Онлайн чтение книги Каменные пациенты Stone Mothers
Глава 8

Я начинаю привыкать к этому месту. Теперь я могу подойти к нему и не чувствовать боли. Этому помогает то, что исчезли прежние огромные деревянные двери. Мне нравится как прозрачность, так и практичность раздвижных стеклянных. Сейчас через них проходит стайка женщин с ковриками для йоги под мышками. Они расступаются, и я вижу человека, стоящего спиной ко входу, одетого во все черное. Мое сердце учащенно бьется. Я поворачиваю кольца на левой руке так, чтобы бриллианты смотрели внутрь, и платина могла бы сойти за серебро. Он распустил волосы. Локоны на голове блестят под лампами, как воронье крыло, настолько черные, что они, должно быть, покрашены. Я не удивлена: я и не ожидала, что он вырядится по-другому в такой особенный, «темный» вечер.

Ладно. Так. Я скажу ему, что мы арендуем эту квартиру только на пару месяцев. И если Колетта наплела ему, что это наш второй дом, – то она ошиблась.

– Джесс…

Он медленно оборачивается, и на долю секунды нам снова по семнадцать. Морщины на его лбу углубились, но улыбка по-прежнему молодая; у него всегда были самые белые зубы, самые яркие губы. Раньше я знала эти губы лучше, чем свои собственные.

– Малышка. – Никто, кроме него, не называл меня так, и мне бы хотелось, чтобы он нашел иное слово для выражения нежности. Так же он называл и Мишель. Я закрываю глаза и вижу лицо Мишель. Ее яркие краски; оранжевые, розовые, голубые, такие неуместные среди размытой серости и тусклой желтизны Назарета.

Джесс внезапно берет меня за подбородок – странный отеческий жест, более интимный, чем объятия. Я не знаю, как назвать то, что я до сих пор чувствую, прикасаясь к нему: даже наша страсть неравноценна. Секс в утешение после похорон создал прецедент, заставивший Джесса думать, будто я всегда трахаюсь спонтанно, но я бы не стала проделывать такого с Сэмом. Это плохо бы отразилось на его неведении о способностях жены наставить ему рога, в том числе. Джесс, конечно, притягателен совершенно вне всякой конкуренции. Мне достаточно сказать лишь одно слово, только нажать одну кнопку «назад», чтобы снова обладать им.

– Ты прекрасно выглядишь, – говорит он, и я люблю его за то, что он не использует слова: «все еще». Оскар весь – одно большое ухо за своей изысканной цветочной витриной.

Джесс открывает рот, а затем снова закрывает. Старая привычка, означающая, что он настраивает себя, прежде чем сказать что-то важное. Он так же глотал воздух перед всеми своими громкими заявлениями: «Я влюблен в тебя», или: «Меня посетила безумная идея», или: «Пожалуйста, малышка, пожалуйста, не бросай меня разбираться с этим самостоятельно».

– Ты не пригласишь меня войти? – На мгновение мне кажется, что он произносит эту фразу, желая напомнить о былых временах, когда он говорил так перед моим старым домом на Мэйн-стрит, прежде чем я соображаю, что здесь ему требуется мое разрешение, чтобы пройти внутрь. – Не смог проскочить мимо этого бюрократа. Было легче сюда попасть, когда тут находилась больница! Он всего лишь долбаный зазнавшийся администратор. Он даже не местный!

– Простите, Оскар. Я разрешаю его пропускать, внесите его в список. – Объявляя об этом открыто, я снижаю ощущение тайности нашей встречи. Я замечаю машину Джесса, красную «Ауди-ТТ», припаркованную на одном из мест для гостей. Колетта оказалась права; в данный момент у него есть деньги. Он примерно в том возрасте, чтобы уже выплатить ипотеку. За исключением Парк-Ройал-мэнор, дома здесь в округе доступны даже на скромную зарплату, а Джесс никогда не сидел без работы.

Мы ожидаем лифт. От Джесса пахнет, как всегда. Мылом, кожей и машинным маслом. Он оказал себе дурную услугу, покрасившись; седые волосы ему бы пошли. Когда Джесс был молод, то имел настолько яркие и длинные ресницы, что лишь мужественные черты его лица удерживали от впечатления, будто он носит макияж, – но теперь белые брызги в бровях и щетине смягчили этот эффект.

– Я всегда знал, что в конце концов ты вернешься домой.

– Это не насовсем, это только пока мама… – Слова застревают у меня в горле.

– О, малышка, я знаю. Мы вошли в тот возраст, когда такое случается, не так ли? С кем ни заговори – почти у всех умирающие родители. Круговорот жизни. Думаю, внуки удерживают от края. Я покажу тебе потом фотографию маленького сына Мэдисон. Его зовут Кори. Ему сейчас уже полных два года.

Мне следовало бы спросить об остальных его детях, но я никогда не могла запомнить – с кем он еще видится, а от кого отстранился. Стрелка на табло возле лифта переключается с верхнего направления на нижнее.

– Как там Клей? – Это имя я произношу с осторожностью.

Джесс надувает щеки.

– Он просто кошмар, что еще сказать? Выглядит так, будто все гладко и ровно, но никогда по-настоящему не знаешь, что с ним. – Это горькая ирония, что, несмотря на работу Джесса – он хоть и не медбрат в психбольнице, как его собственный отец, но бригады «Скорой помощи» регулярно доставляют туда районных пациентов, – когда душевное расстройство происходит в непосредственной близости, его реакция скорее «избегать», чем «обсуждать». Наше прошлое, конечно, может иметь к этому какое-то отношение.

– А Марк и Триш?

– Мама-папа? – Он всегда упоминал своих родителей вместе, одним составным словом, как бы подчеркивая, насколько они близки как пара. Это то, чего он ожидал от нас с ним. «Он винит в нашем разрыве произошедшее, а не меня» – этой своей фантазии я потакаю в равной степени из доброты и малодушия. – Они в порядке, учитывая обстоятельства. Ты знаешь, что она теперь практически прикована к дому? Думаю, они хотели бы встретиться с тобой, пока ты тут. У тебя не получится на этот раз использовать свою обычную отговорку, что ты мимолетом.

Мне не верится, что он просит меня об этом. Разве я могу взглянуть им в лицо, после того как поступила с их сыном?

– Я… э-э… ну, я не знаю… это может показаться немного странным…

– Спроси себя сама. Чайник, как говорится, у них всегда на плите.

Двери лифта вздыхают, открываясь. Возможно, это и мой дом, но Джесс вводит меня внутрь все еще с остатком собственнических чувств по отношению к этому месту и ко мне. Мы встречаемся глазами в зеркале и с легкими улыбками смотрим на свои смягченные и постройневшие отражения. Я знаю, о чем он думает: мы по-прежнему выглядим хорошей парой.

– Как дела у Хонор?

– Тоже все ровно, более-менее. Трудится, чтобы получить Би-Эй. – Как только я это произношу, то понимаю, что аббревиатура, означающая степень бакалавра, до него не дойдет, однако объяснять было бы снисхождением. – Голдсмит-колледж, в Южном Лондоне. Она делает инсталляции из татуированных кусочков кожи. По крайней мере, пока она протыкает иголкой старую кожаную сумку, она не режет себя. Колетта сказала тебе, что она была в «Лиственнице»?

Джесс кивает. Мне не нужно объяснять ему, что такое «Лиственница». Это нечто вроде монастыря или реабилитационного центра; название, понятное для посвященных, место, где вы притворяетесь, что решили завязать после того, как снова перебрали просекко на Рождество; автобус номер шесть нашего времени.

– У нее было несколько ужасных лет, но ее новое лекарство, кажется, ей подходит, и она уже шесть месяцев без рецидива, так что…

Лифт выпускает нас в сверкающий коридор. Джесс выходит первым.

– О, это великолепно, – говорит он, хотя и неясно, какое именно достижение он имеет в виду. – Хорошая девочка. А как поживает То, Что Я Зову Сэмом?

Джесс придумал это прозвище после того, как увидел сборники хитов на компакт-дисках в моем бардачке – «То, Что Я Зову Настоящей Музыкой». Сэм покупает их вместо оригинальных альбомов. Он обычно говорит: «Чтобы быть на одной волне с молодежью», когда объясняет эту привычку. Я обдаю Джесса холодом презрения:

– Сэм в порядке. – Я не упоминаю ни о строительстве школы, ни о прошлогодней награде.

– Дай-ка мне сориентироваться… Это какая вообще сторона – мужская или женская?

Я смотрю на него во все глаза:

– Ты серьезно? – Не могу поверить, что схема этого здания не отпечаталась в его мозгу так же, как и в моем. Мысль о провалах в памяти Джесса должна бы утешить меня, но нет. Мне нужно, чтобы он меня помнил.

Он смотрит в окно.

– Отсюда видны домики. Это значит, здесь должен был раньше находиться изолятор, в котором… – Его улыбка постепенно превращается в похотливую, и я возвращаю ему ее облегченную версию, стремясь похоронить плохие воспоминания под хорошими.

Когда Джесс наконец перешагивает порог квартиры, то среди высоких потолков и всего этого неброского шика словно теряет пару дюймов своего роста. Квартира с головой выдает мое богатство, как если бы внезапно из лейки душа потекло жидкое золото.

– И это даже не твой основной дом… Кровь и преисподняя, малышка!

Это лишь малая видимая часть бушующих в нем эмоций, и хотя фраза, видимо, должна выражать одобрение, я чувствую себя будто припавшей на задние лапки.

– Присаживайся, – говорю я. – Давай я принесу тебе выпить.

Диван поглощает Джесса целиком. Из его джинсов вываливается телефон – древняя модель «Нокиа» из первого фильма «Матрица», которую Хонор всеми правдами и неправдами мечтает заполучить.

– Чертова хреновина, – ворчит Джесс, запихивая ее обратно в задний карман.

– Это настоящий музейный экспонат. У тебя есть смартфон?

– Не нужен, – отвечает он. – Мне вполне достаточно выглянуть в окно вместо того, чтобы пялиться в экран целыми днями. Я не могу заставить своих детей посмотреть мне в глаза из-за этих штук.

– Вполне справедливо. – Мне интересно, пошло ли бы у нас все по-другому, если бы в нашем детстве Интернет всегда был под рукой. Полустершиеся подростковые переживания, по большей части скука, любопытство, наивность – вот что у нас было. Однако это нас не оправдывает. Ничто не может оправдать нас.

– Чай? – предлагаю я. – Кофе? У меня есть «Неспрессо».

– Ладно, «Старбакс», притормози-ка. Есть баночное пиво?

– Есть бутылочное. – Я показываю ему бутылки, выстроившиеся на дверце холодильника, словно игрушечные солдаты. Джесс берет две, открывает первую не замеченной мной ранее открывалкой, прикрепленной к стене, и в два глотка высасывает всю ее один. Он смотрит на этикетку.

– Так вы действительно миллионеры теперь, выходит?

И тут я лгу; настоящей ложью, но только чтобы спасти его гордость:

– Мы это просто арендуем.

Его щеки теряют румянец. Что я такого сказала? Его рука крепко обхватывает бутылку, костяшки пальцев белеют. Джесс отворачивается к окну и смотрит через болото на Настед.

– Нет, это не так, – говорит он тихо. – Мэдисон работала раньше здесь агентом по продажам. Они продали выставочный образец архитектору из Лондона. Не жалей меня, Марианна…

Слишком поздно. Я вижу, что лучше было бы причинить ему боль честно.

– Я не хочу… Я не хотела…

– Все прошлые разы я ныл о деньгах, а ты ко мне присоединялась, как будто мы оба в одной лодке. Господи! Ты, наверно, хорошенько повеселилась за мой счет.

– Джесс, нет… и никогда не буду. Я просто… я не хотела, чтобы ты чувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что я жила… – Я чуть не говорю «лучше», но вовремя себя останавливаю. -… Другой жизнью, чем та, которая была у нас с тобой.

Вена вздувается на его шее, как угорь:

– Так даже еще хуже!

– Ну вот – теперь ты знаешь, и ведешь себя странно.

– Мне не нравится, когда меня обманывает единственный человек в мире, которому я могу доверять, ясно тебе? Я имею в виду все то, что между нами было. Господи Иисусе! Даже маленькая ложь – это огромная ложь, если она исходит от тебя.

– Я понимаю. Прости.

– Что бы с тобой ни произошло, ты всегда будешь моей Марианной Смай из Настеда. – Он берет стакан из моей руки и приближает свое лицо к моему. Мы чувствуем притягивающий жар друг друга. Я знаю лицо Джесса, когда он в игривом настроении, и это не оно: сейчас речь о власти, о возвращении к единственной точке, в которой мы все еще равны. Отчаянная, испуганная часть меня на секунду задумывается – не предложить ли ему себя в качестве извинения. Когда я кладу руку ему на грудь, то чувствую сердцебиение, быстрое, как у ребенка. Прежде чем я замечаю это движение, его рука оказывается между моих ног, и наше прежнее влечение снова здесь, подтвержденное участившимся пульсом. Это было бы так просто. Это поставило бы его мозги на место. И тогда я думаю о Сэме и Хонор.

– Ты же знаешь, что теперь нам лучше оставаться просто друзьями.

– На нашу долю и так выпало слишком много грязи, чтобы чего-то бояться, я считаю, – говорит Джесс, не убирая руку.

– Твою мать, Джесс! Ради всего святого! – От моего толчка он убирает руку, но мои кольца развернулись обратно, и самый большой бриллиант зацепился за петлю на его свитере. Мы оба смотрим, как темно-синяя шерсть тянется за сверкающим камнем, распускаясь и обнажая голое тело под свитером. Дальше наступает мучительный момент, когда он втягивает живот, пока я выпутываю палец. Я жду извинений, однако вижу только вызов в его глазах.

– Я хочу, чтобы ты ушел.

Джесс поднимает обе руки в насмешливом признании поражения и отступает, покидая квартиру. Кусочек темной шерсти застрял между двумя маленькими бриллиантами на моем «кольце вечности»[3]Кольцо с камнями по кругу, символизирующее вечность. Обычно дарится на круглую годовщину свадьбы., и мои руки, вытаскивая его, трясутся слишком сильно. Что, черт побери, сейчас произошло?