Онлайн чтение книги Кракатит Krakatit
ХV

Добравшись до Праги, Прокоп помчался к Томешу на квартиру. Возле Музея[19]Стр. 83. Музей. — Имеется в виду Чешский национальный музей, который находится на Вацлавской площади в центре Праги. остановился: проклятье, где же, собственно, живет — Томеш? Я шел тогда… да, шел, дрожа от озноба, к трамвайной остановке у Музея; но откуда? С какой улицы? Бесясь и ругаясь, бродил Прокоп вокруг Музея, в тщетных попытках определить направление, но так ничего и не вспомнил и отправился в полицию, в адресный стол. Иржи Томеш, — листал в книгах запыленный чиновник, — инженер Томеш, это — на Смихове, такая-то улица. Видимо, это был старый адрес, но Прокоп помчался на Смихов, на такую-то улицу. Привратник, выслушав его вопросы, лишь покачал головой. Да, жил здесь такой, но уже год с лишним как съехал; где он живет сейчас никто не знает; впрочем, он оставил тут разные долги…

Удрученный, забрел Прокоп в какое-то кафе, «КРАКАТИТ», бросилось ему в глаза с последней полосы газеты. "Прошу инж. П. сообщить свой адрес. Карсон, Гл. почтамт". Ба, конечно, он знает о Томеше, этот Карсон; ну да, между ними есть какая-то связь. Ладно, черкнем открытку: "Карсону, Главный почтамт до востребования. Приходите завтра в полдень в такое-то кафе. Инж. Прокоп". Едва он написал это, как в голову пришла новая мысль: "Долги!" Прокоп схватился, побежал в суд, в отдел розыска ответчиков. Действительно, здесь очень хорошо знали адрес Томеша: целая груда неврученных повесток, судебных исполнительных листов и так далее; однако похоже на то, что упомянутый Томеш Иржи исчез бесследно, не сообщив о своем новом месгопребыва6* 83 нии. И все же Прокоп бросился по последнему известному адресу Томеша. Привратница, чью память освежило приличное вознаграждение, тотчас узнала Прокопа: да, один раз он ночевал здесь; затем она преохотно доложила, что инженер Томеш — обманщик и негодяй; что он уехал в ту самую ночь, оставив его, пана Прокопа, на ее, привратницы, попечение; что она трижды поднималась к нему — осведомиться, не надо ли чего, но он, пан Прокоп, все спал и разговаривал во сне, а после полудня — исчез. Спрашивается, где же господин Томеш? Да уехал тогда же, оставил все как есть и до сих пор не возвращался; только деньги прислал откуда-то из-за границы, но уже начался новый квартал, и он опять должен за квартиру. Говорят, если он не объявится к концу месяца, судебные исполнители продадут с аукциона все его пожитки. Долгов, говорят, наделал больше четверти миллиона, вот и сбежал.

Прокоп подверг эту превосходную женщину подробному допросу: известно ли ей что-нибудь о некоей особе, которая как будто была в некоторых отношениях с паном Томешем, и кто вообще сюда приходил, и тому подобное. Привратница не знала ровным счетом ничего; а что до баб, то их ходило сюда штук двадцать, и с вуалями на физиономии, и без них, и намазанные, и всякие прочие; говорю, срам был на всю улицу!

Прокоп уплатил ей за квартал из своих денег и получил ключ от квартиры Томеша.

В комнате стоял затхлый запах давно заброшенного, почти мертвого человеческого жилья. Только теперь Прокоп заметил роскошное убранство той комнаты, где он мучительно боролся с горячкой.

Везде персидские ковры, бухарские или еще какие-то подушки, по стенам — обнаженные натуры и гобелены, Восток и европейские кресла, смесь роскоши и пошлости, распутства и безалаберности. И здесь, посреди всего этого свинства, стояла в тот день она, прижимая пакет к груди; она потупила чистые, полные горя глаза — но вот, боже мой, поднимает их, в мужественной, искренней доверчивости… Господи, что она должна была подумать обо мне, встретив в этом вертепе! Я должен разыскать ее, хотя бы… хотя бы для того, чтобы вернуть ей деньги; хотя бы ради этого, если не ради чего-то другого, большего… Ее просто необходимо найти!

Легко сказать — найти; но как? Прокоп закусил губу, усиленно соображая. Знать бы по крайней мере, где искать Ирку, — подумал он. Его рассеянный взор наткнулся на груду корреспонденции, ожидавшей Томеша. Большая часть ее по виду напоминала деловые письма, вероятно счета. Потом несколько личных писем — он нерешительно рассматривал их, вертел в руках. Быть может, в одном из них есть какойнибудь след, адрес или хоть что-нибудь, что могло бы привести к нему.., или к ней! Он героически сопротивлялся искушению вскрыть хоть какое-нибудь из писем; но он был совсем один, отделенный от мира мутными стеклами окон, а здесь все дышало мерзкой, постыдной тайной. И, разом отбросив все колебания, Прокоп принялся рвать конверты и читать письмо за письмом. Счет за персидские ковры, за цветы, за три пишущих машинки; настойчивое напоминание о том, что прошел срок рассчитаться за вещи, сданные на комиссию; какие-то загадочные операции, касающиеся лошадей, иностранной валюты и двенадцати вагонов кругляка, стоявших где-то под Кремиицей *.

Прокоп не верил своим глазам; судя по этим документам, Томеш был или крупный контрабандист, или агент по продаже персидских ковров, или спекулянт валютой, а скорее всего — и то, и другое, и третье; помимо того, он перепродавал автомобили, экспортные сертификаты, канцелярскую мебель да, вероятно, все на свете. В одном письме шла речь о каких-то двух миллионах, в то время как другое, грязное, нацарапанное карандашом, грозило судом за то, что Томеш выманил у его автора фамильную драгоценность ("старинный Ring [1][1 перстень (нем.).] мово деда"). Короче, все вместе обнажало длинную цепь мошенничеств, растрат, подделки экспортных документов и касалось прочих параграфов уголовного кодекса, насколько мог судить Прокоп; просто удивительно, как это все до сих пор не выплыло наружу. Какой-то адвокат лаконично доводил до сведения, что такая-то фирма подала на пана Томеша в суд за растрату сорока тысяч крон; пану Томешу, в его собственных интересах, надлежит явиться в контору и т. д. Прокоп ужаснулся: когда все наконец лопнет — куда могут долететь брызги, этой невыразимой грязи? Он вспомнил и тихий дом в Тынице и ту, что стояла однажды здесь, в отчаянной решимости спасти этого человека. И он собрал всю деловую переписку фирмы «Томеш» и бросился к печке — жечь. Печка была набита обугленными бумажками; видимо, перед отъездом сам Томеш тем же способом разрешал свои проблемы.

Ну хорошо, это были деловые бумаги; осталось еще несколько сугубо личных писем, одни написанные изящным почерком, другие — жалкими каракулями. И снова стоит над ними Прокоп, не смея решиться. Но что еще, во имя всех чертей, могу я сделать? И вот, сгорая от стыда, он торопливо принялся вскрывать оставшиеся конверты. Здесь — несколько липких интимностей — "котик… помню… новое свидание…" — и так далее. Некая Анна Хвалова с трогательными орфографическими ошибками сообщает, что Еничек помер "от сыпи". А вот кто-то предупреждает, что знает "такое, чем могла бы заинтересоваться полиция", но готов пойти на переговоры, так как пану Томешу, конечно, известна цена подобной деликатности; тут же — намек на "тот самый дом по Бржет, ул., пан Томеш сам знает, кого там спросить, чтобы все осталось шито-крыто".

И снова о какой-то деловой операции, о проданных векселях; письмо подписано: "Твоя Ружа". Та же Ружа сообщает, что ее муж уехал. Тот же почерк, что и в первом письме, на этот раз — послание с курорта; сплошь коровьи сентименты, разнузданная эротика немолодой дебелой блондинки, подслащенная бесконечными ахами, упреками, изъявлениями чувств, и ко всему этому — «котик», "сумасшедший дикарь" и прочие мерзости; Прокопу стало тошно. Письмо понемецки, инициал «G», продажа валюты — "продай те бумаги, erwarte Dich, P. S. Achtung, К. aus Hamburg eingetroffeu" [1][1 жду тебя, постскриптум: К. приехал из Гамбурга (нем.).]. To же самое «G» под торопливым, оскорбленным посланием, леденящее обращение на вы: "Верните те десять тысяч, sonst wird К. dabinterkommen" [2][2 или К, обо всем догадается (нем.).]… гм!

Прокопу до смерти противно проникать в пахучую полутьму всех этих постельных делишек, но теперь уже поздно останавливаться. Наконец — четыре письма, подписанные инициалами «М»: письма слезливые, лихорадочные, мучительные, дышащие тяжкой, страстной историей какой-то слепой, душной, рабьей любви. Были тут отчаянные мольбы, пресмыкание в прахе, безумные обвинения, ужасающее навязывание и еще более страшное самобичевание; упоминание о детях, о муже, просьба взять у нее еще взаймы, неясные намеки и слишком очевидное унижение женщины, измученной любовью. Так вот она какая, ее сестра! У Прокопа было ощущение, словно он видит насмешливые жестокие губы, колючий взгляд, барски-надменное, самоуверенное и самовлюбленное лицо Томеша; он готов был ударить по нему кулаком. Но что толку — эта обнаженная, скорбная любовь женщины не сказала ему ни слова о той… другой, для которой у него до сих пор нет имени и искать которую положила ему судьба.

Стало быть, остается только найти Томеша.