто у Игоряши есть одно странное свойство: почти каждый ребенок в девяносто шестом, с которым он хоть как-то соприкасается, становится уверен, что именно он или она и являются у нашего знаменитого историка настоящим фаворитом. Что именно их он любит больше всех остальных. Вот спроси того же Медведева или Кирюшу, и они тут же скажут тебе (по секрету, конечно), что Игорь Дмитриевич уделяет им времени и внимания больше, чем всем остальным пацанам в школе. А на самом деле Игоряша относится ко всем из нас одинаково. Просто одинаково внимательно и по-доброму.

Вечером, перед вторым приездом Евдокимофа, мы с Кристиной долго были вдвоем. Я все пытался понять, не ревнует ли она меня к моему опекуну. Мне показалось, что совсем нет. Она воспринимает его как моего близкого родственника, моего друга. Она любит меня, и поэтому любой, кто обо мне заботится, для нее очень хороший человек. Просто она бесхитростная, и ее чувства ко мне очень добрые… я целую ее губы, лоб, руки. Я закрываю свои глаза, но все равно вижу ее каждую секунду. У нее такие нежные руки! Когда она касается меня, все во мне трепещет и поднимается ей навстречу… как я люблю ее! Как я буду тосковать по ней все эти восемь дней в Москве.

…Евдокимоф прилетел тем же самолетом, в шесть утра. Опять не выспавшийся и с запотевшими очками. Я ждал его на остановке маршрутки, возле школы на нашей улице Климасенко. Он сразу меня увидел и схватил в охапку. Мы обнялись и чуть даже застыли так. Я тогда почувствовал, какой же он все-таки для меня родной, и как я по нему соскучился. Это был учебный день, и я опаздывал на урок. Мы поскорее пошли к школе. Я – на занятия, а он – прямиком в кабинет директора. Надо было дооформить мои бумаги для поездки в Москву. Пока я был на уроках, он успел встретиться с Григорием Ароновичем и забрал у него мои бумаги для оформления шенгенской визы. Потом еще мы с ним ходили в нашу библиотеку, и Евдокимоф там вручил нашей, обрадованной таким визитом библиотекарше большой сверток с книгами: и своими, и других известных российских писателей. Причем все книги были с дарственными надписями авторов: что они предназначены для детей из детского дома номер 96 города Новокузнецка. Библиотекарша была чрезвычайно польщена таким презентом и долго благодарила моего опекуна. Потом мы поехали на такси в опеку. Надо было что-то подписать еще и там; я должен был дать официальное согласие на поездку в Москву. Я думал, что, может быть, надо познакомить Евдокимофа с моей Кристиной, но ее нигде не было видно.

Вечером мы с ним пошли наконец-то прогуляться, и меня как прорвало. Я беспрерывно, взахлеб рассказывал ему что-то. И про наши школьные дела, и про то, какой из присланных им музыкальных файлов мне особенно понравился, про мои дела в музыкалке. Про Витямбу, Кирюшу и всех Лапушкиных. Еще – про театральную неделю и как отлично он придумал дополнить текст Шварца. И теперь мне было совсем легко говорить ему: «ты». Я рассказал ему про все, кроме моего разговора в день рождения с Игоряшей, и про мою Кристину. Почему-то я решил, что не стану с ним обсуждать то, как я счастлив любить ее и быть любимым ею…

Следующий день был последним учебным днем третьей четверти. Нам раздали дневники с оценками за четверть, а в шесть вечера я уже собрал свой маленький чемоданчик и стоял у окна, ожидая, когда за мной приедет Евдокимоф. Он не стал заходить внутрь, а только помахал мне рукой, чтобы я выходил с вещами. Я поскорее натянул куртку, взял чемодан и пакет с медом и орешками и пошел в холл, где почти все наши были в сборе. Кто-то смотрел кино по телевизору, Медведев, как обычно, был обижен, что проиграл Машке в шашки. Я со всеми попрощался. Витямба с Кирюшей пошли меня проводить до низа, но на лестничной клетке увидели Кристину, и тактично, пожав мне руку, удалились. Я обнял ее крепко и прошептал в ухо, что обязательно скоро вернусь. «Да, – сказала она мне. – Приезжай поскорее. Я тебя очень люблю». «И я тебя тоже… очень»… Мне было как-то тревожно за нее на душе, но при этом я чувствовал какой-то подъем и нетерпение. Мне предстояло то, о чем каждый божий день мечтает любой детдомовец: дорога домой, в семью, туда, где я буду сыном, где меня будут любить и понимать…

Мы переночевали в гостинице, так как у нас был очень ранний вылет и надо было вставать чуть ли не в пять утра. Евдокимоф заказал для нас уже другой номер. Там было две кровати, две тумбочки и два небольших кресла со столиком. Мы поужинали в том же отеле в ресторане и даже успели сходить на час в спа-салон на первом этаже. Оказывается, его посещение входило в стоимость проживания. Я первый раз был в таком месте. Везде так чисто и красиво! Зеркала, бассейн, финская сауна. Ужасно приятно было сидеть в белоснежном махровом халате и пить какой-то необычный зеленый чай с травами. Я смотрел на то, как в зеркале чуть колышется голубоватая вода, и чувствовал, что после суеты и волнений сегодняшнего дня я наконец-то могу расслабиться и просто получать удовольствие, что я все успел: попрощаться и с ребятами, и с ней – и все прошло как-то по-хорошему, без неприятного осадка, что сделал что-то не так или не сделал совсем. Мне было хорошо еще и оттого, что теперь мой опекун наконец-то рядом со мной, и я могу успокоиться, и во всем положиться на взрослого и умного человека, который заботится обо мне и так хорошо меня понимает. Евдокимоф смотрел на меня и улыбался. Он, мне кажется, тоже расслабился. Мы оба теперь могли просто молчать друг с другом и получать удовольствие от своего спокойного молчания. Я подумал, что разговаривать получается с самыми разными людьми, и даже неблизкими и незнакомыми. А вот молчать так, чтобы было комфортно в душе, можно только с очень близким и приятным тебе человеком. Так мы иногда подолгу молчали с Кристиной, просто прижавшись друг к другу и застыв. С родным человеком ничего и не надо говорить. Все ведь и так ясно.

Мы легли спать довольно рано, и я неожиданно для себя очень быстро и крепко заснул. Наверное, после сауны и плавания меня разморило. А утром, когда было еще совсем темно, я почувствовал, как меня осторожно трясет за плечо мой Евдокимоф: «Саша… просыпайся… нам надо вставать… у нас мало времени…» Он тряс меня как-то по-другому, не так, как это каждое утро делал Витямба. И он, конечно, не прыгал по мне задницей… Но мне было некогда думать об этом: Евдокимоф был уже в спортивных штанах и приседал и отжимался на ковре посередине комнаты:

– Ну и здоров ты спать! Тебя, оказывается, не так просто разбудить. Надо будет потренироваться на досуге.

Я тоже решил, что сделаю зарядку, и стал отжиматься рядом. Хотя раньше я никогда не делал зарядку сразу, как просыпался. Всегда потом, когда схожу в умывальник и почищу зубы. Но мне почему-то захотелось делать все, как мой опекун. И душ я раньше никогда раньше по утрам не принимал. Просто и некогда это было, а тут я после Евдокимофа тоже отправился мыться, и даже облился холодной водой. В отеле, несмотря на ранний час, нас покормили в ресторане яичницей с ветчиной и сыром. Приятно пахло кофе. Девушка на ресепшн уже вызвала нам такси. Евдокимоф отдал ей ключ от номера, и мы вышли на совсем еще пустынную улицу. Начинало светать. Было по-весеннему зябкое сибирское утро. Я уезжал. Впервые я уезжал из Новокузнецка так далеко. Ведь я никогда не был дальше нашего летнего лагеря в Карлыке. Но это же совсем рядом. В нашем же районе. И только один раз ездил на экскурсию с классом в Кемерово. А сейчас я уезжал в Москву. В большой прекрасный город, который мечтал увидеть долгие годы. В такси я тоже ехал второй раз. Первый был вчера. Мы сидели с Евдокимофым на заднем сидении. Он рассеянно смотрел в окно и зевал, и я тоже почему-то начал зевать. Через сорок пять минут мы были уже в аэропорту. Багаж не стали сдавать, взяли его в самолет. Я никогда не был в аэропорту и, конечно, ни разу не летал в самолете. Мне было немного страшно и ужасно интересно, как эта махина будет взлетать в небо, а мы будем сидеть у нее внутри. На паспортном контроле мужчина при погонах и в форме долго рассматривал мой паспорт и прочие бумаги, которые ему дал Евдокимоф.

– Кем Вам приходится мальчик?

– Это мой подопечный.

– А куда Вы его везете?

– Домой везу. На каникулы.

– Проходите. Хорошего полета.

В самолете мое место оказалось у окна. Евдокимоф сидел рядом, а потом, уже ближе к проходу, пожилая тетка. Мы с шумом разгонялись и вдруг оторвались от земли. Я замер. Внутри все оборвалась на секунды. Как будто в животе образовалась невесомость… Самолет набирал высоту, и я видел сверху весь наш город, блестящую в лучах утреннего солнца излучину реки и даже длинную крышу торгового центра «Планета», где мы когда-то, уже так давно, вместе сидели за столиком кафе с тогда еще таким неизвестным мне Евдокимофым. Он поймал мой взгляд, нагнулся ко мне и спросил на ушко как-то очень доверительно:

– Ты немного испугался?

Я улыбнулся и признался:

– Да, но совсем чуть-чуть. Только в первые секунды.

И я вдруг ощутил впервые это такое странное чувство… Совершенно новое… До этого я никому не смог бы сказать, что испугался, и при этом не ощущать, что мне стыдно от этого признания. Ведь быть трусом – стыдно. А сейчас мне не было стыдно совсем. Наоборот; мне было даже приятно признаться ему в этом своем незначительном малодушии. А может, дело в том, что я инстинктивно веду себя как детеныш, уверенный в том, что родитель как раз и есть тот, кто по определению обязан успокоить и защитить в любых ситуациях. Он ведь так хорошо понимает мои чувства! Почти как Кристина. Но она понимает их молча. А Евдокимоф их идентифицирует. Как же все-таки необыкновенно иметь родителей! Или хотя бы только одного из них. Можно полагаться во всем на человека, который тебя оберегает и, может быть, даже и любит.

…Евдокимоф помогает этой тетке, сидящей рядом, расстегнуть ремень безопасности. Она благодарит его:

– Вот спасибо! Можно угостить Вашего сыночка пирожком? Сноха испекла на дорогу. Он какие любит больше? С брусникой? Или с капустой?

Евдокимоф незаметно чуть подталкивает меня ногой.

– Он у меня разные любит? Какой ты выберешь, Саша?

– Можно мне лучше с капустой. Спасибо большое.

– Ох, как на папу похож мальчик!

– Ну да. Есть сходство… некоторое…

Может, и правда мы чем-то похожи. Мне было бы это приятно. Евдокимоф, конечно же, очень обаятельный человек. И Кристина и Люба говорили мне, что он еще и очень интересный мужчина. И не старый. И он намного моложе того же Игоряши. Впрочем, они, мне кажется, вообще всех сколько-нибудь видных мужчин обязательно сравнивают с Игоряшей. И в этом нет ничего удивительного. У нас же почти нет в школе учителей мужского пола, да еще таких импозантных и ярких, как наш историк. В обычной ситуации у девочек есть общение с самыми разными мужчинами: с папами, дедушками, дядьями и двоюродными братьями. Но у наших такого быть не может. Семьи ведь почти ни у кого нет. Да и у кого есть – можно ли это назвать семьей? Приходится сравнивать с одним-единственным, который имеется… Я искоса рассматриваю моего опекуна. Есть в нем что-то такое, что бы я хотел иметь и сам. Он очень приятный человек в общении, всегда мягко улыбается и изначально очень благожелателен к любому, с кем сталкивается даже на несколько секунд. Я уже пару раз замечал, что его принимают за иностранца и удивляются, когда он начинает говорить на красивом русском языке без всякого акцента. Как-то у нас в Новокузнецке такая манера общения не принята. Но, может, в Москве все так говорят? Не думаю… Тот же Игоряша гораздо резче в высказываниях, еще и насмешливее, что ли. А Евдокимоф неконфликтный, спокойный. Я бы хотел бы быть в любой ситуации таким уравновешенным, чтобы уметь добиваться всего улыбкой и доброжелательностью. Я бы сказал, что Игоряша – он все же наш, российский. А Евдокимоф – не совсем наш. Он еще немного импортный. Но при этом он не чужой. Во всяком случае, для меня.