Онлайн чтение книги Любовные похождения князя
Глава 2. ДРУГ СЕРДЕЧНЫЙ

– Что это? Как разогнался! Как высоко поднимается! Боже правый… да это аэроплан!

Люди, дремавшие в купе остановившегося в чистом поле поезда, устремились к дверям, радуясь негаданному развлечению. Пассажиры, сидящие по углам, немедленно пооткрывали окна и почти повылазили наружу, пока их соседи сзади давили друг друга, из кожи вон лезли, дабы разглядеть в облаках, что же так смутило воображение более зорких.

Было около половины шестого, близилось к концу мартовское воскресенье. На землю опускались сумерки.

День был очень теплым, и с первыми лучами солнца парижане, привлеченные чистой небесной лазурью и сияющим солнцем, торопливо принарядились и, кто на поезде, кто на трамвае, а кто на собственном велосипеде, отправились за город, чтобы вдохнуть свежего воздуха и первых ароматов весны.

К всеобщему удовольствию день выдался чудесным, и все парижское предместье полнилось разноголосицей бурного веселья.

Однако, если день оказался прелестным, возвращение домой обещало быть менее приятным.

Вдоль трамвайных линий выстроились вереницы людей, нетерпеливо, но обреченно ожидающих отправления вагонов.

На вокзалах к прибытию парижского состава сутолока из залов ожидания перекинулась на перрон; у косогоров, вдоль тротуаров изнуренные велосипедисты – пунцовые мужчины – буксировали грузных дам, изможденных дальней прогулкой, к концу которой они все были почти без чувств.

И хотя спортсмены завидовали своим согражданам, набившимся в тесные пригородные поезда, к окнам которых были подвешены, дабы не растерять свежесть, букеты сирени и пышные ветви цветущего боярышника, участь этих пассажиров была незавидной.

Действительно, главное было не выехать, а добраться до места; те же, кто рискнул отправиться по железной дороге до вокзала Сен-Лазар, томились вечной тревогой, не зная, очутятся ли они когда-нибудь в Париже, поскольку поезд то и дело вставал.

Уже добрую четверть часа следующий из Мэзон-Лаффита состав потерянно стоял среди обширной равнины Сартрувиль. Время от времени осипший от усталости паровоз натужно свистел, словно просил, если не помощи, то хотя бы разрешения продолжать путь. Но ничто не обещало вызволить его из состояния неподвижности! Измученные ожиданием, уставшие за день пассажиры, большинство которых отнюдь не торопилось по домам, впали в ласковую дремоту. Из оцепенения их вывел неожиданный возглас путешественника, заметившего аэроплан.

Пассажиры третьего класса, а таких, естественно, было хоть отбавляй, бросились к окнам, но, раздосадованные, разошлись по местам, осуждая происшествие, которое нарушило их полузабытье.

Средних лет господин буркнул, пожав плечами:

– Да это воздушный шар!

Его соседи одобрительно закивали головами.

И в самом деле, это был обычный воздушный шар. Он мог летать, где ему вздумается, устремляться ввысь, нырять к земле, даже лопнуть – никто бы и бровью не повел!

Воздушный шар! Что может быть в наше время банальнее! Аэропланы – еще куда ни шло, но кому интересны подъем и воздушные перипетии заурядного шара?

Однако обладатель быстрого и зоркого глаза, одним из первых заметивший аэростат, – плюс ко всему он занимал выгодную позицию в углу, – вполголоса заметил со сведущим видом:

– Совсем неплохо для воздушного шара! Минимум 1500 кубических метров. Наверное, он из аэроклуба, будет участвовать в розыгрыше кубка Гордон-Бенетта…

Говоривший пребывал в самом благодатном возрасте: от тридцати до тридцати двух лет; его волевое лицо перечеркивали большие черные усы, на широкий квадратный лоб падали пряди густой ухоженной шевелюры, изысканно подстриженной на висках и затылке.

Этот знаток был просто, но изящно одет. Однако некоторая безвкусица в костюме выдавала в нем человека, не принадлежащего к свету, а, скорее, представителя нынешнего поколения рабочих, элегантного, видного, усвоившего самые лучшие манеры.

Он не был аристократом, но не был и проходимцем.

Его выслушали. Кто-то, желая скрасить дорожную скуку приятной беседой, поинтересовался:

– Сударь наверняка разбирается в этом деле, раз так, на глазок, определяет размеры шара?

– Тут уж будьте уверены, все тютелька в тютельку, у меня глаз наметан. Здесь у земли тихо, а в атмосфере гуляют ветры, и приличные; этот шар пролетает, по меньшей мере, километров семьдесят в час.

Несколько женщин разом заголосило, но расфранченный рабочий их коротко ободрил:

– По этой части я собаку съел! Это мое ремесло!

Меж тем как в вагоне третьего класса, где по случаю духоты окна были открыты, разговор становился все более общим; специалист тихо беседовал, перебрасывался оживленными репликами с сидевшей с ним по соседству очаровательной девушкой, которой можно было дать не больше восемнадцати; ее огромные ясные голубые глаза скромно прятались в тени тяжелых ресниц, густые каштановые волосы были забраны под широкополую шляпу.

Нежно взяв спутника под руку, девушка твердила с тенью беспокойства на лице:

– Морис, обещай, поклянись, что не будешь летать на таком аппарате!

Выслушав мольбы подружки, молодой человек легко передернул плечами:

– Глупышка! Да я проделывал это множество раз, я же их строю! Не будь такой трусихой, милая Фирмена!

– Я не против воздушных шаров, – разъяснила девушка. – В них нет ничего страшного! Но вот аэропланы! Если ты сядешь в аэроплан, я умру от ужаса!

Желая подразнить подругу, Морис с загадочным видом проговорил:

– Хе-хе! Как знать? Сегодня воздушный шар, завтра аэроплан. Одно от другого совсем недалеко!

Красивые глаза девушки внезапно наполнились слезами, она окинула спутника долгим любящим взглядом.

– Обещай, – взмолилась она, – что ты не будешь огорчать малышку Фирмену!

В шуме поезда, который под гул восклицаний медленно тронулся, Морис, растроганный нежностью подруги, вполголоса согласился:

– Ладно, обещаю!

Мало-помалу сгущалась тьма; вдали размытыми очертаниями, серыми тенями проступал силуэт деревни. Там и сям вспыхивали огоньки, вагон, где сгущался полумрак, вновь погрузился в тишину; влюбленные парочки, а таких здесь оказалось немало, поближе придвинулись друг к другу.

Тихим ходом проплыли станции, обещавшие скорое приближение Парижа. В Асньере поезд не задержался сверх положенного, а с городскими фортификациями замаячила надежда добраться до столицы.

Но рано еще было торжествовать победу. Пассажиры знали эту ветку и понимали, что им предстоит пройти знаменитый Батиньольский туннель, где у поездов вошло в привычку безбожно застревать – особенно по выходным и праздникам.

Не был исключением и состав, в котором ехали наши влюбленные – Морис с Фирменой; не успел поезд войти под грозные своды, как заскрежетали тормоза и длинная вереница вагонов постепенно замерла.

Поезд должен был прибыть на место назначения задолго до наступления ночи, поэтому света в вагонах не было: в них воцарилась непроглядная тьма.

После первых тягостных и беспокойных мгновений – на железной дороге всегда лезут в голову тревожные мысли – свойственная парижанам веселость одержала верх.

Темнота – вот нечаянная благодать влюбленным!

Какой-то шутник додумался смачно чмокнуть – не то собственную руку, не то, что более похоже на правду, соседку в щечку…

Послышались смешки. Другой шутник начал было чиркать спичкой, но вызвал такой гнев истинного негодования, что тут же ее затушил. В воздухе носились вздохи, нежные словечки, томный шепоток; затем те, кому менее повезло с приятным соседством, придумали себе развлечение: сеять смуту и замешательство среди ласково щебечущих влюбленных парочек.

– Берегись! Инспектор! Ты взят с поличным!

– Да не щипайся ты!

Вновь посыпались возмущенные возгласы, смешки! Кто-то испуганно прокричал: «Караул! Грабят!» и, сглаживая случившийся переполох, добавил:

– Анжелика покушается на мою невинность!

Вагон покатился со смеху! Ведь испугались! Вовсю шло веселье… И не прекращались поцелуи. Внезапный взрыв заставил пассажиров вздрогнуть.

Что случилось?

Непрерывно заполнявший темноту туннеля шепот сменился тишиной… Однако все оставалось по-прежнему, никакой катаклизм не нарушил гармонии вещей. То была, безусловно, хлопушка, какой-нибудь сигнал.

Тогда один неисправимый шалопай, из тех, кто просто обожает поволновать людей, с ухмылкой предположил:

– Должно быть, очередная проделка Фантомаса!

Но его озабоченность не встретила отклика – публика гоготала! Нет, сегодня Фантомаса не боялись, кого-то неожиданное упоминание о зловещем бандите, возможно, и могло привести в панику, но большинство, со свойственной нынешним поколениям беспечностью, с иронией относилось к самой возможности появления знаменитого чудовища, злодеяниями своими не раз повергавшего в ужас Париж, Францию, всю планету!

Словно желая ободрить начавшую было волноваться девушку, которая при имени Фантомаса судорожно вцепилась в его мускулистую руку, Морис тихо проговорил:

– Да Фантомас уже полгода, как отошел от дел… После истории с поездом Барзюма о нем ничего не слышно. Не беспокойся, Фирмена, подумай лучше о нас с тобой! Подумай о нас с тобой!

Молодой человек действительно думал о нежных речах подруги. Несомненно, он был любим; Фирмена отдала Морису всю любовь, которую только могло вместить ее сердце. Не сама ли она, презрев всякую стыдливость, дала понять, что готова не возвращаться к себе, а последовать за другом в его жилище, чтобы провести там ночь?

Несколько мгновений спустя поезд прибыл на вокзал, с обеих сторон состава на перрон посыпались пассажиры, торопящиеся кто домой, а кто в кафе или бар, чтобы там скоротать остаток вечера.

Морис с явной охотой уцепился за столь заманчивую возможность повести к себе свою очаровательную любовницу, но в последний момент Фирмена заколебалась.

Конечно, молодая работница, воспитанная одной матерью в безропотной покорности судьбе, которая была уготована большинству женщин, придерживалась широких, очень широких взглядов, но не ночевать дома ей предстояло впервые; и хотя Фирмена уже была близка с Морисом, которого любила всей своей юной душой, она не решалась пуститься в новое распутство.

Морис становился все настойчивее, он пускался в уговоры, завлекал, расточал нежности. Мало-помалу Фирмена уступила, однако еще пыталась сопротивляться:

– Мама будет волноваться, если я не приду.

У Мориса на все был готов ответ:

– Почта в двух шагах. Ты ей пошлешь пневматическое письмо.

Для проформы Фирмена вновь возразила:

– Но ты знаешь, что завтра в девять мне надо быть в мастерской?

– У меня есть будильник! – заверил Морис. – Успеешь! Давай, соглашайся!

Добрых десять минут Фирмена провела на телеграфе, где пляшущим почерком сообщила матери о своей задержке и заверила, что той не о чем беспокоиться.

Девушка не пускалась в пространные объяснения, они были ни к чему: мать поймет…

Разумеется, столь дерзкая выходка неминуемо приведет к бурному объяснению, но может, все к лучшему?

Фирмена не доводила мысль до конца. Не то было время и место.

Но придя около одиннадцати в скромное жилище молодого человека и готовясь ко сну, Фирмена с полными любви глазами прижалась к возлюбленному, который нежно обнимал ее стройную талию, и предложила:

– Морис, можно я завтра вечером опять приду?

Молодой рабочий покраснел от удовольствия; запечатлев на губах девушки долгий поцелуй, он тоном, исполненным воодушевления, простодушно заметил:

– Ты хочешь, чтобы мы жили вместе? Я правильно понял?

– А почему бы и нет? – задумчиво пробормотала Фирмена.

Молодые люди прильнули к окну и молча созерцали открывшуюся взору живописную панораму.

Разливая серебристый свет, ярко сияла луна.

Морис, счастливый любовник красавицы Фирмены, уже некоторое время занимал чудную комнатку во внешне довольно скромном, но содержащемся в образцовом порядке доме на авеню Версаль, приблизительно посередине между мостами Гренель и Мирабо.

Жилище Мориса находилось на шестом этаже, в задней части здания – его фасад был отведен под самые дорогие апартаменты, – и окно выходило не на авеню Версаль, а на набережную Отей, что, возможно, было много приятнее.

Набережная Отей прилегает к Сене, и из окна Мориса открывался восхитительный вид на реку, простирающийся от статуи Свободы до виадука Поэн-дю-Жур и Медонских холмов.

Напротив был засаженный деревьями берег – здесь проходила граница квартала Гренель с его вечно снующими версальскими электричками и пригородными поездами из Сюресн-Лоншам.

Днем и ночью пейзаж был наполнен жизнью, являл собою красочное зрелище.

Комнатка Мориса, светлая и просторная, с обоями в цветочек, была идеальным гнездышком для влюбленных. Мечтая рядом с возлюбленным, Фирмена говорила себе, что здесь она найдет счастье, счастье всей жизни! Безусловно, союз их тел и сердец сам по себе не принесет состояния, но они молоды и храбры, она – хорошая швея, он – умелый рабочий. Они могли бы любить друг друга, а затем придет и богатство, если она того пожелает.

Тем не менее, Фирмена с сомнением возразила переполненному счастьем любовнику:

– А деньги?.. Чтобы жить вместе, надо прилично зарабатывать…

Девушка всем сердцем мечтала получить обнадеживающий ответ. Морис сделал широкий жест, словно кидая вызов будущему.

– Да полно! – воскликнул он уклончиво. – Поживем – увидим! А пока будем любить друг друга!

От ночной прохлады прелестную Фирмену охватил легкий озноб.

– Давай ложиться, – чуть слышно произнесла она.

Морис закрыл окно…

– Брр!.. Не слишком горячая вода у тебя в умывальнике, мой милый!

– Фирмена, не ной, ты разве не знаешь, что знатные дамы умываются холодной водой? Я это вычитал в книге о том, как сохранить красоту…

– Ты что, читаешь такие книжки?

– Все надо читать. Ты не боишься опоздать?

– Страшно боюсь! Который час?

– Пять минут девятого…

– Я же не буду сорок с лишним минут ехать на метро.

– Верно… тебе надо быть в девять?

– Да, Морис, в девять. Где, черт побери, моя сумочка?

– Посмотри на стуле, под жакетом…

– Ах да… спасибо…

Красавица Фирмена, свежая и отдохнувшая, хотя и с легкой синевой под глазами, заканчивала сборы в комнате на набережной Отей, готовясь отправиться в мастерскую к Генри, где она была портнихой по юбкам.

Она проворно и стремительно шныряла по крошечной комнатенке, запаздывая, как и все парижские работницы.

Морис лениво возлежал в постели, закинув руки за голову, и с любовью поглядывал на прелестную девушку, завершающую туалет.

– Ну вот ты и готова, – сказал он. – Видишь. Могли бы еще поваляться минут пятнадцать.

Фирмена улыбнулась:

– Какое там поваляться! Словно я ничего не понимаю! Я и так еле-еле успеваю.

– Эка невидаль, ну опоздаешь, придешь после закрытия дверей…

Фирмена бросила шнуровать ботинок и взглянула на любовника:

– Да что с тобой, наконец? Ты что, не понимаешь, что я тороплюсь?

– Как знать! Говоришь, что идешь в мастерскую, а сама…

Фирмена стрелой метнулась через комнату и встала на колени возле кровати, где предавался лени Морис; опершись на нее, она взяла в ладони голову любовника и страстно поцеловала его в лоб.

– Злюка! – проговорила она. – Гадкий злюка! Хочешь мне сделать больно? Что ты еще втемяшил в голову? Ну пораскинь умом, разве я встала бы в такую рань, бросила бы тебя, милый, если бы мне не надо было в мастерскую!

Вместо ответа Морис пожал плечами.

– Как знать! – повторил он. В глазах молодого человека неожиданно мелькнула печаль, меж тем как Фирмена подарила ему еще один пылкий поцелуй, вложив в него всю свою любовь.

Она была очень хороша собой, прелестная и своенравная парижаночка, вызывающая буйное восхищение всех мужчин на улице, и возможно, Морис не так уж заблуждался, со страхом рисуя будущее, задаваясь вопросом, сможет ли он сохранить подле себя и только для себя свою очаровательную возлюбленную.

Тем временем Фирмена продолжала:

– Как ты можешь злиться и ревновать после вчерашнего… такого дня! И такого вечера! Господи, какие эгоисты эти мужчины! Не люби я тебя, негодника, разве я была бы здесь? Ты хоть знаешь, что мне предстоит услышать вечером от мамы?

Морис погрозил подружке пальцем:

– Вечером? Но ты обещала вернуться…

– Да, решено, но прежде я заскочу на улицу Брошан! Не могу же я без предупреждения не ночевать дома две ночи подряд… Мама будет переживать, решит, что меня убили.

Фирмена резко поднялась с пола.

– Ты что-то совсем меня заболтал, – продолжила она. – Так я никогда не соберусь…

Она дошнуровала ботинки. В два счета водрузила на голову шляпку, легонько и ловко взбила кудри, взгляд в зеркало придал ей бодрости:

– Морис, это из-за тебя у меня такие глаза? Злюка… В мастерской меня засмеют…

Она вновь встала на колени у постели любовника:

– Ну, поцелуй меня! Будь умницей, раз уж ты не работаешь… До вечера… До половины десятого…

– Половины десятого, а пораньше никак?

– Думаю, пораньше не получится. Я постараюсь…

Они снова поцеловались.

– До вечера, дорогой!

– До вечера, дорогая!

Последняя улыбка, последний взгляд на часы.

– Я побежала! – сказала Фирмена.