Онлайн чтение книги Куросиво Kuroshio
Глава VII

1

Мукодзима вся в буйном цветении зеленой листвы. Наливаются в садах сливы; отцвели пионы, осыпались глицинии, а ирисы еще не раскрылись.

Но владельцы карет съезжаются сюда вовсе не для того, чтобы любоваться цветами; не привлекает их здесь и карточная игра – излюбленное занятие, если не считать шалостей с женщинами; не собираются они и красоваться величием собственного духа, ведя за чаркой сакэ возвышенную беседу о героях древности. Ничего подобного. Утомленные государственными заботами, они позволяют себе немного рассеяться здесь. Именно для этого обходительный барон Хияма пригласил в нынешнее воскресенье на свою тихую уединенную дачу в Мукодзима министров и некоторых близких друзей.

Дача – изящное строение, окруженное живой изгородью из колючего кустарника – стояла у подножия холма. Отсюда, правда, не видна была вершина Фудзи, встающая над белыми плечами парусов, скользящих по реке Сумида, зато в каждом стебле бамбука, в каждом камне на дорожках усадьбы сказывалось искусство эдоских садоводов, и сад, пусть не заслуживающий названия обширного, давал возможность насладиться прелестью всех четырех времен года. Короче говоря, это была весьма комфортабельная загородная вилла, вполне пригодная для того, чтобы хозяин мог наслаждаться природой и изливать здесь свое поэтическое сердце, когда у него выдавалась свободная от государственных дел минута.

Дощечка с надписью «Приют отшельника», висевшая у ворот, была начертана кистью знаменитого каллиграфа, а парные надписи у входа в сад – «Ветер в бамбуке – звучащая картина» и «Вода в камнях – лютня без струн» – являлись, по всей видимости, собственноручным творением известного художника. Мы не беремся утверждать, что хозяин дачи был любителем антикварных редкостей: бесспорно одно – изысканное изящество виллы позволило бы ей служить достойным приютом поэта.

В последнее время в моду вошло все европейское – европейская пища, европейская одежда, европейские вина, европейские постройки – все, от малого до большого, могло быть только европейским. Но даже самим законодателям этой моды она, по-видимому, несколько надоела. Во всяком случае, угощение сегодня хозяин устроил совсем в ином духе. Вино – настоящее японское сакэ, закуски – из ресторана Яомацу; и хозяин и гости – без церемоний, в кимоно без хакама. Из Янагибаси были приглашены и гейши – ведь без них обойтись невозможно, – но всего трое; молчаливые, ловкие, они скромно и умело прислуживали гостям за едой, отложив в сторону свои сямисэны. Гости наслаждались музыкой в исполнении барышни Кинуко – единственной дочери и самого драгоценного из сокровищ хозяина; она сыграла пьесу на кото.

Разговоры о политике, разумеется, находились под строжайшим запретом. Не надо споров, гости должны пить, беседовать и смеяться. Рыба, поданная после закуски, вызвала всеобщие похвалы, и собравшиеся пришли в отличное расположение духа. Гостями барона Хияма были – граф Нандзё, граф Кавабата, граф Осада, граф Коминэ, виконт Хара, граф Хисида, граф Сираи. Киносита и Нагакура не смогли принять приглашения из-за неотложных дел, зато, хоть и с опозданием, прибыл сам граф Фудзисава в сопровождении Тобоку и Сугимото, а вскоре доложили и о приходе виконта Угаи, члена Палаты Гэнро, причем виконт объяснил, что случайно проходил мимо, услыхал оживленные голоса и решил заглянуть. В душе барон Хияма обругал этого нахала, но, будучи человеком разумным и рассудив, что завоевать расположение Угаи, значит принести пользу кабинету, а следовательно – послужить на благо Японии, он приветствовал незваного гостя любезной улыбкой. Когда же, немного, спустя, к собравшимся присоединился пронырливый Отохая, тоже отдыхавший, по его словам, по соседству на даче – в зале стало уже многолюдно.

Раздвинули фусума, разделявшие надвое зал во втором этаже; с деревьев, покрытых пышной зеленью, падали в чарки с вином зеленые листья, благоухающий ароматом роз ветерок обвевал разгоряченные вином лица. Лето уже вступило в свои права; оно чувствовалось и в цветах подсолнечника, вытянувшихся живой оградой, и в красных и белых азалиях и в криках лягушек; природа быстро приходит в себя после недолгого опьянения грозами весны: в противоположность природе, собравшиеся в зале с каждой минутой хмелели все сильней и сильней. И хозяину и гостям предстояло вторично пировать сегодня вечером на даче у Одани, и поэтому – вначале они пытались воздержаться от сакэ и больше поглядывали на бокалы, чем пили. Но количество осушенных чарок все росло. Первым захмелел толстый рослый граф Коминэ, похожий на Кинтоки из Дайдзинкоку.[127] Кинтоки из Дайдзинкоку – легендарный силач и богатырь, герой японского средневекового фольклора. Куклы, изображающие Кинтоки (иначе – Кинтаро) румяным мальчиком с необыкновенно развитой мускулатурой, широко распространены в Японии и в настоящее время. Граф Сираи уже приставал к Осада, вызывая его помериться силой рук. Виконт Хара вцепился в Отохая и читал ему целую лекцию о европейской драме.

Граф Кавабата, окружив себя гейшами, напевал песенку собственного сочинения, а граф Фудзисава, в самом безмятежном расположении духа – куда делись тучки, омрачившие было сегодня утром его горизонт, – не выпускал из руки чарку, и чем больше ему подливали, тем веселее становилось у него на душе.

2

День угасал, а веселье в зале все разгоралось. Порядок мест постепенно нарушился, чарки перемешались, гости сидели кто группами, кто поодиночке. Граф Фудзисава прислонился спиной к перилам балкона, курил сигару, поглядывая на висевшую в нише картину – сокровище и гордость хозяина, – представлявшую собой надпись из семи иероглифов, семи шедевров каллиграфического искусства – «Прозрачна белизна цветенья сливы, а ивы зелень глубока», – и с увлечением спорил с поэтом Тобоку и с хозяином дома о том, какая поэзия выше – Танская или Сунская.

Граф Кавабата играл в «го»[128] Го – игра, отдаленно напоминающая шахматы. с Сугимото – борьба шла не на жизнь, а на смерть, а виконт Утаи, уничтожая одну за другой маринованные китайские сливы, следил за игрой и поддразнивал:

– Воевать вы, Кавабата-кун, мастер, а вот по части «го» слабоваты!

Граф Сираи беседует с графом Коминэ на южном диалекте, звучащем так причудливо, что впору приглашать переводчика; они обсуждают, что лучше украшает сад – розы или золотые рыбки; виконт Хара, не смущаясь отсутствием слушателей, громко декламирует выученный недавно отрывок из пьесы «Цветок в горшке» и явно наслаждается собственной декламацией. Граф Хисида, сняв с полочки в нише фарфоровую статуэтку барсука, держит ее в руке, мысленно сравнивает с собственным сокровищем и гордостью – бронзовой статуэткой богини Каннон,[129] Каннон – богиня Каннон (по-китайски Гуанъ-инь) – буддийское божество; изображаемая в образе прекрасной женщины, богиня Каннон олицетворяет любовь, милосердие и сострадание. и прикидывает в уме, дорого ли она стоит.

Граф Нандзё, расположившись вместе с Отохая посредине зала, пьет и смеется с гейшами. Сейчас он подзывает хозяина.

– Хияма-сан, у вас сегодня замечательный, можно сказать, изысканный прием, но такая вульгарная личность, как я, скучает без сямисэна. Пусть сыграют, я хочу сплясать. Эй, Бинта, бери сямисэн!

– Нандзё-кун большой мастер по части танцев! – Отохая, смеясь, проводит рукой по голове.

– Нандзё-кун опять начинает свои затеи! Перестань, перестань! Испортишь замечательный день! – вмешался граф Осада. В правой руке у него кисть, а в левой рулон бумаги. На лице графа отражаются муки творчества – он собирается подарить обществу поэтический экспромт.

– Осада-сан, можно я открою секрет? Господа, Осада-сан у нас поэт, но… э-э… как бы это сказать, в то же время он на все руки мастер. Разрешите отрекомендовать вам сего достойного мужа – именно этот Осада-кун, который сидит сейчас перед вами с таким добропорядочно строгим видом, на самом деле еще с тех времен, как он воевал в отряде «кихэйтай», большой герой по части…

Присутствующие разражаются дружным смехом. Граф Осада кисло усмехается.

– А что, господа, не сложить ли нам всем вместе стихотворение или какую-нибудь надпись в память о сегодняшнем дне, когда под одной крышей собрались все выдающиеся люди страны? – граф Фудзисава, сияющий благодушием и довольством, вошел в комнату.

– Превосходная идея, сейчас я распоряжусь, чтобы принесли тушь! – поднялся с подушки хозяин, барон Хияма.

Граф Нандзё разгладил усы и рассмеялся.

– Это уж слишком жестоко со стороны Фудзисава-сан. Как видно, ему хочется меня помучить. Хорошо, я приму участие в сочинении стихов, но за это пусть Фудзисава-сан со мной станцует… Ладно?

– Но я совершенно бездарен по части плясок…

– Неправда, неправда! Может ли быть, чтобы Фудзисава-сан, положивший начало балам и танцам, не умел сплясать народную пляску? Играй же, Бинта! В политике я, так же как и граф Фудзисава, целиком придерживаюсь принципов европеизации, но что касается искусства и женщин, то здесь я полностью разделяю теорию «сохранения национальных особенностей».

– Хорошо, в таком случае спляшите сперва вы сами.

– Без сямисэна я не могу.

– Да зачем тебе сямисэн? – захохотал граф Кавабата, собирая фигуры «го». – Господа, Нандзё-сан так пляшет, что ничего не поймешь – руками всплеснет два раза, а ногой притопнет три – ни складу у него, ни ладу.

Все равно никакой сямисэн не поможет такой пляске!

– Кавабата-кун, будет ехидничать! Ладно, придётся плясать без аккомпанемента. Ну, я начинаю! Тэрадзима, Бинта, подпевайте, слышите? Ну! Тра-ля-ля!..

– Ах, господин, осторожней! Сейчас мы уберем посуду!

Три гейши поспешно отодвигают чарки с вином.

В это время в зал вошла дочь хозяина. «Отец!» – подозвала она барона Хияма и что-то прошептала ему на ухо.

– О, вот как? Проводи его сюда!

– Кто это приехал, Хияма-сан? – тотчас же осведомился граф Нандзё, – острый слух не изменял ему, даже когда он был пьян.

– Приехал Хигаси! – барон Хияма бросил взгляд на графа Фудзисава.

– А-а, наконец-то изволил пожаловать! Все немного притихли; вскоре послышались шаги – запоздавший гость поднимался по лестнице.

3

Вслед за хозяином, встретившим гостя у самой лестницы, в зал вошел старый Хигаси; оглядев собравшихся сквозь темные очки, он молча поклонился.

Все взгляды обратились на нового гостя. На нем были те же хакама и хаори, в которых он появился на концерте в Ююкан'е, только вместо стеганного на вате кимоно теперь на нем было легкое летнее, да вместо повязки, закрывавшей глаз, появились темные очки, еще резче оттенявшие седину волос и усов.

– О Хигаси-кун! Давненько не виделись! Я слыхал, вы были больны. В самом деле, вы как будто немного осунулись. Господа, позвольте представить вам Хигаси-кун! – граф Фудзисава, самовольно присвоив себе функции хозяина, взял на себя труд отрекомендовать гостя.

Старый Хигаси поклонился еще раз и сел на кожаную подушку, которую пододвинула ему одна из гейш. Общая беседа на короткое время прервалась; некоторые кланялись в ответ на поклон старика, другие ограничились тем, что внимательно его разглядывали. Виконт Хара и виконт Угаи, не обращая ни малейшего внимания на появление нового лица, по-прежнему не отрывали глаз от игральной доски.

– Вы – Хигаси-сан? Разрешите представиться – дурная башка по имени Нандзё… Прошу вашего снисхождения! – подошел к Хигаси граф Нандзё, бесцеремонно приветствуя гостя.

Барышня Кинуко подала старому Хигаси чашку чая.

– Кинуко, быстро, ужин для Хигаси-кун!

– Нет, Хияма-кун, не беспокойся, пожалуйста.

Я только-только после болезни, чувствую себя еще не совсем здоровым. По правде говоря, мне и выходить-то не следовало… Да не хотелось нарушать слово, вот я и заехал на минутку, хоть и с опозданием… Так что уж извини…

– Хигаси-кун, по одной-то выпить можно! – граф Фудзисава указал на чарку. Подошла гейша, чтобы налить сакэ.

Старый Хигаси отрицательно покачал головой.

– Прошу меня извинить. Врачи не разрешают мне пить.

– Да, как твое здоровье? Глаза как? – спросил Хияма, словно стараясь прийти на выручку гостю.

– Сказали определенно, что левый глаз спасти не удастся.

– Ай-ай-ай! Вот это плохо!

– Да, я очень удивился, когда увидел в клубе, что у Хигаси-кун перевязана голова! – вставил граф Нандзё. – Тэрадзима, помнишь? Он выглядел точь-в-точь, как артист в гриме мстителя!

Старый Хигаси промолчал, пристально разглядывая сквозь черные очки порозовевшее от вина лицо графа Нандзё.

– Ничего, Хигаси-кун, возможно ваша болезнь как раз сулит вам удачу. Недаром и Масамунэ Датэ[130] Масамунэ Датэ (1567–1636) – могущественный феодал, активно участвовал в войнах, которые вели объединители Японии Тоётоми Хидэёси и Иэясу Токугава. и Гамбетта были кривые на один глаз. Кто знает, может быть ваша болезнь поможет вам прославиться! – страсть графа Фудзисава к выдающимся личностям проявляется по малейшему поводу.

– Ну что же, Нандзё-сан? Что же пляска? Или представление уже окончено? – граф Кавабата, ненадолго покинувший комнату, вновь опускается на свое место, комкая в руках носовой платок.

– Пляска отложена по случаю прибытия почетного гостя…

Граф Фудзисава окликнул Кавабата, тот встал и пересел поближе к старому Хигаси.

– Разрешите представиться. Мы встречаемся впервые, но ваше имя я слышал еще двадцать лет назад. В год реставрации я служил по морскому ведомству и потому так и не имел чести скрестить с вами оружие, но мне передавали, как доблестно вы сражались в Коею… Об этом мне рассказывал Омура.

Сухопарое, долговязое тело старика задрожало так сильно, что это было заметно со стороны, и кровь бросилась ему в лицо, когда воскресли забытые треволнения далекого прошлого.

– Говорят, с тех пор вы безвыездно жили в Коею… – продолжал Кавабата. – Простите за нескромный вопрос, но сколько же вам сейчас лет?

– Хигаси-кун на девять лет старше меня, значит – ему пятьдесят семь… – отозвался барон Хияма, оглядываясь на старого Хигаси.

– Выглядит он значительно старше… – тихо проговорил граф Фудзисава.

– Наверное, это оттого, что приходилось питаться одной пшеничной похлебкой да бататом… – усмехнулся старый Хигаси. Перед ним только что поставили черный лакированный поднос с закусками.

– Ну, господа, давайте же выпьем! Ничего, ничего, сакэ можно пить здесь, а у Одани ограничимся прохладительным, вот весь хмель и пройдет… Виконт Угаи, виконт Хара! Что, если вы отложите ваш поединок? – призывает хозяин.

– Оставь их, ты же знаешь, когда люди так увлеклись, они глухи и слепы. Господа, давайте выпьем! Хигаси-кун, от одной чарки, пожалуй, беды не будет, а?

Снова пошли в ход чарки. Повеяло прохладой, на кончики бамбука, растущего под окнами, упали лучи вечернего солнца.

4

Беседа снова коснулась давнишних событий тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Посыпались анекдоты, острые, как лезвие бритвы, рассказы о столкновениях и разногласиях, казавшихся теперь не заслуживающими даже улыбки ребенка, воспоминания о подвигах, признания в ошибках, все говорили, перебивая друг друга, и каждый спешил вставить свое слово. В зале царило всеобщее оживление.

Граф Фудзисава бросил на поднос звякнувшие стеклянные хаси,[131] Хаси – палочки для еды. Обычно изготовляются из дерева особой породы, иногда бывают стеклянные или костяные. с помощью которых он расправлялся с лежавшей перед ним на блюде рыбой, залпом осушил чарку сакэ, налитую гейшей, и, разгладив жидкие усы, окинул собравшихся торжествующим взглядом.

– Да, господа, в замечательное время мы живем!

Поистине, нам посчастливилось! Мне кажется, что даже великие мужи годов Гэнкн-Тэнсё и те были бы рады отдать все свое состояние, лишь бы жить в нынешнюю эпоху. В самом деле, попробуйте оглянуться назад, вспомните, что было в Японии сорок лет назад – право, кажется, будто видишь чудесный сон!

– Да, действительно похоже на сон. Но если уж зашла речь о снах, то, признаюсь, мне до сих пор снится, будто я делаю харакири в замке Горёкаку… – усмехнулся барон Хияма, разглаживая красивые усы.

– Было время, когда мы враждовали между собой, а теперь сидим под одной крышей и вместе поднимаем чарки с вином… Навряд ли среди нас найдется хоть один человек, чья жизнь в те дни не висела на волоске… Возьмите Нандзё-кун – ведь он едва спасся от меча Тэрадая… Или Киноснта, который, можно сказать, стоял уже одной ногой в могиле; а сейчас они здоровы, веселы и служат на благо императору и отчизне. Или взять Хияма и Сираи – сейчас они дружны, словно родные братья, а ведь когда-то стреляли друг в друга! Да и Хигаси-кун тоже, наверное, не мало удивился бы, скажи ему кто-нибудь в ту пору, что через двадцать лет он будет сидеть с нами за чаркою сакэ! – граф Фудзисава весело засмеялся и поднял чарку.

Старый Хигаси по-прежнему молча сидел в конце зала.

– Ничего, не скажешь, между старыми временами, когда страна была разделена на триста отдельных княжеств, и нынешней эпохой, когда уже подготовлена конституция и не сегодня-завтра соберется парламент, – гигантская пропасть! Пожалуй, даже на вращающейся сцене в театре Синтоми невозможны такие головокружительные перемены! – улыбнулся Сугимото, взглядывая на Отохая.

– Безусловно! И как прекрасно, что мы, заблуждавшиеся в ту пору, можем теперь наравне со всеми принимать участие в жизни… Вот почему я всегда стараюсь помнить о прошлом, о том времени, когда я находился в числе отверженных!

– Правильно, Отохая! Если бы люди помнили о прошлом, все нынешние ссоры и разногласия наполовину исчезли бы! – вставляет граф Сираи.

Граф Фудзисава тотчас же подхватывает его слова.

– Да, самое опасное – это раздоры, возникающие из-за несогласия во мнениях. Сколько людей погибло из-за этого во время реставрации, да и после! Недавно я перечитывал письма наших учителей – Окубо и Кидо,[132] Кидо – Коин Кидо (иначе Такамаса Кидо, – 1833–1877) – один из наиболее активных участников и руководителей революции 1868 г. и невольно прослезился. Многое из того, что удалось бы без труда уладить при искреннем, откровенном отношении друг к другу, привело к поистине прискорбным последствиям! Жаль, очень жаль!

Граф Нандзё молчал, одну за другой осушая чарки с сакэ.

– За примером далеко ходить не надо, – продолжал граф Фудзисава. – Даже в наше время, в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, эти разногласия, к несчастью, по-прежнему имеют место. Вот почему в одной из своих недавних речей я говорил, что мы должны быть особенно внимательны при назначении людей на государственные посты, что нужно подбирать на высокие должности действительно благородных, доблестных мужей, а в противном случае результаты получаются поистине плачевные: вверху нарушается спокойствие императора, внизу – страдает честь его усердных слуг. В последнее время усилились нападки на Сацума, и Тёсю, непрерывно раздаются обвинения в том, что страной будто бы управляет «клановая клика»! Какое безрассудство! Всеми своими помыслами я стремлюсь только к выполнению священной воли императора, к достижению процветания Японии! Пусть меня простят за нескромность, но совесть моя чиста. Я не из тех, кто позволяет опутать себя клановой или еще какой-нибудь клике. Да разве возможно, чтобы человек, горящий желанием служить императору и заложить основы невиданной на востоке конституционной державы, мог быть настолько неразумен, чтобы допустить что-либо подобное? Моя цель – управлять государством сообща с народом. Скромное желание мое состоит в том, чтобы никто из способных, одаренных людей не остался бы в стороне. Хияма-кун тоже разделяет мои взгляды… Поэтому он и постарался пригласить сегодня почтившего нас своим присутствием Хигаси-кун.

В зале воцарилась тишина. Слышался только стук костяшек «го», переставляемых виконтом Хара и виконтом Угаи, которые все еще оспаривали друг у друга победу в дальнем углу комнаты.

– Хигаси-кун, как вы смотрите на то, чтобы поработать с нами вместе? Или, может быть, пост губернатора кажется вам слишком незначительным? Со времен эры Камбун[133] Камбун – 1661–1662 гг. губернатор являлся подлинной опорой государства. Покойный Окубо придавал огромное значение роли губернатора. Как бы превосходно ни был налажен центральный аппарат, но без полноценных людей на местах, в провинции, конституционное правление тоже теряет весь свой смысл. В настоящее время мы усиленно заняты проверкой системы местного самоуправления – этим хлопотливым делом как раз занимается граф Осада, – но каждому ясно, что без людей на местах – таких людей, которые действительно возглавили бы провинции и стали бы там старшими начальниками в полном смысле этого слова, – все наши усилия будут напоминать лодку, лишенную руля… Губернатор – это представитель императора, опора правительства, отец и мать для народа… Итак, Хигаси-кун, слово за вами! – и граф Фудзисава в упор посмотрел на старого Хигаси.

Все, начиная с Сугимото и Тобоку и кончая гейшами, с изумлением уставились в конец зала, где сидел старый Хигаси. Да кто же он такой, что первое лицо в Японии, сам граф Фудэисава обращался к нему со столь приветливыми речами?

5

Подняв очки на лоб, старый Хигаси окинул собравшихся долгим взглядом.

– Ваша высокая любезность поистине безгранична, но Хигаси – дряхлый старик, неспособный находиться у вас на службе. Хияма-кун, благодарю тебя за внимание, но для Хигаси больше подходит по-прежнему жить крестьянином в деревне Фудзими. А вы, господа, продолжайте управлять государством… Скоро Хигаси вновь уедет за перевалы Коботокэ и Сасаго и будет себе подремывать у себя в деревне… – и он засмеялся.

Кое-кто из присутствующих вытаращил глаза от удивления.

Граф Фудзисава улыбнулся.

– Хигаси-кун, я просил бы взять ваш отказ обратно. Конечно, я не собираюсь уговаривать вас против воли, но вам, наверное, хорошо знакомо изречение: «Верный вассал служит государю не за страх, а за совесть».[134] «Верный вассал служит не за страх, а за совесть» – цитата из китайской книги «Ицзин» («Книга перемен») древнейшего натурфилософского трактата. Первоначальный текст его возник, по-видимому, в IX–VII вв. до н. э., но в дальнейшем подвергался неоднократным переработкам и дополнениям. Считается традицией одной из канонических книг. Может быть, вам неприятно стать моим подчиненным? Но японское правительство – не правительство Фудзисава, это правительство императора. Оно выполняет волю императора и управляет его детьми – народом, и тут не может быть места сомнениям. В наш мудрый, просвещенный век, в эпоху, когда каждому способному, талантливому человеку надлежит по собственной инициативе отдавать всю свою энергию на благо отчизны, нельзя добровольно обрекать себя на затворничество в пещере… Не знаю, может быть, это и было уместно в древнем Китае, но в современной Японии, как хотите, такое поведение – не что иное, как отсталость, больше того – это, если хотите, каприз, наконец – леность. Ваши отговорки… Простите, но мне непонятно, что побуждает вас прибегать к ним?

– Нет, это не отговорки. Вспомните пословицу «Под маяком – темно!» Зачем вам вытаскивать из забвения дряхлого старика, отставшего от эпохи, насквозь прокоптившегося в деревенской глуши? И без меня, Фудзисава-сан, вы найдете здесь, в Токио, сколько угодно людей, достойных служить на государственной службе. Мне очень лестно, что, пренебрегая ими, вы обращаетесь ко мне, я поистине недостоин такого великодушия, но боюсь, уж не ошибаетесь ли вы во мне?

– Какая дерзость! – Сугимото с презрительной усмешкой посмотрел на решительное лицо старого Хигаси. Но граф Фудзисава был настроен все еще великодушно.

– Слова Хигаси-кун можно понять в таком смысле, будто я препятствую ему следовать по пути мудрых. Если он действительно так считает, то это большая ошибка с его стороны. Как я только что говорил, у меня самые чистые, благородные побуждения. Для меня не существует деления на правительство и народ. Впрочем, такие люди, как Цутия или Оида… – граф Фудзисава обвел взглядом присутствующих, – извращенно, предвзято толкуя все мои начинания и не понимая моих истинных побуждений, будоражат молодежь, сеют смуту и беспорядок! Такие люди действительно причиняют много неприятностей… Мои замыслы чисты, как небо в ясный день. Я готов в любое время разделить власть даже с ними – конечно, при условии, если наши взгляды и мысли будут совпадать… В древности Го-Вэй[135] Го Вэй.  – Когда правитель княжества Янь в древнем Китае, князь Чжао-ван (311–279 гг. до н. э.), решил привлечь к себе на службу всех талантливых людей в государстве, чтобы успешнее сразиться с соседним княжеством Ци, он обратился за советом к Го Вэю. Тот ответил: «Был некогда один князь, пожелавший иметь коня, способного проскакать тысячу ли в день. Он отправил посланного в ту местность, где, по слухам, имелся такой конь, вручив своему посланцу тысячу цзиней для уплаты за коня. Но когда тот прибыл на место, оказалось, что лошадь уже издохла. Посланец купил только кости павшей лошади, заплатив за них пятьсот цзиней. Князь разгневался за такое безрассудство, но посланец ответил: „Господин, если мы заплатили пятьсот цзиней за мертвые кости, то сколько бы дали за живого коня? Прослышав о нашей щедрости, люди сами приведут вам отборных коней“. Действительно, не прошло и года, как ко двору князя привели трех скакунов, способных пробежать тысячу ли в день… Вы, государь, хотите ныне привлечь на службу таланты. Так почему бы вам не начать с меня, ибо неужели более талантливые люди удалены от вас на тысячу ли?» («Чжань-го-цэ», раздел «Янь-цэ».) сам рекомендовал себя яньскому князю, сравнивая себя при этом с костями павшей лошади. Если Хигаси-кун хочет следовать путем мудрых, то не лучше ли ему последовать примеру Го-Вэя? Прошу прощения за смелость, но я не откажусь выступить в роли Чжао-вана![136] Чжао-ван – правитель княжества Янь в древнем Китае (IV–III вв. до н. э.).

Подавленный гладкой, непринужденной речью Фудзисава, блестяще владеющего ораторским искусством, старый Хигаси некоторое время молчал в замешательстве.

– Не надо упорствовать. Поверьте, я не преследовал никаких скрытых целей, когда обратился к вам с предложением занять пост губернатора…

Старый Хигаси поднял голову.

– Нет, я отказываюсь, даже если бы вы предложили мне пост премьер-министра. Оставим этот разговор, господа, раз и навсегда оставим! Прошу вас впредь считать меня совершенно непригодным и бесполезным для вас человеком! – голос его звучал так громко, что виконт Угаи, все еще сражавшийся в «го» с виконтом Хара на другом конце зала, задержал руку, сжимавшую фигуру, и пристально посмотрел на говорившего.

Приветливое, любезное лицо графа Фудзисава слегка омрачилось. Тень неудовольствия мелькнула в его взгляде.

– Если вы отказываетесь столь категорически и ясно, я не собираюсь уговаривать вас, в восьмой раз сгибая семь раз согнутые колени… О нет, помилуйте!.. – он засмеялся. – Каждый сам выбирает, что ему по вкусу; если вам нравится деревня – извольте, продолжайте дремать на покое, спите хоть целыми днями, раз вам так угодно. Ведь Хигаси-кун не трехлетний младенец, который кричит: «Не хочу!», и сам не понимает при этом, отчего он упрямится… Очевидно, есть причины, в силу которых вы отвергаете мое предложение… Любопытно было бы услышать, что же это за причины?

6

Прошло уже больше месяца с тех пор, как старый Хи-гаси покинул свою убогую хижину в Коею и приехал в столицу. В течение первой недели жизни в Токио он посетил бывшего главу своего клана, побывал на могиле предков, отслужил службу за упокой души матери, жены и младших братьев; уделил время и для того, чтобы показаться врачам, побывал и с визитами: один раз у графа Фудзисава (незадолго до начала концерта в Ююкан'е), два раза – у барона Хияма. Встретился он и кое с кем из старых знакомых. Присутствовал и на собрании, где отмечалось двадцатилетие со дня роспуска отрядов «сёгитай», и украдкой вытер непрошеную слезу. Навестил и семью владельца японского магазина в Англии – Ги-хэя, опекавшего Сусуму.

Большая половина дел, ради которых он приехал в столицу, была, таким образом, выполнена, и старый Хи-гаси давно уже подумывал о возвращении. Но решающее значение имело для него как раз то немногое, что еще оставалось сделать. Вся его дальнейшая жизнь, успех или поражение, – все зависело от того, как решатся эти вопросы. Больше того, от них всецело зависела и будущая судьба Сусуму. Для выполнения задуманного требовалось время, нужно было, не торопясь, на досуге, все обдумать, все хладнокровно взвесить. Как назло коварная весенняя погода уложила старого Хигаси на три недели в постель – он простудился. В одиночестве коротая дни на втором этаже в доме брата, старый Хигаси пользовался своим сверх ожидания затянувшимся пребыванием в гостях для неустанных размышлений.

За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.

В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.

Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.

Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало в душе его ростками гнева. Возвращаясь с кладбища Янака, куда он ходил поклониться родным могилам, старый Хигаси видел оживленную, веселую толпу, заполнившую парк Уэно, беспечно любовавшуюся цветущими вишнями: мужчин, лишенных чести и совести, готовых сотрудничать с правительством Сацума – Тёсю, помышляя лишь о собственном благополучии; наивных девушек, принаряженных, с радостью позволявших играть собой выходцам из Сацума и Тёсю… «Где же он, былой дух подлинных сынов Эдо?» – невольно восклицал в душе старый Хигаси.

Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..

Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.

Так зачем же он приехал в столицу? Не лучше ли было бы не ступать ногой в эту мерзость, зажать нос, чтобы не ощущать этого зловония? Да, напрасно покинул он свою хижину в Косю! И все же…

В этом «и все же…» было главное. Именно оно, это «и все же…», заставило старого Хигаси мешкать с отъездом, хотя ему следовало бы уехать в тот же день, когда он оправился от болезни. Это «и все же…» заставило его против воли принять покровительство Хияма и хоть и с опозданием, но все же приехать к нему на загородную дачу в Мукодзима.

7

Однако глубокое различие в убеждениях между ним и Хияма неизбежно должно было привести к взрыву, даже теперь, когда один старался сдержаться, а другой – соблюсти приличия, как подобает хозяину дома. И чем дольше они делали вид, что не замечают этого различия, тем сильнее должен был быть взрыв. За двадцать долгих лет старый Хигаси ни разу не имел случая открыто выразить свое негодование. В нынешний свой приезд, встречаясь с графом Фудзисава и с бароном Хияма, он сдерживал свое сердце, словно горячего скакуна, старался держать на привязи свой язык. Но сегодня вечером обстоятельства слишком властно побуждали его к откровенности; больше молчать он был не в силах. Необъяснимое волнение неудержимо поднималось из самой глубины его сердца. Заросшее седой щетиной лицо старого Хигаси постепенно налилось кровью, морщины на лбу прорезались резче, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи заострились. Глядя сверху вниз на графа Фудзисава, он два-три раза откашлялся, прежде чем ответить на его вопрос.

– Вы спрашиваете о причинах? Причина очень простая. Пусть Хигаси уже состарился, но он еще не одряхлел настолько, чтобы превратиться в послушного вам слугу, господа! Если бы наши взгляды совпадали – тогда дело другое. А так… Что бы вы мне ни предложили – стать ли губернатором, или лакеем при вас, или даже самим премьер-министром, – я наотрез отказываюсь сотрудничать с вами!

– Не совпадают взгляды, изволили вы сказать?..

Отлично. Ну, раз взгляды не совпадают – с этим уж ничего не поделаешь, мы вовсе не собираемся уговаривать вас против вашей воли. Но, может быть, в назидание нам, вы поделитесь с нами этими вашими взглядами?

– Оставим эти непристойные препирания, Хигаси-кун! Если вам не по сердцу государственная служба, так ведь вас никто насильно не принуждает. Прекратим этот грубый спор и давайте-ка лучше похлопаем все в ладоши, а Нандзё-сан спляшет… – Хияма пытается придать всему случившемуся характер забавного недоразумения, но в действительности он уже сам не свой от смущения и расстройства.

– Ничего, ничего, Хияма-кун, – останавливает хозяина граф Фудзисава, – раз уж дело дошло до спора, попробую-ка я, недостойный, подискутировать с Хигаси-кун. Прежде всего хотелось бы знать, какого мнения придерживается Хигаси-кун о нынешнем правительстве?

– Если вам так хочется знать мое мнение, что ж, извольте. Я считаю, что правительство Мэйдзи нарушает принципы верноподданности по отношению к императору и совершенно не выполняет свой долг перед народом. Я считаю, что это правительство ведет страну к гибели. И одним из главных виновников подобного положения, Фудзисава-сан, уж не взыщите, я считаю вас!

Гнев, на мгновенье вспыхнувший на лице графа Фудзисава, внезапно сменился высокомерной улыбкой.

– Правительство Мэйдзи ведет страну к гибели?.. Я – главный виновник?.. Признаюсь, довольно оригинальное суждение. Что же дает вам основания так полагать? Хотелось бы услышать…

– Совершенно в стиле нападок бульварной прессы… – громко прошептал Сугимото.

Старый Хигаси сурово взглянул на него сквозь очки и снова обвел взглядом всех гостей, начиная с графа Фудзисава.

– Господа, вы привыкли постоянно слышать одну лишь лесть, и потому мой грубый мужицкий голос, наверное, чрезвычайно терзает ваш слух. Однако, Фудзксава-сан, Хияма-кун, в благодарность за вашу щедрую любезность ко мне я хочу обратиться к вам с вещим и справедливым словом… Скажите, господа, куда вы толкаете нашу Японию? Двадцатипятимиллионный народ и священная особа императора – не игрушки для вас, господа!

Воцарилось молчание. Граф Осада сидел, скрестив руки на груди, граф Нандзё опустил чарку на поднос, барон Хияма всем своим видом выражал крайнее отчаяние из-за того, что случилось нечто столь неприличное; лица остальных выражали крайнее изумление, гейши, казалось, совершенно остолбенели от ужаса. Глаза всех были прикованы к решительному лицу старого Хигаси.

– Да, я двадцать лет провел в уединении в деревне, но за вашими действиями я следил внимательно. Вы свергли правительство Токугава и установили правительство Сацума – Тёсю. А чем же отличается нынешняя власть от власти конца эпохи Токугава? Да что я говорю, Токугава не знали подобного разложения. Правительство Токугава все-таки немного больше пеклось о народе!

– Однако, Хигаси-кун, нельзя же сравнивать ту Японию, которую мы знали двадцать лет назад, с нынешней. Как бы ни был предан Хигаси-кун феодальному режиму, что прошло – то прошло, а реальная действительность остается реальной действительностью. Прогресс Японии за двадцать лет, заслуги правительства Мэйдзи, руководившего этим прогрессом, не может не признать всякий, если только он не идиот, потерявший рассудок! – вставил реплику граф Кавабата.

– Прогресс? В чем же он, этот прогресс, о котором вы говорите? В том, что вместо прежних усадьб и замков построен Ююкан, где благородные дамы скачут, как гейши, а украшенные орденами министры лебезят перед иностранцами? В чем этот прогресс? В разложении, в легкомыслии, в том, чтобы без разбора глотать нравы и обычаи Запада, не успевая даже хорошенько их прожевать?

Граф Фудзисава разразился громким, язвительным смехом.

– Ну, подобные аргументы действительно недорого стоят. Хигаси-кун твердил здесь о том, что он «состарился», «одряхлел», и я, грешным делом, думал, что он просто скромничает, но теперь вижу, что это и в самом деле правда – он сам сейчас доказал это. Наше правительство Мэйдзи руководствуется священным императорским манифестом – «заимствовать знания повсюду в мире для прочного возведения основ империи». Окубо, Кидо и другие наши предшественники и учители тоже боролись за эти принципы и пали в борьбе за них. Ныне я, недостойный, я, Сигэмицу Фудзисава, являюсь их преемником и вместе со всеми присутствующими здесь моими соратниками продолжаю великие деяния и начинания реставрации. Для этого мы ездим в Европу и знакомимся там с конституциями разных стран, для этого мы проводим реформы административного аппарата, для этого мы изучаем систему местного самоуправления, занимаемся вопросами обороны на море и на суше. Мы стремимся также и к пересмотру договоров, не щадим сил для насаждения промышленности и создания предприятий, отдаем всю энергию выращиванию людей образованных, знающих, прилагаем все силы, чтобы распространить просвещение в народе, упорядочиваем судопроизводство и готовим новое законодательство. Мы не забываем и о внешних сношениях и неусыпно заботимся об этой стороне жизни Японии. От затворничества в условиях феодального государства наша страна перенеслась теперь на большие дороги мира, и мы, несущие ответственность за этот новый уклад, совершаем поистине нелегкое дело. Такие сторонние наблюдатели, как Хигаси-кун, возможно не способны понять и оценить наши тяжелые, мучительно тяжелые труды, но императору известно о них, боги видят наши усилия, и наши предшественники, покоящиеся в земле, тоже хорошо о них знают. Хигаси-кун и ему подобные называют законное правительство Мэй-дзи, унаследовавшее великий дух реставрации, правительством, ведущим страну к гибели… Что ж, в таком случае свергайте это правительство и возрождайте феодальный режим Токугава! Но для этого вам придется снова причесать волосы в прическу «тён-магэ»,[137] «Тёммагэ» – старинная мужская прическа в виде пучка волос, свернутого жгутом на затылке. После революции 1868 г. вышла из употребления. заткнуть за пояс мечи,[138] Мечи за поясом.  – В эпоху феодализма принадлежность к привилегированному дворянскому (самурайскому) сословию давала право ношения двух мечей – короткого и длинного. После революции 1868 г. понадобился специальный указ правительства, запрещающий ношение мечей, так как многие самураи долгое время не хотели добровольно расставаться с этим вековым обычаем. уничтожить деление на уезды и префектуры и снова разделить Японию на уделы, изгнать из страны иностранцев, одним словом – вернуть Японию на тысячу лет назад… Да, с точки зрения истории, прошло всего двадцать лет, но с точки зрения прогресса – эти двадцать лет соответствуют тысяче. Если вы чувствуете себя способным на это, что ж, попробуйте… Но, к великому моему сожалению, боюсь, что, кроме Хигаси-кун, в Японии не найдется человека, который придерживался бы подобных взглядов! – и, закончив свою тираду, граф Фудзисава снова громко засмеялся.

Хигаси-кун, ваши чувства берут верх над разумом и мешают вам видеть вещи в правильном свете… – подхватил барон Хияма. – Я тоже в прошлом был вассалом феодального правительства и отнюдь не хочу сказать, что совсем не жалею о прошлом. Нет, я тоже с болью, подчас с мучительной болью думаю о минувшем и в этом смысле, пожалуй, не уступлю Хигаси-кун. Поэтому я и добрался во время войны тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года до самого севера, до замка Горёкаку… Однако, Хигаси-кун, сопротивляться эпохе – бесполезно. Правительство Токугава пало не потому, что его свергли кланы Сацума и Тёсю, нет, его свергло само всемогущее время, вернее феодальный режим сам покорно склонился перед требованиями времени. Да, я был чиновником феодального правительства, но ведь, кроме того, я еще и японец. Кроме преданности феодальному правительству, у меня есть еще долг японца. И я не распорол себе живот, хотя, может быть, именно так следовало бы поступить, когда пал замок Горёкаку. Плечом к плечу с теми, против кого я когда-то сражался, я участвую ныне в кабинете. Почему? Да потому, что я отбросил личные соображения и думаю лишь о том, как выполнить свой долг перед государством! Вот граф Фудзисава говорил только что, – я думаю, самому Хигаси-кун тоже об этом известно, – что тяжкое бремя управления страной, которое несет правительство, непонятно никому, кроме тех, кто несет это бремя… Стоя в стороне, не зная ни о чем толком, легко произносить необдуманные речи, нападать на нас с бранью и клеветой. Пожалуй, таким способом нетрудно даже вызвать кое у кого одобрение – в недовольных никогда не было недостатка! Но подобное поведение пристало мальчишке. Я предпочитаю иметь дело с людьми повзрослей. Я никак не ожидал, что Хигаси-кун способен на это… Его аргументы слишком уж несолидны – это так на него непохоже… признаюсь, я поражен… – горячая речь борона Хияма постепенно перешла на шепот.

– Да, вы говорите поистине убедительно, но я не из тех, кого можно поймать с помощью красивых слов. Вы заявляете, что, не побывав на вашем месте, нельзя понять ваших тяжких трудов. Нет, господа, вы забыли пословицу – «в своем глазу бревна не видишь!» Вы обманываете самих себя! Я двадцать лет прожил в деревне, за это время до меня доходило множество разных слухов, но я все еще сомневался… Но вот я приехал сюда, увидел все своими глазами и был поражен… В прошлом году, недалеко от моей деревни, из-за непомерных поборов вспыхнуло крестьянское восстание, и застрельщики его были брошены в тюрьму. Может быть, вы полагаете, господа, что крестьяне затеяли бунт ради удовольствия? Поверьте, вы ошибаетесь! Возможно, вам, обласканным щедротами государства, купающимся в государственной казне, кажется странным, что крестьяне не могут уплатить какие-то жалкие пять иен подати? Господа, для крестьянина пять иен – это вопрос жизни! Круглый год он обливается потом, одевается в дерюгу, питается ячменем, а если он не в состоянии уплатить подать, у него отбирают все, вплоть до циновки, вплоть до горшка, в котором он варит пищу… А на что же расходуются эти средства? На эти деньги вы, господа, строите свои Ююкан'ы, вы наряжаетесь в мундиры, пьете европейские вина, лакомитесь европейскими блюдами, развлекаетесь танцами, заводите содержанок, покупаете проституток и гейш… Все это вы делаете на деньги, добытые кровавым потом народа. Когда я думаю об этом, рыба, что лежит сейчас передо мной на тарелке, застревает у меня в горле… Подлинно справедливое правительство заботится о благе народа. А где, скажите, можно увидеть тех, кто облагодетельствован вами? Люди, которыми вы окружили себя и которых слушаете, всего-навсего низкие льстецы! Вы обманываете императора, вы издеваетесь над народом. Но народ не вечно будет оставаться в дураках!

8

– При Токугава крестьяне, как известно, одевались в шелка и жили во дворцах… – раздался чей-то насмешливый голос из угла зала.

Старый Хигаси вспыхнул от гнева.

– Вот потому, что вы смотрите на вещи так извращенно, вы и совершаете столько глупостей! При Токугава тоже были крестьяне, которые голодали. Зато не было таких правителей, как вы, которые даже не задумываются о своем долге перед народом. Ни князь Ракуо,[139] Ракуо – Сиракава-Ракуо, прозвище Саданобу Мацудайра (1758–1829), одного из руководителей феодального японского правительства в последний период существования феодального режима. ни Мидзуно[140] Мидзуно – Тадакуни Мидзуно (1794–1851) – одна из руководящих фигур в феодальном правительстве в последний период существования феодального режима Токугава. не предавались такой роскоши, как вы… Достаточно было им увидеть, как задыхается вол, везущий поклажу, чтобы вспомнить о страданиях народа.

– Именно для этого император и совершил поездку в северо-восточные районы страны, и мы все тоже часто выезжаем в провинцию, инспектируем, изучаем, чем живет народ… – возразил кто-то.

– Инспектируете! Вы получаете огромные суточные, для вас устраивают фейерверки и поднимают государственные флаги, вы пируете на банкетах, которые устраивает в вашу честь льстивое купечество и беспринципное, забывшее честь дворянство, вы развратничаете с женщинами в гостиницах и потом уезжаете обратно, сунув в последний момент за пазуху благополучный отчет, который составили по вашему приказанию чиновники губернатора! И это вы называете инспекцией? Нет, правители Токугава вкладывали все-таки немного больше сердца в дело управления страной!

– Хигаси-кун, Хигаси-кун, – примирительно заговорил барон Хияма. – Ты слишком взволнован, так нельзя. Надо взвесить все хладнокровно. Вот ты твердишь все время «Токугава, Токугава…» Безусловно, и при них бывали у власти мудрые люди, замечательные государственные деятели, например, Ютоку или Сиракава,[141] Сиракава – Сиракава-Ракуо – иначе Саданобу Мацудайра. но в то же время история знала и таких, как Ину-Кубо,[142] Ину-Кубо – буквально «его собачья светлость» – прозвище сегуна Цунаёси Токугава (1646–1709), пятого сегуна династии Токугава. Из фанатической преданности буддизму, запрещающему убивать живое, он издал специальный указ, запрещающий убивать животных, в особенности собак; немало людей, нарушивших этот приказ, подверглось смертной казни или ссылке. или Танума,[143] Танума – Окицугу Танума (1719–1788) – один из руководителей центрального феодального правительства. Карьерист, всяческими путями стремившийся к личному обогащению, Танума снискал себе печальную известность как взяточник, вымогатель и безжалостный угнетатель народа. Личность Танума – типичное порождение загнивающего феодального режима Токугава. Инаба[144] Инаба – князь Инаба (XVII в.) – вассал феодального дома Токугава, один из богатейших сановников. Своей успешной карьерой он обязан главным образом своей жене, госпоже Касуга, фаворитке сегуна Токугава Иэясу, игравшей большую роль в интригах, непрерывно происходивших при дворе сегуна.… Разве не так? «По одному пятну не судят о леопарде» – все нужно рассматривать в совокупности. Сравни наше время, когда арендная плата составляет всего двадцать пять процентов, и старые времена, когда она фактически равнялась половине урожая, сравни эпоху, когда за убийство простолюдина вообще не карали, и современный порядок, когда все четыре сословия равны перед законом, эпоху, когда выставляли напоказ голову казненного Сого Киути,[145] Сого Киути – иначе Сого Сакура (первая половина XVII в.) – один из вождей крестьянского движения, представитель широко распространенного в эпоху феодализма движения петиционеров, являвшегося одной из форм борьбы крестьян против феодального гнета. Выждав, когда сегун Иэмицу Токугава отправится на соколиную охоту в местности Сакура, Сого Киути подал ему заранее приготовленное прошение, в котором рассказывалось о бедственном положении его односельчан, хотя за подачу такого прошения феодальный закон карал смертной казнью. Сого Киути был казнен. Народная молва окружила его имя ореолом народного героя. О жизни его сложено множество рассказов и пьес, в которых, опасаясь цензурных гонений, очень суровых в феодальной Японии, безыменные авторы заменили подлинную фамилию Киути на фамилию Сакура, под которой он до сих пор широко популярен в японском народе. и нашу действительность, когда даже………….[146]Цензурный пропуск в японском издании. (Прим. перев.) имеют право апеллировать к любой инстанции, вплоть до верховного суда…

Попробуй сопоставить прежние времена, когда все, начиная от сегуна и до самого императора, буквально задыхались в оковах феодальных порядков, и нынешние условия, когда человек имеет возможность стать кем угодно – выдающимся государственным деятелем, великим ученым или миллионером, лишь бы у него имелись к этому способности… Сравни все это, и, пожалуй, без слов станет ясно, когда народу жилось лучше, когда народ был счастливее!

– Да, перемены большие. Но все это дары времени. Вы, господа, не в состоянии уразуметь этого и гордо приписываете себе все заслуги… Но вы жестоко заблуждаетесь, если воображаете, что все эти перемены произошли благодаря вам… Вот, на днях, мне довелось под покровительством Фудзисава-сан… – он рассмеялся, – побывать в Ююкан'е на концерте в пользу военного флота, – так, что ли, называлась эта затея?.. Что и говорить, блестящий был вечер… Но позвольте спросить, кто и когда заложил основы нашего военного флота? Кто первый соорудил военно-морской флот в Иокосука? Если вы раздаете титулы в награду за пожертвования на строительство флота, так не следовало ли в первую очередь наградить Огури? И разве не должны были вы хоть одним словом благодарности помянуть Куримото[147] Куримото – Дзёун Куримото (1822–1897), видный чиновник феодального правительства. Деятельность Куримото была весьма разнообразна: он подвизался в области медицины, дипломатии, журналистики. Еще при феодальном режиме организовал первую в Японии судостроительную верфь в Иокосука. и многих других? Да что тут толковать! По одному этому факту можно судить обо всем остальном – все ваши действия таковы! Вы пожинаете плоды, которые взрастили для вас Токугава, а держите себя как благодетели, приписывая себе все заслуги… Какая невероятная дерзость! Никто из вас не помышляет об общественном благе, вы стремитесь только к собственной выгоде… Когда я приехал в этот ваш Токио, на меня пахнуло таким разложением, что захотелось зажать нос. И правительство и двор – все в руках Сацума и Тёсю. От провинциальных чиновников до полицейских…

– А что, если бы Кацу Кайсю[148] Кацу Кайсю – иначе Ясуёси Кацу, или Кацу Ава (1823–1899) – видный чиновник феодального правительства Токугава, один из инициаторов модернизации феодального военно-морского флота. Во время революции 1868 г., понимая безнадежность защиты старого феодального строя, активно содействовал капитуляции гарнизона войск сегуна в Эдо. После революции некоторое время отказывался от сотрудничества с новым правительством, а затем принял пост члена тайного совета и получил титул графа. стал графом и попытался бы привлечь Хигаси-кун? – произнес кто-то на смешливо.

Старый Хигаси иронически засмеялся.

– Может быть, вам удастся опутать тех, кто окончательно утратил честь и гордость, но подобными ухищрениями не закрыть глаза и уши всему свету! Нет, этого-вам не добиться! Назовите мне область жизни, где не царили бы безраздельно Сацума и Тёсю? Куда ни посмотри – всюду кумовство и протекционизм, все определяется знакомством или родственными связями. Когда-то в древности говорили: «Кто не из рода Тайра – тот не человек», а сейчас, если ты родом не из Сацума или Тёсю, перед тобой закрыты все дороги. Зато этим все позволено – за убийство их не карают, а когда они занимаются картежной игрой – полиция делает вид, что ничего не замечает… Идет ли речь о продаже земельного участка, или о прибылях акционерного общества – весь доход попадает в руки Сацума или Тёсю. Япония принадлежит всему народу, а вы обращаетесь с ней словно это ваша вотчина, вотчина Тёсю и Сацума. Вы несете высокие обязанности советников государя, а в действительности только мешаете, заслоняете от народа высочайшую волю. Если бы вы по-настоящему болели за судьбы родины, то вели бы себя скромнее, господа! Находясь на постах, где ваши усердие и скромность должны стать примером для всей страны, вы использовали свое положение, чтобы добиться для себя титулов и богатств за счет наследственных состояний… Вам мало огромного жалования – вы умудряетесь еще разными дополнительными махинациями извлекать для себя разнообразные прибыли! Вы разъезжаете в экипажах, вы скачете на балах, забавляетесь с любовницами, предаетесь разврату! И это называется у вас быть славными политическими деятелями? Вы на каждом шагу твердите о ваших предшественниках… Да эти ваши предшественники – Окубо, Кидо, Сайго – не раз уже, наверное, перевернулись в гробу! А если нет, тогда они тоже достойны презренья!..

При этих словах граф Фудзисава, который все это время с иронической улыбкой слушал речи старика, предоставив спорить другим, подался вперед.

– О, вы, можно сказать, основательно нас разбранили! Но кое-что все же остается для меня не совсем ясно… Допустим, что ездить в экипажах и танцевать – очень предосудительно. Спору нет, возможно я пользуюсь большим комфортом, нежели Хигаси-кун. Но я как-никак не возвожу еще мавзолея в Никко,[149] Мавзолей в Никко.  – В местности Никко воздвигнут пышный храм и усыпальница первого сегуна династии Токугава – Иэясу Токугава. не устилаю дороги алыми коврами на свадьбе для проезда невесты, не приказываю посыпать горки в саду сахаром вместо снега… Позвольте напомнить вам, что я, Сигэмицу Фудзисава – граф, дворянин, имеющий титул третьего ранга. Я представляю правительство Японии. Жить в бочке предоставим Диогену! Пусть Фэн-Хуань[150] Фэн-хуань.  – У Мэн Чан-цзюня, государственного сановника в княжество Ци в древнем Китае (IV в. до н. э.), было множество нахлебников, в числе их – некий Фэн-хуань, который распевал песни о том, как беден его господин, пища скудна, для поездок нет повозки, нет даже сносного жилья. сетует на то, что в сараях у Мэн Чан-Цзюна нет повозки… Я правительственный министр, и я обязан поддерживать свое достоинство в глазах иностранцев. Вести образ жизни, соответствующий моему рангу, – это мой долг. Упрямому деревенскому старику, ведущему счет грошам, которые он выдает на мелкие расходы своему отпрыску, вряд ли уместно проповедовать мне воздержание и бережливость!..

– Блестящее опровержение!.. А бесчестить девушек, предаваться разврату – тоже входит в обязанности министра? – и старый Хигаси захохотал.

– Хигаси-кун, оставим эти личные выпады! – кривится хозяин; ему уже невмоготу слушать эти неприличные препирания.

– Хигаси-кун верит газетным писакам? – глаза графа Фудзисава сверкнули.

– Нет, хоть я и беден, но не пал еще настолько низко, чтобы ходить по пятам за Фудзисава-сан и следить за каждым его шагом… Я не берусь судить, насколько справедливы обвинения газет. Это мне неизвестно. Но самый факт появления подобных сплетен свидетельствует о том, что доверие к вам, Фудзисава-сан, полностью подорвано…

– «Князь Чжоу трепещет от вздорной людской болтовни…»[151] Чжоу – Чжоу-гун (князь Чжоу, XII в. до н. э.) в древнем Китае был регентом при чжоуском царе Чэн-ване (1115–1079 г. до н. э.) до его совершеннолетия. Клеветники обвиняли его в намерении узурпировать власть и отстранить наследника. Конфуцианская традиция считает Чжоу-гуна мудрецом, просвещенным государственным деятелем, образцовым правителем. Хигаси-кун, вероятно, хорошо помнит эти строки… Политический деятель должен быть заранее готов к тому, что может стать объектом клеветы. Тот, кто реагирует на всякую ложь, кто принимает ее близко к сердцу, тот никогда не сможет стать настоящим политиком!

Хигаси опять рассмеялся.

– Князь Чжоу? Воображаю, как был бы польщен князь Чжоу, если бы услышал, что Фудзисава-сан ссылается на него! Нет, Фудзисава-сан, недаром говорится: «Кто стоит с наветренной стороны, тот должен содержать в чистоте свою одежду…» Кто вознесен над людьми, тот должен быть осмотрителен в каждом слове, в каждом поступке. Это долг политического деятеля по отношению к обществу. Не мешало бы и вам вести себя немного поскромнее.

– Вот как? Остается только поблагодарить вас за предостережение. По-видимому, Хигаси-кун питает ко мне сильнейшую антипатию… Непонятно только, что именно ему так не по душе – моя личность, как таковая, или мой политический курс… Хотелось бы получить на это ясный ответ.

9

Солнце уже закатилось, в потемневшем небе плавало одинокое рыжеватое облако. В густой зелени сада белели круглые комочки цветов. В зале сгущались сумерки, но словесный поединок был в самом разгаре. Никто не замечал, что закуски остыли, а чарки пусты. Служанка внесла лампу – свет ее озарил лицо старого Хигаси, улыбавшегося ледяной улыбкой, которая становилась все более холодной и бесстрастной по мере того, как нарастало его волнение, и лица хозяина и гостей, взволнованных и возбужденных.

– Вы спрашиваете, что мне не по сердцу – сам ли Фудзисава-сан, или проводимая им политика? Весьма сожалею, но и то и другое равно внушает мне отвращение!

– О, вот как? И по какой же причине?

– Я уже говорил только что…

– Значит, вы хотите вернуться к эпохе феодализма, отменить конституцию, прекратить подготовку к созыву парламента? Вам этого нужно?

– Нет, ничего подобного! Ничего подобного я не говорю – но мне претит на каждом слове к месту и не к месту твердить о западе и глотать без разбору, не успев даже как следует прожевать, западные порядки, западную культуру! Пересмотр договоров? Отлично! Но разве для этого необходимо без конца льстить иностранцам? Была же некогда поговорка: «Ум Китая, дух Японии»! У Японии тоже имеются свои сильные стороны, есть свой национальный дух… Конечно, отчего не заимствовать у Запада то, что может оказаться полезным! Но не так, как это делаете вы, господа… Конституцию вы копируете с Германии, законодательство – с Франции, одежда у вас – европейская, жилища – европейские, на каждом шагу – Запад, Запад и только Запад…

– А «сохранение национальных особенностей»?[152] «С охранение национальных особенностей».  – Лозунг: «Сохранение национальных особенностей» как противопоставление официальной политике европеизации получил в 80-х гг. распространение среди известной части интеллигенции, оппозиционно настроенной по отношению к правительству. Ну, подобные речи мы уже слышали неоднократно. Пусть Хигаси-кун не обижается, но он отстал от жизни ровно на двадцать лет!

– Не знаю, отстал ли я от жизни, или опередил жизнь, зато мне точно известно, что в ваших сердцах, господа, не тлеет ни единой искорки подлинной любви к отечеству. Парламент, конституции – все это прекрасно, но нельзя править страной с помощью одних лишь законов. Сколько бы вы ни заимствовали западную культуру, подобными пластырями болезни не вылечишь. Нужно окончательно утратить здравый рассудок, чтобы, не считаясь с реальной обстановкой в Японии, не думая о положении японского народа, принимать законы, которые по вашему приказанию переводят с иностранных языков зеленые юнцы, еще вчера сидевшие на школьной скамье, и тут же пытаться претворить их в жизнь! Вот недавно вы придумали новый, невероятно сложный закон о продаже земли. Ну, и много ли радости принес этот закон народу?

Для того чтобы купить или продать участок размером с кошачий лоб, люди обязаны уплатить нелепый, непонятный налог за регистрацию сделки и в самую страдную для крестьянина пору, когда надо убирать урожай, должны по полдня, а то и по целому дню, ожидать оформления сделки в управе… причем туда вызывают и по два и по три раза. Хлопот прибавилось, расходы выросли – вот и все, чего вы добились этим законом. В той деревне, где я живу, народ открыто выражал недовольство. «Власти не промахнутся, брать умеют…» – говорят люди. И так думают все! Вы рассуждаете так: «Ага, в Европе имеется вот какой закон… Это любопытно! Немедленно перевести! Применить!..» – и вам и в голову не придет задуматься: а как это отразится на интересах народа? Выгодно ли это народу? Выжатые таким способом из народа деньги вы тратите, словно воду льете! Добро бы еще на государственные нужды, а то ведь на вопиющие беззакония! Вы утоляете с помощью этих денег личную алчность! Что бы сказали крестьяне, если бы увидели вас вот так, как вижу сейчас я, если бы увидели всю вашу жизнь! Ручаюсь, что дело не ограничилось бы одними бамбуковыми копьями и знаменами из рогожи!

Граф Фудзисава засмеялся.

– Хигаси-кун так долго жил в уединении в деревне, что смотрит теперь на все глазами деревенского жителя. Он замечает выгоды и убытки одной деревни, но не видит пользу или вред для всего государства в целом. Возможно, что политические деятели прошлого, жившие двадцать лет назад и носившие пучок волос на затылке, приветствовали бы такую консервативную, отсталую политику, при которой все решается, исходя из уровня, на котором в данное время находится народ. Хигаси-кун все время ссылается на Токугава, но среди чиновников Токугава были ведь и такие, как Наоскэ Ии.[153] Наоскэ Ии (1815–1860) – видный политический деятель феодальной Японии. С 1858 по 1860 г. занимал пост главы правительства сегуна. Под давлением иностранных государств, угрожавших вооруженной интервенцией, Ии подписал в 1858 г. с США и с другими капиталистическими странами ряд неравноправных торговых договоров. В 1860 г. он был убит фанатически настроенными самураями, обвинявшими его в «открытии» страны для «варваров» и считавшими его главным виновником своего бедственного экономического положения. Идти впереди, обогнав свое время, и думать о благе страны, хотя бы вся страна тебя проклинала, без сожаления отдать жизнь во имя этого – вот это действительно благородно и мужественно! Пусть Хигаси-кун не обижается, но среди тех, кто называет себя верными вассалами и последователями Токугава, не сыщется ни одного такого настоящего государственного мужа! На это они неспособны, хоть бы семь раз переродились![154] Семь раз переродиться.  – Согласно буддийской религии, человек после смерти опять перевоплощается в живое существо, и такое перевоплощение может происходить несколько раз. Нет, не перебивайте, дайте мне сказать!.. В нашу эру Мэйдзи, когда жизнь мчится вперед и бурлит, как быстрый поток, исходить из ничтожных радостей и горестей темного, глупого народа – значит совершенно не обладать качествами политического деятеля… Несмышленый ребенок плачет, когда его, больного, поят лекарством. Так что же, по-вашему, раз он плачет, значит не надо давать ему лекарства? По-вашему, в этом проявляется родительская любовь? Нет, настоящий политик должен идти впереди общества. Он должен провидеть нужды и тревоги отчизны еще раньше, чем наступят эти тревоги. Он должен смотреть на десять, на сто лет вперед! Если Хигаси-кун станет премьер-министром, пусть он плетется в хвосте народа, раз ему так нравится… А я предпочитаю политику, рассчитанную на сотню лет вперед, способную возродить прочные основы для государства, пусть даже такая политика и не встречает одобрения со стороны общества! – самодовольно закончил граф Фудзисава и замолчал, как бы прислушиваясь к эху своих слов, еще звучащему в зале.

10

Старый Хигаси на короткое время умолк, потом решительно наклонился вперед.

– Ваши рассуждения звучат очень правдоподобно, но меня не одурачить пышными фразами! Можете говорить что угодно, ваши настроения мне не по сердцу. Разве культура непременно заключается в роскоши и расточительстве? А без них разве она уже не культура? Не может того быть, чтобы без танцев и балов нельзя было добиться пересмотра договоров! Если бы вы придерживались твердого курса, вы обязательно сумели бы всего добиться! Вы не устаете кричать о том, что государству не хватает средств, и непрерывно дерете с народа налоги, но если бы вы прониклись решимостью управлять страной, питаясь пшеничной похлебкой, вы смогли бы хоть немного облегчить бремя народа. Можно построить десяток военных кораблей, приобрести сотню, две сотни орудий, и для этого вовсе не обязательно выжимать пот и кровь из народа и унижаться перед финансовыми тузами. Все это свободно можно построить на средства, которые вы тратите на женщин, на один ваш банкет! Отбросьте же легкомыслие, станьте серьезными! Вы оторваны от действительности, ваши ноги не имеют твердой опоры. Ваша политика – это поистине «танцевальная политика»! Вы обращаетесь с Японией, как с игрушкой, управляете страной, распевая фривольные песенки! Но государство нельзя держать в порядке с помощью одной болтовни!

– Так, так… И что же предлагает Хигаси-кун? Любопытно послушать…

– Если вы действительно печетесь о благе государства, измените целиком и полностью весь ваш курс, возьмите в основу вашей политики прилежание и бережливость, прямоту и искренность. Выдвигайте таланты из народа, пусть в управлении страной участвуют не только выходцы из Тёсю и Сацума. Нужно отбросить эгоистические помыслы и думать о благе всего государства. Правительство, которое существует сейчас, это не японское правительство, это засилье Тёсю и Сацума. Оно не столько печется о народе, сколько использует народ, как дойную корову… Политика – не игрушка, народом нельзя легкомысленно вертеть то так, то этак; изменять нравы, вводить новые обычаи надо очень и очень осторожно. Если вы утверждаете, будто благодаря вашей легковесной, пустой политике можно на сто лет вперед провидеть судьбы отечества, то в таком случае самым великим политиком надо признать фокусника или акробата. Не считайте, что только вы прогрессивны, только вы обладаете умом, не допускайте, чтобы все плоды пожинало только правительство, не выпячивайте правительство на первый план… Это огромная ошибка с вашей стороны, так страной управлять нельзя. Если вся кровь собирается в голове, руки и ноги отсыхают. Если голова непомерно разбухает, тело теряет равновесие. В жизни страны правительство должно занимать пропорциональное место по отношению к народу. Вы, господа, считаете народ глупым, но народ вовсе не так глуп, как вам кажется. Вы твердите о законах и воображаете, будто с помощью одних лишь законов можно навести покой и порядок в государстве – ничего подобного, это вульгарная точка зрения никчемных, оторванных от жизни ученых! Некогда ханьский правитель Гао-Цзу[155] Гао-Цзу – основатель Ханьской династии в древнем Китае (III–II вв. до н. э.). создал целых три свода законов; у князей Гоходзё[156] Князья Гоходзё – династия сегунов Ходзё правила Японией в XIII и в первой половине XIV вв.; после падения этой династии власть перешла к феодальному дому Асикага. было бесчисленное множество разных запретов и ограничений, но те, кто обладал зорким взглядом, увидели по этим признакам, что близится их конец… Кто-то из вас говорил здесь только что, будто в эпоху Токугава феодальные порядки сковывали человека… Но таких ограничений для человека, какие есть теперь, не было даже при Токугава! Вот я, например, несколько лет назад устроил маленькую школу в деревне, но чиновники из префектурального управления стали чинить мне всяческие препятствия – то придирались к программе, то к тому, что учителя не имеют дипломов, то запоздал отчет, то печать не по форме, то почерк не уставной… Придиркам не было конца, и школу пришлось закрыть. И так во всем… Интересы народа…

– Нет, уж позвольте, по этому вопросу я скажу слово, поскольку это как раз по моей линии… – иронически улыбаясь, выступил вперед виконт Хара; он давно уже отложил игральную доску и присоединился к остальной компании.

– А, так, значит, это ваше распоряжение?

– Я – министр, возглавляю все министерство и не располагаю временем, чтобы заниматься отдельно каким-то частным деревенским училищем, но, очевидно, местные власти закрыли вашу школу на основании подписанной мною инструкции.

– Ах, вот оно что! Что же это за инструкция?

– Если вам угодно послушать, я готов разъяснить. Я считаю, что по всей стране необходимо установить единую систему образования. Все должно быть унифицировано, от начальной школы до университетов, и все учебные заведения должны быть государственными. Без сомнения, это мероприятие должно осуществляться властями. Для того чтобы разом ввести эту систему, необходимы правительственные меры. Сохранять в наше время так называемые школы «Кангаку»[157] Кангаку – дословно «китайская наука». В эпоху диктатуры феодального дома Токугава (1600–1868), когда официальной идеологией было конфуцианство, широко поощрялись занятия «китайской наукой»: изучение классической древней конфуцианской литературы и произведений философов-конфуцианцев китайского средневековья. Некоторые наиболее отличившиеся ученые-конфуцианцы даже назначались феодальным правительством на пост советников при сегуне. – эти крайне несовершенные частные учебные заведения – все равно что в эпоху подводных лодок, оснащенных новейшими орудиями Круппа, сохранять в армии пики и копья! Возможно, это мероприятие натолкнется на сопротивление известной части людей. Найдутся субъекты, которые начнут скулить – ведь они лишатся хлеба. Но мы обязаны думать об общей пользе, даже если для этого приходится жертвовать интересами какой-то небольшой группы.

– Значит, по-вашему, справедливо, что уничтожили мою школу?

– К великому сожалению, мне неизвестно, что представляла собой школа Хигаси-кун – возможно, это было великолепное учебное заведение, но… – виконт Хара снова иронически усмехнулся, – судя по вашим… по вашим, простите, безрассудным словам, которые я слушаю вот уже довольно долгое время, эту школу тоже безусловно следовало закрыть. Если бы таких школ было сто, тысяча, десять тысяч – их все подряд нужно было бы безотлагательно закрыть одну за другой!

Лежавшие на коленях руки старого Хигаси, сжатые в кулаки, задрожали. Но он не двинулся с места и только в упор взглянул через очки на говорившего.

– Да, теории Хигаси-кун отстали на двадцать лет с любой точки зрения. Мне кажется, он найдет себе единомышленников в липе Хори и ему подобных… – победоносно усмехнулся граф Фудзисава, оглядываясь на графа Осада, Коминэ и Сираи, которые за все время не проронили ни слова.

Граф Коминэ внимательно посмотрел на старого Хигаси, потом не спеша окинул взглядом всех собравшихся.

– Мне кажется, – неторопливо заговорил он, – что слова Хигаси-сан могут принести немалую пользу. Когда люди удалены друг от друга, с обеих сторон возникает множество недоразумений, это закономерно. В самом деле, механизм так велик, что в конечных его звеньях может возникнуть неправильное понимание наших действий. А отсюда не исключена возможность, что мы можем причинить народу большие затруднения. Но считать, будто мы помышляем только о своих личных выгодах, это тоже, я полагаю, было бы ошибкой. Недавно я видел на заводе зубчатое колесо, и в голову мне пришла одна мысль. Это зубчатое колесо движется благодаря тому, что зубец одной шестерни входит в углубление другой. Жизнь – такое же зубчатое колесо… Есть выступы и впадины, они совпадают, и таким образом происходит вращение. У нас есть свои недостатки, свои слабые стороны. С другой стороны, в народе бесспорно есть много людей талантливых, есть и такие – заранее прошу извинения – упорные, консервативные, как Хигаси-кун… Мне кажется, самое лучшее – откровенно раскрыть друг перед другом свои сердца.

– Если все будет продолжаться так, как сейчас, когда вы зубами вцепились во власть и не выпускаете ее ни на минуту, а другим не даете даже пальцем прикоснуться к управлению государством, то никакая шестерня не сможет вращаться! – саркастически усмехнулся старый Хигаси.

– В тысяча восемьсот девяностом году откроется парламент! – громко отозвался граф Фудзисава.

Хигаси засмеялся.

– А до этого времени, значит, можно творить беззакония?

– Хигаси-сан! – вдруг окликнул невинным голосом граф Нандзё.

– Да?

– Зачем так долго рассуждать? Я бы на месте Хигаси-сан поднял восстание, да, да! Поднял бы восстание и всем нам отрезал бы головы!

Старый Хигаси смерил графа Нандзё пристальным взглядом.

– Бесполезно. Все равно младший брат выдаст меня на смерть.

– Хигаси-кун, вы забываетесь! – прогремел граф Фудзисава.

Старый Хигаси захохотал.

– Если вы желаете, чтобы вам льстили, позовите своих лакеев… Пусть я умру, пусть лягу костьми, Хигаси останется самураем!

11

– О да, образцовый самурай!

– Конечно, образцовый! Самураи Токугава – не грязные выскочки!

– Побежденные всегда благородны и чисты. Посмотрите на реку с моста Рёгоку-баси —. прилив всегда несет грязь и мусор, а при отливе вода большей частью прозрачна… Погибающие Тайра чисты и прекрасны, как осыпающийся цвет вишни, а победители Минамото – подлы и жестоки. Но, Хигаси-кун, как же случилось, что эти подлые Минамото завладели страной? Просто на их стороне была реальная сила! Вы все время нападаете на Сацума и Тёсю, но именно благодаря наличию реальной силы эти кланы во время реставрации сумели взять власть в свои руки. Нравится вам это или нет, но в течение двадцати лет они руководили страной – и все благодаря наличию реальной силы. Выступите же и вы против нас, опираясь на реальную силу, и мы в любой момент уступим вам власть!.. Но боюсь, что с такими отсталыми взглядами, как у Хигаси-кун, ничего у вас не выйдет! Мне очень жаль, но пальму первенства в руководстве страной вам придется уступить нам! – граф Фудзисава рассмеялся.

Старый Хигаси стиснул зубы, с ненавистью глядя на самодовольное лицо графа, но ему не хватало аргументов, чтобы разгромить врага так, как хотелось. Дыхание его участилось, голос охрип; ослабевший после болезни, он чувствовал изнеможение, которое не в силах был скрыть.

Пока объектом нападения был граф Фудзисава, на лицах остальных гостей иногда мелькало даже подобие легкой улыбки, но когда стрелы старого Хигаси начали разить налево и направо, всех без разбора, каждый почувствовал себя в большей или меньшей степени задетым. Окружив старого Хигаси полукольцом, собравшиеся как бы установили против него кордон. Увидев теперь, что знамена противника покачнулись и готовы упасть, они наперебой спешили нанести ему последний смертельный удар.

– Хватит мучить старика! – впервые вмешался в спор виконт Угаи; за все это время он не сказал ни слова и только усмехался.

– Это мы-то мучаем? Напротив, это Хигаси-сан не дает нам передохнуть! Не правда ли, Осада-сан? – граф Нандзё, скорчив такую брезгливую мину, словно он проглотил мерзкое насекомое, оглянулся на не проронившего ни слова Осада.

Барон Хияма, ненадолго отлучавшийся, вернулся в зал и сделал знак глазами графу Фудзисава.

– От Одани опять прислали человека с напоминанием… Давайте, господа, прекратим этот спор и отправимся продолжать заседание к Одани.

– Вот это правильно, это дельно! Из-за этого спора у меня уже давно весь хмель прошел и все удовольствие пропало! – откликнулся Нандзё.

– Хигаси-сан, кажется, говорил, что не собирается к Одани? Ну, что же… В таком случае, разрешите откланяться… Беседа с вами была так интересна, что я полностью протрезвился!

– Хигаси-кун все время называл себя старым, дряхлым, а оказывается, дух у него боевой, не хуже, чем у генерала Фукуба!

– Жаль только, что теория его устарела! Поистине это рассуждения эпохи писаний Кэйсай Асами![158] Кэйсай Асами (1652–1711) – феодальный ученый и моралист. В своих трудах восхвалял принцип вассальной верности как высшую добродетель. На его мече был выгравирован девиз: «Честное сердце и служение родине».

– Хигаси-кун, конечно, хозяину не полагается покидать гостя, но… Прошу тебя, побудь здесь, отдохни. Дочь сейчас нальет тебе чаю… – как бы пытаясь утешить старика, произнес барон Хияма.

Граф Фудзисава неторопливо поднялся с подушки, глядя сверху вниз на старого Хигаси, который молча сидел в конце зала со скрещенными на груди руками.

– Ну, так как же, Хигаси-кун, ваше решение вернуться в родные горы остается неизменным?

– Скорее я вспорю себе свой старый живот, чем стану прислуживать Фудзисава! Льстить и заискивать – женское дело. Если вы мужчина, ведите себя как подобает мужчине!

Граф Фудзисава вспыхнул от гнева – отчасти потому, что на лицах присутствующих – выходцев из клана Сацума – мелькнула улыбка, но, овладев собой, громко, насмешливо рассмеялся.

– Да, неприятная штука – быть побежденным, не правда ли, Хигаси-кун? Но я больше не настаиваю на том, чтобы вы непременно согласились стать губернатором, вы вольны поступать как угодно – возвращайтесь в деревню и угождайте там мужикам, если нет другого занятия… Ну, а мы останемся при своем и будем поступать так, как найдем Нужным. Что бы и кто бы ни говорил – мы будем продолжать свое дело! А если вы будете противиться моей политике… Вы ли, другой ли, да кто угодно – я считаться не буду и приму необходимые меры! – он засмеялся. – Померимся силами, я согласен! В форме диспута или в любой другой… Если вы чувствуете в себе силы бросить мне вызов – начинайте! Или, как только что сказал Нандзё-кун, попытайтесь организовать против нас заговор… В моих руках полиция, государственная казна, армия – шесть бригад! Я в любой момент готов к вашим услугам! – с этими словами граф Фудзисава встал. За ним, один за другим, поднялись остальные.

12

Старый Хигаси готов был спорить целую ночь напролет, ибо встать, пнуть ногой подушку и уйти первому, не послав последней стрелы вслед убегающему врагу, означало бы признать себя побежденным. Этого допустить он не мог. Вот почему старый Хигаси остался сидеть в опустевшем зале. Вскоре замерли звуки колес отъезжавших экипажей и рикш. Выпив чашечку чая, который подала ему барышня Хияма, он встал и, отказавшись от предложенного ужина и от коляски, вышел на улицу. Ярко светила луна. Наняв первого встречного рикшу, старый Хигаси поехал в сторону Адзума-баси.

Чуть ущербный лунный диск проглядывал сквозь ветви вишневых деревьев, ночной ветерок овевал лицо прохладой. Измученный, ослабевший от болезни старый Хигаси тяжело опустился на сиденье коляски и, подставив лоб дуновению ветерка, закрыв больной глаз, прислушивался к шуршанью колес. Казалось, он спал.

Но нелегко было успокоить нервы, возбужденные долгим словесным поединком. Буря пронеслась, а сердце все еще волновалось. Извержение вулкана закончилось, а пламя в груди все еще бушевало. Сложные противоречивые чувства удовлетворения, боли, а может, и раскаяния набегали, как волны прилива, и переполняли его душу.

Сегодня, неожиданно для самого себя, он скрестил с врагом меч, который оттачивал двадцать лет. И каковы результаты? Безусловно ему удалось больно поранить противника. Хигаси чувствовал это по напряжению в руке, которой он наносил удары. Вспомнив искаженные гневом лица своих противников, он громко рассмеялся.

Но враг удалился с триумфом, чуть ли не с победной песней. Так что же, выходит, победа в конечном итоге осталась за ними? Нет, нет и нет, пусть сломался меч, пусть опустел колчан, но Хигаси до последнего вздоха будет бороться, он не позволит врагу торжествовать победу! Даже в этой маленькой случайной схватке он не в силах был удержать в ножнах свой меч, который готовил к боям долгие годы; так разве он сможет покорно вручить его врагу и признать себя побежденным? «В моих руках полиция, государственная казна, армия – шесть бригад! Померимся силами, я в любой момент готов к вашим услугам!» Отлично! Да, Фудзи-сава прав – решительный бой, бой не на жизнь, а на смерть еще впереди.

Когда же она грянет, эта битва? Каким оружием они сразятся? Словами? Мечом? Их много, а его сторонники – малочисленны. Враг проворен, а у Хигаси такое старинное, тупое оружие – с болью в душе он сам вынужден был признать это. Оглядываясь на сегодняшнюю схватку, он видит, что вышел из нее весь окровавленный – исцарапанный и израненный… Приходится временно уступить врагу поле боя и думать о том, как собраться с силами для нового удара… И старый Хигаси гордо поднял голову.

– Ишь сволочь проклятая, как галдят! – услышал он вдруг голос рикши.

Старый Хигаси открыл глаза. Проскользнув под сводом зеленых листьев, коляска рикши катилась мимо ярко освещенной виллы. Во дворе виднелось множество экипажей, колясок рикш, далеко вокруг были слышны веселые, оживленные голоса.

– Чей это дом?

– Дача Одани.

– Одани? Так это и есть вилла Одани?..

– Опять министры гуляют! Эх, господин, хорошо быть министром! Таким, как я, приходится от зари дотемна таскать за собой коляску, а не повезет, так за целый день чашки риса не попадет в рот… То ли дело министру…

Но старый Хигаси уже не слушал. Как победная песня, высмеивающая разбитого вражеского полководца, прозвучали в его ушах громкие, веселые голоса и смех, вперемежку со звоном сямисэна и бубна.

Старый Хигаси закусил губу.

Зачем он приехал в Токио? При этой мысли ему на мгновенье представилось его скромное жилище в Коею.

Коляска въехала на мост Адзума-баси. Далеко открылся простор озаренной лунным светом реки Суми-да. Старый Хигаси глубоко вздохнул.

Старый Хигаси покинул Токио.

Зачем было оставаться? Почти все дела, ради которых он приехал в столицу, он выполнил. Ветер Тёсю и Сацума свищет на перекрестках столицы, на всех ее бесчисленных улицах и переулках. Дом старого друга Хияма, дом родного брата Аояги – все пропитано тлетворным дыханием этого ветра.

Он написал прощальное письмо барону Хияма, послал письменное извинение виконту Угаи, который заезжал к нему на дом, желая повидаться, и, положив за пазуху деньги на учение Сусуму, вырученные за облигации, на второй день после словесного поединка на даче Хияма покинул Токио.

Старый Хигаси сел в колясочку рикши, туда же поместилась его плетеная корзинка – увы, в этой корзинке не было приказа о назначении на пост губернатора; выезжая из района Синдзюку, он оглянулся и посмотрел на небо над дворцом. Был пасмурный майский вечер, небо обложили темные, грязноватые тучи, ни единый луч солнца не пробивался через их толщу – небо было мрачное, как мрачна была жизнь в эти последние годы, – казалось, просвета не будет. Тяжелый вздох, как будто сердце ему давил камень, вырвался из груди старого Хигаси. Полный уныния, он пустился в обратный путь на родину.