Мадемуазель убеждала, просила, требовала, сердилась, но все было напрасно: Жермини наотрез отказалась отдохнуть хотя бы несколько дней и даже слышать не хотела о том, чтобы мадемуазель взяла ей помощницу для тяжелой работы. Она заявила, что это невозможно и бесполезно, что никогда не допустит, чтобы другая женщина подходила к барышне, помогала ей, ухаживала за ней, что от одной этой мысли действительно заболеет и уж тогда ей не поможет никакое лежание. Пока ноги хоть сколько-нибудь ее носят, пусть ей позволят ходить. Она говорила это так нежно, глаза ее смотрели так просительно, в слабом голосе звучала такая смиренная мольба, что у мадемуазель не хватило мужества настоять на поденщице. Она только обозвала Жермини «чурбаном, глупой башкой», деревенщиной, которая думает, что стоит ей на два дня лечь в постель, как она тотчас умрет.
Благодаря энергичному лечению врача Жермини стало как будто немного лучше, и она продолжала убирать постель мадемуазель, взбивая с ее помощью перины, продолжала стряпать, что было ей особенно тяжело.
Когда она готовила завтрак или обед, ей казалось, что она сию минуту умрет в этой кухне — в одной из бесчисленных маленьких кухонь великого города, вогнавших уже стольких женщин в чахотку. Стоило Жермини раздуть огонь, как от плиты начинал медленно подниматься едкий дымок, который сразу одурманивал ее; постепенно уголь, купленный у соседнего угольщика, — плохо сгорающий, ядовитый парижский уголь, — обволакивал ее своим удушливым запахом. Засоренная вытяжная труба и слишком низко сложенное колено дымохода дышали невыносимым, убийственным жаром. У Жермини перехватывало горло, кровь приливала к голове, вены на лбу вздувались, все начинало плясать перед глазами. В полуобмороке, словно прачка, которая целый день водила раскаленным утюгом в комнате, полной испарений, она бросалась к окну и жадно глотала ледяной воздух.
Силы, нужные для того чтобы, несмотря на приступы слабости, переносить болезнь на ногах и двигаться, Жермини черпала не только в боязни оказаться прикованной к постели, присущей всем простолюдинам, не только в страстном и ревнивом стремлении самой заботиться о мадемуазель, но и в страхе перед тем, что вместе с новой служанкой к ним могут проникнуть сплетни. Ей приходилось зорко следить за тем, чтобы к мадемуазель не приблизился кто-нибудь посторонний. Кроме того, ей приходилось показываться на улице, чтобы все ее видели, чтобы заимодавцы не сочли ее смертельно больной, приходилось делать вид, что она совсем здорова, разыгрывать жизнерадостность и веселье, внушать всем уверенность в этом ловкими ссылками на врача, каждым движением выражая надежду на выздоровление, шутливо обещая не умирать. Она должна была напускать на себя безмятежность, чтобы успокоить кредиторов, чтобы они не поднялись по лестнице и не обратились с требованиями денег к мадемуазель.
Жермини хорошо играла свою роль в этой страшной комедии, от которой не смела отказаться. Она героически заставляла лгать свое тело, выпрямляя под испытующими взглядами лавочников сгорбленную спину, убыстряя медленный и шаткий шаг, натирая перед выходом из дому грубой салфеткой щеки, чтобы вызвать на них краску и скрыть под румянцем бледность, говорившую о болезни, замаскировать близость смерти.
Несмотря на душераздирающий ночной кашель, на бессонницу, на отвращение, с которым ее желудок отвергал пищу, Жермини всю зиму пересиливала себя, побеждая, держа в подчинении недуг.
Каждый раз после осмотра врач говорил мадемуазель, что все жизненно важные органы служанки как будто в порядке. Правда, верхушки легких задеты, но это излечимо. «Только очень уж изношен весь организм, очень изношен», — повторял он с каким-то горестным, даже смущенным выражением лица, поражавшим мадемуазель. И на прощание всякий раз напоминал ей о необходимости свежего воздуха и перемены климата.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления