Онлайн чтение книги Каменные пациенты Stone Mothers
Глава 16

Хелен, помаргивая, появляется из полутемного зала ожидания станции Дисс. Она одета практично, в брюки и какие-то спортивные туфли на «липучке» из тех, что обычно рекламируются на последних страницах журнала «Телеграф». Я ищу в ее глазах помутнение от катаракты, но линзы-хамелеоны в ее очках уже превратились в серо-коричневые под низким осенним солнцем.

Деньги, очевидно, в ее черной сумке. Дисс не считается криминальным местом, однако нигде нельзя быть полностью защищенным от грабителей, и я ловлю себя на том, что иду со стороны сумки, пока в конце концов не предлагаю понести ее. При всем своем объеме она оказывается удивительно легкой.

– Сколько он у вас просил? – интересуюсь я, как только мы садимся в машину.

– Десять. – Хелен не спускает глаз с дороги.

Это маленькое состояние – конечно, больше, чем я смогла бы иметь на руках в случае подобной необходимости, даже если бы мне удалось объяснить это Сэму. Хелен Гринлоу сидит рядом на том месте, которое я называю «мамино сиденье». В ее маленьком теле присутствует обманчивая уязвимость и некая «легкость-на-ногу». Она выглядит хрупкой и даже милой: старость всех нас низводит до невинности, по крайней мере на вид.

– Где вы живете в Пимлико?

Я вижу, как Гринлоу взвешивает плюсы и минусы сохранения своей приватности; и тот факт, что она отвечает, я воспринимаю как знак доверия, или скорее уступки; в конце концов мы ее достали.

– Маленький дом на площади Святого Георгия, бывшая конюшня, – говорит Хелен. Она, возможно, поумерила свои запросы, но не сильно.

– Звучит славно.

Я отказываюсь от дальнейших дорожных разговоров, потому что знакомый пресс из невысказанных слов давит на меня. Я хочу спросить Хелен о настоящем и будущем, о том, что случится дальше, и еще (может, сейчас единственный шанс спросить об этом) – о ее жизни до того, как она пересеклась с нашими. Но чувство вины удерживает меня, чувство вины и хрупкость этого молчания. Я открываю окно на дюйм. Я боюсь, как и тогда. Мне есть что сказать, однако я оставляю это при себе.

Я сворачиваю с двухполосного шоссе и проезжаю мимо знака «Дорога закрыта». На старой ветке дороги сорняки пробились сквозь щели в асфальте и теперь расплющиваются под моими шинами. Бетонные остатки старой заправки едва видны под зарослями буддлеи. Я оборачиваюсь через плечо, прикидывая, как отсюда выезжать задом. Водители на основном шоссе едут слишком быстро, чтобы нас заметить. Мусорный контейнер наполовину заполнен старыми отходами, и Хелен с отвращением бросает туда сверток с деньгами.

– Хорошо, давайте отвезем вас обратно на станцию, – говорю я, когда она возвращается на пассажирское сиденье. – Если мы поедем сейчас, вы успеете на четыре шестнадцать до Ливерпуль-стрит.

– Я хочу подождать, пока он не приедет.

Ее упорство почти восхищает.

– Нет. Если он увидит меня здесь, то взорвется. – Джесс не понял бы, что сам заставил меня пойти на это. Все, что он увидит, – величайшее предательство, которое он только может представить. Мне было бы страшно находиться рядом с ним в тот момент.

Но это еще не все. Мне стыдно участвовать в сговоре с этой ужасной женщиной. Я по-прежнему ненавижу все, что она сделала.

Хелен в очередной раз моргает. Она моргает очень редко – раз в минуту или около того.

– Мне нужно знать, что он их взял.

Я вздыхаю. Если бы это были мои десять тысяч фунтов, я бы тоже хотела это видеть. Я возвращаюсь со старой дороги на шоссе, пересекаю разделительную линию и паркуюсь возле закусочной на другой стороне, приткнув машину позади белого фургона. У стойки я заказываю себе латте.

– Что желает ваша мама? – спрашивает продавщица. Она кивает на Хелен, но слово «мама» вызывает у меня рефлекторное чувство нежности. И оно немедленно гаснет от того, как Хелен вздрагивает от одной мысли, что нас приняли за родственников. Я вспоминаю другое подобное вздрагивание, другое оскорбление, и тут же ожесточаюсь против нее.

– Я ничего не буду, спасибо, – говорит она.

Молоко в этом латте – мои единственные калории за весь сегодняшний день. С тех пор как я вернулась домой, мне толком некогда поесть – я либо спешу куда-то, либо валюсь спать без сил, либо пью. Это видно не только по моему ставшему свободным поясу, но и по моей серой припудренной коже, сухим глазам и легкой дрожи в руках.

Машина стоит на травянистой обочине, и мы ждем в ней, сидя рука об руку.

– Вот он. – Я не знаю, какой путь проделал Джесс, но он, должно быть, устал, потому что приехал на желтом велосипеде, который я видела возле библиотеки, а отсюда до Настеда на нем добрых полчаса езды. Он по-мальчишески перекидывает ногу через раму, прежде чем остановиться рядом с мусорным баком. Я прищуриваюсь и задумываюсь: не пора ли снова на лазерную коррекцию зрения.

– Вы его сможете разглядеть?

– Я пришла подготовленной. – Хелен достает что-то из своей сумки, и мне требуется несколько секунд на то, чтобы понять – это маленький красный театральный бинокль. Теперь рядом со мной милая «женщина-из-публики». Даже невооруженным глазом я вижу, как Джесс засовывает руку в мусорный бак, вытаскивает пакет и открывает его. Он прижимает к груди пачки наличных, разорвав пакет на маленькие кусочки, которые кружатся вихрем и смешиваются с осенней листвой. Хелен не опускает бинокль, когда он отъезжает, и смотрит ему вслед еще долго после того, как Джесс исчезает из моего поля зрения.

– Хорошо, – говорит она. – Надеюсь, на этом все и закончится.