Онлайн чтение книги Похождения Жиль Бласа из Сантильяны L’Histoire de Gil Blas de Santillane
ГЛАВА V

О том, что предприняла Аурора де Гусман по приезде своем в Саламанку

Выслушав этот рассказ, Ортис, служанки и я покинули залу и оставили Аурору наедине с Эльвирой. Они скоротали там в беседе остаток дня, нисколько не наскучив друг другу, и когда на следующий день мы собрались уезжать, им было так же трудно расстаться, как двум подругам, усвоившим приятное обыкновение жить вместе.

Наконец, прибыли мы без приключений в Саламанку, где прежде всего сняли дом с полной обстановкой. Почтенная Ортис, как было условлено между нами, приняла имя доньи Химены де Гусман. Она слишком долго служила в дуэньях, чтоб не быть хорошей актрисой. Однажды утром она вышла из дому в сопровождении Ауроры, камеристки и лакея, и они отправились в меблированные комнаты, где, как мы узнали, обычно останавливался Пачеко. Дуэнья спросила, нет ли там свободного помещения. Ей ответили утвердительно и показали довольно опрятные покои, которые она оставила за собой. Она даже дала хозяйке задаток, сказав, что комнаты предназначаются для ее племянника, который собирался учиться в Саламанке и должен был в этот день прибыть из Толедо.

Обеспечив за собой это помещение, дуэнья и моя госпожа вернулись на первую квартиру, где Аурора, не теряя времени, перерядилась кавалером. Она прикрыла черные волосы русым париком, окрасила в тот же цвет брови и вырядилась так, что вполне могла сойти за молодого сеньора. Ее движения были свободны и непринужденны, и за исключением лица, пожалуй, слишком красивого для мужчины, ничто ее не выдавало. Горничная, предназначавшаяся ей в пажи, также перерядилась, и мы не опасались, что она плохо исполнит свою роль: помимо того, что она была не из смазливых, в ней чувствовался какой-то задор, весьма подходящий для пажа. После полудня обе артистки оказались вполне готовыми к появлению на сцене, то есть в меблированных комнатах, и я отправился туда вместе с ними. Мы прибыли в карете, привезя с собой все нужные нам пожитки.

Хозяйка, которую звали Бернарда Рамирес, приняла нас весьма любезно и проводила в наше помещение, где мы вступили с ней в разговор. Сперва мы условились о том, как она должна нас столовать и сколько мы будем платить ей за это помесячно. Затем мы спросили, проживают ли у нее другие жильцы.

— В настоящее время у меня нет никого, — отвечала она. — Я могла бы набрать сколько угодно постояльцев, если б хотела пускать к себе людей без разбора, но я беру только молодых дворян. Сегодня вечером я жду одного кавалера, который приезжает из Мадрида, чтоб закончить здесь свое образование. Это — дон Луис Пачеко, молодой человек в возрасте не свыше двадцати лет. Если вы не знаете его лично, то, вероятно, слыхали о нем.

— Лично не знаю, — сказала Аурора, — слыхала только, что Луис Пачеко принадлежит к знатному роду, но что он за человек, мне не известно. Вы весьма меня обяжете, рассказав мне о нем, так как нам придется жить с ним под одной крышей.

— Сеньор, — отвечала хозяйка, взглянув на своего ряженого жильца, — дон Пачеко — самый, что ни на есть, блестящий кавалер. Он очень похож на вас. Ах, как хорошо вы подходите друг к другу! Клянусь св. Яковом, я смогу похвалиться, что у меня живут два самых красивых кавалера во всей Испании!

— Наверное, у этого дона Луиса здесь немало любовных приключений? — спросила моя госпожа.

— Клянусь честью, это настоящий ферлакур;89Ферлакур — волокита (фр.). могу вас в этом заверить, — отвечала хозяйка. — Ему стоит только показаться, чтоб одержать победу. Он очаровал здесь среди прочих одну молодую и красивую даму. Зовут ее Исабела. Это дочь одного престарелого доктора прав. Она так в него втюрилась, что, наверное, лишится рассудка.

— Скажите, милейшая, — стремительно прервала ее Аурора, — сам-то он тоже в нее влюблен?

— Он любил ее до своего отъезда в Мадрид, — отвечала Бернарда Рамирес, — но продолжает ли любить ее, сказать не могу, так как на него не очень-то можно положиться. Он порхает от одной женщины к другой, как все молодые кавалеры.

Не успела почтенная вдова договорить этих слов, как во дворе послышался шум. Мы тотчас же поглядели в окно и увидали двух спешившихся всадников. То был сам дон Луис Пачеко, прибывший в Саламанку со своим камердинером. Старуха покинула нас, чтобы встретить его, а моя госпожа приготовилась, не без волнения, разыграть роль дона Фелиса. Вскоре в наше помещение явился дон Луис, еще обутый в дорожные сапоги.

— Я узнал, — обратился он к Ауроре, отвесив ей поклон, — что в этой гостинице остановился молодой толедский сеньор. Прошу позволения выразить ему свою радость по поводу того, что буду жить рядом с ним.

В то время как моя госпожа отвечала ему на этот комплимент, я заметил, что Пачеко был приятно изумлен встречей со столь привлекательным кавалером. Он даже не смог удержаться и объявил, что никогда не видал более красивого и статного сеньора. После многих речей, полных взаимных учтивостей, дон Луис удалился в отведенные ему покои.

В то время как он менял платье и белье, а камердинер переобувал его, Ауроре попался на лестнице мальчик вроде пажа, который разыскивал дона Пачеко, чтоб вручить ему письмецо. Он принял ее за дона Луиса и, передавая ей порученную ему записку, сказал:

— Это вам, сеньор кавальеро. Хотя я и не знаю дона Пачеко, однако думаю, что мне не к чему спрашивать, вы ли это; судя по описанию, я уверен, что не ошибся.

— Нет, друг мой, вы нисколько не ошиблись, — отвечала моя госпожа с замечательным присутствием духа. — Вы прекрасно исполняете данные вам поручения. Я действительно дон Пачеко, и вы правильно угадали. Можете идти, я сам позабочусь о том, чтоб переслать ответ.

Паж удалился, а Аурора, запершись со мной и камеристкой, вскрыла записку и прочла нам следующее:

«Только что узнала, что вы в Саламанке. Какую радость доставила мне эта весть! Мне казалось, что я сойду с ума. Любите ли вы еще Исабелу? Поспешите уверить ее, что вы не переменились. Мне кажется, что она умрет от восторга, убедившись в вашей верности».

— Записка написана со страстью и свидетельствует о сильном увлечении, — заметила Аурора. — Эта дама — опасная соперница. Я должна сделать все, чтоб отвратить от нее дона Луиса и даже помешать тому, чтоб они свиделись. Сознаюсь, что это нелегкая задача, но я все же надеюсь с ней справиться.

После этих слов Аурора задумалась, но вскоре добавила:

— Ручаюсь вам, что не пройдет и суток, как они поссорятся.

Так оно и случилось. Немного отдохнув у себя, дон Пачеко вернулся к нам и возобновил до ужина разговор с Ауророй.

— Сеньор кавальеро, — сказал он шутя, — полагаю, что мужья и любовники не слишком радуются вашему приезду в Саламанку и вы доставите им немало беспокойства. Что касается меня, то я дрожу за свои победы.

— Ваши опасения не лишены основания, — отвечала ему в тон моя госпожа.

— Предупреждаю вас, что дон Фелис де Мендоса довольно опасный соперник. Я уже бывал в этих краях и знаю, что женщины здесь отнюдь не лишены чувствительности.

— А есть ли у вас тому доказательства? — в живостью прервал ее дон Луис.

— Есть, и даже бесспорное, — ответствовала дочь дона Висенте.

— Мне пришлось быть в этом городе с месяц тому назад; я прожил здесь неделю и скажу вам по секрету, что вскружил голову дочери одного престарелого доктора прав.

Я заметил, что дон Луис смутился при этих словах.

— Не будет ли слишком большой нескромностью, — продолжал он, — спросить у вас имя этой сеньоры?

— Какая же тут нескромность? — воскликнул мнимый дон Фелис, — с какой стати мне скрытничать? Неужели вы считаете меня скромнее прочих сеньоров моего возраста? Прошу вас не делать мне этой несправедливости. К тому же, говоря между нами, моя пассия не заслуживает особо щепетильного отношения; это — мещаночка без всякого значения. А вы знаете, что благородный кавалер не принимает всерьез таких девиц и что, по его мнению, он даже делает им честь, когда лишает их чести. Скажу вам поэтому без обиняков, что дочь доктора прав зовут Исабелой.

— А не зовут ли доктора сеньором Мурсиа де ла Льяна? — нетерпеливо прервал Пачеко мою госпожу.

— Именно, — отвечала та. — Вот письмо, которое она мне только что прислала; прочтите его и вы увидите, что эта дама относится ко мне доброжелательно.

Дон Луис взглянул на цидульку и, узнав почерк, был смущен и озадачен.

— Что я вижу? — продолжала Аурора с удивлением. — Вы изменились в лице? Мне кажется, прости господи, что вы интересуетесь этой дамой. Ах, сколь я досадую на себя, что рассказал вам все с такой откровенностью!

— А что касается меня, то я вам весьма благодарен! — воскликнул дон Луис голосом, в котором звучали досада и гнев. — О, коварная! О, изменница! Ах, дон Фелис, сколь многим я вам обязан! Вы избавили меня от заблуждения, в котором, быть может, я пребывал бы еще долгое время. Я думал, что любим, да что я говорю, любим! Я считал, что Исабела меня обожает. Я питал даже серьезное чувство к этой твари, но теперь вижу, что она просто негодница, достойная моего презрения.

— Сочувствую вашему негодованию, — сказала Аурора, притворяясь, в свою очередь, возмущенной. — Дочь какого-то юриста могла бы вполне удовольствоваться тем, что за ней ухаживает такой привлекательный молодой сеньор, как вы. Не нахожу никаких извинений для ее непостоянства и, не желая, чтоб она приносила мне вас в жертву, намереваюсь в наказание пренебречь впредь ее милостями.

— А я не собираюсь видеться с ней до конца своей жизни, — вставил Пачеко, — с меня довольно и этой мести.

— Вы правы, — воскликнул мнимый Мендоса. — Все же нам следует показать ей, насколько мы оба ее презираем, а потому я предлагаю, чтоб каждый написал ей по оскорбительной записке. Я сложу их вместе и пошлю в ответ на ее письмо. Но прежде чем пускаться в такие крайности, загляните в свое сердце: чувствуете ли вы, что оно достаточно охладело к изменнице и что вы никогда не раскаетесь в разрыве с ней?

— Нет, нет, — прервал ее дон Луис, — я никогда не проявлю такой слабости, и чтоб унизить неблагодарную, я согласен сделать то, что вы предлагаете.

Я тотчас же сходил за бумагой и чернилами, после чего оба кавалера принялись сочинять по любезному письму дочке доктора Мурсиа де ла Льяна. Особенно Пачеко не мог никак найти для описания своих чувств достаточно сильных выражений и порвал пять или шесть начатых писем, так как они казались ему недостаточно резкими. В конце концов он все же составил записку, которая его удовлетворила и которой он имел все основания быть довольным. Она гласила:

«Знайте себе цену, моя королевна, и не воображайте впредь, что я вас люблю. Таких чар, как ваши, недостаточно, чтоб меня пленить. Женщина с вашими прелестями не в состоянии позабавить меня даже несколько минут. На вас может польститься разве только самый последний из наших школяров».

Таково было изысканное содержание его записки. Аурора, дописав свою, оказавшуюся не менее оскорбительной, запечатала оба послания, положила их в конверт и, передавая мне, сказала:

— Возьми этот пакет, Жиль Блас, и постарайся, чтоб Исабела получила его сегодня вечером. Ты меня понял? — добавила она, сделав мне знак глазами, который я отлично уразумел.

— Так точно, сеньор, — отвечал я, — будет исполнено, как вы изволили приказать.

Я тотчас же вышел и, очутившись на улице, сказал сам себе:

«Ну-с, господин Жиль Блас, ваша сообразительность подвергается испытанию. Вы, значит, собираетесь изобразить в этой комедии расторопного слугу. Отлично, друг мой: в таком случае докажите, что у вас достаточно ума, чтоб сыграть эту роль, которая требует немалой смекалки. Сеньор дон Фелис удовольствовался тем, что вам подмигнул. Он, как видите, рассчитывает на вашу прозорливость. А разве он сшибся? Я понимаю, чего он от меня ждет. Он хочет, чтоб я передал только записку дона Луиса: вот что означало его подмигивание; это ясно, как палец».

Не сомневаясь в правильности своей догадки, я без колебаний вскрыл пакет. Вынув оттуда письмо Пачеко, я отнес его к доктору Мурсиа, жилище которого мне пришлось недолго искать. У ворот дома я повстречал юного пажа, который приходил к нам в гостиницу.

— Скажите, братец, — спросил я его, — не служите ли вы, случайно, у дочери господина доктора Мурсиа?

Он отвечал утвердительно, и, судя по его тону, можно было заключить, что ему далеко не внове носить и принимать любовные письма.

— У вас такое услужливое лицо, голубчик, — продолжал я, — что вы, наверно, не откажетесь передать вашей госпоже эту цидульку.

Тот спросил, от кого я принес письмо, и не успел я сообщить, что оно от дона Луиса Пачеко, как он сказал мне:

— Раз это так, то следуйте за мной. Мне приказано вас проводить: Исабела желает поговорить с вами.

Он провел меня в кабинет, где мне недолго пришлось дожидаться появления сеньоры. Я был поражен красотой ее лица: более деликатных черт я никогда не видал. В ней было что-то детское и милое, хотя, наверное, прошло уже добрых тридцать лет, как она вышла из пеленок.

— Друг мой, — сказала она с веселой улыбкой, — вы состоите при доне Луисе Пачеко?

Я отвечал, что три недели тому назад поступил к нему камердинером. Затем я передал порученное мне фатальное письмо. Она прочла его два или три раза: казалось, что она не верит глазам своим; и действительно она меньше всего ожидала подобного ответа. Она возвела очи к небу, прикусила губы, и все ее поведение в течение нескольких минут свидетельствовало о сердечных муках. Затем она внезапно обратилась ко мне и спросила:

— Скажите, друг мой, не сошел ли дон Луис с ума после нашей разлуки? Его поступок мне непонятен. Объясните мне, если можете, что побудило его писать мне в этом изысканном стиле. Каким демоном он одержим? Если он хочет порвать со мной, то мог бы сделать это как-нибудь иначе и не посылать мне таких грубых писем.

— Сеньора, — отвечал я ей с притворной искренностью, — мой господин безусловно не прав, но он некоторым образом был вынужден так поступить. Если вы обещаетесь меня не выдавать, то я открою вам эту тайну.

— Обещаю, — торопливо прервала она меня, — не бойтесь, я вас не подведу: говорите с полной откровенностью.

— В таком случае, — продолжал я, — вот вам все дело в двух словах: вслед за вашим письмом явилась к нам в гостиницу дама, закутанная в непроницаемую вуаль. Она спросила сеньора Пачеко и некоторое время беседовала с ним наедине. Под конец разговора я слыхал, как она сказала ему: «Вы поклялись, что больше никогда с ней не увидитесь; но этого мало: для моего удовлетворения необходимо, чтоб вы сейчас же написали ей записку, которую я вам продиктую; я этого требую». Дон Луис сделал то, что она хотела, и, передав мне письмо, сказал: «Узнай, где живет доктор Мурена де ла Льяна, и постарайся половчей передать эту цидульку его дочери Исабеле». Вы видите, сеньора, — продолжал я, — что это нелюбезное письмо — дело рук некой соперницы и что, следовательно, мой господин не так уже виновен.

— О господи, — воскликнула она, — он еще виновнее, чем я думала! Его измена оскорбляет меня сильнее тех резких слов, что начертала его рука. Ах, коварный! Он смел заключить другие узы!.. Но пусть без стеснения предается новой любви, — добавила она, принимая гордый вид, — я не собираюсь становиться ему поперек пути. Пожалуйста, передайте ему, что я уступила бы сопернице и без его оскорблений и что слишком презираю ветреных поклонников, чтоб испытывать малейшее желание звать их назад.

С этими словами она отпустила меня, а сама удалилась из комнаты, весьма разгневанная на дона Луиса.

Я вышел от доктора Мурсиа де ла Льяна, весьма довольный собой, и решил, что, пожелай я пуститься в плутовство, из меня вышел бы ловкий пройдоха. Затем я вернулся в нашу гостиницу, где застал сеньоров Мендоса и Пачеко ужинающими вместе и беседующими так, словно они были знакомы спокон века. Аурора заметила по моему довольному виду, что я недурно справился с ее поручением.

— Так ты вернулся, Жиль Блас? — обратилась она ко мне. — Доложи же нам, что ты сделал.

Пришлось снова доказать свою сметку. Я сказал, что передал пакет в собственные руки и что Исабела, прочитав обе записки, не только не смутилась, но принялась хохотать, как безумная, и заявила: «Клянусь честью, у молодых сеньоров прелестный стиль; право, прочие люди не умеют писать так изящно».

— Вот что называется ловко выйти из затруднения! — воскликнула моя госпожа. — Поистине, это одна из самых прожженных кокеток.

— Что касается меня, — сказал дон Луис, — то я просто не узнаю Исабелы по этому описанию; видимо, характер ее сильно изменился в мое отсутствие.

— Я тоже был о ней совсем другого мнения, — заметила Аурора. — Приходится признать, что среди женщин есть настоящие оборотни. Я однажды был влюблен в такую особу, и она долго водила меня за нос. Жиль Блас подтвердит вам это: у нее был такой добродетельный вид, что всякий попался бы на удочку.

— Действительно, — вмешался я в разговор, — господь отпустил ей такую рожицу, что она провела бы любого пройдоху; пожалуй, я и сам бы вляпался.

Тут мнимый Мендоса и Пачеко разразились громким хохотом и не только не вознегодовали на то, что я позволял себе вставлять замечания в их беседу, но нередко и сами обращались ко мне, чтоб позабавиться моими ответами. Мы продолжали разговаривать о женщинах, обладающих даром притворства, и в результате этих речей Исабела была уличена и по всей форме признана отъявленной кокеткой. Дон Луис снова подтвердил, что не станет с ней встречаться, а дон Фелис, следуя его примеру, поклялся отныне питать к ней глубокое презрение. После этого оба кавалера заключили между собой дружбу и взаимно пообещали ничего не скрывать друг от друга. Они провели вечер, обменявшись любезностями, и, наконец, отправились спать каждый в свои покои. Я последовал за Ауророй в ее комнату и отдал ей точный отчет о моей беседе с докторской дочкой, не забыв ни малейшей подробности; я даже наговорил больше, чем было на самом деле, чтобы подластиться к своей госпоже, которая пришла в такой восторг от моего доклада, что чуть было меня не расцеловала от радости.

— Дорогой Жиль Блас, — сказала она, — я в восхищении от твоей сообразительности. Когда человек, на свое несчастье, бывает одержим страстью, заставляющей его прибегать к уловкам, то весьма важно иметь под рукой такого оборотистого малого, как ты. Не унывай, друг мой: мы только что устранили соперницу, которая могла нам помешать. Для начала недурно; но любовники нередко подвержены странным рецидивам, а потому я считаю, что надо ускорить ход событий и с завтрашнего же дня выпустить на сцену Аурору де Гусман.

Я поддержал эту мысль и, оставив сеньора дона Фелиса с его пажом, отправился в боковушку, где помещалась моя постель.