Онлайн чтение книги Металлический монстр Металлическое чудовище
14. СВОБОДНА! НО КАКОЕ ЧУДОВИЩЕ!

Своеобразная способность человеческого мозга скрываться за банальностями сразу после психологического кризиса или даже во время него всегда казалась мне особенно интересной.

Конечно, это способ инстинктивной защиты, возникший по той же причине, по какой у животных вырабатывается защитная окраска, например, полоски зебры и тигра, которые позволяют им сливаться с кустарником и джунглями, форма стебелька или листка у некоторых насекомых; и вообще все изумительное искусство маскировки, которое так развилось в ходе последней войны.

Подобно дикому животному, мозг человека пробивается через джунгли – джунгли жизни, переходит по мысленным тропам, проторенным поколениями его предшественников в их продвижении от рождения к смерти.

И тропы эти ограждены и закрыты фигурально и буквально – кустами и деревьями по нашему собственному выбору; это убежища привычного, постоянного, знакомого.

На этих унаследованных тропах, за этими привычными барьерами, человек чувствует себя уверенно, как животное на своей территории, – по крайней мере он так считает.

За пределами троп дикая местность, мир неведомого, и тропы человека – всего лишь кроличьи норы на опушке огромного леса.

Но для человека – это родной дом!

Поэтому сюда он устремляется после каких-нибудь откровений, после бури эмоций, напряженной борьбы – он старается уйти в убежище привычного; ему нужно такое окружение, которое не требует траты умственной энергии или инициативы, где не нужно напрягать силы в борьбе с неизвестным.

Прошу прощения за это отступление. Я написал это, вспомнив слова, которыми Дрейк наконец нарушил молчание.

Он подошел к плачущей девушке, и голос его прозвучал резко. Я вначале рассердился, но потом понял его цель.

– Вставайте, Руфь, – резко сказал он. – Он пришел в себя и придет снова. Оставьте его и позаботьтесь о еде. Я хочу есть.

Она недоверчиво, возмущенно взглянула на него.

– Голодны? – воскликнула она. – Вы можете думать о еде!

– Конечно… – оживленно ответил он. – Давайте поработаем, вместе у нас получится.

– Руфь, – мягко вмешался я, – нам нужно немного подумать и о себе, если мы хотим ему помочь. Вы должны поесть, а потом отдохнуть.

– Нечего оплакивать молоко, даже если они пролилось, – еще более оживленно заметил Дрейк. – Я понял это на фронте; мы вопили от радости при виде пищи, даже если парня, который ее принес, разорвало на клочки.

Руфь подняла с колен голову Вентнора, опустила ее на шелка, гневно вскочила, сжав кулаки, будто собиралась ударить Дрейка.

– Вы животное! – прошептала она. – А я думала… думала… О, как я вас ненавижу!

– Вот так-то лучше, – сказал Дик. – Ну, ударьте меня, если хотите. Чем больше рассердитесь, тем лучше себя почувствуете.

На мгновение мне показалось, что она его послушается; но тут гнев ее рассеялся.

– Спасибо… Дик, – спокойно сказала она.

И пока я сидел с Вентнором, они вдвоем приготовили еду из наших запасов, вскипятили чай на спиртовой лампе, набрав воды в журчащем ручейке. И я знал, что в этих банальностях Руфь нашла облегчение после невыносимого напряжение и сверхъестественного окружения, в котором мы так долго находились. К своему удивлению, я обнаружил, что проголодался, и с глубоким облегчением заметил, что Руфь тоже поела, хоть и немного.

Что-то в ней по-прежнему было неуловимое и тревожное. Может, просто эффект необычного освещения, думал я; и сразу понял, что это не так; украдкой поглядывая на Руфь, я видел в ее лице тень все того же нечеловеческого спокойствия, неземного отчуждения, которое, как я считаю, больше всего вывело из себя Вентнора и заставило его напасть на диск.

Я видел, как Руфь сражается с этим неизвестным, отгоняет его. Побледнев, она подняла голову и взглянула на меня. И в глазах ее я прочел ужас – и стыд.

– Руфь, – сказал я, – нет необходимости напоминать вам, что мы в трудном положении. Любой факт, любой обрывок знаний для нас необычайно важен, он может определить наши действия.

– Я хочу повторить вопрос вашего брата: что с вами сделала Норала? И что случилось с вами, когда вы подплыли к диску?

Вспышка интереса в глазах Дрейка сменилась удивлением: Руфь отшатнулась от моих вопросов.

– Ничего… – прошептала она, потом вызывающе: – ничего. Не понимаю, о чем вы говорите.

– Руфь! – теперь я говорил резко. – Вы знаете. Вы должны нам сказать – ради него. – И я указал на Вентнора.

Она перевела дыхание.

– Вы правы… конечно, – неуверенно ответила она. – Только я… мне казалось, я с этим справлюсь. Но вы должны знать: я помечена.

Я перехватил быстрый взгляд Дрейка; в нем то же опасение за ее душевное здоровье.

– Да, – сказала она спокойнее. – Что-то новое и чуждое в самом сердце, в сознании, в душе. Оно пришло ко мне от Норалы, когда мы летели на кубе, и он… он поставил на мне свою печать… когда я была… – она покраснела, – в его объятиях.

Мы смотрели на нее, а она недоверчиво продолжала:

– Что-то заставляло меня забыть вас двоих… и Мартина… и весь знакомый мне мир. Оторвать меня от вас… от всех… перенести в какое-то неведомое спокойствие, в упорядоченный экстаз вечной тишины. И я так хотела подчиниться этому зову, помоги мне Господь!

– Я почувствовала это впервые, – продолжала она, – когда Норала положила руку мне на плечо. Это ощущение плыло со мной, окутывало меня, как… как вуаль, с головы до ног. Это спокойствие и мир, и в нем глубочайшее счастье, счастье бесконечной и абсолютной свободы.

– Мне казалось, что я на пороге неведомых экстазов… а вся моя прошлая жизнь – только сон: и вы все, и даже Мартин – сновидения во сне. Вы не были… реальны… и вы… не имели никакого значения.

– Гипноз, – сказал Дрейк, когда она смолкла.

– Нет, – она покачала головой. – Нет, это нечто большее. Это ощущение – ощущение чуда – все усиливалось. Я вся была полна им. Ничего не помню о нашем полете, ничего не видела… и только однажды сквозь окутавший меня туман донеслось предупреждение, что Мартин в опасности, и я прорвалась сквозь эту завесу и увидела, как он схватил Норалу, а в глазах ее смерть.

– Я спасла его… и снова забыла. А потом, увидев прекрасное пламенное Существо… я не испытала ни страха, ни ужаса… только сильнейшее… радостное… предчувствие, как будто… как будто… – Она смолкла, опустила голову и, так и оставив предложение незаконченным, прошептала: – И когда… оно… подняло меня, было такое чувство, будто я наконец вырвалась из черного океана отчаяния и увидела солнце рая.

– Руфь! – воскликнул Дрейк; в голосе его слышалась боль; Руфь сморщилась.

– Подождите, – сказала она, поднимая маленькую дрожащую руку. – Вы сами спросили… и теперь должны выслушать.

Она молчала; а когда снова заговорила, в голосе ее звучал странный низкий ритм, глаза ее сверкали.

– Я была свободна… свободна от всех человеческих пут: страха и печали, любви и ненависти; свободна даже от надежды: к чему надежда, если все, чего я хочу, принадлежит мне? Я была частицей вечности и в то же время полностью сознавала, что я – это я.

– Как будто я превратилась в отражение сияющей звезды на поверхности тихого лесного пруда; стала легким ветерком, овевающим горные вершины; туманом, окутывающим спокойную долину; сверкающим лучом зари высоко в небе.

– И музыка – странная, удивительная, ужасная – но мне она не казалась ужасной, я сама была ее частью. Мощные аккорды, великие темы, подобные звездным роям, гармония – голос закона вечности, преобразованного в звуки. И все это… бесстрастно… но… восхитительно.

– От Существа, которое держало меня, от его огней исходила жизненная сила, поток нечеловеческой энергии, в котором я купалась. Как будто эта энергия… заново собирала меня, приближала к первоисточнику жизни, сливала меня с ним.

– Я чувствовала, как меня касаются легкие щупальца, ласкают меня… и тут послышались выстрелы. Пробуждение было… ужасным, я с трудом возвращалась. Увидела Мартина… он лежал, пораженный. И разорвала чары, отбросила их.

– И, о Уолтер, Дик… как это было больно… как больно! В то мгновение я будто отказалась от мира, в котором нет беспорядка, нет печали, сомнений, от ритмичного, гармоничного мира света и музыки, ушла в мир, подобный… черной грязной кухне.

– И это ощущение во мне, – голос ее стал высоким, в нем слышались истерические нотки. – Оно во мне, оно шепчет, шепчет… пытается оторвать меня от вас, от Мартина, от всего человеческого; призывает сдаться, отказаться от своей человечности.

– Его печать! – всхлипнула она. – Чужое сознание, запечатанное во мне, оно пытается подчинить во мне человека, подавить мою волю… и если сдамся, оно даст мне свободу, невероятную свободу… но я тогда перестану быть человеком и стану… чудовищем.

И она закрыла лицо дрожащими руками.

– Если бы я смогла уснуть, – причитала она. – Но я боюсь спать. Мне кажется, я никогда больше не смогу спать. Ведь если усну, то не знаю, кем проснусь.

Я поймал взгляд Дрейка; он кивнул. Тогда я порылся в медицинской сумке и достал нужный раствор.

Налил немного в чашку и поднес к ее губам. Как ребенок, не раздумывая, она послушалась и выпила.

– Но я не сдамся. – Взгляд ее был трагичным. – Никогда! Я могу победить! Вы ведь верите мне?

– Победить? – Дрейк опустился рядом с ней, прижал ее к себе. – Вы храбрая девушка! Я знаю, конечно, вы победите. И помните: девять десятых того, что вы нам рассказали, просто результат переутомления и напряженных нервов. Вы победите… мы все победим. Не сомневайтесь.

– Я не сомневаюсь, – ответила она. – Я это знаю… но будет трудно… но я буду… буду…