Онлайн чтение книги Житие архиерейского служки
История о канте

При звоне пуншевых чашек и новомодных рюмок возглашал епископ, что синод им посрамлен, что синод не может ответить на хитроумные письма принца-архиерея.

Было получено письмо от господина Остолопова, что дело не так серьезно и считается более в пустяках, потому что суммы взимаемые соразмерны.

Но скромность не была частой гостьей епископа Кирилла.

Слушали гости, пили, слушали, записывали, потому что в монастыре письмо есть донос и ябеда, и недаром император Петр, многими Великим называемый, монахам запретил писать вовсе.

Шел слух к синоду, и начал дуть из синода ветер прохладный.

Добрынинские дела тоже в это время испытали на себе как бы налет грусти.

Однажды вечером вошел в келью Добрынина седой родогожский дед.

– Любезный внук, – сказал он, – был в нашем монастыре пожар, и дом мой с пожитками сгорел. И та добрая женщина, которая жила со мною во время моего вдовства, не та, которую ты помнишь, а другая…

Тут вспомнил Добрынин про лихорадку.

– Та, другая, – сказал дед, – тихая, хорошая. Смерть ее похитила, все с ней умерло. Не дед стоит перед тобою, а тень деда.

– Что тебе надо, дедушка?

– Проси архиерея, Гавриил, скажи ему: «Дед мой кланяется и просит место в монастыре монахом, дед смирился».

Место в Глинской пустыни, глухой, но бедной, деду добрынинскому епископом было доставлено.

И там дед и умер.

Архиерей, будучи великим врагом праздности, проводил целые ночи за ужином с монастырскими братьями, с консисторскими членами и с приглашенными из города знаменитейшими ябедниками.

Пили, разговаривали, кричали, говорили силлогизмы, то есть различного рода правильные умозаключения, писали вирши, играли на гуслях.

А бывший базилианский монах Бонифаций Борейко, ныне рыльский архимандрит, обучал всех польскому танцу.

Тут же составлялись ответы синоду.

Но однажды пришло архиерею на ум написать поэму.

Была уже одна поэма об обер-прокуроре Чебышеве, но она, к сожалению, утрачена, будучи ябедниками исхищена для доноса.

Сей стих, за польским созданный, был посвящен севскому воеводе Пустошкину.

Стих был семинарский, рубленый, с богатыми рифмами.

Вот он, с сокращением неудобооглашаемых мест:

Но какой смысл можно желать от стихов, которые писались за ужином, продолжающимся до тех пор, пока монастырские старые колокола не ударят в достойный!

Кант всем нравился.

На ноты его положил Добрынин и за это получил похвалы и даже немного денег.

Лекарь Винц, тот самый, который лечил опившегося протопопа и самого Добрынина в горячке, увидавши кант, больше всех восхищался стихов звучностью.

С дозволения архиерея взял он с собой листок для того, чтобы дома насладиться этим произведением.

Назавтра архиерей опомнился и послал Гавриила в город взять от лекаря кант.

Служка встретил Винца, выходящего из квартиры.

– Его преосвященство просит вернуть кант.

– Пришлю. А сейчас иду в Казанскую церковь к обедне.

– И я с вами помолюсь, – сказал служка.

– Нет, зачем же вам дожидаться!

– Так мы в церкви молимся, а не дожидаемся.

В церкви лекарь еще два раза уверял Добрынина, что пришлет кант после обедни, но служка был к нему как приклеенный.

Возвратясь в квартиру, лекарь перевернул на столе свои каталоги, перелистал скотский лечебник, «Пригожую повариху», звякнул пестиком и сказал, что кант куда-то завалился и он сам вернет его архиерею.

Пришлось служке вернуться в монастырь.

Гавриил доложил, что кант, вероятно, у воеводы.

Архиерей посмотрел задумчиво, сказал:

– Кант написан мною не собственноручно, а рукой твоею, и кажется мне наполовину уже, что ты его сочинитель. А ежели ты человеку в церкви молиться мешал, то нужно было уметь и кант выкрасть.

На другой день все же лекарь кант возвратил.

Но воевода кант прочел и считал, что сочинил его Добрынин.

Но на архиерея иногда находил благотворный дух. Тогда он как будто снимал с себя шелковую свою рясу, становился человеком кротким, чистосердечным, но не честным.

Когда воевода сам приехал к архиерею с жалобой на кант, составленный Добрыниным, Кирилл засмеялся вдруг и сказал:

– Кант я сам сочинил и преплохо, почему и не признаюсь.

Но воевода своего доноса обратно не взял.

Приехала комиссия, учрежденная по именному повелению, и в комиссии состояли черниговский архиерей Феофил, Гамалеевского монастыря архимандрит Антоний Почека да двое светских – полковник и майор.

И оказалось далее, что по доносу тому нужно допросить не только архиерея, но и воеводу.

И допросить нужно было в качестве свидетеля Назарку-пономаря, но он найден был в своем заточении повесившимся на новой веревке.