Онлайн чтение книги Махабхарата. Рамаяна
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. КИШКИНДХА

[НА ОЗЕРЕ ПАМПА] (Часть 1)

Лазурных и розовых лотосов бездну в зеркальной

Воде созерцая, заплакал царевич печальный.

Но зрелище это наполнило душу сияньем,

И был он охвачен лукавого Камы влияньем.

И слово такое Сумитры достойному сыну

Сказал он: «Взгляни на отрадную эту долину,

На озеро Пампа, что лотосы влагою чистой

Поит, омывая безмолвно свой берег лесистый!

Походят, окраской затейливой радуя взоры,

Верхушки цветущих деревьев на пестрые горы.

Хоть сердце терзает возлюбленной Ситы утрата

И грусть моя слита с печалями Бхараты брата,

Деревьев лесных пестротой над кристальною синью,

Заросшей цветами, любуюсь, предавшись унынью.

Гнездится на озере Пампа плавучая птица,

Олень прибегает, змея приползает напиться.

Там диким животным раздолье, и стелется чудно

Цветистый ковер лепестков по траве изумрудной.

Деревья, в тенетах цветущих лиан по макушки,

Навьючены грузом цветочным, стоят на опушке.

Пленителен благоухающий месяц влюбленных

С обильем душистых цветов и плодов благовонных!

Как сонм облаков, разразившихся ливнем цветочным,

Деревья долину осыпали цветом непрочным.

Бог ветра колышет ветвями, играя цветками,

Соцветьями и облетающими лепестками.

Как сонм облаков, изливающих дождь благодатный,

Деревья даруют нам дождь лепестков ароматный.

И ветру, цветистым покровом устлавшему долы,

В лесах отзываясь, жужжат медоносные пчелы.

И кокиля пенью внимая (он - Камы посланец!),

Деревья от ветра ущелий пускаются в танец.

Их ветер качает и цепко перстами хватает,

Верхушки, цветами венчанные, крепко сплетает.

Но, став легковейней, насыщенней свежим сандалом,

Он сладкое отдохновенье приносит усталым.

Колеблемы ветром, в цвету от корней до вершины,

Деревья гудят, словно рой опьяненный пчелиный.

Высоко вздымая цветущих деревьев макушки,

Красуются скалы, верхами касаясь друг дружки.

Гирляндами пчел-медоносиц, жужжащих и пьющих,

Увенчаны ветви деревьев, от ветра поющих.

Как люди, одетые в царственно-желтые платья,

Деревья бобовые - в золоте сплошь, без изъятья.

Названье дождя золотого дано карникарам,

Чьи ветви обильно усыпаны золотом ярым.

О Лакшмана, птиц голоса в несмолкающем хоре

На душу мою навевают не радость, а горе.

И, слушая кокиля пенье, не только злосчастьем

Я мучим, по также и бога любви самовластьем.

Влюбленный датьюха, что свищет вблизи водопада -

Услада для слуха, царевич, а сердце не радо!

Из чащи цветущей доносится щебет и шорох.

Как сладостна разноголосица птиц разнопёрых!

Порхают они по деревьям, кустам и лианам.

Самцы сладкогласные жмутся к подружкам желанным.

Не молкнет ликующий сорокопут, и датьюха,

И кокиль, своим кукованьем чарующий ухо.

В оранжево-рдяных соцветьях, пылает ашока

И пламень любовный во мне разжигает жестоко.

Царевич, я гибну, весенним огнем опаленный.

Его языки - темно-красные эти бутоны.

О Лакшмана! Жить я не мыслю без той чаровницы,

Чья речь сладкозвучна, овеяны пегой ресницы.

Без той дивногласной, с кудрей шелковистой завесой,

Без той, сопричастной весеннему празднику леса.

Я в месяце мадху любуюсь на пляски павлиньи,

От ветра лесного невольно впадая в унынье.

Хвосты на ветру опахалами чудно трепещут.

Глазки оперенья сквозными кристаллами блещут.

Взгляни, в отдаленье танцует павлин величаво.

В любовном томленье за пляшущим следует пава.

Ликуя, раскинули крылья павлины-танцоры.

Им служат приютом лесные долины и горы.

О Лакшмана, участь моя им сдается забавой.

Ведь Ланки владыка в леса прилетал не за павой!

И трепетно ждут приближения самок павлиньих

Красавцы с хвостами в глазках золотистых и синих.

О Лакшмана, сладостный месяц любви и цветенья

На душу мою навевает печаль и смятенье.

Как пава - в павлине, во мне бы искала утехи,

Любовью пылая, прекрасная дева Видехи.

Усыпаны ветви горящими, как самоцветы,

Соцветьями, но не сулят мне плодов пустоцветы!

Без пользы они опадут, и осыплются пчелы

С деревьев, что будут зимою бесплодны и голы.

Мой Лакшмана, в благоухающих кущах блаженно

Пернатых певцов переливы звучат и колена.

Пчела шестиногая, как бы пронзенная страстью,

Прильнула к цветку и, дрожа, упивается сластью.

Цветет беспечально ашока, но дивное свойство

Священного древа меня повергает в расе тройство.

Цветущие манго подобны мужам, поглощенным

Любовной игрой, благовонной смолой умащенным.

Стекаются слуги Куберы в лесные долины, -

Кимнары с людским естеством, с головой лошадиной.

И лилии «налина» благоуханные блещут

На озере Пампа, где волны прозрачные плещут.

Везде в изобилии гуси и утки рябые,

И влагу кристальную лилии пьют голубые.

Над светлыми водами лотосы дышат покоем.

На глади озерной, как солнце, блистающим слоем

Тычинки слежались, пчелиным стрясенные роем.

К волшебному озеру Пампа слоновьи, оленьи

Стада устремляются, жажде ища утоленья.

Приют чакравак златопёрых, оно, посредине

Лесами поросшего края, блестит в котловине.

Подернута рябью от ветра внезапных усилий,

Колышет вода белоснежные чашечки лилий.

Но тягостна жизнь без моей дивноокой царевны!

Глаза у нее словно лотосы, голос напевный.

И горе тому, кто терзается думой всечасной

Об этой безмерно прекрасной и столь сладкогласной!

О Лакшмана, свыкнуться с мукой любовной нетрудно,

Когда б не весна, не деревья, расцветшие чудно.

Теперь досаждает мне блеском своим неуместным

Все то, что от близости Ситы казалось прелестным.

Сомкнувшийся лотос на яблоко Ситы глазное

Походит округлостью нежной и голубизною.

Порывистым ветром тычинки душистые сбиты.

Я запахом их опьянен, как дыханием Ситы!

Взгляни, порожденный Сумитрой, царицею нашей,

Какие деревья стоят над озерною чашей!

Вокруг - обвиваются полные неги лианы,

Как девы прекрасные, жаждой любви обуянны.

Мой Лакшмана, что за веселье, какая услада,

Какое блаженство для сердца, приманка для взгляда!

Роскошные эти цветы, уступая желанью

Вползающих пчел, награждают их сладостной данью.

Застелены горные склоны цветочным покровом,

Где царственно-желтый узор переплелся с пунцовым.

Красуясь, как ложе, укрытое радужной тканью,

Обязана этим земля лепестков опаданью.

Поскольку зима на исходе, цветут, соревнуясь,

Деревья лесные, природе своей повинуясь.

В цветущих вершинах гуденье пчелиного роя

Звучит, словно вызов соперников, жаждущих боя.

Не надобны мне ни Айодхья, ни Индры столица!

С моей дивноглазой желал бы я здесь поселиться.

Часы проводя без помехи в любовных забавах,

Царевну Видехи ласкать в усладительных травах.

Лесные, обильно цветущие ветви нависли,

Мой ум помрачая, в разброд приводя мои мысли.

На озере Пампа гнездятся казарки и цапли.

На лотосах свежих искрятся прозрачные капли.

О чадо Сумитры! Огромное стадо оленье

Пасется у озера Пампа, где слышится пенье

Ликующих птиц. Полюбуйся на их оперенье!

Но, Лакшмана, я с луноликой подругой в разлуке!

Лишь масла в огонь подливают волшебные звуки.

Мне смуглую деву с глазами испуганной лани

Напомнили самки оленьи на светлой поляне.

Царицу премудрую смею ли ввергнуть в печаль я?

Ведь спросит меня о невестке своей Каушалья!

Не в силах я, Лакшмана, вынести Ситы утрату.

Один возвращайся к достойному Бхарате, брату».

Расплакался горько царевич, исполненный блеска,

Но Лакшмана Раме промолвил разумно и веско:

«Опомнись, прекрасный! Блажен, кто собою владеет.

У сильного духом рассудок вовек не скудеет.

О Рама! Не знают ни в чем храбрецы преткновенья.

Мы Джанаки дочь обретем, - лишь достало бы рвенья!

Прославленный духа величьем и твердостью воли,

Не бейся в тенетах любви, отрешись и от боли!»

Одумался Рама, и Лакшмана вскоре заметил,

Что полон отваги царевич и разумом светел.

С вершины горы, своего прибежища, царь обезьян Сугрива замечает Раму и Лакшману. Он думает, что это воины его коварного брата Валика, который послал их препроводить Сугриву в царство смерти. Он призывает друга и советника своего Ханумана и просит разведать, кто эти люди.

Сын обезьяны и бога ветра Вайю, Хануман унаследовал от отца способность принимать любое обличье и летать по воздуху.

Хануман оборачивается подвижником и плавно слетает с горы в долину. Братьям нравится приветливый и учтивый Хануман. Они рассказывают ему о себе.

Мудрый советник Сугривы приглашает братьев взойти на вершину горы. Именно Сугрива, по его словам, в союзе с доблестным Рамой отыщет прелестную Ситу и поможет одолеть свирепого Равану.

Рама утешает Сугриву. Барельеф из храма Бафуон (Ангкор-Ват). Камбоджа, XI в.

Сугрива с почестями встречает братьев. Выслушав их печальную повесть, он рассказывает, как Валин лишил его царства, а потом захотел отнять и жизнь, так что он вместе с четырьмя своими верными товарищами принужден был бежать из Кишкиндхи и укрыться на пустынной горе. Он умоляет Раму и Лакшману помочь ему избавиться от угрозы смерти, помочь убить Валина и вернуть утраченное царство. Рама, в свой черед, просит Сугриву оказать ему помощь в поисках Ситы и в войне с предводителем ракшасов. Так возникает великий союз между лучшим из людей и царем обезьян.

Друзья идут к столице обезьяньего царства Кишкидхе. Рама и Лакшмана прячутся в лесу, Сугрива вызывает Валина. Начинается жестокая битва. Рама, не замечаемый Валином, кружит среди лесных зарослей вблизи сражения. Но братья очень похожи друг на друга, а пыль от битвы так густа, что Рама опасается выстрелить, чтобы не попасть в Сугриву. Валин побеждает брата и возвращается во дворец...

Битва Сугривы и Валина. Барельеф из храма Лоро Джонгрант Ява, IX в.

Рама и Лакшмана находят Сугриву, омывают его раны, утешают его.

Сугрива по просьбе Рамы надевает цветочную плетеницу - ради отличия от брата - и выбывает Валина на новый бой. Валин вновь одолевает Сугриву, но Рама выбирает мгновенье: его стрела поражает Валина в самое сердце. Умирающий царь говорит: «Я многажды бился с тобой, Сугрива, но ни разу не отнимал жизни. Ты же поступил вдвойне дурно: поспешил отправить меня в царство Ямы, да при этом призвал на помощь Раму. Прежде я был наслышан о благородстве и доброте сыновей Дашаратхи. Теперь я знаю, что это ложь! Царевич Кошалы убил меня из засады, когда я честно сражался с братом».

Рама, сражающий Валина. Барельеф из храма Лоро Джонгрант Ява, IX в.

Рама говорит, что Валин первым преступил закон, ибо, не спросив разрешения Бхараты, который владеет всеми здешними землями, изгнал Сугриву из Кишкиндхи и отнял у него дом и жену. «Ты первый поступил дурно и тем навлек на себя гибель! Кроме того: ты - всего-навсего обезьяна, а я человек, и я вправе сколько угодно охотиться на обезьян, стреляя в них из засады!»

Кишкиндха охвачена скорбью. Плачет жена Валина, луноликая Тара, плачет его сын Ангада... Сугрива печален, его мучают угрызения совести. «Я избавлюсь от них, - говорит он Раме, - лишь взойдя вместе с братом на погребальный костер». - «Никто не властен, - отвечает ему Рама, - над великим Временем-Судьбой, и оно само не ведает своего течения. Валин обрел заслуженное им в этой жизни, а быть может, - и в предыдущих рождениях; он пал на поле битвы, как доблестный муж и, несомненно, достигнет неба...»

Хануман просит Раму и Лакшману войти в город и возвести Сугриву на царский престол. Они отказываются: они дали обет Дашаратхе не переступать городских пределов, пока не минует четырнадцать лет изгнания.

Рама и Лакшмана. Деталь фронтона храма Бантеай Среи. Камбоджа, X в.

Божественный царевич Кошалы и мужественный, верный Лакшмана удаляются в горную пещеру, ибо наступает пора дождей.

[СЛОВО РАМЫ О ПОРЕ ДОЖДЕЙ] (Часть 28)

«На горы походят, клубясь, облака в это время,

Живительной влаги несущие дивное бремя.

В себя океаны устами дневного светила

Всосало брюхатое небо и ливни родило.

По облачной лестнице можно к Дарителю Света

Подняться с венком из кутаджи и арджуны цвета.

Мы в сумерки зрим облаков розоватых окраску,

Как будто на рану небес наложили повязку.

Почти бездыханное небо, истомой объято,

Желтеет шафраном, алеет сандалом заката.

Небесными водами, точно слезами, омыта,

Измучена зноем земля, как невзгодами - Сита!

Но каждого благоуханного облака чрево

Богато прохладой, как листья камфарного древа.

Ты ветра душистого можешь напиться горстями.

Он арджуной пахнет и кетаки желтой кистями.

Чредою летучей окутали черные тучи

Грядою могучей стоящие горные кручи:

Читающих веды, отшельников мудрых фигуры

Застыли, надев антилоп черношёрстые шкуры.

А небо, исхлестано молний златыми бичами,

Раскатами грома на боль отвечает ночами.

В объятиях тучи зарница дрожащая блещет:

В объятиях Раваны наша царица трепещет.

Все стороны неба сплошной пеленою одеты.

Исчезла отрада влюбленных - луна и планеты.

Тоской переполнено сердце! Любовных услад же,

О младший мой брат и потомок великого раджи,

Я жажду, как ливня - цветущие ветви кутаджи...

Воды небесной вдоволь есть в запасе.

Кто странствовал - стремится восвояси.

Прибило пыль, и, с ливнями в согласье,

Для воинов настало междучасье.

На Манас-озеро в лучах денницы

Назарок улетают вереницы.

Не скачут по дорогам колесницы:

Того и жди - увязнешь по ступицы!

Небесный свод, повитый облаками, -

Седой поток, струящийся веками!

И преграждают путь ему боками

Громады гор, венчанных ледниками.

Павлин кричит в лесу от страсти пьяный.

Окрашены рудой темно-багряной,

Уносят молодые воды рьяно

Цветы кадамбы желтой, сарджи пряной.

Тебе дано вкусить устам желанный,

Как пчелы - золотой, благоуханный,

Розовоцветных яблонь плод медвяный

И, ветром сбитый, манго плод румяный.

Воинственные тучи грозовые

Блистают, словно кручи снеговые.

Как стяги - их зарницы огневые,

Как рев слонов - раскаты громовые.

Обильны травы там, где ливень, хлынув

На лес, из туч, небесных исполинов,

Заворожил затейливых павлинов,

Что пляшут, опахалом хвост раскинув.

На миродержца Вишну, по причине

Поры дождей, глубокий сон отныне

Нисходит медленно; к морской пучине

Спешит река, и женщина - к мужчине.

Земля гордится буйволов четами,

Кадамбы золотистыми цветами,

Павлинов шелковистыми хвостами,

Их пляской меж душистыми кустами.

Слоны-самцы трубят на горных склонах.

Густые кисти кетак благовонных

Свисают с веток, влагой напоенных,

Громами водопада оглушенных.

Сверкают мириады капель, бьющих

По чашечкам цветов, нектар дающих,

По сотням пчел, роящихся и пьющих

Медовый сок в кадамбы мокрых кущах.

Дивлюсь розовоцветных яблонь чуду!

К ним пчелы льнут, слетаясь отовсюду.

Их плод - нектара дивному сосуду

Под стать, а цвет похож на жара груду.

На пики, на кремнистые откосы

Присядут с грузом тучи-водоносы -

И побредут, цепляясь за утесы,

Вступая в разговор громкоголосый.

Клубясь потоками вспененной влаги,

Неистовые, как слоны в отваге,

Несутся в небе грозных туч ватаги.

Их осеняют молнии, как стяги.

Небесный свод окрасила денница.

Там облаков блистает вереница.

По ветру журавлей летит станица,

Как лотосов атласных плетеница.

Листву червец обрызгал кошенильный.

Как дева - стан, красотами обильный, -

Одела покрывалом, в чан красильный

Окунутым, земля свой блеск всесильный.

Приняв за вызов - гром, вожак слоновий

Вполоборота замер наготове.

Соперничества голос в этом реве

Почуяв, он свирепо жаждет крови.

Меняется, красуясь, облик чащи,

С павлинами танцующей, кричащей,

С пчелиным роем сладостно жужжащей,

Неистовой, как слон, в лесу кружащий.

Леса, сплетая корни в красноземе,

Хмельную влагу тянут в полудреме.

Павлины ошалелые, в истоме,

Кричат и пляшут, как в питейном доме.

Пернатым ярким Индра благородный

Подарок приготовил превосходный:

Он в чашечки цветов налил холодной

Кристальной влаги, с жемчугами сходной.

Мриданги туч гремят в небесном стане.

С жужжаньем ищут пчелы сладкой дани,

И кваканье лягушечьих гортаней

Напоминает звук рукоплесканий.

Свисает пышный хвост, лоснится шея

Павлина, записного лицедея.

Плясать - его любимая затея

Иль припадать к верхушке древа, млея.

Мридангом грома и дождем жемчужин

От спячки род лягушечий разбужен.

Весь водоем лягушками запружен.

Все квакают блаженно: мир остужен!

И, наглотавшись ливней, как дурмана,

Обломки берегов качая рьяно,

Бросается в объятья океана

Река, супругу своему желанна.

А цепи туч, водою нагруженных -

Как цепи круч, пожаром обожженных,

Гряды холмов безлесных, обнаженных,

Подножьем каменистым сопряженных.

Где тик в соседстве с арджуной прекрасной

Растет, мы слышим крик павлинов страстный,

И по траве, от кошенили красной,

Ступает слон могучий, трубногласный.

Кадамбы хлещет ливень и толчками

Колеблет стебли с желтыми цветками,

Чей сок медвяный тянут хоботками

Рои шмелей с мохнатыми брюшками.

Утешены лесных зверей владыки,

Цари царей - земель, морей владыки:

Сам Индра, царь богов прекрасноликий,

Играя, льет с небес поток великий.

Из туч гряды, гонимой ураганом,

Грохочет гром над вздутым океаном,

И нет преград гордыней обуянным

Стремнинам, с дождевой водой слиянным.

Наполнил Индра облаков кувшины

И царственные окатил вершины,

Чтоб красовались горы-исполины,

Как после бани - смертных властелины.

Из облаков лиясь неугомонно,

Поток дождей поит земное лоно,

И заслонила мгла неблагосклонно

От глаз людских светила небосклона.

Свой гром даря природным подземельям,

Громада вод, искрящихся весельем,

С громады скал жемчужным ожерельем

Свисает, разливаясь по ущельям.

Рождают водопады гор вершины,

Но побеждают их напор теснины,

Жемчужный блеск несущие в долины,

Что оглашают криками павлины.

Небесные девы любви предавались и, в тесных

Объятьях, рассыпали нити жемчужин чудесных.

Божественные ожерелья гремучим потоком

На землю низверглись, рассыпанные ненароком.

Сомкнувшийся лотос, и царство уснувшее птичье,

И запах ночного жасмина - заката отличье.

Цари-полководцы забыли вражду, и в чертоги

Спешат по размытой земле, повернув с полдороги.

Пора благодатных дождей - для Сугривы раздолье!

Вторично супругу обрел и сидит на престоле!

Не царь, а изгнанник, в разлуке с возлюбленной Ситой,

О Лакшмана, я оседаю, как берег размытый!»

Сугрива словно бы не помнит про обещание, данное горестному сыну Дашаратхи. Он соединился наконец с любимой женою Румой и, следуя древнему обычаю, взял в жены и прекрасную Тару. Он пренебрег делами царства и предается любовным утехам.

Кончается пора дождей, светлеет небо, высыхают дороги. Множатся приметы осени.

[СЛОВО РАМЫ ОБ ОСЕНИ] (Часть 30)

«Сам Индра теперь отдыхает, поля наши влагой

Вспоив и зерно прорастив, человеку на благо.

Царевич! Покой обрели громоносные тучи,

Излившись дождем на деревья, долины и кручи.

Как лотосов листья, они были темного цвета

И грозно неслись, омрачая все стороны света.

Над арджуной благоуханной, кутаджей пахучей

Дождем разрешились и сразу истаяли тучи.

Мой Лакшмана, ливни утихли, и шум водопада,

И клики павлиньи, и топот слоновьего стада.

При лунном сиянье лоснятся умытые кряжи,

Как будто от масла душистого сделавшись глаже.

Люблю красы осенней созерцанье,

Зеркальный блеск луны и звезд мерцанье,

И семилистника благоуханье,

И поступи слоновьей колыханье.

Осенней обернулась благодатью

Сама богиня Лакшми, с дивной статью,

Чьи лотосы готовы к восприятью

Лучей зари и лепестков разжатью.

И осень - воплощение богини -

Красуется, лишенная гордыни,

Под музыку жужжащих пчел в долине,

Под клики журавлей в небесной сини.

Стада гусей, угодных богу Каме,

С красивыми и крепкими крылами,

С налипшею пыльцой и лепестками,

Резвятся с чакраваками, нырками.

В слоновьих поединках, в том величье,

С которым стадо выступает бычье,

В прозрачных реках - осени обличье

Являет нам свое многоразличье.

Ни облака, ни тучки в ясной сини.

Волшебный хвост линяет на павлине,

И паву не пленяет он отныне:

Окончен праздник, нет его в помине!

Сиянье прияки златоцветущей

Сильнее и благоуханье гуще.

И пламенеет, озаряя кущи,

Роскошный цвет, концы ветвей гнетущий.

Охваченная страстью неуемной,

Чета слонов бредет походкой томной

Туда, где дремлет в чаще полутемной

Заросший лотосами пруд укромный.

Как сабля, свод небесный блещет яро.

Движенье вод замедлилось от жара,

Но дует ветер сладостней нектара,

Прохладней белой лилии «кахлара».

Где высушил болото воздух знойный,

Там пыль взметает ветер беспокойный.

В такую пору затевают войны

Цари, увлекшись распрей недостойной.

И ветер, заглушая вод журчанье,

Прервет к закату тростников молчанье.

В них, под густое буйволов мычанье,

Рогов и флейт пробудит он звучанье.

Быки ревут, красуясь гордой статью,

Среди коров, стремящихся к зачатью

Себе подобных с этой буйной ратью,

Что взыскана осенней благодатью.

Душистый цвет лугов, с рекою смежных,

Еще свежей от ветерков мятежных,

Отмыта полоса песков прибрежных,

Как полотно, - созданье рук прилежных.

Где переливный хвост из перьев длинных?

Как жар, они горели на павлинах,

Что бродят, куцые, в речных долинах,

Как бы стыдясь насмешек журавлиных.

Гусей и чакравак спугнув с гнездовий,

Ревет и воду пьет вожак слоновий.

Между ушей и выпуклых надбровий

Струится мускус - признак буйства крови.

Десятки змей, что спали, в кольца свиты,

Порой дождей, в подземных норах скрыты,

Теперь наружу выползли, несыты,

Цветисты и смертельно ядовиты.

Как смуглая дева, что светлою тканью одета,

Окуталась ночь покрывалом из лунного света.

Насытясь отборным зерном, журавлей вереница

Летит, словно сдутая ветром, цветов плетеница.

Блистают лилии на глади водной.

Блистает пруд, со звездным небом сходный.

Один, как месяц, льющий свет холодный,

Уснул меж лилий лебедь благородный.

Из лотосов гирлянды - на озерах;

Стада гусей, казарок златоперых

Блестят, как пояса, на их просторах.

Они как девы в праздничных уборах!

Не счесть лесных шмелей, жужжащих яро,

Как бы хмельных от солнечного жара,

От цветня желтых, липких от нектара,

Огрузнувших от сладостного дара.

Всё праздничней с уходом дней дождливых:

Луна, цветы оттенков прихотливых,

Прозрачность вод и спелый рис на нивах,

И вопли караваек суетливых.

Надев из рыб златочешуйных пояс,

Бредет река, на женский лад настроясь,

Как бы в объятьях мысленно покоясь,

От ласк устав, с рассветом не освоясь.

В кристально-зыбкой влаге царство птичье

Отражено во всем своеобычье.

Сквозь водорослей ткань - реки обличье

Глядит, как сквозь фату - лицо девичье.

Колеблют пчелы воздух сладострастный.

К ветвям цветущим липнет рой согласный.

Утех любовных бог великовластный

Напряг нетерпеливо лук опасный.

Дарующие влагу всей природе,

Дарующие нивам плодородье,

Дарующие рекам полноводье,

Исчезли тучи, нет их в небосводе.

Осенней реки обнажились песчаные мели,

Как бедра стыдливой невесты на брачной постели.

Царевич! Слетаются птицы к озерам спокойным.

Черед между тем наступает раздорам и войнам.

Для битвы просохла земля, затвердели дороги,

А я от Сугривы доселе не вижу подмоги».

Лакшмана берет свой лук и стрелы и направляется к Сугриве. Глаза его красны от гнева и ярости.

Хитрый Сугрива посылает навстречу грозному сыну Сумитры луноликую Тару, которая умеряет его гнев.

Сугрива отправляет гонцов во все пределы царства обезьян и к медведям. К утру следующего дня они сходятся под стены Кишкиндхи. Сугрива рассказывает, что созвал он их для помощи великому Раме: они должны отправиться в поход на поиски возлюбленной жены его Ситы и ради возмездия Раване. Благородные обезьяны и медведи готовы помочь могучему витязю.

Наполняя все стороны света громогласным ревом и вздымая пыль до небес, огромное войско устремляется вслед за колесницей Сугривы и Лакшманы к пещере Рамы.

Обезьянье и медвежье войско разделяется на четыре части. Одни пойдут на север, другие - на запад, третьи - на восток, а четвертые - на юг. Войском, идущим на юг, водительствует Ангада, наследник Сугривы, и с ним мудрый Хануман, сын Ветра.

Рама вручает Хануману свой именной перстень с такими словами: «Где бы ни встретил ты Ситу, покажи ей кольцо, и она доверится тебе».

Спустя месяц с севера, востока и запада стали возвращаться войска. Ситы нигде не было.

Войско Ангады и Ханумана продолжает пробираться на юг...

Обезьяны выходят к берегу Океана. Ситы нет и здесь. Страшась гнева Сугривы, они боятся возвращаться в Кишкиндху и решают умереть. Их замечает мучимый голодом стервятник Сампати, родной брат коршуна Джатайю, погибшего в битве с Раваной. Он уже хочет напасть на обессиленных воинов Ангады, но внезапно слышит имя Джатайю...

Обезьяны поведали Сампати о гибели старого коршуна.

Сампати рассказывает о себе.

Когда-то он и Джатайю были молоды и сильнокрылы, все живое трепетало перед ними и смирялось с их могуществом. Они возомнили себя тогда равными Солнцу. Они решили взлететь в небо, чтобы утвердиться рядом с великим светилом. Солнце начало сжигать их оперение. Тогда Сампати прикрыл собою Джатайю, крылья его обгорели, и он рухнул на берег Океана. Сампати более не мог летать высоко. Убедившись, что пищи и на земле вдоволь и брат не погибнет от голода, Джатайю улетел. Сампати же остался жить в горах. Некий подвижник сказал ему однажды: «Когда ты встретишься с посланцами Рамы, отыскивающими дивную царевну Митхилы, и поможешь им в чем-нибудь, крылья твои отрастут вновь!»

Сампати говорит им, что столица Раваны стоит на острове Ланка, посреди великого Океана; туда-то и унес Равана прелестную Ситу. В этот миг крылья у Сампати отрастают, становятся длинными и сильными. Он прощается с обезьянами и взмывает в небо.

Обезьяны сокрушены печалью. Никому из них не доплыть до Ланки, далекого острова, не допрыгнуть до него. Но тут они вспоминают о чудесном умении мудрого Ханумана.