Онлайн чтение книги Кто боится смерти Who Fears Death
Глава вторая. Папа

Только взглянув на меня, все видят, что я дитя изнасилования. Но когда меня впервые увидел Папа, он смотрел сквозь это. Это единственный человек, кроме мамы, который, можно сказать, полюбил меня с первого взгляда. Отчасти поэтому мне было так трудно отпустить его после смерти.

Это я выбрала Папу для мамы. Мне было шесть лет.

Мы с мамой только что поселились в Джвахире. До того мы кочевали. Однажды, бредя по пустыне, мама остановилась, словно услышала чей-то голос. Она часто вела себя странно, беседовала с кем-то. Потом сказала: «Тебе пора пойти в школу». Я была слишком мала, чтобы понять истинные причины. В пустыне я была вполне счастлива, но, когда мы поселились в городе Джвахир, моей площадкой для игр тут же стал базар.

В первые дни, чтобы быстро заработать, мама продала бóльшую часть своего сладкого кактуса. В Джвахире сладкий кактус ценится выше денег. Это изысканный деликатес. Мама сама научилась его выращивать. Видимо, она всегда знала, что вернется к людям.

Спустя несколько недель она посадила принесенные с собой саженцы и открыла ларек. Я помогала как могла. Носила и расставляла вещи, зазывала покупателей. За это она разрешала мне час в день бродить, где захочу. В пустыне в ясные дни я могла уйти от мамы на целую милю. Ни разу не потерялась. Базар был для меня мал. И все же там было на что посмотреть, а за каждым углом поджидали неприятности.

Я была счастливым ребенком. Люди при виде меня цокали языком, бурчали что-то и отводили взгляды. Но мне было все равно. Можно было гоняться за курами и ручными лисами, переглядываться с другими детьми, наблюдать за перепалками. Иногда песок под ногами был влажным от верблюжьего молока, иногда – жирным и пах пролитым душистым маслом пополам с золой от благовоний, а часто был перемешан с верблюжьим, коровьим или лисьим дерьмом. Здесь был очень затоптанный песок – там, в пустыне, он оставался нетронутым.

Мы прожили в Джвахире всего несколько месяцев, когда я нашла Папу. В тот судьбоносный день было жарко и солнечно. Уходя от мамы, я взяла с собой чашку воды. Первым делом мне захотелось пойти к самой странной постройке Джвахира: к Дому Осугбо. Меня всегда тянуло к этому большому квадратному зданию. Покрытое диковинными украшениями и символами, оно было самой высокой и единственной полностью каменной постройкой в Джвахире.

– Однажды я сюда войду, – сказала я, глядя на него. – Но не сегодня.

Я отважилась уйти от базара на неизученную территорию. В магазине электроники продавались уродливые восстановленные компьютеры. Такие небольшие черные и серые штуки с обнаженными платами и треснутыми корпусами. Мне стало интересно, чувствуют ли они себя такими же уродливыми, как выглядят. Я ни разу не прикасалась к компьютеру. Потянулась потрогать один.

–  Та!  – произнес хозяин из-за своего компьютера. – Не трожь!

Я отпила воды и пошла дальше.

Потом ноги принесли меня к пещере, полной огня и грохота. Белая саманная постройка была открыта. Внутри, в темноте, время от времени вспыхивал огонь. Наружу, словно из пасти чудовища, вырывался жар горячее ветра. Большая вывеска на фасаде гласила

Я прищурилась, разглядывая в глубине дома высокого мускулистого мужчину. Его блестящая кожа почернела от сажи. «Как герой Великой книги», – подумала я. На нем были рукавицы, сотканные из металлических нитей, и черные очки, плотно подогнанные к лицу. Ноздри раздувались, когда он колотил по пламени гигантским молотом. Огромные руки сгибались при каждом ударе. Он мог бы быть сыном Огун, богини металла. В его движениях сквозила радость. «Но он, кажется, очень хочет пить», – подумала я. И представила, как горит его глотка, забитая пеплом. У меня оставалась вода. Полчашки. Я вошла в кузню.

Внутри было еще жарче. Однако я выросла в пустыне. Привыкла к сильному жару и холоду. Я с опаской посмотрела, как из-под молота сыплются искры. Затем со всем возможным уважением сказала:

–  Ога , у меня есть для вас вода.

Он не ожидал услышать мой голос. А увидеть в своей кузне тощую девочку, которую люди зовут эву, ожидал еще меньше. Он поднял очки на лоб. Вокруг глаз, там, где не было сажи, кожа была темно-коричневой, как у мамы. «Белки его глаз слишком белые для того, кто весь день смотрит на огонь», – подумала я.

– Дитя, тебе нельзя здесь быть, – сказал он.

Я шагнула назад. У него был гулкий голос. Полный. Если бы этот человек говорил в пустыне, звери слышали бы его за несколько миль.

– Тут не так уж жарко, – сказала я. И подняла воду повыше: – Вот.

Я подошла поближе, помня о том, что я такое. На мне было зеленое платье, сшитое мамой. Ткань легкая, но закрыто было все, вплоть до лодыжек и запястий. Она и покрывало меня носить заставила бы, но духу не хватило.

Сейчас происходило нечто странное. Обычно люди сторонились меня, потому что я была эву . Но иногда меня обступали женщины.

– Кожа у нее, – говорили они друг другу, не обращаясь ко мне, – больно гладкая и тонкая. Как верблюжье молоко.

– А волосы необычные, пушистые, как облако сухой травы.

– А глаза как у пустынной кошки.

–  Ани создает странную красоту из уродства.

– Когда дорастет до обряда одиннадцатого года, может, будет красавица.

– А толку-то в обряде? Никто на ней не женится.

И раздавался смех.

На базаре мужчины пытались схватить меня, но я всегда оказывалась шустрее, и умела царапаться. Научилась у пустынных кошек. Все это смущало мой шестилетний ум. И, стоя перед этим кузнецом, я боялась, что он тоже может счесть мои уродливые черты странно притягательными.

Я протянула ему чашку. Он взял ее и сделал долгий глубокий глоток, выпил все до капли. Я была высокой для своего возраста, но и он был огромным. Пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть его улыбку. Он выдохнул с большим облегчением и отдал мне чашку.

– Хорошая вода, – сказал он и вернулся к наковальне. – Для водяного духа ты слишком большая и уж точно слишком смелая.

Я улыбнулась и сказала:

– Меня зовут Оньесонву Убейд. А вас, Ога?

– Фадиль Огундиму, – он посмотрел на руки в рукавицах. – Я бы пожал тебе руку, Оньесонву, но рукавицы горячие.

– Это ничего, Ога, – сказала я. – Вы же кузнец!

Он кивнул.

– Как и мой отец, и его отец, и его отец и так далее.

– Мы с мамой только недавно здесь поселились, – брякнула я. И тут вспомнила, что уже поздно: – Ой, мне надо идти, Ога Огундиму!

– Спасибо за воду. Ты была права. Я хотел пить.

Потом я часто его навещала. Он стал моим лучшим и единственным другом. Если бы мать узнала, что я хожу к чужому мужчине, она бы меня побила и надолго запретила гулять одной. Ученик кузнеца, Джи, меня ненавидел и каждый раз это показывал, кривясь в отвращении, словно я – больное дикое животное.

– Не обращай на Джи внимания, – сказал кузнец. – Он умеет обращаться с металлом, но воображения ему не хватает. Прости его. Он дикарь.

– А вы думаете, что я нечистая?

– Ты прелестна, – сказал он, улыбаясь. – То, как ребенок зачат, не его вина и не его бремя.

Я не знала, что значит зачат , и не стала спрашивать. Он сказал, что я прелестна – не хватало еще, чтобы он взял свои слова назад. К счастью, Джи обычно приходил поздно, когда становилось прохладнее.

Вскоре я уже рассказывала кузнецу о жизни в пустыне. Я была мала и не понимала, что о таких скользких темах не надо болтать. Что мое прошлое, само мое существование – скользкая тема. В обмен он кое-что рассказывал мне о металлах, например, какие из них легко поддаются огню, а какие нет.

– Какая была ваша жена? – спросила я однажды.

На самом деле просто сболтнула. Меня больше интересовал маленький хлебец, который он мне купил.

– Ньери. Чернокожая, – он обхватил обеими руками свое бедро. – И с очень сильными ногами. Она была наездницей на верблюдах.

Я прожевала и проглотила хлеб.

– Правда?!

– Говорили, что она держится на верблюде за счет силы ног, но я-то знал. У нее был еще и дар.

– Дар чего? – спросила я, подавшись вперед. – Она ходила сквозь стены? Летала? Ела стекло? Превращалась в жука?

– Ты много читаешь, – засмеялся кузнец.

– Дважды прочла Великую книгу! – похвасталась я.

– Впечатляет, – сказал он. – Ну а моя Ньери понимала верблюжий язык. Верблюжий доктор – мужская работа, так она стала наездницей. И она не просто на них скакала. Она выигрывала скачки. Мы познакомились подростками. Поженились в двадцать лет.

– Какой у нее был голос?

– Страшный и прекрасный.

Я не поняла и наморщила лоб.

– Она была очень громкой, – пояснил он, откусывая от моего хлеба. – Много смеялась, когда радовалась, и много кричала, когда злилась. Понимаешь?

Я кивнула.

– Какое-то время мы были счастливы, – сказал он и умолк.

Я ждала, когда он продолжит. Я знала, что будет плохое. Но он просто смотрел на кусок хлеба, и я сказала:

– Ну? Что было дальше? Она тебя обидела?

Он усмехнулся, а я обрадовалась, хотя спрашивала всерьез.

– Нет, нет, – сказал он. – В день самой быстрой в ее жизни гонки случилось ужасное. Это надо было видеть, Оньесонву. Был финал скачек в честь Праздника Дождя. Она и раньше выигрывала эти скачки, но в тот день собиралась побить рекорд скорости на дистанции в полмили.

Он помолчал.

– Я стоял у финиша. Все там были. Земля была сырая после вчерашнего ливня. Надо было перенести гонку. Вот показался ее верблюд, он бежал своим прихрамывающим аллюром. Так быстро еще ни один верблюд не бегал, – он закрыл глаза. – Он оступился и… упал, – его голос сорвался. – В конечном счете, сильные ноги Ньери ее погубили. Они удержали ее верхом, и упавший верблюд раздавил ее своим весом.

Я ахнула, зажав рот руками.

– Если бы она упала с него, то выжила бы. Мы были женаты всего три месяца, – он вздохнул. – Ее верблюд отказался ее покинуть. Он всюду следовал за ее телом. Ее кремировали, а верблюд через несколько дней умер от горя. И еще несколько недель все верблюды в округе плевались и стонали.

Он надел рукавицы и вернулся к наковальне. Разговор был окончен.

Шли месяцы. Я приходила к нему раз в несколько дней. Я знала, что сильно рискую, скрывая это от мамы. Но была уверена, что дело того стоит. Однажды он спросил меня, как у меня дела.

– Ничего, – ответила я. – Вчера о вас говорила одна дама. Она сказала, что вы лучший кузнец на свете и какой-то Осугбо вам хорошо платит. Это хозяин Дома Осугбо? Мне всегда хотелось туда зайти.

– Осугбо – не человек, – ответил он, изучая кусок кованого железа. – Это группа джвахирских старейшин, которые поддерживают порядок. Главы нашего правительства.

– А… – что означает правительство я не знала и не хотела знать.

– Как поживает твоя мама?

– Хорошо.

– Я хочу с ней познакомиться.

Я нахмурилась и задержала дыхание. Если она о  нем узнает, то отлупит меня так, как никогда еще не лупила, и я потеряю единственного друга. Зачем ему с ней знакомиться? Я вдруг почувствовала, что ревную маму. Но как я могу ему помешать? Я закусила губу и неохотно выговорила:

– Ладно.

К моему ужасу, он пришел к нам в палатку тем же вечером. Выглядел, однако, сногсшибательно – широкие белые штаны, белый кафтан. На голове белое покрывало. Одеться во все белое означало предстать пред кем-то с глубоким смирением. Обычно так делали женщины. Для мужчины это очень необычно. Он знал, как подступиться к маме. Сначала она его боялась и сердилась. Услышав о нашей с ним дружбе, она так отшлепала меня, что я убежала и проплакала несколько часов. И все же через месяц Папа и мама поженились. На следующий день после свадьбы она и я переехали в его дом. С тех пор все должно было идти прекрасно. И пять лет все было хорошо. Потом началось странное.