Цзи Юнь (он же Цзи Яо-лань, 1724 — 1805).
Цзи Юнь происходил из старой конфуцианской чиновничьей семьи. В годы маньчжурского завоевания большую часть его предков вырезали или выморили голодом — по семейному преданию, из-за того, что были образцовыми грамотеями. Когда семья уже собиралась бежать из города, к которому подступали враги, двое братьев прадеда Цзи Юня увлеклись учёным спором и поиском ссылок на источники своих положений в этом споре (а чтобы достать нужные книги, пришлось распаковать весь уже уложенный скарб). Бежать они в итоге не успели и со всеми родичами оказались в окружении, а потом — во взятом штурмом городе. Цзи Юнь вспоминал об этом случае как о примере исключительной преданности призванию и принципам — в полном отрыве от текущих обстоятельств. Это для него всю жизнь оставалось больным вопросом.
Со временем семья пошла на службу новой власти — маньчжуры, не маньчжуры, а не служить державе нельзя, иначе порядка совсем не станет. Цзи Юнь и сам на государственной службе состоял более полувека, считал это совершенно правильным, но о тех чиновниках столетней давности, которые погибли, но из рук маньчжуров должностей не приняли, всегда упоминает как о безоговорочных героях.
В тридцать лет Цзи Юнь сдал первые должностные экзамены (семья была небогатой, на взятки средств не было, так что полагаться приходилось на усердие), в сорок — высшие, получил назначение на должность редактора в Академию Леса Кистей (это очень большой и ранний карьерный взлёт). Служил вполне успешно, но в 1768 году случилась беда. По стране шла антикоррупционная кампания, начавшаяся с разоблачения взяточничества в соляном ведомстве. Велась она с размахом, щепки летели вовсю. Цзи Юнь по служебной линии узнал, что одного из его друзей, книжника Ло Цзянь-цэна, должны вот-вот арестовать — и предупредил его об этом. Бежать тот, конечно, и не пытался, это было бы бесполезно, но успел хоть как-то устроить семейные дела перед арестом. Со стороны Цзи Юня это было нарушением секретности на грани разглашения государственной тайны: «связь между другом и другом» он поставил выше «связи между Государем и подданным». Привязать его самого к соляному скандалу не удалось, дело обошлось ссылкой — на край света, в дальнее уйгурское порубежье, в предгорья Тянь-Шаня, в Урумчи. Нравы там, в краю непрекращающихся мятежей, были ещё более лютые, чем в столице; Цзи Юнь рассказывает:
«Во время карательного похода в Уши один отважный командир-конник получил несколько ножевых ран в живот, которые врач не смог зашить. В это же время было взято в плен несколько уйгурских женщин.
Врач сказал:
— Давайте их сюда!
Выбрал одну в зрелом возрасте, лоснящуюся от жира, вспорол ей живот, наложил ее жир на раны командира, забинтовал их шелком, и никаких осложнений не было. Раны зажили, раненый исцелился.
Достопочтенный Вэнь говорил, что если бы не было битвы, то не было бы и такой болезни, если бы не было битвы, не нашлось бы и такого лекарства.»
Мятежники платили правительственным войскам и чиновникам примерно той же монетой.
Через три года Цзи Юня помиловали и вернули из ссылки, а к пятидесяти годам он получил новое назначение — почётное и нелёгкое: составлять и редактировать «Каталог полного свода Четырёх Сокровищниц» — императорской библиотеки (на картинке вверху — экземпляр этого каталога из пекинского Национального Дворцового Музея). В сорока четырёх разделах, в двухстах выпусках, с аннотациями на десять с лишним тысяч книг, вместе с четырьмя тысячами младших сотрудников. Работа, занявшая десять лет, была опасной: как раз тогда развернулась широкомасштабная борьба с крамолой, книги жгли и запрещали тысячами. Цзи Юнь уцелел — хотя в последующие двадцать лет ещё не раз потом выяснялось, что в каталог просочились книги, содержащие фразы или хотя бы слова, которые можно признать антиманьчжурскими, и редактору приходилось возвращаться к своим обязанностям и переделывать всё заново.
Тем не менее карьера Цзи Юня пошла не просто благополучно, но прямо-таки блестяще: он побывал главою Обрядовой и Военной палат, возглавлял Цензорат, был воспитателем наследника престола, пятикратно побывал главным экзаменатором на чиновничьих испытаниях и умер в восемьдесят с лишним лет в должности товарища первого министра. Конфуцианский учёный должен равно успешно справляться с любыми возложенными на него Государем обязанностями! Цзи Юнь справлялся.
В свободное от службы время он составлял антологии, поэтические и научные, сам писал учёные труды и стихи, коллекционировал тушечницы… Интересовался западной наукой.
А главное — написал «Записки из хижины Великое в малом», цикл из пяти книжек. «Записки…» прославили Цзи Юня больше, чем всё прочее — прежде всего за счёт увлекательного содержания. Потому что хотя они включали и рассуждения на нравственные темы, и научные заметки, и воспоминания детства и молодости, но на три четверти «Записки…» состоят из рассказов о чудесах и преступлениях, о лисах-оборотнях, бесах, призраках и тому подобном. Например:
«Покойный господин из Яоани [отец Цзи Юня, очень им любимый] рассказывал: «В год гэн-сюй правления под девизом Юн-чжэн во время экзаменов в столице я делил комнату с Таном — цзюйжэнем из Сюнсяни.
В полночь Тан вдруг увидел женщину-беса с распущенными волосами, которая рвала его экзаменационное сочинение на клочки, разлетавшиеся во все стороны, словно бабочки. Тан был человеком чистого и твердого нрава, без всякого страха он сказал, не вставая с места:
— За прошлую свою жизнь не ручаюсь, но в нынешнем моем перерождении я никому не причинил зла, зачем же вы пожаловали сюда?
Удивленная бесовка поглядела на Тана в упор и спросила:
— А разве это не сорок седьмая комната?
— Нет, сорок девятая, — ответил Тан. (Перед нашей были две пустые комнаты, — видно, она их не посчитала.) Она довольно долго вглядывалась в Тана, а затем вежливо извинилась перед ним за причиненную неприятность и исчезла. Через мгновение из сорок седьмой комнаты послышались вопли, кому-то там пришлось плохо.
Бесовка была очень рассержена, и Тан оказался без вины виноватым. Хорошо, что совесть его была чиста, поэтому он посмел без всяких колебаний и промедлений призвать ее к порядку и отделался только порванным сочинением, а ведь мог и погибнуть!»