Онлайн чтение книги Корни
Глава 36

Жалящие укусы, зуд во всем теле от вшей – с каждым днем жить становилось все труднее. В немыслимой грязи вши, как и блохи, размножались тысячами и вскоре покрыли все вокруг. Особенно они зверствовали в тех складках тела, которые были покрыты волосами. Подмышки и пах Кунты горели огнем. Свободной рукой он озверело чесался там, куда не доставала закованная рука.

Он все еще думал о том, чтобы вырваться и сбежать, но каждая такая мысль вызывала слезы ярости и отчаяния. Гнев нарастал в нем. Ему приходилось изо всех сил бороться с собой, чтобы обрести хоть какое-то успокоение. Хуже всего было то, что он не мог двигаться – совсем. Ему хотелось перекусить свои цепи, перегрызть их зубами. Кунта решил сосредоточиться на чем-то, найти хоть какое-то занятие для ума или рук – иначе он просто сойдет с ума, как уже произошло со многими, если судить по их крикам.

Лежа неподвижно и прислушиваясь к звукам дыхания своих соседей, Кунта научился понимать, кто спит, а кто бодрствует. Потом он стал концентрироваться на тех, кто находился дальше. Прислушиваясь к постоянным, повторяющимся звукам, он понял, что теперь может определить, откуда они исходят, почти точно. Ощущение было странным – теперь уши стали его глазами. Среди стонов и проклятий в непроглядном мраке он слышал, как кто-то бьется головой о доски. Появился еще один странный монотонный звук. Он периодически прекращался, потом возобновлялся вновь. Казалось, что два бруска железа трут друг о друга. Внимательно прислушавшись, Кунта решил, кто кто-то пытается перепилить оковы. Кунта часто слышал короткие восклицания и металлический звон, когда двое рабов начинали отчаянно бороться, дергая цепи, которыми были скованы их щиколотки и запястья.

Кунта потерял счет времени. Моча, рвота и кал, окружавшие его, скользким месивом покрывали твердые доски длинных полок, на которых лежали рабы. И когда он начал думать, что больше этого не вынесет, люк открылся и к ним спустились восемь тубобов. Они страшно ругались. Вместо привычной бадьи с едой они несли мотыги с длинными ручками и четыре больших чана. Кунта с изумлением увидел, что они совершенно голые. Голых тубобов сразу же начало рвать – еще сильнее, чем тех, что приходили раньше. При свете факелов они стали ходить вдоль проходов и мотыгами соскребать жуткую грязь в свои чаны. Когда чаны наполнялись, тубобы утаскивали их к люку, поднимали наверх и там опустошали, а потом возвращались снова. Тубобов рвало, лица их кривились в нечеловеческих гримасах, бесцветные тела были покрыты комьями грязи, которую они соскребали с досок. Но когда они закончили свою работу и ушли, в трюме ничего не изменилось – стояла такая же жара и удушающее зловоние.

Когда настало время раздачи еды, в трюм спустились не четыре тубоба, как обычно, а гораздо больше. Кунте показалось, что на ступенях лестницы столпилось человек двадцать. Он замер. Поворачивая голову туда и сюда, он увидел, как небольшими группами тубобы расположились в разных точках трюма. У некоторых были кнуты и оружие. Они охраняли тубобов с факелами, которые освещали полки с лежавшими на них рабами. Раздались странные резкие звуки, потом тяжелый звон цепей. Кунту охватил животный страх. Внезапно его закованную правую щиколотку дернули. С нарастающим ужасом он понял, что тубоб освобождает его. Зачем? Что еще страшного должно произойти? Он лежал неподвижно. Правая нога более не ощущала знакомой тяжести цепи. Вокруг себя он слышал те же резкие звуки. Звон цепей не прекращался. А потом тубобы начали кричать и размахивать кнутами. Кунта понял, что их заставляют сойти с полок. Вокруг раздались дикие крики на разных языках: мужчины поднимались и сразу же ударялись головой о низкий потолок.

Крики боли смешивались со свистом кнутов, когда очередную пару рабов вытаскивали в проход. Кунта и его сосед, волоф, обнялись на полке и стали неловко выбираться под сыплющимися на них ударами. Кто-то обхватил их за щиколотки и резко дернул вниз. В скользкой грязи рабов выстроили в шеренгу, осыпая ударами кнутов. Корчась и уворачиваясь в тщетных попытках избежать боли, Кунта увидел, что их ведут к открытому люку. Пару за парой рабов толкали к лестнице. Они неловко спотыкались в темноте и получали за это очередные удары. Кунта почти не чувствовал ног. Он, спотыкаясь, брел за волофом – руки их оставались скованными. Нагой, покрытый засохшей грязью, Кунта молился только об одном – чтобы его не съели.

Впервые за пятнадцать дней они оказались на дневном свете. Солнечный луч молотом ударил по глазам. Кунта покачнулся от мучительной боли и попытался прикрыть глаза свободной рукой. Босые ноги подсказали ему, что поверхность, по которой они идут, слегка покачивается. Слепо пробираясь вперед – зажмуренные веки, прикрытые рукой, все же пропускали мучительный слепящий свет, – Кунта тщетно пытался сделать вдох. Нос его был почти полностью забит. Тогда он раскрыл потрескавшиеся губы и глубоко вдохнул морской воздух – впервые в жизни. Кунта чуть не захлебнулся этой глубокой, абсолютной чистотой. Содрогнувшись, он рухнул на палубу, и его немедленно вырвало. Отовсюду доносились такие же звуки: людей рвало, цепи звенели, свистели кнуты, слышались крики боли и ругательства тубобов. А над головой раздавалось странное хлопанье.

Когда по его спине прогулялся очередной кнут, Кунта перекатился на бок и услышал стон своего спутника волофа, которому увернуться не удалось. Их полосовали, пока каким-то чудом им не удалось подняться на ноги. Кунта приоткрыл глаза, чтобы понять, можно ли избежать ударов. Но голова взорвалась новой болью. Мучители тащили их туда, где Кунта видел расплывающиеся фигуры других тубобов, которые надевали новые цепи на щиколотки рабов. Оказалось, что в трюме их было больше, чем он думал, – и тубобов тоже было гораздо больше. На ярком солнечном свете они выглядели еще более бледными. На лицах их он заметил отвратительные язвы болезни. Странные длинные волосы были желтыми, черными или красными. А у некоторых волосы росли даже вокруг ртов и под подбородком. Одни были тощими, другие жирными, многие с уродливыми шрамами от ножей. У некоторых не хватало руки, ноги или глаза. Спины многих были покрыты глубокими шрамами. Кунта вспомнил, как еще в Африке тубоб осматривал и пересчитывал его зубы – здесь же у многих тубобов во рту было всего несколько зубов.

Многие тубобы стояли вдоль поручней, вооруженные кнутами, длинными ножами и какими-то тяжелыми металлическими палками с дырой на конце. За ними Кунта увидел нечто поразительное – невероятное бесконечное пространство перекатывающейся синей воды. Он поднял голову, чтобы понять, что за хлопанье раздается над головой, и увидел огромные белые полотнища, привязанные к высоким шестам множеством канатов. Полотнища надувались от ветра. Повернувшись, Кунта увидел, что поперек гигантского каноэ построено высокое заграждение из бамбука, выше самого высокого мужчины. Примерно посередине зияло черное жерло огромной металлической штуки ужасного вида с длинным, толстым, полым стволом. Рядом виднелись стволы тех металлических палок, какие держали и тубобы у поручней. И здоровенная штуковина, и палки были направлены туда, где стояли он и остальные рабы.

Когда кандалы на ногах приковали к новой цепи, Кунта сумел наконец-то рассмотреть своего товарища по несчастью, волофа. Как и он сам, волоф был с головы до ног покрыт засохшей грязью. Возраста отца Кунты, Оморо, с классическими для своего племени чертами лица, он весь был очень черным. Спина его кровоточила от ударов кнута, клеймо, выжженное на спине, гноилось. Когда их взгляды встретились, Кунта понял, что волоф смотрит на него с тем же изумлением. В этой суете у них было время разглядеть и других голых мужчин – большинство рабов дрожали от ужаса. По чертам лица, племенным татуировкам и шрамам Кунта понял, что здесь были фула, джола, серер и волоф. Но больше всего оказалось мандинго, хотя были и такие, чье происхождение он не смог определить. Кунта с восторгом уставился на того, кто убил предателя. Это действительно был фула; на его теле засохла кровь от кнутов тубобов.

Вскоре их кнутами погнали туда, где еще одну цепочку из десяти человек мыли морской водой, которую доставали прямо из-за борта. Рабов обливали водой, а потом скребли щетками на длинных палках. Люди кричали от боли. Кунта тоже закричал, когда его окатили соленой водой. Кровоточащие раны от кнутов горели огнем. Сильнее всего болело обожженное место между лопатками. Он закричал еще громче, когда жесткая щетина содрала не только грязь, но и поджившие корочки на исполосованной кнутами спине. Он видел, как пенится и розовеет вода у ног. Потом их снова согнали на середину палубы. Кунта снова уставился вверх, где тубобы прыгали по канатам между шестами, словно обезьяны среди огромных белых полотнищ. Как бы ни был потрясен Кунта, жар солнца был приятен. Он ощутил огромное облегчение от того, что тубобы смыли с его тела хотя бы часть грязи.

Неожиданно раздались крики, от которых скованные мужчины буквально подскочили на месте. Из-за заграждения выбежали около двадцати женщин, по большей части девушек-подростков, и четверо детей. Все они были голыми. Цепей на них не было. Их гнали двое ухмыляющихся тубобов с кнутами. Кунта сразу же узнал девушек, которых подняли на борт вместе с ним. При виде тубобов, беззастенчиво пялившихся на обнаженных женщин, в душе его закипела ярость. Некоторые тубобы даже откровенно потирали свои фото. Нечеловеческим усилием воли он подавил желание наброситься на ближайшего тубоба – даже оружие его не сдержало бы. Кунта непроизвольно сжал кулаки, втянул воздух сквозь стиснутые зубы и отвел глаза от напуганных женщин.

Потом тубоб, стоявший у поручней, начал растягивать и сжимать в руках странную складную штуку, издававшую сипящие звуки. К нему присоединился еще один – начал отбивать такт на африканском барабане. Подтянулись другие тубобы – они выстроились в неровную линию, а обнаженные мужчины, женщины и дети с изумлением смотрели на них. У тубобов в цепочке была длинная веревка, и каждый из них обмотал ею одну щиколотку – словно это была цепь, сковывающая рабов. Ухмыляясь, тубобы начали приседать и подниматься, перемещаясь короткими прыжками под бой барабана и сипящие звуки странного инструмента. Потом они и другие вооруженные тубобы сделали рабам знак, чтобы те прыгали точно так же. Но рабы стояли, словно окаменевшие. Ухмылки тубобов превратились в хмурые гримасы, и они снова взялись за кнуты.

– Прыгайте! – неожиданно крикнула самая взрослая женщина на мандинго.

По возрасту она была похожа на мать Кунты, Бинту. Подскочив на месте, она начала прыгать.

– Прыгайте! – пронзительно кричала она, глядя на девушек и детей, и те запрыгали, как она. – Прыгайте, чтобы убить тубобов!

Женщина сверкала глазами, сурово смотрела на обнаженных мужчин, руки ее двигались в ритме танца воинов. Смысл ее слов и движений дошел до рабов, и скованные парами мужчины один за другим начали подпрыгивать на месте. Цепи громко звенели. Кунта опустил голову. Он видел дергающиеся ступни, чувствовал, как подкашиваются колени. Ему не хватало голоса. Потом к женщине присоединились девушки, и их пение прозвучало бальзамом для измученной души Кунты. Но женщины пели о том, как ужасные тубобы каждую ночь забирают девушек в темные уголки и пользуются ими как собаками.

– Тубоб фа! (Убей тубоба!) – пели девушки с улыбками и смехом.

К ним присоединились обнаженные, подпрыгивающие на месте мужчины:

– Тубоб фа!

Тубобы, не понимавшие ни слова, усмехались. Некоторые даже начали хлопать в ладоши от радости.

Но колени Кунты подкосились, а горло перехватило, когда он увидел, что к ним приближается невысокий, плотный тубоб с белыми волосами, а за ним идет хмурый громила с исполосованным шрамами лицом. Они были там, где Кунту осматривали, избивали и заклеймили, прежде чем доставить на это огромное каноэ. В ту же минуту их увидели остальные рабы. Мгновенно воцарилась тишина. Слышно было только громкое хлопанье огромных полотнищ над головой. Даже тубобы замерли в присутствии этих двоих.

Громила что-то хрипло скомандовал, и остальные тубобы отошли от скованных рабов. На поясе громилы позвякивало большое кольцо, к которому были прикреплены тонкие блестящие предметы – Кунта видел, как другие тубобы с их помощью открывают цепи. А потом беловолосый тубоб пошел вдоль шеренги скованных людей, внимательно рассматривая их тела. Увидев воспалившиеся раны от кнута, гноящиеся крысиные укусы и ожоги, он смазывал их мазью из банки, которую подавал ему громила. Громила и сам присыпал запястья и щиколотки, натертые кандалами, желтоватым порошком. Когда тубобы приблизились к нему, Кунта съежился от страха и ярости. Но беловолосый тубоб смазал мазью воспаленные места, а громила присыпал его запястья и щиколотки порошком. Его не узнали.

Неожиданно среди тубобов начались крики и суета. Одна из девушек, которую доставили вместе с Кунтой, отчаянно билась в их руках. Ее зажали и бесстыдно лапали обнаженное тело. Девушка с криком перевалилась через поручни и рухнула вниз. Крики стали еще громче. Беловолосый тубоб и громила начали с грязными ругательствами хлестать кнутами по спинам тех, кто в угоду своей похоти позволил девушке ускользнуть.

Тубобы, сидевшие на шестах среди белых полотнищ, закричали, указывая на воду. Повернувшись, обнаженные рабы увидели, как девушка бьется в воде. Совсем рядом появились два темных плавника, которые быстро двигались прямо к ней. Раздался еще один крик, от которого Кунта похолодел. В воде что-то забилось, и девушка скрылась из виду, оставив после себя лишь красное пятно на поверхности. Впервые на палубе не свистели хлысты. Охваченные ужасом чернокожие покорно спускались в темный трюм, где их приковывали на прежние места. Голова Кунты кружилась. После свежего морского воздуха вонь стала совершенно невыносимой, а после солнечного света в трюме казалось темно, как в могиле. Когда обстановка стала привычнее, натренированное ухо Кунты подсказало ему, что тубобы вытаскивают на палубу перепуганных людей с нижнего уровня.

Через какое-то время он услышал правым ухом тихий шепот.

– Джула?

Сердце Кунты сильно забилось. Он плохо знал язык волофов. Но ему было известно, что волофы и другие племена словом «джула» обозначают путешественников и торговцев – преимущественно мандинго. Слегка повернув голову, чтобы быть ближе к волофу, Кунта прошептал:

– Джула. Мандинго.

Он напряженно ждал ответа, но волоф молчал. Кунта подумал, если бы он знал разные языки, как братья его отца, они могли бы поговорить… Но Кунте было стыдно связывать с этим местом дядьев, пусть даже в мыслях.

– Волоф. Джебу Манга, – снова раздался шепот соседа.

Теперь Кунта знал его имя.

– Кунта Кинте, – прошептал он в ответ.

Обоим отчаянно хотелось общения. Они по очереди называли разные слова на своих языках, обучая друг друга, как дети из первого кафо. Когда повисла пауза, Кунта вспомнил, как ночью охранял поля земляных орехов от набегов павианов. Тогда далекий костер пастуха-фулани вселял в него чувство уверенности и покоя. И ему всегда хотелось обменяться парой слов с человеком, которого он никогда не видел. Неожиданно это его желание осуществилось здесь – вот только теперь таким человеком стал волоф, и он, Кунта, ни разу не видел его за те недели, что они провели скованные друг с другом.