Онлайн чтение книги Из Магадана с любовью
КАПИТАН

Никогда не видел его без костылей. История с его травмой случилась гораздо ранее, чем мы съехались в этом новом доме на краю антенного поля. Он был большим человеком, имел заслуги перед городом, а вовсе не каким-то несчастным, которому по нелепой случайности переехало ноги трамваем.

Спустя несколько лет другой мой сосед по подъезду получил травму и тоже не сдался перед лицом обстоятельств, сделался знаменитым, организовав несколько пробегов на инвалидных колясках вокруг земного шара.

Еще мне рассказывали о геологе, который, лишившись одной руки и одной ноги, продолжал работать, выходил в поле и не позволял никому помогать себе, даже на лошадь исхитрялся садиться без постороннего участия. Возможно, эти истории еще ждут своих летописцев, а тот, кого все за глаза звали капитаном, имел широкую известность в узких кругах, и этого ему было достаточно для стойкого морального превосходства над окружающими.

Я хорошо помню его сосредоточенное мужественное лицо, отчетливо, так же, как и постукивание костылей, на этот момент слух словно обострялся и улавливал нечто большее, чем механику прикосновений обрезиненного набалдашника к железобетону ступеней. Он тратил очень много усилий, чтобы подтянуться на руках, опираясь на ограждения лестницы, спуститься вниз, отворить три двери, выйти и постоять у крыльца.

Я бы, наверное, сдался и умер сразу, я не был капитаном. Я бы превратился в тюленя с его безобразной малоподвижностью вне воды. Хорошо, что я относительно цел и хожу, куда хочу, но не очень-то хочу.

А он шел по лестнице чаще кого-либо, всякий раз уступая дорогу тем, кто спускался, либо поднимался. Может быть, он не хотел шагать при свидетелях, посвящая в этот достаточно интимный для него процесс посторонних. Если кто-то открывал ему входную дверь, он спокойно возражал: я сам. То есть не ломайте планы. В конце концов, я думаю, его снесли бы на руках, охотников нашлось бы достаточно.

Ему было интересно пройти дистанцию по своему плану, выйти во двор, постоять у заборчика, которым был обнесен палисадник, его задолго до всякой приватизации без смущения захватила энергичная дама с первого этажа и растила на нем зелень и даже картошку.

Прислониться к забору и окунуться в жизнь – в этом есть своя прелесть, свой аромат и шарм, это легко понимаемо и разумом и чувством. Можно из окна второго этажа видеть то же самое. Но не тот ракурс, да и стекло мешает обонять воздух, поднимающийся с земли. И что важно – глядеть с уровня глаз.

Жизнь идет, хоть и много в ней рутинного, но есть и внезапное, озарения, импровизия. Вот вышел из соседнего подъезда сверстник капитана. Такой же инвалид, чуть менее покалеченный и побитый, но зато больше согнут годами, поскольку не был капитаном. Но без костылей, большое дело.

На его попечении собака невероятной величины – тоже ходячая, но еле-еле. Закормлена так, что почти никогда не подает голос. Овчарка. Иногда она бегает по двору за инвалидным «Запорожцем» с ручным управлением. Хозяин специально дает ей промяться. Зверюга быстро запалятся, язык вываливается у нее на полметра, а с языка пена, как с ведра пива.

Короче говоря, не спортсменка. Но добытчица: столько щенков нарожает славных, что семейному бюджету прибавка. Я бы показывал ее за деньги. Думаю, китайцы бы слюной истекли при виде такой горы мяса. Даже тетка огородница, которая недолюбливает всех хвостатиков, уважает Дану. Детская песочница облюбована зверьем как лучший бесплатный клозет, и ребеночек с совочком скорее напоминает юного ассенизатора, чем строителя воздушных замков на песке.

Тетка подращивает уже третьего внука, дрючит их всех как прусский фельдфебель. Мальчишки подрастают бравые, с румянцем по всю щеку, правда, с легким фиолетовым отливом. И очень этим походят на папу – военно-морского волка, он у них служит на подводной лодке и иногда шагает по двору в парадном мундире с кортиком, в чем есть нечто кукольное. Он человек восточный, и ему было бы приличнее носить кинжал и иногда, шутя, говорить в близком кругу: «Зарэжю!»

Мальчики эти – явление в данном дворе незаурядное, много и раскованно двигаются, и смотреть на них капитану, прислонясь к забору, приятно. Им можно сопереживать, когда они пасуют друг другу мяч. Неизменным тренером и участником многовариантной команды остается бабушка, прессует их постоянно и жестоко. Но эта жестокость от необходимости, а не от злости. Знает ли она, что каждое движение мальчишек ловит капитан, что они – источник свежести восприятия для него?

У капитана сын с розовой тонкой кожей лица, отчего он постоянно выглядит смущенным. Он вырос хорошим деликатным парнем, сохранил мягкость души в бригаде монтажников, работая и одновременно учась в институте, который через дорогу от дома.

Он женился, жена работает в поликлинике, я лечил у нее нервы каплями Гофмана, она теперь их однофамилица. Капитан уехал на «материк», убедившись, что у сына все сложилось. Мы вскоре тоже уехали из этого дома, поменяв квартиру, а на время переезда оставляли в этой милой семье на хранение кое-какие вещи, чтобы не забыть их в суматохе. Так я впервые зашел в квартиру капитана, обволакивающую своим уютом и вежливостью. В ней было тепло и намоленно, отсутствие чертей здесь замечалось на первых же минутах, а в нашем городе, построенном на костях заключенных, присутствие неприкаянных душ – не редкость.

Прошло еще пять лет, и когда я прихожу в эту часть города, расстраиваюсь в чувствах, как если бы приехал в город юности за тысячи километров. Мне странно и тяжело, я изнываю и устаю от ностальгии. И тем это тяжелее, что уже трое из нашего подъезда умерло, в том числе мама тех троих румяных парней. Это всякий раз переживается так, будто умер и ты. Но потом частично ожил.