Онлайн чтение книги Кати в Париже Kati i Paris
XV

Однажды перед самым Рождеством ко мне пришел Петер и попросил:

— Кати, помоги мне! Что мне делать? Ты можешь понять, что эта Ева так жутко запала мне в душу?..

— Да, пожалуй, я могу это понять, — сказала я.

— Но ты не знаешь, как это плохо, — продолжал Петер. — Я бы безо всякого тут же женился на ней… Слышала ты когда-нибудь о таком сумасшествии?

— О да, иногда, кажется, я слышала о чем-то подобном, — ответила я.

Он сидел на столике для мытья посуды, подавленный, глубоко задумавшийся человек с грустными глазами.

— С какой стороны ни посмотришь — это катастрофа, — сказал он. — Естественно, я ей не нужен, и, во-первых, я этого не переживу. А во-вторых, подумать только, если она, вопреки всяким ожиданиям, захочет выйти за меня замуж…

— Да, что тогда? — спросила я.

— Она девушка совершенно такого типа, какого я смертельно боюсь, — сказал Петер. — Точь-в-точь такая бабочка, что порхает от одного к другому. И у меня, возможно, получится так же, как у моего отца… да ведь это катастрофа, я и говорю.

Он стукнул себя по лбу, и вид у него был как у совершенно отчаявшегося человека.

— Это грозит мне смертью! — заявил он. — Я должен спросить ее…

— Подожди еще немножко! — сказала я. — Только еще немножко!

Я подумала про себя, что если у Евы есть хоть капля разума, ей надо выйти замуж за Петера, который в самом деле хороший человек. Он станет добрейшим и милейшим супругом. Его преданность была несомненной вопреки всему тому, что он говорил, будто не желает делать ставку на одну-единственную женщину. Но именно это он и делал, когда всерьез привязывался к кому-либо. Разнообразие и порхание туда-сюда он ненавидел больше всего на свете и у себя самого, и у предполагаемой будущей жены. Многочисленные победы Евы вовсе не усиливали его интерес к ней, а совсем наоборот — отпугивали его и заставляли до последнего бороться с влечением к ней.

И когда он теперь, сидя на моем столике для мытья посуды, говорил: «Это грозит мне смертью! Я должен спросить ее…» — то, по всей вероятности, этому предшествовала жестокая борьба с самим собой.

Я хотела, чтобы он немножко подождал. Я хотела выиграть время, чтобы подготовить почву, капнуть время от времени несколько мелких словечек в ухо Еве. Я не знала, подействуют ли они, но в любом случае Ева как раз в этот момент была абсолютно не расположена связывать себя какими-либо узами.

— У меня большие способности к дружбе, — сказала она мне однажды. — Но явно никаких способностей к любви, к такой истинной любви, которая продолжается больше двух недель.

Но разве нельзя выйти замуж из чувства сильной и крепкой дружбы? Я не из тех, кто мог бы судить об этом, поскольку я с самой первой минуты была так безумно влюблена в Леннарта. Но предположите, что вскоре я узнала: человек, в которого я влюблена, совершенно не подходит мне. Мы совершенно разные, и нам вместе не ужиться. Вышла бы я все-таки за него замуж только потому, что влюблена? Нет, надеюсь, такую глупость я бы не сделала, хотя никогда ведь точно не знаешь! Но если вернуться к этому, разве нельзя было встретить кого-то, кто заставил бы тебя сказать себе: «Это именно тот человек, с которым я могла бы ужиться!» Разве тогда не нужно было осмелиться на замужество, даже если ты не влюблена!

О, я столько думала об этом! Я советовалась с Леннартом, и он сказал: во всяком случае, абсолютно необходимо, чтобы мужчина был по-настоящему, серьезно влюблен.

— Но ведь ясно, и это потрясающе приятно, если и она чуточку влюблена, — добавил он и требовательно дернул меня за кончик уха.

— Вот что, ты так думаешь! — засмеялась я. — Да, да, я ведь тысячу раз говорила : «Я люблю тебя!» Но у разных людей это, пожалуй, бывает по-разному. По-твоему, у Петера с Евой получится что-нибудь?

— По-моему, да, — ответил Леннарт. — Он, по крайней мере, достаточно ослеплен.

Так это, несомненно, и было. Очень влюбленный и совершенно несчастный мальчик сидел на моем столике для мытья посуды и ждал звонка Евы в нашу дверь.

— Ты не думаешь, что у нее удивительно милый ротик? — чуть застенчиво спросил он меня.

— Да, думаю, — согласилась я. — Она в целом довольно приятно выглядит.

—  Довольно приятно? Нет, ты послушай, ты!.. — отозвался возмущенный за Еву Петер.

Тут как раз мы услышали сигнал Евы, и он быстро сказал:

— Ни слова об этом! Да, да, раз ты так говоришь, я немножко подожду. Но недолго — это грозит мне смертью.

В тот вечер Ева была необычайно возбуждена. Она пела, и болтала, и смеялась, и жестикулировала вовсю, а Петер сидел все время в углу дивана и не спускал с нее мрачных глаз.

В конце концов она прервала свой подробный рассказ на полуслове и раздраженно спросила:

—  Что это с Петером? Что это?.. Чего ты уставился? У меня пятно сажи на носу или что-нибудь еще!

Петер вздохнул и собрался было ответить, но Леннарт опередил его:

— Он, вероятно, считает, что ты слишком много шумишь!

— Хо-хо-хо, слышали бы вы меня вчера вечером… а может, вы и слышали… — сказала Ева. — Курре, еще пара ребят и Агнета с Барбру… чуть не снесли этот дом. Хультгрен, ну та злючка, что живет в квартире подо мной… она, по крайней мере, нас слышала. Сегодня я встретила ее на лестнице, и она спросила: «Вы что, не слышали, как я стучала ночью вам в потолок?» — «Да, — ответила я, — но это не произвело на нас никакого впечатления, потому что мы тоже шумели вовсю». Но, ясное дело, если Петер хочет, чтобы я была тихоней, пожалуйста, буду тихоней!

— Да нет, черт возьми!.. — энергично заявил Петер.

Однако Ева молчала целых две минуты, и в комнате стало на удивление тихо.

— Похоже, будто керосинку погасили… — констатировал Леннарт.

Весь вечер мы обсуждали всевозможные вопросы, и по какому-то непостижимому поводу Ева коснулась вопроса, возможна ли дружба между людьми разного пола.

— Я так злюсь, когда говорят, что нельзя хорошенько дружить с парнем, — возмущалась Ева. — Возьмите меня с Леннартом или меня с Петером! Леннарту и мне даже в голову не пришло бы ничего, кроме дружбы…

— Посмели бы вы только!.. — вставила я.

— Я люблю Леннарта как брата, — продолжала Ева.

— А меня ты не любишь как брата? — неуклюже спросил Петер.

— Ну да, милый Петер, конечно же! Ты для меня такой по-настоящему надежный друг, и я всегда знаю, что ты у меня есть!

Вид у этого «надежного друга» стал после этих слов еще печальнее, чем раньше. Ева подошла, села на валик дивана рядом с ним и ободряюще погладила его по голове.

— Скажу тебе по секрету одну вещь, — продолжала она. — Я люблю тебя почти больше, чем Леннарта. Потому что Леннарт так строг ко мне!

Но даже от этих слов Петер, казалось, веселее не стал.

У нас у всех было столько дел все эти недели перед Рождеством, что мы встречались не так часто, как раньше. Но когда мы с Евой шли в контору и обратно, я выбирала подходящий момент замолвить мимоходом несколько слов за Петера:

— Верно, что он потрясающе приятный?

— Ну да, я тоже так считаю…

— И добрый?

— Конечно же он добрый.

— А какой мужественный и широкоплечий, право же, он выглядит чрезвычайно хорошо, верно?

— Да, я тоже так думаю.

— Должно быть, и денег у него куры не клюют, — сказала я, потому что пошла уже на все.

— Да, эти богатенькие господа даже не знают, как им хорошо, — сказала Ева. — А у меня едва хватит денег, чтобы съездить домой на Рождество.

— Интересно, на ком он когда-нибудь женится? — сказала я. — Хороший муж достанется той девушке, это точно!

— Да, нашел бы он кого-то подходящего, — равнодушно сказала Ева.

Это звучало не очень обнадеживающе для Петера. И ему следовало, вероятно, послушаться моего совета и подождать чуточку больше.

Но однажды вечером Ева позвонила мне и сказала, чтобы я зашла к ней одна.

Она сидела на оттоманке со слезами на глазах.

— Кати, помоги мне, — сказала она. — Петер…

— Что с Петером?! — воскликнула я.

— Он любит меня… по-настоящему, всерьез, понимаешь?

— Неужели это так печально? — спросила я.

— Печально?! — закричала она. — Ты, верно, можешь понять, что это печально! Теперь мы ведь не сможем больше встречаться!

— Да, пожалуй, не сможете, — мрачно согласилась я, понимая, что тут уж ничего не поделаешь!

— О, мне так жаль моего милого Петера, — сказала Ева и заплакала. — Почему так должно случиться?

— А ты не поняла этого уже давным-давно? — спросила я.

— Совершенно не поняла, — заявила Ева. — Он питал ко мне небольшую слабость в Париже, но это быстро прошло.

— Да, это прошло, но явно пошло не в ту сторону, — объяснила я.

На следующий день Петер был приглашен на обед. И Ева, разумеется, тоже. Но Петер позвонил и отказался.

— Все произошло, как я и ожидал, — объяснил он. — И ни на какой обед я не приду, ты ведь все понимаешь? Спасибо, Кати, у вас так уютно!.. Может, когда-нибудь я мало-помалу соберусь и снова приду, но не теперь, ты ведь все понимаешь?

Его голос звучал так грустно и все было так печально! Больше мы Петера не видели. Накануне сочельника он прислал нам корзину белых гиацинтов с карточкой: «Доброго Рождества желает вам Петер, совсем грустный поросенок».

Да, и вот настало Рождество. Ева уехала в родительский дом в Омоле, а тетя Виви в Сильянсборг, и мы с Леннартом праздновали Рождество одни.

— Только ты и я! — произнес Леннарт. — Когда-нибудь в будущем будет веселее, когда толпа ребятишек засверкает вокруг елки. Но именно теперь я рад, что мы вдвоем — только ты и я!

— Только ты и я! — повторила я, Кати!

Я проснулась в сочельник в ожидании, которого не знала с тех пор, как была ребенком. Я тихонько подкралась и зажгла огонь в открытом очаге и свечи в большом деревянном трехсвечнике на столе.

Повсюду у меня стояли белые гиацинты, и зимние ледяные ландыши [166]Их цветение намеренно замедляется (корень хранится в холодильнике), и расцветают эти ландыши только к Рождеству., и нарциссы — одни лишь белые цветы. Вся комната благоухала, а белое сияние цветов светило мне из темных углов, куда не проникал свет очага. Не я одна была преисполнена ожиданием. Вся комната была комнатой ожидания, в этот ранний утренний час в ней царила тишина, словно все здесь затаило дыхание.

Вскипятив воду для чая, я разбудила Леннарта, и он, сидя у огня, сонный, со взъерошенными волосами, пил чай. Не знаю, правильно ли он понял, как все вместе чудесно, хотя я изо всех сил пыталась ему это объяснить.

У Леннарта при всем его уме, интеллигентности и том, что он превосходил меня во всех отношениях, были мелкие черты ребячливости, которые мне очень нравились. Во всем, что касается рождественских подарков, он был сущим ребенком.

— Знаешь, что ты получишь в подарок? — уже за месяц до Рождества начал спрашивать он. — Ты получишь…

— Не хочу это знать, не хочу знать, не хочу знать! — кричала я.

Но его так и подмывало говорить об этом, и мне было трудно заставить его замолчать.

И вот он, сидя у огня и помешивая ложечкой в чашке с чаем, начал снова болтать о рождественских подарках.

— Не надо бояться, я все равно ничего не скажу, — успокаивал он меня.

Он долго сидел молча и задумчиво пил чай, а потом сказал:

—  Если бы тебе, например, подарили авторучку, какую бы ты предпочла — черную или красную?

— Красную, — не задумываясь ответила я, ведь так уж много хитроумия не требовалось, чтобы вычислить — именно такую он и купил. И тогда Леннарт так обрадовался, и вид у него был такой довольный, словно он хранил в душе чрезвычайно приятную тайну.

Леннарт хотел получить в подарок кофту. «Связанную маленькими хлопотливыми ручками моей жены», — говорил он.

— Какую кофту? — спрашивала я. — Кардиган?

— Кофту, которая спереди застегивается, а потом можешь называть ее «кардиган» или как угодно. Но по-шведски это называется «кофта».

Я тотчас же пошла и купила пряжу. Когда Леннарт в следующий раз завел разговор о кофте, он говорил о своем «кофтигане», только чтобы подразнить меня. В другой раз он спросил:

— Ну как, ты, верно, прилежно вяжешь мой hichory? [167]Вид американского орешника (англ.).

А за несколько дней до сочельника он язвительно спросил:

— Как по-твоему, ты успеешь приготовить мою майолику? [168]Майолика — изделие из художественной кирамики.

Она была готова !

Никто лучше Леннарта и меня не знает, что майолика — кофта, которая застегивается спереди. Может быть, когда-нибудь ко мне прибегут мои дети и спросят: «Мама, где моя майолика?» И вопрос этот будет верным признаком того, что это в самом деле мои дети. Это такая же непреложная истина, как то, что в каждой семье есть свои специальные чёпуховые словечки, свой собственный шифр, мелкие дурацкие шутки, непонятные никому из посторонних.

У нас — только у меня с Леннартом — был чудный миг вручения рождественских подарков. И мы читали свои остроумные стишки [169]Стишки обычно читаются при вручении рождественских подарков.друг другу и, сидя перед огнем, восхищались всеми нашими рождественскими подарками, а я пробовала, как пишет моя красная, краснющая авторучка. А Леннарт рассматривал оригинальный галстук, который я ему купила, и тихо читал сочиненный для меня стишок:

Не думаю, что стишки Леннарта были очень удачные. Но «майолика» доставила ему удовольствие.