Онлайн чтение книги Исчезновения в Гальштате
Глава 5

Надо все-таки заняться наконец-то уроками. Нельзя все только вспоминать что-то или мечтать. Зашел Ромка Аверьянов. С учебником физики в руках, в очках. Он не часто их надевает. Только когда пишет или читает. Спросил, решил ли я задачи по теплоте. Я не решил, и даже еще не приступал.

– Да-а… – разочарованно протянул он. – Ну, я тогда пойду сам еще раз попробую. Когда будешь решать – приходи к нам в комнату.

Ушел. Он наверняка и сам решит. Ромка умный. Я думаю, что он и Витямба – самые способные и развитые из всех наших старшеклассников. Это признают даже учителя. И планы у них соответствующие. Не как у всех. Военное училище, полиция, техникум – это не для них. Витька и Люба собираются поступать в вуз – Кемеровский педагогический институт. Оба на географический факультет. Хотя Витямба мог бы, не напрягаясь, и на физкультурную специальность пойти. Все наши физруки говорят, что он необычайно одарен физически. Но Витька говорит, что это слишком легко для него. Он хочет быть предметником. В общем-то, профессия учителя всегда была популярна у детдомовцев. Это связано с тем, что это чуть ли не единственная специальность, о которой им, нам всем, все досконально известно. Если у тебя есть родители, родственники, друзья семьи – круг самых разнообразных взрослых у тебя наверняка окажется очень широк. Тетя у тебя – инженер, папа – агроном, друг семьи – архитектор. И ты как бы с детства знаешь об этих профессиях много всего. Другое дело – детдомовцы. Их знания о мире взрослых крайне ограничены общением с учителями и воспиталками.

У нас, правда, есть особая специфика. У нас в девяносто шестом есть Игоряша. Человек, очевидно по жизни очень успешный, добившийся многого и при этом всеми нашими ребятами очень не только любимый, но и уважаемый. Лидуху вот мы все в группе тоже любим. Но не так чтоб сильно уважаем. А его – очень! К тому же он преподавал свой предмет так увлекательно и легко, что всем нам кажется, что быть учителем может, если немного постарается, почти каждый, что это довольно нетрудно и даже весело. Начиная с седьмого класса, у нас чуть не половина девочек и мальчиков собирается пойти в учителя истории. Но среди старшеклассников культ Игоряши хоть и был распространен широко, все же не успел еще охватить и сферу будущих профессий. Как говорил Витямба, они с Любой идут на географический из-за того, что Игоряша сильно опоздал и появился в девяносто шестом чуть больше года назад. А так бы и их непременно затянуло в историки.

…Игоряша ненавидит ставить плохие оценки. Уже вроде и наметился в журнале двойку кому-нибудь вкатить, а рука у него прям отказывается ее вписывать. Мучается человек. Переспрашивает того же Медведева всегда:

– Может, ты, Саша, подготовишься получше и придешь ко мне дополнительно сдавать эту тему?

Если ты не выучил домашнее задание – лучше не врать, а до урока подойти к Игоряше и предупредить, что не готов к уроку. Причем никаких объяснений давать не надо. Но тогда эту тему ты должен сдавать уже в обязательном порядке и во внеурочное время.

…На уроках истории у нас всегда захватывающе интересно. Игоряша частенько притаскивает всякие интересные штучки, и мы всем классом, сгрудившись у первой парты, рассматриваем и трогаем руками то настоящую старинную римскую монету с профилем императора Адриана, то точную копию британского ордена Чертополоха или нашу – «святого Георгия», или старинную японскую фигурку нэцкэ, выточенную из кости, нотную страницу семнадцатого века с квадратными знаками и распевными слогами под ними на латыни, английский медный морской компас девятнадцатого века и много всякой другой занимательной всячины. Он все эти, как он их называет, артефакты приобретает на интернет-аукционах и потом по почте получает. А как-то раз Игоряша рассказывал семиклассникам про производство сыра во Франции и в конце урока достал откуда-то из-под парты тарелку, обтянутую полиэтиленом. Снял упаковку, и там оказались маленькие кусочки французского сыра с зеленой плесенью на кусочках белого хлеба. Весь класс попробовал. Ему друзья из Питера с оказией передали. Мог бы их и дома с женой съесть. А он принес своим ученикам попробовать хоть понемногу. После на перемене Сашка Лапушкин и Женька бегали и орали, что Игоряша их класс кормит деликатесами, потому что они типа его любимчики. Впрочем, все остальные классы тоже так про себя считают. В пятом недавно изучали тему по великим географическим открытиям. Так Игоряша принес в класс плитку какого-то горького шоколада редкого сорта, рассказывал им, как из какао-бобов добывают и производят шоколад, как он попал в Европу, а потом, при Петре, еще и в Россию и много еще чего интересного. Потом они плитку разделили и сожрали прямо на уроке. Витямба хохмит, что надо Игоряшу как-нибудь сподвигнуть рассказать про производство спирта. Может, он тогда на урок литр самогона ученикам принесет для демонстрации вкуса и аромата.

Да сам класс истории у нас оформлен очень интересно. По глухой, противоположной от окон стене раскинулась сделанная из картона так называемая река времени. Сверху там написаны даты, а под ними, мелким шрифтом, в столбик – события, которые тогда произошли. Вначале, правда, целые столетия указаны, но ближе к нашему времени уже десятилетия и даже конкретные годы. Сами надписи сделаны очень кратко, только как подсказки. Ну, например, параллельно идут надписи: даты правления – Василий III, Россия; Генрих VIII Англия, Франциск I Франция, Леонардо да Винчи, Шекспир, Пик испанской империи Габсбургов, замки Луары, реформация в Чехии и т.д. В общем, достаточно взглянуть на конкретную дату или период на нашей реке времени – и становится ясен, как говорит Игоряша, исторический, культурный и научный контекст любого исторического события. Кстати, события записываются в столбик под датой самими учениками по согласованию с Игоряшей. Некоторые годы уже почти от пола до потолка долезли. Причем в зависимости от того, к экономическому, политическому, религиозному или культурному аспекту относится то или иное событие, оно записывается разного цвета ручками. Это позволяет легче ориентироваться в материале.

Сначала почти все наши прочие учителя оценивали педагогические новшества историка с неодобрением. Говорили, что Игорь Дмитриевич слишком много забирает времени у детей на свой предмет в ущерб другим преподавателям. Но вскоре выяснилось, что умение готовить устный ответ, делать презентацию и грамотно докладывать у доски весьма благотворно отражается и на других школьных предметах. К тому же быстро выяснилось, что Игоряша – настоящий эрудит и прекрасно разбирается и в других предметах, причем отнюдь не только в гуманитарных, но и в физике, биологии и математике. Как-то раз, изучая на уроке тему «Культура и наука в Британии в 17–18 веках», он сумел за четыре минуты так разъяснить нам все три закона Ньютона, что Витямба потом заявил, что даже он наконец-то понял, в чем их суть. Когда Игоряша рассказывал, например, о пиратстве, он умудрялся сообщить нам массу сведений про кораблестроение, навигацию, животный мир островов Тихого океана, про цингу, пищевые особенности моряков, виды якорей, о том, как ориентировались по звездам в южном и северном полушарии, про производство джутовых веревок и рома, про специи, акул и еще бездну всего ужасно интересного. Все это он сообщает нам мимоходом, совершенно не напрягаясь. Возникает ощущение, что он может так импровизировать до бесконечности и только звонок напоминает нам и ему, что урок окончен. Естественно, что, затрагивая параллельно и все другие науки, помимо истории, он способствует увеличению наших знаний и по ним тоже. В общем, вскоре не только дети, но и учительская команда оценили Игоряшу как настоящего новатора и очень разностороннего человека.

Впрочем, все не так благостно. С учениками у Игоряши тоже бывают заморочки. Особенно с новенькими. Дело все в том, что новички обычно воспринимают учителей и воспиталок как врагов, которые только мешают жить своими требованиями и правилами. Им, обычно брошенным и замученным своими «близкими», педагогами и надзирателями в интернатах и закрытых школах, бывает очень трудно поверить, что учитель может быть вот таким, как наш Игоряша. Добрым, веселым, интересным, всегда готовым прийти на помощь каждому из нас. И в девяносто шестом уже есть масса всяких историй и даже почти легенд, как Игоряша смог помочь, выручить, отстоять своего ученика или ученицу. Тот же Ромка Аверьянов, например.

…Он появился у нас в детском доме сравнительно недавно, чуть позже самого Игоряши. Ромка – единственный сын из полной, непьющей, очень благополучной семьи. Его отец – бизнесмен городского масштаба, в семье есть иномарка, даже каменный дом со всеми удобствами есть. Мать тоже нормальная. Была нормальная, пока они всей семьей в аварию не попали. За рулем вроде как раз его папаша был. Машина вдребезги. Но на Ромке – ни единой царапины. А вот мать его очень сильно пострадала, серьезная травма головы, с тех пор не встает. Не говорит и почти ничего не соображает. Даже есть сама не может, никого не узнает, и Ромку. Ну, папаша с ней помучился три месяца, а потом сдал ее в специальное заведение, где за ней как за овощем ухаживают. А еще через полгода преданный папаша с ней развелся официально, и у Ромки новая «мама» появилась. Как он ее описывает, с наращенными сиськами, ресницами, ногтями и даже жопой. Губы как у рыбы. Сама тварь конченая. Ромка ее сразу возненавидел, как и она пасынка. И началась у них война. Война за Ромкиного папу. Кто ему важнее – эта сука генномодифицированная или родной сын. Короче, как Аверьянов говорит, она его спровоцировала. Сначала он вроде сдерживался, особо ее не обзывал, просто игнорировал, плевал на ее замечания и вообще – делал вид, что ее не существует. Но потом произошел случай, когда он не сдержался.

…Приходит из школы и видит, что она в шкафу вещи перебирает, которые его матери принадлежали. Ну он не выдержал, накинулся на нее и ударил ее, в лицо ударил. Она сразу в истерику, побежала в полицию, побои сняла. Вечером у Ромки разговор с отцом был. И он все отцу сказал, что про его шлюху и про него самого думает. Тот свою заставил заяву из полиции забрать, но Ромку было решено временно от новой мамочки изолировать. Короче, отправили его сначала в закрытую частную школу-интернат для богатеньких деток, но Ромка там вел себя буйно, дрался со всеми, учителей посылал и вообще на занятия не ходил. Короче, папаше предложили мальчика от нормальных детишек изолировать в какую-то школу попроще, где не такая элита, как у них, учится. Папаша вроде хотел его назад домой вернуть, но его эта б… ни в какую. Либо он – либо я! Решено было его пока, на время определить где-нибудь поблизости в детский дом, но чтобы с нормальными детьми, не дебилами.

Так он у нас и оказался. И сначала очень нам Аверьянов не показался всем. Поселили его в комнате с Русланом, там была свободная кровать. Там он до сих пор, кстати, и живет. Через час Руслан вышел из комнаты и говорит нам с пацанами:

– Что мне за говно подселили? Я чувствую, я ему сейчас морду начищу!

Люба, добрая душа, ему:

– Подожди хоть до завтра. Человеку же трудно сразу тут освоиться.

Короче, Руслан решил, что утром посмотрит, что там дальше будет. Наутро Руслан чуток смягчился. Рассказал, что новенький так в одежде всю ночь и просидел на кровати. Даже воды не пил, хотя Руслан ему предложил. Короче, весь в себе, злой какой-то, неприветливый. Ни слова не произнес. На завтрак в столовку тоже не пошел.

Когда все пошли на урок, этот даже не шелохнулся. Лидуха ему говорит: звонок, надо на урок идти. Он посмотрел на нее и как заорет матом:

– Да пошла ты!..

Ну, Лидуха вызвала на подмогу нашего старшего физрука. Он у нас мужчина крепкий, борец-вольник. Тот пришел, Аверьянова с кровати болевым приемом поднял и со словами: «У нас тут так не положено» – резко проводил его в класс. А первым уроком в тот день у нас как раз Игоряша был, история. Новенький на свободное место плюхнулся и сидит, исподлобья смотрит. Даже не встал со всеми, когда Игоряша вошел. Ну, Игоряша, конечно, заметил, но пока вида не подал. Спрашивает новенького, как всегда, уважительно и весело:

– Очень рад видеть в нашем классе нового ученика. Надеюсь, вам у нас понравится. У нас как раз в этой группе все ребята просто замечательные. Вам повезло. А меня зовут Игорь Дмитриевич. Давайте знакомиться. Как вас зовут?»

Тут новенький снова:

– Да пошел ты!..

Игоряша ему примирительно:

– У нас, молодой человек, не принято так общаться между собой. И я, и мои ученики никогда не позволяем себе оскорблять друг друга. Мы относимся друг к другу с уважением и стараемся, независимо от оценок в дневнике и успеваемости, сохранять между собой дружеские человеческие отношения. Но поскольку вы у нас в коллективе пока человек новый, я дам время сегодня просто осваиваться и входить в курс изучаемого материала.

Весь урок Игоряша Аверьянова ни разу не спросил, а тот сидел злой как истукан и тяжело молчал. После звонка на перемену Игоряша попрощался с нами и вышел. Мы, все пацаны, подошли к этому уроду Аверьянову. У нас у всех просто уже руки чесались этого ублюдка отметелить. Девчонки даже не попытались нас остановить. Просто ушли из класса. Витямба говорит этому:

– Ну-ка, быстро встал, козел! Ты че-то попутал? У нас не принято так себя дерзко вести.

А этот сидит, куда-то в сторону смотрит. Ну, Руслан его поднял и как треснет в челюсть. Аж хрустнуло. Тут и Медведев прицелился. Всем нам эта гнида не понравилась. И за Игоряшу обидно было. Короче, замес намечался капитальный.

…И тут вдруг Игоряша. В класс вернулся. Вроде бы забыл что-то. Но, наверное, он подозревал, что мы сейчас с эти разбираться будем. Или это Люба с Кристинкой ему сказали.

– Это что это вы тут надумали?! Ну-ка, быстренько все из класса вышли… давайте-давайте… а новенький пусть останется… Мы должны с тобой поговорить – сразу перешел Игоряша с официального тона на «ты».

– Я, Рома, ознакомился с твоим личным делом у директора. И я понимаю твое состояние. С тобой ведь такая беда случилась!.. Настоящее горе. Это все очень тяжело пережить, особенно когда тебе только пятнадцать лет, но что ж теперь поделать – надо как-то с этим жить… Здесь ведь у нас все такие, у кого горе. Счастливые сюда, сам понимаешь, не попадают. И почти у всех здесь ситуация еще и похуже, чем у тебя. У кого родители пьют или колются. У Кирилла их вообще нет. И не было никогда. У Саши Белова – это который самый высокий – мать в раннем детстве умерла. У Вити мать в тюрьме сидит, и других многих тоже… ты пойми, Рома. Как раз именно они, вот эти самые ребята, тебя по-настоящему понять смогут. Потому, что они уже много всего тяжелого в жизни повидали. И они действительно хорошие ребята. Ты очень скоро поймешь это, и у тебя здесь будет много друзей, причем настоящих. Каких в других местах и найти-то трудно… И всем детям здесь несладко. Но нельзя терять надежду. Думать, что все взрослые – предатели. Хотя… среди детей такой грех намного реже встречается – может, я потому и работаю здесь. Впрочем, неважно. Я успел? Не сильно они тебя побили? Покажи-ка подбородок… ну ссадина есть… зубы-то на месте? Ну, хоть это радует. Ты сегодня, как мне сказала Лидия Хасановна, даже не ел ничего; пойдем пока к вам в группу. Она там тебе из столовой бутерброды принесла. Чайку выпьешь… что ж голодным-то ходить? Пошли-пошли. Физику сегодня пропустишь. Ничего страшного. Потом нагонишь; дурачком ты уж точно не выглядишь.

На большой перемене Игоряша собрал нас, кого поймал, в углу коридора третьего этажа и кратко рассказал, что случилось с новеньким, как он у нас оказался: про то, как его предал собственный отец, непьющий причем. Ну, в общем-то, мы все прониклись. Непросто парню, особенно без привычки. Он всегда дома жил, не то что мы – с детства по домам малюток, приютам да интернатам. Для него тут все новое, непривычное, страшное. Решили, что надо ему как-то помочь адаптироваться ко всему, пожалеть. Игоряша очень просил нас быть с новеньким хотя бы в первое время помягче, проявить немного заботы и участия. Ну и мы, конечно, обещали, что больше не тронем его даже пальцем. После уроков Игоряша пошел вместе с нами к нам в группу. Позвал из комнаты новенького и представил его нам. Мы с ним все поздоровались за руку. Предложили пойти в футбол поиграть. Или в зал для скалолазания. Но он хоть и поблагодарил, решил пока не идти и остался в комнате. Через часик к нему постучались Люба с Кристинкой и принесли домашнее задание по алгебре. Новенький сделал его тут же. Видать, школьная подготовка у него была на высоте.

Вскоре все уже называли его Ромкой. С Русланом они жили душа в душу. Причем Руслан дико радовался, что Ромка так силен чуть не по всем школьным предметам и всегда дает списать. Вскоре он начал так же, как Витямба, вовсю кокетничать с нашими барышнями, участвовать в ежеутренней битве за умывальники и самозабвенно играть и болеть в футбол вместе с Медведевым. У меня и Кирюши тоже были с Аверьяновым хорошие, ровные отношения, но какой-то близости, какая была со всеми остальными, у меня с ним не возникло. Почему-то он был мне немного параллелен. Кстати, отец пытался его вернуть домой. Приезжал несколько раз на иномарке, просил позвать сына, но Ромка так и не простил ему и всегда говорил:

– Передайте ему, что он свой выбор сделал. Не надо менять детей на б…

Отец привозил ему свертки с модной одеждой и всякие гаджеты, но Аверьянов ни разу ничего у него не взял. Все тут же возвращалось. Вскоре новая рыбогубая мамаша родила своему милому зае мальчика, и папаша стал приезжать к своему старшему сыну намного реже. Ромка отрезал от себя отца полностью. И удивительно, что этот реально домашний успешный подросток, который вроде бы так сильно должен был бы отличаться от всех нас, на самом деле не слишком тяготился нахождением в детском доме. Ромка даже как-то сказал Витямбе, что в девяносто шестом ему нравится. Тут много свободы. Никто особо не контролирует тебя. Никаких тебе тайных осведомителей родителей типа папиного охранника или соседей. Да и учителя тут в основном нормальные люди. Помогают, жалеют, не давят. Опять и всякие секции: скалолазание, самооборона. А в футбол можно вообще играть хоть до ночи. Правда, Ромка никак не мог привыкнуть к нашей кормежке. Каша по утрам его почти бесила. Ему всегда хотелось фруктов и разных йогуртов. И еще его тяготило то, что он не имеет возможности выбирать себе сам одежду, рюкзак, кроссовки. При этом Роман понимал, что отец обязан по закону предоставить ему отдельное комфортабельное жилье, а больше ничего от отца он брать и не собирался. Ромка хотел стать врачом, и он был уверен в том, что он им обязательно станет. Что будет хорошо зарабатывать и сможет быть вполне успешным и самостоятельным человеком.

Кажется, именно это – какое-то исходящее от него спокойствие и уверенность в себе и своем будущем – и привлекало в нем Любу. Именно это отличало Аверьянова от нас, всех остальных. Я думаю, что Ромка ей очень нравится. Хотя Люба никогда не подает виду. Она даже как бы вроде и общается больше не с ним, а с Витямбой и Русланом. Но я уверен, что реально нравится ей именно Ромка.

…А кто нравится мне?.. Раньше мне очень импонировала Кристина. Мне нравились ее густые волосы, стройная кукольная фигурка, ее нежные ручки и даже это глуповатое выражение лица. Кристина, конечно, красотка, хотя примитивная и скучная. За нее всегда думает Люба. После того как мы выпустимся и Любы рядом уже не будет, Кристина быстро наделает множество всяких глупостей, абортов, никчемных влюбленностей, глупых покупок, необдуманных поступков… В общем, она слишком типичная детдомовская милашка, и когда уйдет отсюда, то станет типичной детдомовской выпускницей. Со всеми вытекающими. Просто раньше она меня как-то волновала. Я иногда представлял себе, как лежу с ней, голый, прижимаю к себе ее упругие бедра и наши соски трутся друг о дружку… и эти видения были так осязаемо реальны, что мне казалось, что ее губы обхватывают мои и она гладит меня нежно по спине и затылку своими маленькими нежными пальчиками…

Кристина возбуждала меня чисто телесно, но при этом она была мне какой-то чужой. Я никогда не знал, о чем с ней говорить. Она всегда была для меня не больше чем невнятное дополнение к Любе. Даже толстенькая, вся в пирсинге Машка кажется мне намного содержательнее.

Сейчас мне почему-то никто особенно не нравится из девчонок. И это странно. Ведь, достигая юношеского возраста, все детдомовские девочки и мальчики начинают влюбляться как по команде. Друг в друга, в тех, кто рядом. Дефицит родительской любви начинает компенсироваться удвоенной страстью к противоположному полу. Если тебя никто никогда не обнимал и не прижимал к себе с самого раннего детства, если ты всегда был лишен как психологического, так и физического контакта с теми, кто тебя любит, ты готов прижиматься и целоваться с девочкой до бесконечности. Как будто пытаешься пройти с ней заново все те моменты, когда в детстве мама должна была тебя обнимать, гладить по голове, кутать в одеяло, шептать тебе на ушко о том, что ты ее самый-самый любимый мальчик…

А поскольку контроль воспиталок не может полностью заменить родительский, то очень скоро детдомовские девочки и мальчики начинают жить как муж и жена. Только как муж и жена, у которых нет дома и нет права быть мужем и женой. В каждой группе ведь есть и мальчики, и девочки, и их спальни находятся по соседству. И они вместе не только в школе, но и за завтраком, обедом и ужином, за уроками, у телевизора, в кружках, на экскурсиях, на прогулках… Да практически везде. Возможностей для общения, включая и в постели, очень много. Почти все наши пацаны имеют сексуальный опыт уже лет с четырнадцати. Тот же Витямба уже год встречается с Катей из десятого класса. Они считаются чуть ли не самой красивой парой в нашем детском доме. Руслан и Сашка Медведев тоже имеют девушек. Но там все не так серьезно, как у Витямбы с Катей. Что касается Аверьянова, то он особенно и не стремится к тому, чтобы иметь постоянную девушку. И это понятно. Он-то как раз не был лишен с самого раннего детства ни материнской, ни отцовской любви. Ромка считает, что спешить с этим незачем. И ведь правда написана в книгах: влюбляются те, кто внутренне готов влюбляться. Так вот, Ромка – не готов. А вот Кирюша на девочек смотрит, но страшно комплексует из-за своей детской фигуры, тоненьких ножек и маленького роста.

…А вот почему девочки нет у меня – этого я не знаю. Я, конечно, не так неотразим внешне, как Витямба, и не имею такого авторитета интеллектуала и столь ярко выраженной жизненной перспективности, как Ромка, но все же я не так уж и плох внешне. Я высокий, а это среди детдомовцев, потребляющих белковую пищу в меньших объемах, чем их домашние сверстники, редко встречается. И я хоть и не так силен, как Медведев или Руслан, все же вполне хорошо развит физически. Самооборона, скалолазание, футбол не являются для меня чем-то священным, как у Медведева, но я всем этим занимаюсь. Правда, без особого энтузиазма. Ну, прыщи, конечно, бывают, но все же не так они меня мучают, как Руслана. Еще у меня один недостаток – это немного кривой зуб сбоку слева на верхней челюсти. Он как будто бы немного завален из общего ряда. Но этого почти не видно. Только если я очень громко хохочу и широко открываю рот. Но я очень редко так хохочу. Для этого почти не бывает повода.

У меня, конечно, тоже есть любимые предметы в школе. И это не физра, как у девяноста двадцати процентов наших пацанов. И не труды, где надо прикладывать не голову, а руки. Ну, конечно, я, как и все у нас в девяносто шестом, люблю уроки истории. Но это и так понятно: Игоряша!.. Но все же самые мои любимые предметы – это литература и музыка. Мне нравится читать. Особенно как раз художественную литературу. По этому предмету у меня всегда одни пятерки. Сашка Медведев, который вообще не читает книг, всегда перед литрой просит, что бы я ему коротенечко пересказал, че там в этом «Евгении Онегине» или в «Отцах и детях». И стихи я тоже люблю. Пушкина много читал и Есенина. Очень люблю стихи про природу и разные времена года. Так хорошо и приятно все это представлять в голове!.. И мечтать о том, что это все происходит со мной и что я хожу по влажным осенним полям, перепрыгиваю в лесу через лужи или валяюсь на печной лежанке, заложив руки за голову, и хочу сейчас встать, велеть запрячь санки и прокатиться по заснеженным полям и лесной дороге, окруженной заметенными снегом, сверкающими, как белые брильянты, высокими елями… А вечером девушка в голубом платье будет играть на фортепиано, а я буду сидеть поодаль и любоваться ею. И на ее лоб будет спадать локон светло-русых волос, и она будет поправлять его и смотреть на меня немного украдкой и потаенно…

…И еще я очень люблю музыку. Современную, вообще-то, тоже. Но все же больше всего классическую. Я полюбил ее еще в детстве, когда на музыкальных занятиях нас, малышню, готовили к концертам и праздникам. Даже тогда мне нравились эти звуки, льющиеся из большого черного пианино. И я отказывался петь со всеми песенку или подыгрывать музыкальному работнику на металлофоне или на бубне. Мне казалось, что наш нестройный хор и фальшивые звуки примитивных инструментов только портят эти волшебные, то веселые, то торжественные, то грустные звуки, льющиеся из пианино. Мне нравилось слушать. И если в помещении группы, пока мы все играли в машинки и строили из конструктора, играло радио, я всегда к нему прислушивался. Если воспитательница или нянечка пытались его переключить на что-то другое, я устраивал крик и требовал вернуть «песенку» назад. Два года тому, когда я уже учился в седьмом классе, к нам пришли преподаватели из музыкальной школы и предложили нам по доброте душевной, кто хочет, начать заниматься музыкой. Я к тому времени постоянно ходил на наш детдомовский хор. Но тут предложили не просто петь, а предложили индивидуальные занятия по обучению игре на музыкальных инструментах. Можно было выбрать один какой-нибудь, но я попросился на два – фортепиано и гитара. Преподаватели приходят к нам раз в неделю, и некоторым, включая и меня, разрешили тренироваться на инструменте и в другое время. По вечерам, когда в актовом зале пусто, я сажусь за пианино и разучиваю гаммы и пьесы, которые мне дает учительница музыки. Ее зовут Валерия Ильинична Лежебрух. Ей на вид лет тридцать пять, наверное. У нее короткая стрижка с неровной челкой на круглом лице, одновременно грустные и счастливые темные глаза и костистые кисти рук. Она часто берет меня за руки, как бы поправляя их, и тогда мне делается так волнительно и хорошо, что я перестаю следить за нотами и много ошибаюсь. Но она всегда добра ко мне и никогда меня не ругает. Только иногда поправляет:

– Саша, будь внимательней. Тут же в нотах все написано: легато. А ты играешь стаккато. И не злоупотребляй, пожалуйста, педалью.

А год назад я стал еще ездить в музыкальную школу на отдельные уроки. Я узнал у Валерии Ильиничны, что в музыкальной школе есть групповые занятия по сольфеджио и музыкальной литературе, и попросился туда сходить послушать. Она сказала, что меня вряд ли туда пустят. Там сформированы группы по классам обучения, и все эти занятия платные. Сама она приходила к нам в детдом и учила нас бесплатно, просто от доброго сердца. И я знал об этом и ценил наши с ней занятия очень. Разве можно не выучить задание, если человек приехал в свое свободное время и задаром, чтобы тебя учить такой прекрасной штуке, как музыка! Я старался. Еще и потому, что мне очень хотелось, чтобы Валерия Ильинична видела, что у меня получается и она ездит к нам не просто так. Что и у нас тоже есть успехи.

Но мне так хотелось попасть в музыкальную школу, чтобы хоть посмотреть, что это такое и как там все происходит, что я не послушался ее и, узнав, где эта самая музыкальная школа находится, пошел в нее пешком. Правда, оказалось, что само здание находится почти в самом центре города, очень далеко от нашего отдаленного Заводского района. Проездных нам не выдают, только тем, кто уже после девятого класса поступает в техникумы или колледжи. Зачем ребенку проездной, если он обязан находиться на территории детского дома, а школа – в соседнем здании? В маршрутку меня не пустили. И я пошел пешком. Только через полтора часа я дошел до места. Уже вечерело, и двухэтажное небольшое задание музыкальной школы подмигивало мне желтоватыми зашторенными окнами. Я постоял невдалеке и посмотрел, как из дверей время от времени выходят ребята с нотными папками, некоторые в сопровождении взрослых, бабушек. Многие несли скрипки в футлярах или гитары в чехлах. Я наконец-то решился и пошел внутрь. В коридоре было много банкеток и ожидающих своих детей родителей. Я прошел мимо них и уперся в гардероб.

– Давай свою куртку и шапку в рукав засунь. Потеряется – сам будешь искать.

Я снял куртку и отдал ее пожилой гардеробщице в синем халате. Раздался звонок, и из классов стали выходить небольшими группками дети. Я примостился в сторонке у окна и осторожно наблюдал, как взрослые достали свертки с бутербродами и печеньем и термосы и начали подкармливать ребят. Другие просто болтали между собой, смеялись. У всего этого здания была какая-то невероятная, еще неведомая мне звуковая палитра. Из разных комнат доносились звуки самых разных инструментов: пианино, виолончель, несколько флейт одновременно. И все они играли каждый свое, но при этом весь этот хаос звуков совсем не казался мне какофонией. Наоборот. Мне нравилось это слушать. И казалось, что это очень здорово, когда на двух этажах во всех комнатах одновременно учатся играть так много людей!

Меня, кажется, никто не замечал. Так я простоял всю перемену, делая вид, что я тоже один из этих детей, которых привели сюда родные, чтобы обучаться музыке. Раздался звонок на занятия. Из соседнего класса вышла строгая женщина в больших очках и всех позвала на занятия. Увидев меня, одиноко глазеющего у окна, она немедленно обратилась ко мне:

– Тебе что – нужно особое приглашение?

Я и сам не понял, как очутился в небольшом классе и сел за одну из десяти парт, стоявших там. Это был урок музлитературы. Женщина в очках рассказывала про пятую симфонию Бетховена, наигрывала время от времени на фортепиано музыкальные отрывки и часто заводила на проигрывателе целые отдельные куски. Все слушали ее и записывали в тетради, когда она говорила, что это надо записать. Мне было писать нечем и не в чем. Я нашел в парте какой-то обрывок бумаги и углубился в него, боясь даже приподнять голову. Я был страшно испуган, что меня обнаружат и выпроводят отсюда с позором. Вдруг очкастая заметила, что я не пишу, и спросила меня все так же строго:

– В чем дело? Почему ты не конспектируешь? Экзамены ты как сдавать собираешься? Ты что? Потерял ручку? На вот, возьми карандаш пока, пиши им. И в следующий раз надо сразу сказать, что нечем записывать.

Она дала мне простой карандаш, и я принялся старательно писать все, что она говорила. Так я пробыл там весь урок и на перемене вышел со всеми из класса в диком стрессе. Какая-то девочка, которая сидела за соседней партой, окликнула меня:

– Эй, новенький! Ты что, не знал, что сюда надо приходить с тетрадью и альбомом для нотной записи?!

– Что за альбом такой? – не понял я.

– Да вот же. Странный ты какой-то… – И она показала мне тетрадь, страницы которой были разлинованы пятиполосными строками во всю ширину листа. – На, держи. Вырву тебе страницу для сольфеджио. Сейчас после перемены у нас эта муть начинается. Терпеть я не могу эти диктанты писать! Ну ладно, увидимся, меня папа ждет.

…Так я начал посещать музыкальную школу. Инкогнито. И бесплатно. И продолжалось это целых два месяца. Была зима. Я одевался потеплее, чтобы не замерзнуть по дороге, и шел пешком полтора часа туда и полтора обратно, чтобы одолеть музыкальную науку. Я вынужден был там прятаться на переменах, чтобы Валерия Ильинична вдруг не обнаружила меня, научился осторожно проскальзывать в классы, дабы избежать вопросов о том, кто я такой и что здесь делаю. Я носил с собой собственноручно сделанную нотную тетрадь, где я по линейке разлиновал нотный стан. Я знал, что рано или поздно меня поймают и тогда мне не избежать позора, но я готов был вытерпеть и это, лишь бы подольше поучиться здесь. Я дико старался использовать эту возможность и ловил каждое слово очкастой музлитераторши. Я вникал в каждую мелочь на уроках сольфеджио и вскоре уже вполне догнал остальных ребят. Труднее всего было во время переклички, когда преподавательница зачитывала имена и фамилии из журнала, а ученики отвечали с места «я» или «здесь». Иногда мне удавалось оставаться незамеченным. Но если учительница спрашивала, что почему-то моей фамилии нет в журнале, я, набравшись самообладания, отвечал, что не знаю почему:

– А вы запишите. Я Белов Александр.

Дело раскрылось внезапно. Неожиданно. А все потому, что у меня в музыкальной школе появился друг. Его звали Миша. Это был толстый белобрысый мальчик на год младше меня. Мы иногда разговаривали на переменах, а когда я подтянул по сольфеджио, он частенько списывал у меня музыкальные диктанты, в которых я, кстати, тоже лепил кучу ошибок. Мишу водила на занятия мама – молодая красивая женщина, на которую Миша был совсем не похож. После уроков он поедал бутерброды и йогурты, которые давала ему мама. Как-то раз он представил меня ей.

– Это Саша Белов. Из нашей группы.

– Здравствуйте!

– Здравствуй, – улыбнулась она приветливо. – Хочешь тоже яблоко?

– Нет. Спасибо, – отказался я из скромности и соврал: – Мне надо домой идти. Меня ждут. До свидания.

– Подожди-подожди! – запротестовала она. – Давай мы тебя на машине подкинем. Сейчас Мишин папа подъедет и заберет нас. Ты где живешь? Мы тебя довезем. Уже темно на улице, а тебя никто, смотрю, не забирает из родителей. Не стесняйся, Саша. Это же нетрудно. Нам с мужем будет очень приятно немного помочь товарищу нашего сына. Ты далеко живешь? Какая улица?

– Нет. Спасибо большое, но я отсюда далеко живу. Надо ехать на маршрутке. Я побегу, до свидания! – И я поскорее рванул от них.

Но в следующий раз Мишина мама снова стала предлагать мне ехать на машине. Причем Мишин отец был тут и, улыбнувшись мне, взял обе наши с Мишей сумки и понес их в машину. Мне пришлось идти за ними. Я судорожно вспоминал хоть какой-нибудь адрес поблизости, но в голову от волнения ничего не лезло. И когда мы сели в машину, мы с Мишкой на заднее сидение, я назвал один единственный адрес, который знал:

– Заводской район, улица Климасенко, дом 7.

– Ого! – удивился Мишкин папа, и они переглянулись с его женой. – Однако ж далеко ты забрался. Но раз обещал довезти – довезу.

Мы поехали. Я весь дрожал и не знал, что мне делать. Надеялся только на то, что они не знают, что находится по этому адресу. Но он знал. Когда мы подъехали к самому чугунному забору детского дома, я попросил высадить меня здесь, выскочил из машины, судорожно попрощавшись, и перешел на другую сторону улицы, чтобы они подумали, что я живу в пятиэтажке напротив нашего заведения. Но тут как назло меня поймал за шиворот наш старший физрук.

– Ты почему, Белов, до сих пор не на ужине? Где ты шляешься по ночам?

И он, взяв меня под руку, повел назад через улицу, прямо в наш двор. Сопротивляться и убегать было бесполезно… Машина все еще стояла на месте со включенным фарами. Меня проводили прямо в ворота детского дома, и они, конечно, все видели… Я шел не оборачиваясь. А машина стояла и удивленно провожала меня…

В общем, они все поняли. Все сошлось. И то, что меня никто не приводит в музыкалку, и то, что никто не забирает из нее. Меня никто не кормит на переменах. Я плохо и бедно одет. Я детдомовский. Теперь они это знают. Ну и пусть. Главное – чтобы об этом не узнали в администрации музыкалки… Через день я снова пошел туда. Я боялся, но шел, всю дорогу успокаивая себя тем, что мне ведь, собственно, ничего не могут сделать. Ну ходил я два месяца бесплатно на уроки музыки, ну врал, что меня в журнале по ошибке не вписали. Что мне будет? Чего меня лишат? Возможности посещать музыкалку? Ну ничего. Переживу и это. На самом деле лишить чего-либо того, кто и так почти ничего не имеет, просто невозможно. Плевать на все это. Я пойду. И если удастся еще даже несколько раз (пусть даже всего один раз!) послушать эту очкастую по музлитре – это уже будет хорошо!

…Отношение Миши, как и его матери, ко мне явно изменилось. Я всегда это замечаю, когда окружающие вдруг узнают, что я детдомовский. Сразу на лицах появляется какая-то растерянность, смесь жалости и некоторого испуга, что ли… Вот и они. Сразу видны изменения. У Мишки оказалась двойная порция бутербродов и йогуртов, и он вежливо и неназойливо предложил мне еду. Я поблагодарил. Теперь все равно бессмысленно отпираться и делать вид, что не хочу есть. Мамаша тоже хоть и не подает вида, а смотрит на меня с сожалением. Да не волнуйтесь, маменька, я вашего сыночка никак не испорчу и не обижу. Но понимаю, что они не подозревают, что я в музыкалку хожу инкогнито, незаконно. Наверное, решили, что это программа такая городская – типа учат детдомовских музлитературе и сольфеджио. Вот и хорошо. Пусть и дальше не догадываются. Время ведь на меня работает.

…Но я недооценил один важный фактор. Бабье любит болтать и не может без того, чтобы не похвалить себя. В общем, сидя в ожидании своего чада в коридоре вместе с другими родителями, Мишкина мать рассказала им с печальным видом, что вот какой несчастный сирота учится в нашей музыкальной школе, между прочим, дружит с нашим сыном. А она (какая щедрость!) подкармливает бедного мальчика, а ее муж даже подвозит его до его сиротского приюта. Короче, теперь вся эта кодла взрослых без всякого стеснения разглядывала меня и перешептывалась. Это было совершенно невыносимо! И на переменах мне некуда было спрятаться. Я сразу же уходил в туалетную комнату и стоял там совсем один, моля Бога, чтобы эта пытка переменой наконец-то закончилась…

После того как меня раскололи Мишины родители, я смог сходить в музыкалку только еще три раза. Видимо, кто-то капнул в администрацию, и прямо на уроке музлитературы у очкастой открылась дверь и вошла директор школы. Видная дама со строгим лицом. Она сразу же обратилась ко мне с требовательной просьбой – пройти с ней. Я вышел. Она провела меня в учительскую, где сидело несколько других учителей, многих из которых я уже знал. Все молчали. И – о ужас! – там же я увидел мою Валерию Ильиничны Лежебрух. Она удивленно смотрела на меня. Но потом, слегка мне улыбнувшись, сообщила всем присутствующим:

– Да. Это действительно мальчик из девяносто шестого детского дома, Саша Белов. Присядь, пожалуйста, на этот стул, Саша. Я занимаюсь с ним фортепиано. И это очень хороший, прилежный и музыкальный мальчик. И мне кажется, он не совершил ничего такого ужасного. Просто ходил с другими детьми на занятия и учился. Что в этом плохого? Нет, я не вижу ничего такого страшного, что он не сказал об этом. Ну, во-первых, он очень скромный парень. И, во-вторых, он вполне самостоятельный. Конечно, нам придется сообщить директору детского дома, что ребенок без их ведома посещает музыкальную школу. Но давайте решать другой вопрос – как помочь ребенку. Я не понимаю, кому трудно от того, что в классе будет присутствовать еще один ученик, который, между прочим, очень хочет заниматься музыкой, и не из-под палки, как большая часть наших детей? Который действительно хочет учиться. Замечу, за все время, что Саша посещает занятия, ни один учитель не сказал про него ни одного дурного слова. По музыкальной литературе он вообще лучший в третьей группе. Я считаю, что мы просто обязаны помочь этому ребенку. Саша, подожди, пожалуйста, меня в холле.

В общем, вся эта история закончилась для меня вполне благополучно. В детдоме меня не ругали. И даже выдали проездной на автобус, чтобы я мог добираться до музыкалки побыстрее. Я хожу туда теперь совершенно спокойно, и меня перестало как-то особенно тревожить повышенное любопытство к моей персоне со стороны родителей и детей из других групп. Я по-прежнему общаюсь там с Мишей и даже с его мамой. И с благодарностью поедаю с ним бутеры и яблоки на переменах. Миша часто перекачивает мне всякую классику на флешку, и я потом записываю ее на телефон и могу часами слушать. Игоряша очень одобряет это мое увлечение и даже как-то подарил мне хорошие дорогие наушники. Якобы за хорошую успеваемость по истории, но я-то знаю, что это повод. Он просто всегда знает, что каждому из нас в данное время больше всего требуется. Я теперь с наушниками не расстаюсь. Берегу их.