Онлайн чтение книги Честь самурая Life of the Taiko
Военная хитрость Гэмбы

В тот же день – двадцатого числа – Хидэнага в час Лошади отправил первое донесение Хидэёси в ставку под Огаки:

От Киномото до Огаки тринадцать ри пути, но гонцу удалось преодолеть это расстояние с поразительной для всадника быстротой.

Хидэёси только что вернулся с берега реки Року, где наблюдал за уровнем поднимающейся воды. Последние несколько дней в Мино шли сильные дожди, и вода в реках Гото и Року, разделяющих Огаки и Гифу, поднялась очень высоко.

Первоначальный план предполагал атаку всеми силами на крепость Гифу девятнадцатого числа, но сильные дожди и высокая вода в реке Року заставили Хидэёси отказаться от этого намерения. Более того, и сегодня начинать наступление было нельзя. Два дня Хидэёси с войском томился без дела, но начинать наступление по-прежнему был не в силах.

Гонец настиг Хидэёси, когда тот подъезжал к лагерю, и главнокомандующий прочел послание, оставаясь в седле. Поблагодарив гонца, он отправился в лагерь. Внешне Хидэёси не позволил себе проявить какие-либо чувства.

– Не приготовишь ли мне чай, Юко? – воскликнул он.

К тому времени, как Хидэёси покончил с чаепитием, прибыл второй гонец. В донесении значилось:

Хидэёси прошел в шатер, созвал своих людей и сообщил:

– Только что прибыло срочное донесение.

Сохраняя полное хладнокровие, он прочел письмо вслух. Военачальники, выслушав донесение, принялись тревожно переглядываться. Третье донесение поступило от Хори Кютаро – в нем подробным образом было рассказано об отважном сражении и героической гибели Накагавы Сэбэя и его людей, об утрате крепости на горе Ивасаки после отступления Такаямы Укона. Слушая, как погиб в бою Накагава Сэбэй, Хидэёси на мгновение закрыл глаза. На лицах воинов появилось выражение растерянности и досады, они принялись возбужденно задавать вопросы. И все они не спускали глаз с Хидэёси, словно надеясь прочесть на его лице ответ, как им выпутаться из затруднительного положения, в котором они оказались.

– Смерть Сэбэя – большая утрата для нас, – сказал Хидэёси. – Но умер он не зря. – Его голос зазвучал громче прежнего. – Оставайтесь отважными и бесстрашными, тем вы заплатите дань отважной и бесстрашной душе Сэбэя. Каждым новым знамением Небо все яснее дает понять, что великая победа будет за нами. Кацуиэ сидел, запершись в горной крепости, уединясь от мира и не зная, что предпринять. Теперь он вышел из добровольного заточения и рискнул развернуть свое воинство в боевые порядки. Это доказывает, что его везение отныне иссякло. Нам необходимо полностью разгромить этого негодяя до того, как ему удастся стать лагерем. Настало время огласить наши подлинные замыслы и во имя интересов народа провести решающее и беспощадное сражение. Время пришло, и в решающей схватке надо принять участие всем! Никто не имеет права уклониться от битвы!

Так Хидэёси удалось превратить тревожные и скорбные новости в повод для всеобщего воодушевления.

– Победа будет за нами! – провозгласил он.

Затем, не теряя ни мгновения, Хидэёси принялся раздавать распоряжения. Каждый из военачальников, получив приказ, сразу выходил из шатра и немедленно отправлялся в расположение своих полков.

Эти люди, только что ощутившие на лице дыхание смертельной опасности, сейчас томились от нетерпения, ожидая, когда Хидэёси назовет их имена и даст им ясную боевую задачу.

Почти все предводители отрядов разошлись по своим частям. С Хидэёси оставались только помощники и оруженосцы. Но Хидэёси еще не дал приказа ни двум уроженцам здешних мест – Удзииэ Хироюки и Инабе Иттэцу, – ни Хорио Москэ, который подчинялся непосредственно ему.

Охваченный нетерпением, Удзииэ выступил вперед и сам заговорил с Хидэёси:

– Мой господин, соблаговолите ответить: не следует ли мне готовить войско к выступлению совместно с вашим?

– Нет. Я хочу, чтобы вы остались в Огаки. Надо не спускать глаз с Гифу. Это я поручаю вам. – Затем, обернувшись к Москэ, он добавил: – Тебя я тоже попрошу остаться.

Отдав последние распоряжения, Хидэёси вышел из шатра, окликнул оруженосца и спросил:

– Где гонцы, которым я велел быть наготове? Они здесь?

– Да, мой господин! Они ждут вашего приказа.

Оруженосец убежал и сразу вернулся, за ним появились пятьдесят гонцов.

Хидэёси обратился к ним:

– Настал день, равного которому не было и не будет. Великая удача для вас в том, что сегодняшнее задание будет поручено именно вам.

В продолжение речи он принялся раздавать приказы каждому из явившихся.

– Двадцать из вас отправятся на дорогу между Таруи и Нагахамой и велят жителям тамошних деревень с наступлением тьмы зажечь факелы вдоль всей дороги. Необходимо также проследить, чтобы на дорогах не было ничего, препятствующего продвижению, – тележек, бревен и прочего хлама. Мосты надо проверить и укрепить. Детей не выпускать из дому.

Двадцать гонцов, стоявшие по правую руку, одновременно кивнули. Оставшимся тридцати Хидэёси отдал следующее распоряжение:

– А вы все как можно быстрее спешите в Нагахаму. Передайте воинам крепости, что необходима полная боевая готовность. Объявите старейшинам городков и деревень, чтобы они приготовили продовольствие и сложили его вдоль дорог, по которым мы пойдем.

Пятьдесят гонцов умчались прочь.

Хидэёси дал дополнительные указания толпившимся возле него людям, а затем взгромоздился на своего черного коня.

Как раз в это мгновение к нему подбежал Удзииэ:

– Мой господин! Погодите!

Припав к луке седла Хидэёси, самурай беззвучно заплакал.

Если бы Хидэёси оставил Удзииэ одного здесь, в Гифу, то не исключалось, что он сговорится с Нобутакой и поднимет восстание вместе с ним, – такая возможность тревожила Хидэёси. Во избежание помыслов об измене он приказал Хорио Москэ остаться и надзирать за Удзииэ.

Удзииэ был раздавлен двумя обстоятельствами: тем, что ему открыто не доверяли, и тем, что из-за него Хорио Москэ не мог принять участия в главной битве, которая суждена была выпасть этому отважному воину.

Охваченный подобными чувствами, Удзииэ припал к седлу, в котором восседал Хидэёси.

– Если мне нельзя отправиться в поход вместе с вами, я прошу вас позволить Москэ принять участие в этом походе. Для того чтобы доказать, как это для меня важно, я готов совершить сэппуку прямо сейчас, у вас на глазах! – И он взялся за рукоять малого меча.

– Не вешайте голову, Удзииэ! – воскликнул Хидэёси, прикасаясь плетью к его руке, сжимающей малый меч. – Если Москэ так хочется отправиться вместе со мною, пусть едет. Но только после того, как выступит основное войско. И не следует оставлять вас здесь одного. Вы тоже поедете с нами.

Обезумев от радости, Удзииэ бросился в сторону ставки, крича на бегу:

– Москэ! Москэ! Нам разрешено выступить вместе со всеми! Благодарите князя Хидэёси!

Москэ и Удзииэ простерлись ниц, но перед ними уже никого не было. Издали слышался свист плети, которой Хидэёси нахлестывал своего коня.

Хидэёси тронулся с места так внезапно, что оруженосцам пришлось попотеть, чтобы нагнать его.

Пешие воины и те, кто наспех взобрался на коней, устремились вслед за своим предводителем, не соблюдая порядка и строя.

Был час Барана. Не прошло и двух часов с тех пор, как к Хидэёси с тревожным донесением прибыл первый гонец. За это время Хидэёси удалось превратить неизбежное, казалось бы, поражение в северном Оми в основу грядущей великой победы. На ходу он вооружил свое войско, измыслив совершенно новый и невиданный доселе план. Он отдал распоряжения гонцам и разослал их по всей тянущейся на тринадцать ри дороге на Киномото – по той самой дороге, на которой ему было суждено одержать окончательную победу или погибнуть.

Он искал решительной схватки и стремился к ней всеми своими помыслами.

Словно заразившиеся неистовым рвением князя, пятнадцать тысяч воинов под началом главнокомандующего бесстрашно устремились вперед. Пятитысячный корпус был оставлен на месте.

Хидэёси с передовыми частями вступил в Нагахаму вскоре после полудня, в час Обезьяны. Войско шло отряд за отрядом – к тому времени, когда головной отряд входил в Нагахаму, замыкающий только покидал Огаки.

Хидэёси и думать не хотел об обороне. Едва прибыв в Нагахаму, он сразу начал подготовку к наступательным действиям, стремясь в этом опередить врага. Он даже не сошел с коня – подкрепившись рисовыми колобками и выпив воды, сразу же выехал из Нагахамы и устремился на Сонэ и Хаями. В Киномото он появился в час Собаки.

Весь путь в тринадцать ри был проделан всего за пять часов, ибо войско двигалось, не останавливаясь ни на мгновение.

Пятнадцатитысячное войско под началом Хидэнаги находилось сейчас в крепости на горе Тагами. Киномото представлял собой почтовую станцию на дороге, вьющейся по восточному склону гор. На вершине горы сосредоточились значительные силы, а неподалеку от селения Дзидзо воины воздвигли наблюдательную башню.

– Где мы? Как называется это место? – спросил Хидэёси, резким рывком поводьев останавливая бешено мчащегося коня и не без труда удерживая его на месте.

– Дзидзо.

– Выходит, мы почти добрались до лагеря в Киномото.

На вопросы Хидэёси отвечали окружавшие его приверженцы – сам он так и не потрудился спешиться.

– Дайте мне воды, – распорядился он.

Взяв флягу, он осушил ее одним глотком, затем первый раз за поездку позволил себе сесть прямо и потянуться, разминая уставшее тело. Затем, спешившись, быстрым шагом пошел к подножию наблюдательной башни. Дойдя до нее, закинул голову и посмотрел вверх. У наблюдательной башни не было ни крыши, ни лестницы. Взбираясь на нее, воины просто карабкались по выступающим концам бревен.

Похоже, Хидэёси внезапно вспомнил дни молодости, когда был всего лишь обыкновенным пешим воином. Прикрепив веер к поясу рядом с мячом, он начал карабкаться на вершину башни. Оруженосцы бросились помогать ему: прыгая на плечи друг другу, они образовали для главнокомандующего нечто вроде живой лестницы.

– Это опасно, мой господин!

– Не лучше ли подождать, пока подадут лестницу?

Так остерегали его толпящиеся внизу, но Хидэёси взобрался уже на высоту примерно двадцати сяку от земли.

Сильные бури, бушевавшие на равнинах Мино и Овари, миновали. Небо было чистым, на нем сверкали бесчисленные звезды, а озера Бива и Ёго казались двумя зеркалами, невидимой рукою опущенными на землю.

Когда Хидэёси, порядочно уставший от стремительной скачки, поднялся на башню и его фигура ясно обрисовалась на фоне темного ночного неба, он испытал не утомление, а блаженство. Чем опаснее становилось положение, чем с более суровыми испытаниями ему приходилось сталкиваться, тем большее счастье он ощущал. Это было счастье противостояния достойным противникам, счастье умения превзойти, перехитрить и победить их. Ощущение именно такого счастья не покидало Хидэёси с времен юности. Он сам не раз говорил: наивысшее счастье в том, чтобы находиться на гребне, по одну сторону которого лежит поражение, а по другую – победа.

Сейчас, озирая с вершины башни громады Сидзугатакэ и горы Оива, он выглядел человеком, нисколько не сомневающимся в неизбежности собственной победы.

Однако при этом Хидэёси был куда предусмотрительней и осторожней большинства людей. Сейчас он, по своему обыкновению, закрыл глаза и предался размышлениям, удалившись в мир, где не было и не могло быть ни врагов, ни союзников. Вырвавшись из круга земной жизни, он ощутил себя сердцем вселенной и всмотрелся в его глубину, чтобы прочесть там волю Небес.

– Дело почти свершилось, – пробормотал он наконец, широко улыбнувшись. – Этот Сакума Гэмба по сравнению со мною – желторотый птенец. Интересно, на что он надеется?

Спустившись с башни, он двинулся вверх на гору Тагами и, дойдя до середины, был встречен приветствовавшим его Хидэнагой. Отдав Хидэнаге необходимые распоряжения, Хидэёси сразу вновь выступил в путь, спустился с горы Тагами, миновал Куроду, пересек Каннондзаку, проследовал по правому берегу озера Ёго и прибыл на гору Тяусу, где впервые с тех пор, как выступил из Огаки, позволил себе немного отдохнуть.

С ним было двухтысячное войско. Шелковый плащ персикового цвета, который он носил поверх доспехов, покрылся пылью и пропитался потом. В грязном плаще, усталый, Хидэёси уверенными взмахами веера давал все новые распоряжения перед предстоящей битвой.

Стояла ночь, между второй половиной часа Свиньи и первой половиной часа Крысы.

Хатигаминэ находится в восточной части Сидзугатакэ. В течение вечера Гэмба перебросил сюда один полк. Его план атаковать Сидзугатакэ завтра на рассвете был увязан с действиями головного отряда в Ииурадзаке и в Симидзудани на северо-западе. Головной отряд должен был отрезать вражескую крепость от остального мира.

Небо было усеяно крупными звездами. Но горы с их рощами и утесами были черны, как тушь, а дорога, вьющаяся между ними, представляла собой всего лишь узкую просеку, расчищенную лесорубами.

Один из стражей удивленно присвистнул.

– В чем дело? – спросил другой.

– Подойди и сам посмотри! – крикнул третий, находящийся на расстоянии от первых двух.

По низким горным зарослям далеко разнеслись человеческие голоса, и вот уже фигуры стражников одна за другой показались над обрывом.

– В небе какое-то странное свечение, – сказал один из них, указывая рукой на юго-восток.

– Где именно?

– Вон там, на юге, справа от высокого кипариса.

– Что это, по-твоему, может быть?

Все трое рассмеялись.

– Должно быть, крестьяне в окрестностях Оцу или Куроды жгут что-нибудь.

– В деревнях не должно остаться никаких крестьян. Они спрятались в горах.

– Может, это враг жжет костры в окрестностях Киномото?

– Не думаю. Будь небо в тучах, тогда все было бы понятно. Но в ясную и звездную ночь свечение неба удивительно. Нам мешают деревья, не давая рассмотреть, что происходит, но если мы взберемся на тот утес, то все разглядим.

– Погоди! Это же опасно!

– Если поскользнешься, то свалишься в пропасть.

Двое стражей попытались остановить смельчака, но он; цепляясь за виноградные лозы, полез вверх по неприступному склону. Казалось, не человек, а обезьяна взбирается на отвесный утес.

– Нет! Не может быть! Это просто чудовищно! – внезапно крикнул он, взобравшись на самый верх.

Те, что оставались у подножия, изумились, услышав испуганные возгласы.

– В чем дело? Что ты увидел?

Человек на верху утеса молчал. Казалось, у него внезапно закружилась голова. Один за другим стражи полезли наверх следом за ним, чтобы выяснить, что происходит. Когда они поднялись на вершину, их бросило в дрожь. С вершины утеса можно было увидать не только озера Ёго и Бива, но и дорогу, ведущую в северные провинции, которая вилась, огибая оба озера. Даже подножие горы Ибуки было отсюда видно.

Стояла ночь, так что отчетливо увидеть что-нибудь было трудно, но перед перепуганными стражами предстала сплошная лава огней, подобная пламенеющей реке, протянувшейся от далекой Нагахамы до самого Киномото и даже чуть ли не до подножия горы, на которой они находились. Повсюду, куда ни кинь взгляд, были огни, причем они сливались друг с другом в сплошное море, то там, то здесь расползавшееся лучезарными пятнами.

– Что это?

Стражи чуть было не лишились чувств, но постепенно начали один за другим приходить в себя.

– Пойдемте отсюда! Быстрее!

Чуть ли не бегом, кувыркаясь и падая, они скатились с утеса и сразу бросились с донесением в ставку.

Предвкушая великие победы, ожидающие его завтра, Гэмба улегся спать пораньше. Его воины уже давно безмятежно спали.

Примерно в час Свиньи Гэмба внезапно проснулся и сел на своей циновке.

– Цусима! – позвал он.

Осаки Цусима спал неподалеку от княжеского шатра. К тому времени, как он проснулся, Гэмба уже стоял над ним, сжимая в руке поданное оруженосцем копье.

– Мне только что послышалось конское ржание. Ступай проверь!

– Слушаюсь!

Стоило Цусиме выйти из шатра, как он увидел, что навстречу ему мчится, вопя во всю глотку, какой-то человек.

– Поднимайтесь! Поднимайтесь! – кричал он.

Гэмба раздраженно спросил:

– В чем дело? О чем ты хочешь доложить?

Но тот был в таком волнении, что не смог ничего вразумительно объяснить.

– Вдоль дороги между Мино и Киномото зажжено множество факелов и разведено великое множество костров – и огни не стоят на месте, они движутся сюда с необыкновенной быстротой. Князь Кацумаса полагает, что это вражеское наступление.

– Что такое? Пламя на дороге в Мино?

Гэмба по-прежнему ничего не мог понять. Вид у него был озадаченный. Но вслед за этим сообщением из Симидзудани пришло сходное послание от Хары Фусатики, полк которого стоял в Хатигаминэ.

Воины начали просыпаться в темноте, и просыпались они, чтобы ужаснуться. Дурные новости распространяются быстро.

Каким невероятным это ни казалось, однако обстояло именно так: Хидэёси внезапно возвратился из Мино. Гэмба все еще не мог поверить в это, он был упрям и продолжал упорствовать в опровергнутых жизнью заблуждениях.

– Цусима! Мне необходимо достоверное доказательство случившегося!

Отдав приказ, он потребовал свой походный стул и уселся, спокойствием пытаясь внушить окружающим веру в себя и в свои силы. Конечно, полностью сохранить хладнокровие ему не удалось, и, судя по лицам приверженцев, они об этом догадывались.

Осаки не заставил себя долго ждать. Он промчался до Симидзудани, затем – до Хатигаминэ, доехал даже до горы Тяусу в Каннондзаке, чтобы узнать истинные обстоятельства. А они были таковы.

– Нам не только видны отсюда факелы и костры. Если хорошенько прислушаться, можно услышать конское ржание и стук подков. Дело нешуточное. Нужно готовиться к окружению врага, и как можно скорее.

– Где сам Хидэёси?

– Говорят, он ведет войско.

Гэмба был так потрясен услышанным, что едва не лишился дара речи. Прикусив губу, он молча огляделся по сторонам, лицо его смертельно побледнело.

Через некоторое время он произнес:

– Мы отступаем. Больше ничего не остается, не правда ли? На подходе замечено огромное войско, а мы отрезаны от своих, и сил у нас недостаточно.

Накануне ночью Гэмба упрямо отказывался слушать посланцев Кацуиэ, призывавших к немедленному отступлению. Сейчас он сам приказал охваченному смятением войску сняться с лагеря и принялся настойчиво поторапливать людей.

– Гонец из Хатигаминэ все еще здесь? – осведомился Гэмба, сев на коня.

Услышав, что гонец еще в лагере, он немедленно призвал его к себе:

– Не теряя ни мгновения, возвращайся и расскажи Хикодзиро о том, что наше войско начинает общее отступление: мы уходили из Симидзудани, Ииурадзаки, Каванами и Моямы. Полк Хикодзиро должен отойти последним и прикрыть отход основного войска.

Отдав распоряжение, Гэмба вместе со свитой помчался по грязной и черной как уголь горной тропе.

Основное войско Сакумы начало отступление во второй половине часа Свиньи. Когда они выступили в поход, луны на небе не было. Примерно полчаса они не зажигали факелов, чтобы не выдать себя врагу. Пришлось едва ли не на ощупь брести по горной тропе, ловя далекий звездный свет и время от времени чиркая огнивом.

По времени события совпали примерно так: Гэмба начал отступление как раз в тот час, когда Хидэёси, выйдя из Куроды, взобрался на гору Тяусу и позволил себе недолгий отдых.

Именно здесь Хидэёси встретился с Нивой Нагахидэ, спешно прибывшим из Сидзугатакэ, чтобы получить прием у главнокомандующего. Нагахидэ был почетным гостем, и Хидэёси сумел принять его надлежащим образом.

– Не знаю, с чего начать, – сказал Хидэёси. – С сегодняшнего утра вы вели себя доблестно.

Произнеся это, он подвинулся на сиденье, чтобы разделить его с Нагахидэ. Затем Хидэёси расспросил Ниву о расположении вражеского войска и о местности. Время от времени из шатра, где они беседовали, раздавался веселый смех, а ветер с вершины разносил его по всей горе.

Пока военачальники говорили, в лагерь, устроенный на горе Хидэёси, один за другим прибывали отряды его войска. Каждый насчитывал от двухсот до трехсот человек.

– Войско Гэмбы начало отступление в сторону Симидзудани, замыкающий отряд находится в окрестностях Хатигаминэ, – доложил лазутчик.

Услышав об этом, Хидэёси приказал Нагахидэ распространить по всем союзническим крепостям следующие сведения и основанный на них указ:

Как только Нагахидэ, получив приказ, убыл, Хидэёси велел убрать походный стул.

– Говорят, Гэмба пустился в бегство, – сказал он. – Идите по той же тропе и преследуйте его, гоните, преследуйте со всею яростью.

Окружившим его приверженцам Хидэёси велел передать этот приказ всему войску.

– Напоминаю: ружейного огня не открывайте, пока не начнет светать.

Находились они сейчас не на равнинной дороге, а на самой настоящей горной тропе со всеми ее опасностями и труднопроходимыми участками. Войско бросилось вдогонку за врагом, но продвигалось оно не так стремительно, как хотелось бы.

По дороге всадникам не раз приходилось спешиваться, проводя коней по заболоченным низинам или вокруг отвесных скал, где никакой тропы не было.

После полуночи ярко засияла луна, облегчая бегство войску Сакумы. Но и преследователям Хидэёси лунный свет стал сообщником.

Два войска находились сейчас на расстоянии не более трех часов пешего пути друг от друга. Хидэёси начал преследование Гэмбы во главе многочисленного отряда, боевой дух его людей был высок. Еще до начала сражения можно было точно предсказать, чьей победой оно закончится.

Солнце стояло высоко в небе. Приближался час Дракона. Утром произошло сражение на берегу озера Ёго, и воины клана Сибата вновь бежали. Теперь они понемногу собирали свои силы в кулак на пространстве между Моямой и перевалом Соккай.

Здесь разбили свой лагерь Маэда Инутиё с сыном; их знамена мирно развевались на ветру. Сидя на походном стуле, Инутиё с обычным бесстрастием прислушивался к ружейной пальбе и следил за искрами и сполохами пламени, разлетавшимися над Сидзугатакэ, горой Оива и Симидзудани. Сражение началось еще на заре.

Маэду Инутиё назначили руководить одним из крыльев войска Кацуиэ, что было нелегко: долг повиновения и чувства по отношению к Кацуиэ раздирали душу Инутиё надвое. Стоит ему допустить малейшую ошибку – и за нее придется заплатить потерей провинции и гибелью семьи. Это он превосходно понимал. Стоит ему поднять мятеж против Кацуиэ – и его сразу уничтожат. Но если он предаст многолетнюю дружбу, связывающую его с Хидэёси, тем самым предаст и опозорит себя в собственных глазах.

Кацуиэ…

Хидэёси…

Сравнивая этих двоих, Инутиё не знал, кого предпочесть. Когда он уезжал из крепости в Футю, отправляясь на поле брани, жена с тревогой спросила его, что он теперь хочет предпринять.

– Если ты не выступишь против князя Хидэёси, то сойдешь с Пути Воина, – сказала она.

– Тебе так кажется?

– Да. Но и князь Кацуиэ не такой человек, которому можно служить верой и правдой.

– Не говори глупостей! Неужели ты думаешь, будто я способен сойти с Пути Воина и нарушить клятву?

– Так на чью же сторону ты собираешься встать?

– Я препоручу это воле Неба. Не знаю, что мне остается делать. Человеческая мудрость имеет свои пределы, и теперь я вижу их ясно, как никогда.

Обескровленное, измотанное, охрипшее от крика воинство Сакумы спасалось бегством, пытаясь прорваться в лагерь Маэды.

– Не теряйте голову! Не пятнайте себя бесчестьем!

Гэмба, мчавшийся туда же, что и остальные, окруженный группой всадников, то и дело перегибаясь в окровавленном седле, обрушивался на бегущих воинов с упреком и проклятиями.

– Куда вы? Как вам не стыдно! Сражение только началось!

Браня воинов, Гэмба пытался подбодрить и себя. Усевшись ненадолго на придорожный камень, он тяжело задышал, его плечи заходили ходуном. Пытаясь остановить беспорядочное бегство воинов, он, совсем еще молодой полководец, вел себя достойно и мужественно. Неудача замысла не сломила Гэмбу – лишь пламенеющая сухость и горечь во рту сжигали его невидимым огнем.

Ему донесли, что в бою погиб его младший брат. С недоверием выслушивал он сообщения, что его подчиненные один за другим находят гибель в бесславной схватке.

– Где остальные мои братья?

Подданный, к которому он обратился с этим вопросом, махнул рукой назад:

– Двое ваших братьев там, мой господин.

Сощурив налившиеся кровью глаза, Гэмба различил на расстоянии две фигуры. Ясумаса лежал, распростершись, на земле и бездумно смотрел в синее небо. Младший из братьев спал, склонив голову на плечо, из раны в боку у него струилась кровь.

Гэмба любил братьев, и ему принесло облегчение то, что двое пока живы. Но наряду с этим от одного взгляда на братьев он пришел в неистовую ярость.

– Вставай, Ясумаса! – заорал он. – А ты чего разлегся, Ситироэмон! Вам еще рано валиться наземь! Позор!

Чтобы показать собственную решимость, Гэмба поднялся, что, однако, далось ему не без труда: он тоже был ранен, хотя в пылу сражения и не заметил этого.

– Где лагерь князя Инутиё? Ага, на вершине холма!

Он побрел на вершину холма, хромая на одну ногу, но сразу обернулся, почувствовав, что двое младших братьев решили последовать за ним.

– Куда вы собрались? Вам нечего там делать! Оставайтесь здесь и собирайте воинов, чтобы принять бой. Хидэёси зря времени терять не будет!

Гэмба сидел в шатре, дожидаясь появления Инутиё. Тот не заставил себя долго ждать.

– Жаль, что так вышло, – искренне произнес он.

– Не о чем жалеть! – Гэмбе удалось изобразить горькую улыбку. – Мне просто не хватает ума для победы – я обречен на поражение.

Этот кроткий ответ был столь неожиданным, что Инутиё, не веря собственным ушам, посмотрел на Гэмбу: тот возлагал вину за поражение целиком на себя, и даже не упрекнул Инутиё, что тот не прислал войска на помощь.

– Поддержите ли вы нас свежими силами, когда Хидэёси пойдет в новую атаку?

– Разумеется. Кого вам придать – копьеносцев или стрелков?

– Я хотел бы, чтобы ваши стрелки устроили засаду за передовой линией. Открыв огонь, они внесут сумятицу в ряды противника, и тогда мы сомнем врага в лобовом столкновении, с копьями и мечами. Но прошу вас не мешкать! Очень прошу!

Никогда прежде Гэмба не обратился бы с просьбой к Инутиё. Но сейчас ему стало жаль поверженного воина. Инутиё сознавал, что подобострастие Гэмбы вызвано жестоким разгромом. А может, Гэмба уже догадывался и о подлинных намерениях Инутиё.

– Враг приближается, – сказал Гэмба, не позволив себе минуты покоя. – Пробормотав эти слова, он поднялся. – Ладно, – бросил он. – Еще увидимся.

Откинув полог шатра, он вышел наружу, но затем обернулся к шедшему следом Инутиё:

– Как знать! Возможно, нам не суждено больше свидеться на этом свете, но я не склонен погибнуть бесславно.

Инутиё проводил Гэмбу обратно до княжеского шатра. Гэмба простился с ним и пошел вниз по склону быстрыми шагами. То, что открылось его взору у подножия холма, разительно отличалось от только что виденного.

Войско Сакумы в день выступления насчитывало восемь тысяч воинов, но теперь в нем не оставалось и трети полного состава. Все остальные были убиты, тяжело ранены или бежали. Оставшиеся являли собой охваченное паникой сборище растерянных людей. Беспорядочный гомон и выкрики говорили о настроениях безнадежности.

Было ясно, что младшим братьям Гэмбы не удается овладеть этой обезумевшей толпой. Большинство военачальников пали на поле боя. В разрозненных частях не было предводителей. Воины не знали, кому подчиняться. Меж тем войско Хидэёси было уже рядом и неотвратимо приближалось. Даже если бы братьям Сакума удалось удержать людей от бегства с поля боя, то надежд на достойное сопротивление со стороны сломленных духом воинов не оставалось.

Меж тем стрелки войска Маэды, оставаясь невидимыми и неслышными посреди всеобщего неистовства, вышли на позиции неподалеку от собственного лагеря и сели в засаду. Увидев это, Гэмба приободрился и так яростно загремел голосом, отдавая приказы, что его люди сразу пришли в себя.

Осознание того, что свежие силы войска Маэды явились к ним на подмогу, воодушевило воинов Гэмбы, равно как и его самого и немногих оставшихся в строю командиров.

– Не отступать ни на шаг, пока мы не поднимем на острие копья голову князя Обезьяны! Не позволять воинам Маэды смеяться над нашей трусостью! Не позорьте себя!

Гэмба кружил среди своих воинов, подбадривая и подстегивая всех без разбору. Как и следовало ожидать, воинам, зашедшим вместе с ним в такую даль и до сих пор живым, было не чуждо чувство чести. Воины с головы до ног, их доспехи и оружие были покрыты запекшейся на палящем солнце кровью и грязью, разгоряченные тела заливал пот.

На лице у каждого читалось, что он умирает от жажды и готов отдать все на свете за глоток живительной влаги. Но даже на то, чтобы напиться, у них не было времени. Тучи дорожной пыли вставали вдали, кони ржали и били копытами, враг приближался.

И вдруг Хидэёси, шедший из Сидзугатакэ во главе войска, сметающего все на своем пути, внезапно остановился, немного не дойдя до Моямы.

– Здесь стоит войско под началом Маэды Инутиё и его сына Тосинаги, – объявил он.

Сказав это, он внезапно приказал остановиться всему войску. Затем перестроил боевые порядки, указав особо, чтобы каждый знал свое место в строю.

К этому времени два войска находились друг от друга на расстоянии ружейного выстрела. Гэмба беспрестанно приказывал стрелкам Маэды занять позицию, препятствующую продвижению противника, но пыль, скрывавшая войско Хидэёси, мешала прицельной стрельбе.

Простившись с Гэмбой, Инутиё взобрался на вершину горы, чтобы оттуда следить за ходом битвы. Но его намерения оставались загадкой даже для сопровождающих его военачальников. Двое самураев вели за ним коня, что говорило о готовности в любую минуту помчаться в гущу сражения.

Пришла пора принять окончательное решение и встать на чью-то сторону. В глубине души воины Инутиё именно на это и надеялись. Но едва вдев ноги в стремена, Инутиё принялся перешептываться с гонцом, только что прибывшим с письмом из лагеря Тосинаги. Инутиё сидел верхом, но, похоже, ехать не спешил.

От подножия горы донесся шум. Посмотрев туда, Инутиё и все, кто стоял рядом, увидели, что испуганная лошадь воина из войска Маэды, порвав поводья, с диким ржанием носится по лагерю.

В этом не было бы ничего страшного, но сейчас подобный пустяк мог оказаться чреватым серьезными последствиями и привести ко всеобщей сумятице.

Инутиё посмотрел на сопровождающих его самураев и подал им глазами знак.

– Всем следовать за мной! – скомандовал он своим вассалам и, натянув поводья, пустил коня вскачь.

В то же мгновение по равнине полыхнула ружейная пальба. Должно быть, палили стрелки Маэды. «Воины Хидэёси непременно ответят тем же», – подумал Инутиё, мчась вниз по склону и закрывая глаза, ибо со всех сторон его окружали клубы пыли и порохового дыма.

– Пошел! Пошел! – беспрерывно торопил он коня.

Гонги и большие боевые барабаны били в одном из лагерей, расположенных на Мояме, привнося новый шум в общее смятение. Судя по некоторым признакам, неудержимое воинство Хидэёси уже прорвалось, невзирая на потери, сквозь оборонительную линию стрелков и проникло в глубину расположения войск Сакумы и Маэды. С той же легкостью, с какой им удалось разбить основные вражеские силы, они продвигались и теперь, сметая все, что попадалось на пути.

Наблюдая за немилосердной сечей, Инутиё мчался объездным путем в расположение войска под началом своего сына Тосинаги. Прибыв туда и соединив оба войска, он объявил о немедленном отступлении.

Кое-кто из военачальников при этом насторожился и разгневался, но сам Инутиё не совершил ничего, что не продумал и не решил заранее. В глубине души он больше всего ценил собственную независимость, и высшим его стремлением в междуусобной распре было желание не ввязываться. Однако его провинция располагалась так, что со стороны Кацуиэ было естественно обратиться к нему за помощью, а сам Инутиё не имел возможности ему отказать. И теперь, в силу былой привязанности к Хидэёси, он решился на отступление.

Но наступающие войска Хидэёси безжалостно вгрызались в расположение войска Маэды, и многие пали под этим натиском.

Все же Инутиё и его сыну удалось вывести из лагеря почти все свое войско, отделавшись незначительными потерями; дойдя до Сиоцу, они двинулись кружным путем через Хикиду и Имадзё и возвратились в крепость Футю. В ходе ожесточенного сражения, затянувшегося на два дня, лагерь, в котором после долгих мытарств обосновалось войско Маэды, казался мирным безмолвным лесом, одиноко высящимся посреди бушующей бури.

Что же изменилось в лагере Кацуиэ с прошлой ночи?

Кацуиэ отправил к Гэмбе шестерых посланцев. Все они вернулись, получив бесповоротный отказ. Кацуиэ понял, что больше ничего предпринять он не в силах, и отправился спать в глубоком отчаянии. Заснуть ему так и не удалось: ночь напролет он оплакивал горькие всходы, семена которых сам же и посеял, – сделав Гэмбу своим любимцем и питая к нему слепую привязанность. Он совершил величайшую ошибку, позволив родственным чувствам возобладать над освященными традицией отношениями между князем и его подданными.

Теперь Кацуиэ во всем разобрался. Именно Гэмба был виноват в том, что в Нагахаме взбунтовался Кацутоё, приемный сын Кацуиэ. И ему доводилось слышать, с какой грубостью и высокомерием вел себя Гэмба по отношению к Маэде Инутиё на поле битвы под Ното.

Видя эти недостатки племянника, Кацуиэ продолжал исключительно высоко ценить блестящие стороны его натуры.

– Оказалось, именно его достоинства могут оказаться для нас погибельными, – бормотал Кацуиэ, без сна ворочаясь в постели.

Тут замигали оставленные на ночь лампы, и из коридора донеслись торопливые шаги нескольких самураев. Мэндзю Сёскэ в соседней комнате и другие ночевавшие рядом сразу проснулись.

Услышав шаги и голоса, начальник ночного караула выбежал в коридор:

– Что происходит?

Тот из самураев, который взялся держать ответ, был явно не в себе и говорил так быстро, что слова сливались.

– В небе над Киномото полыхает зарево пожаров. Наши лазутчики только что вернулись с горы Хигасино…

– Говори короче! Только суть! – грубо прервал Мэндзю.

– Хидэёси прибыл из Огаки. Его войско подняло большой переполох в окрестностях Киномото, – выпалил самурай на одном дыхании.

– Хидэёси?

Взволнованные воины помчались в покои Кацуиэ, чтобы оповестить его о происходящем, но он и сам услышал обо всем и выскочил в коридор.

– Вы слышали, о чем они толкуют, мой господин?

– Слышал, – ответил Кацуиэ. Его лицо посерело еще больше, чем накануне вечером. – Хидэёси просто повторил прием, опробованный им в западных провинциях.

Как и следовало ожидать, Кацуиэ удалось сохранить хладнокровие, и он попытался успокоить своих ближайших сподвижников. Но куда ему было бежать от собственных мыслей? Он предостерегал Гэмбу, и, судя по тому, как он сейчас держался, едва ли не радовался своему предвидению. Вместе с тем он был отважным полководцем, которого некогда прозвали Злой Дух Сибата или Сибата, Разрывающий Оковы. Тем, кто внимал ему, стало жаль постаревшего воина.

– Я не могу больше полагаться на Гэмбу. Начиная с этой минуты, я беру командование на себя и обещаю, что предстоит славная сеча. Не робейте и оставьте всякие колебания. Мы должны радоваться тому, что Хидэёси наконец-то пришел к нам.

Окинув величавым взором своих людей, Кацуиэ уселся и принялся раздавать приказы. Вел он себя так, словно к нему вернулась молодость. До сих пор он рассматривал возможное появление Хидэёси как событие маловероятное, но едва эта туманная возможность стала явью и начала открыто грозить, все воинство пришло в смятение. Немало нашлось людей, покинувших свой пост, сказавшись больными, другие принялись нарушать приказы, а многие, охваченные паникой, просто бежали из войска. Хвастаться было нечем: из семитысячного войска у Кацуиэ оставалось не более трех тысяч человек.

И с этим-то войском он выступил из Этидзэна, будучи твердо уверен, что сумеет разгромить Хидэёси! Его воинам не пристало впадать в панику или бросаться в бегство при первой же угрозе со стороны Хидэёси.

Что довело их до срыва – воинов семитысячного войска? Лишь одно: отсутствие истинной воли в главнокомандующем. Конечно, поход Хидэёси свершился с невиданной и непредсказуемой быстротой, и это было особенно страшно. Поползли слухи, начались панические разговоры – отсюда и эта постыдная трусость.

Задумавшись над тем, в какое жалкое состояние пришло его войско, Кацуиэ впал не только в отчаяние, но и в бешенство. Скрежеща зубами, он разве что не плевал в лицо растерявшимся командирам. Люди ходили, сидели, стояли – и никак не могли успокоиться. Ему приходилось повторять свои приказы по два-три раза, и не было уверенности, что они будут исполнены или хотя бы услышаны.

– Что вы все бормочете? – вопрошал Кацуиэ, пытаясь привести людей в чувство. – Успокойтесь! Те, кто бросает посты или распространяет ложные слухи, только приумножают наши бедствия. Всякий, уличенный в молодушии, будет казнен, – добавил он, запугивая окончательно.

Горстка его приверженцев во второй раз рассыпалась по лагерю, объявляя командирам подлежащие неукоснительному исполнению приказы. Даже после этого далеко вокруг разносился срывающийся на крик голос Кацуиэ:

– Не страшитесь! Не теряйте голову!

Но попытки образумить людей только подливали масла в неразбериху.

Уже почти рассвело.

Боевые кличи и звуки ружейных выстрелов разносились над водами. Сражение перекинулось от подножия Сидзугатакэ на западный берег озера Ёго.

– Судя по тому, как идут дела, Хидэёси вот-вот сюда пожалует.

– Самое позднее – в полдень.

– С какой стати ему так медлить?

Трусость одних множила трусость других, и в конце концов паникой оказалось охвачено все войско.

– У него там, наверное, десять тысяч воинов.

– Да какое там десять! Все двадцать!

– Не говорите глупостей! Чтобы добиться таких успехов, необходимо тридцатитысячное войско!

Воины, охваченные страхом, торопливо делились новыми опасениями. По лагерю пополз слух, повергший воинов Сибаты вовсе в безысходное отчаяние.

– Маэда Инутиё перешел на сторону Хидэёси!

Теперь военачальники клана уже полностью утратили власть над войском. Кацуиэ взгромоздился на коня. Проехав по окрестностям Кицунэдзаки, он лично пробовал воодушевить воинов отдельных отрядов. Он решил, что должен делать это сам, не доверяя военачальникам и не отсиживаясь в ставке.

– Любой, кто без приказа вздумает покинуть лагерь, будет убит на месте! – кричал он. – Всех трусов ловить и пристреливать! Всех, кто распространяет ложные слухи, убивать без пощады!

Но развал войска зашел так далеко, что усилия Кацуиэ поднять боевой дух воинов пропадали втуне. Примерно половина семитысячного войска разбежалась, да и оставшиеся с трудом удерживались, чтобы не спрятаться или не удрать. Вдобавок воины утратили веру в главнокомандующего. А лишившись былого безоговорочного доверия, Злой Дух Сибата оказывался бессильным, и угрозы его оставались пустым звуком.

Прискакав назад в ставку, он увидел вражеское войско, готовое к атаке.

«Вот и мне пришел конец…» – подумал он. Окидывая взором смятое и смятенное войско, Кацуиэ осознал всю безвыходность положения, в котором очутился. Но неукротимый дух не оставлял его, повелевал мчаться навстречу неминуемой гибели. Когда рассвело, во всем лагере осталась только горстка людей, и лишь немногие из них были конными.

– Мой господин, сюда! Сюда, на мгновение! – Двое самураев возникли справа и слева от Кацуиэ, словно решив с двух сторон поддержать его крупное тело. – Вы так торопитесь? Это на вас не похоже!

Силой заставив Кацуиэ пройти сквозь бушующее скопище людей и лошадей, они вывели его из главных ворот храма и тут же обрушились с криками на других:

– Приведите коня! Торопитесь! Где конь нашего господина?

Кацуиэ и сам ни на мгновение не умолкал:

– Я не отступлю! Я – князь Кацуиэ! Я не убегаю с поля сражения!

В его яростных речах было больше отчаяния, чем гнева. Еще раз, уставившись на воинов свиты, поддерживавших его с двух сторон, он заорал на них:

– Что вы делаете? Почему вы не даете мне пойти в атаку? Что вы меня держите – сдерживайте лучше вражеский натиск!

Ему привели коня. Какой-то воин принес полководческое знамя с золотым гербом и встал рядом.

– Нам не сдержать вражеского напора, мой господин. Если вы погибнете, все пойдет прахом. Почему бы вам не возвратиться в Китаносё, чтобы, собравшись с мыслями, придумать путь к спасению?

Кацуиэ тряс головой и не переставая выкрикивал приказы, но окружившие князя вассалы силой усадили его в седло. Медлить было нельзя. И вдруг командир оруженосцев Мэндзю Сёскэ, до сих пор ничем не отличившийся на поле брани, бросился вперед и простерся ниц перед сидящим на лошади Кацуиэ.

– Прошу вас, мой господин! Позвольте мне поднять полководческое знамя!

Такая просьба означала одно: взявший знамя намеревался заступить на место главнокомандующего.

Сёскэ не произнес больше ни слова, так и остался на коленях, не сводя взгляда с Кацуиэ. По его внешнему виду нельзя было понять, что он стремится к смерти, к подвигам или славе; он выглядел точь-в-точь как всегда, как услужливый командир оруженосцев.

– Что это значит? Зачем тебе знамя?

Сидя верхом, Кацуиэ с изумлением глядел на Сёскэ. Да и окружающие были немало удивлены и тоже не сводили глаз с отважного юноши. Сёскэ не был любимчиком князя, напротив, мало к кому Кацуиэ относился столь холодно и пренебрежительно.

Кацуиэ, питавший против Сёскэ некое предубеждение, сознавал, что нелюбовь должна оказаться взаимной. И вдруг не кто иной, как презираемый Сёскэ, изъявил желание повести войско в бой!

Дыхание близкого и неизбежного поражения веяло над лагерем. Для Кацуиэ было невыносимо наблюдать, в каком смятении находятся его воины. А сколько трусов, побросав оружие, убежали куда глаза глядят! Ко многим из них Кацуиэ на протяжении долгих лет хорошо относился, одаривая и осыпая милостями. Подумав об этом и поглядев на молодого оруженосца, Кацуиэ не смог удержаться от слез.

О чем бы Кацуиэ сейчас ни думал, он легонько коснулся ногами в стременах боков своей лошади и, чтобы скрыть от постороннего взора свое смятение, бросил:

– О чем ты толкуешь, Сёскэ? Кому надлежит сегодня погибнуть – тебе или мне? Отойди в сторону! Прочь с дороги!

Сёскэ вывернулся из-под копыт лошади, но успел перехватить поводья.

– Тогда позвольте сопровождать вас!

Вопреки желанию Кацуиэ, Мэндзю последовал за ним по направлению к Янагасэ. Внезапно оруженосца окружили те, кто берег полководческий штандарт, и личные приверженцы Кацуиэ. Он оказался в середине большой группы всадников.

Передовой отряд войска Хидэёси уже прорвался через Кицунэдзаку и, не обращая внимания на сопротивление разрозненных частей и укреплений войска Сибаты, рванулся вдогонку за развевающимся вдали знаменем.

– Это Кацуиэ! Нельзя дать ему уйти!

Множество быстроногих копьеносцев устремились туда, где маячило знамя Кацуиэ.

– Здесь мы простимся, князь!

С этими словами военачальники, сопровождавшие Кацуиэ в бегстве, внезапно покинули его, развернули коней и бросились в самую гущу вражеских копьеносцев. Бой был неравен – скоро они, бездыханные, пали один за другим.

Мэндзю Сёскэ был с ними в этой короткой стычке, но сейчас он снова развернул коня и помчался за Кацуиэ, настигая его.

– Знамя… пожалуйста… передайте его мне!

Они только что миновали Янагасэ.

Кацуиэ на мгновение сдержал коня и принял из рук у одного из спутников полководческое знамя. С ним было связано много воспоминаний – оно следовало за ним из боя в бой, овеянное славой, как и его собственное прозвище Злой Дух Сибата.

– Вот оно, Сёскэ. Держи. И не оставляй моих самураев. – С этими словами он передал знамя Сёскэ.

Сёскэ, перегнувшись на скаку, ухватился за древко.

Он был вне себя от радости. Раз-другой торжественно взмахнув знаменем, он крикнул вслед удаляющемуся Кацуиэ:

– Прощайте, мой господин!

Кацуиэ, услышав эти слова, обернулся, но лошадь несла его прочь в сторону гор Янагасэ. Сейчас его сопровождали только десять всадников.

Знамя оказалось в руках Сёскэ, как он и просил, но в тот самый долгожданный миг Кацуиэ покинул его, бросив на прощанье:

– Не оставляй моих самураев!

Это прозвучало не просьбой, а приказом, и приказ гласил: Сёскэ и всем, кто окажется с ним рядом, суждено умереть.

Примерно тридцать человек тут же собрались под знаменем. Больше никто не выказал верности князю готовностью умереть за него на поле брани.

«Нет, остались все же достойные люди в клане Сибата», – подумал Сёскэ, с радостью всматриваясь в лица окруживших его людей.

– Вперед! Покажем им, что за счастье умереть в бою!

Передав знамя одному из самураев, Сёскэ выехал в первый ряд. Они мчались от горного селения Янагасэ в сторону северного гребня горы Тотиноки. Оставшись в числе не более сорока человек, воины проявили решимость и жажду сражаться – не в пример тому, что творилось утром под Кицунэдзакой.

– Кацуиэ умчался в горы!

– Похоже, он простился с жизнью и ищет случая умереть.

Как и следовало ожидать, летучие отряды, посланные Хидэёси вдогонку за Кацуиэ, стремились опередить друг друга.

– Нам нужна голова Кацуиэ!

Каждый норовил обскакать соперников и первым взобраться на гору Тотиноки. Подняв златотканое боевое знамя на вершине, воины Сибаты как завороженные следили за приближением врага: тот появлялся отовсюду, и там, где была тропа, и там, где ее не было. Число вражеских воинов с каждым мгновением возрастало.

– Еще есть время пустить по кругу прощальную чашу с водой, – сказал Сёскэ.

В немногие отпущенные им мгновения Сёскэ с товарищами набрали немного воды, сочащейся из расселин на вершине, и, сохраняя полное спокойствие, принялись готовиться к смерти. Сёскэ внезапно обратился к своим братьям Модзаэмону и Сёбэю.

– Братья, вам следует бежать и воротиться в нашу деревню. Если в нынешней битве суждено будет пасть нам троим, то не останется никого, кто сумел бы сохранить наше имя и позаботиться о матушке. Модзаэмон, ты старший из нас, именно тебе следует сохранить имя рода. Отправляйся домой, прошу тебя!

– Если младшие братья падут от руки врага, – возразил Модзаэмон, – то как сможет старший взглянуть в глаза матери и сказать ей: «Смотри, я вернулся». Нет, я останусь. Уходи ты, Сёбэй.

– Это невозможно! Это чудовищно!

– Почему?

– Если меня отправят домой и я предстану перед матушкой живым и невредимым, а здесь все погибнут, она едва ли этому обрадуется. И наш покойный отец сейчас взирает на нас из другого мира. Нет, если кто и вернется сегодня в Этидзэн, то только не я.

– Значит, мы умрем вместе!

Души братьев слились воедино перед лицом смерти, и все трое, не дрогнув, встали под знаменем.

Сёскэ больше не заговаривал с братьями о возвращении одного из них домой.

Они выпили прощальную чашу чистой родниковой воды и, почувствовав, что жажда миновала, разом повернулись туда, где вдали должен был находиться материнский дом.

Можно представить, о чем они в этот миг молились. Враг приближался со всех сторон, слышны были сейчас не только голоса воинов Хидэёси, но сами разговоры долетели до слуха.

– Береги знамя, Сёбэй, – нарочно громко произнес Сёскэ.

Он выдавал себя за Кацуиэ и не мог допустить, чтобы враг опознал его слишком рано.

Пять или шесть ружейных пуль просвистели у него над головой. Поняв, что час пробил, тридцать самураев клана Сибата воззвали к богу войны Хатиману и обрушились на врага.

Разбившись на три небольших отряда, они бросились в контратаку на наступающего противника. Воинам Хидэёси, тяжело дышавшим после трудного подъема по крутому склону, было непросто отразить нападение отчаянных смельчаков, бегом обрушившихся на них сверху. На головы воинов Хидэёси посыпались удары длинных мечей, копья вонзались им в грудь, горный склон сразу оказался усеян множеством трупов.

– Не торопитесь умирать! – воззвал Сёскэ и отступил за частокол временного укрепления.

Приказ есть приказ: за Сёскэ последовал его брат, не выпускавший из рук боевое знамя, за ним все остальные.

– Не зря говорится: пять пальцев по отдельности не так сильны, как единый кулак. Если наши немногочисленные воины будут сражаться порознь, они легко падут добычей врага. Наступаем мы или отступаем, всем держаться вместе, под знаменем!

Собрав все силы воедино, воины Сибаты снова выскочили из-за частокола и обрушились на врага, разя направо и налево мечами и копьями. Совершив стремительную вылазку, они столь же быстро отступили обратно за частокол.

Так они ввязывались в короткие стычки на истребление раз шесть-семь.

Потери наступающих насчитывали уже свыше двухсот человек. Время шло к полудню, солнце стояло высоко в небе, невыносимо пекло. Свежепролившаяся кровь быстро застывала на доспехах и шлемах, становясь похожей на черный лак.

Под боевым знаменем оставалось не больше десяти самураев. Их горящие глаза уже едва различали друг друга; все они были ранены в бою.

Стрела впилась Сёскэ в плечо. Поглядев, как заструилась по рукаву свежая кровь, он сам извлек стрелу из раны. Затем повернулся в ту сторону, откуда стреляли. За частоколом были видны верхушки множества шлемов – вражеские воины стремительно приближались. В зарослях бамбука раздался шум, словно мчалось стадо диких свиней.

В оставшиеся считанные мгновения Сёскэ обратился к соратникам:

– Мы отдали битве все силы, нам не в чем себя упрекнуть. Каждый сразил изрядное количество врагов и заслужил доброе имя. Позвольте мне умереть первому, заступив на место князя. Но не позволяйте боевому знамени коснуться земли – держите его высоко и передавайте друг другу!

И вот, навстречу пробирающемуся по зарослям бамбука врагу, окровавленные, идущие на смерть самураи еще раз взметнули свое знамя. Но и те, кто пришел за их головами, были отчаянными смельчаками. Они шли плечом к плечу, не дрогнув, с копьями наперевес, и показывали людям Сёскэ, что пришли убить их. А сам Сёскэ, повернувшись лицом к врагу, громко возопил, чтобы нагнать страху:

– Эй вы, мужланы, жалкие, низкородные людишки! Неужто вы осмелитесь думать о том, чтобы пронзить копьями тело князя Сибаты Кацуиэ?

Сёскэ выглядел демоном, никто не осмеливался противостоять ему. Нескольких самых отчаянных сразили копьями, их мертвые тела рухнули к его ногам.

Потрясенные бесстрашием Сёскэ и решимостью его соратников до смерти не выпустить из рук боевое знамя, даже самые отважные из воинов Хидэёси расступились и открыли героям спасительную тропу к подножию горы.

– Вот я! С горы спускается сам Кацуиэ! Если Хидэёси где-нибудь поблизости, пусть посмеет встретиться со мною – на коне, один на один! Выходи, Обезьяна! Хватит прятаться! – кричал Сёскэ, спускаясь по крутой тропе.

Только что он нанес смертельную рану какому-то самураю в тяжелых доспехах. Его старшего брата Модзаэмона убили; младший – Сёбэй – сражался на длинных мечах с вражеским воином – и они одновременно зарубили друг друга насмерть. Тело Сёбэя рухнуло к подножию огромного валуна.

Рядом с ним оказалось и знамя. Прежде золотое, оно было сплошь залито кровью.

И вот бесчисленное множество врагов подступило к Сёскэ с двух сторон по тропе – сверху и снизу. Каждый из них, потрясая копьем, стремился захватить знамя и отрубить голову тому, кого они принимали за князя Кацуиэ.

Каждый не столько сражался, сколько в неукротимом рвении мешал другим. В этой суматошной схватке, один против всех, смертью героя пал Мэндзю Сёскэ.

Красивый двадцатипятилетний самурай, он не был в чести у таких людей, как Кацуиэ и Гэмба, был сдержан, задумчив, изящен, любил науки. Но сейчас его чистое и прекрасное лицо оставалось скрытым под забралом.

– Я убил Сибату Кацуиэ! – торжествующе закричал один из вражеских воинов.

– Вражеское знамя захвачено нашими руками! – возликовал другой.

Похвальба победителей неслась со всех сторон, шум стоял такой, что, казалось, содрогается сама гора.

Но люди Хидэёси еще не подозревали, что отрубленная ими голова принадлежит вовсе не Сибате Кацуиэ, а всего лишь Мэндзю Сёскэ, командиру оруженосцев.

– Мы убили Кацуиэ!

– Я держал в руках голову властителя Китаносё!

Хвастливые крики сотрясали воздух:

– Знамя! Вражеское знамя! И голова! Голова самого Кацуиэ!