Ну вот, опять, спугнула все-таки злобное чудище! И теперь кончено, уже затрещали сучья, – стук копыт идет по занесенной листьями чаще, непроходимой чаще души; никогда нельзя быть спокойной и радоваться, вечно стережет и готова напасть эта тварь – ненависть.
... а любит она - вот то, что здесь и сейчас, перед глазами... и разве важно, спрашивала она себя... что когда-то существование её прекратится; всё это останется, а её уже не будет, нигде. Разве это обидно? Или наоборот - даже утешительно думать, что смерть означает совершенный конец; но каким-то образом, на лондонских улицах, в мчащемся гуле она останется...
Надо уплатить в кассу, сказала Элизабет и ушла, и потянула за собой, чувствовала мисс Килман, все кишки её, потянула их за собой через весь зал и, рванув в последний раз, очень вежливо на прощанье кивнула и вышла. Она ушла. Мисс Килман сидела за мраморным столиком в окружении эклеров, и её дважды, трижды пронзила острая мука. Ушла. Миссис Дэллоуэй одержала верх. Элизабет ушла. Красота ушла. Юность ушла.
А ещё (она как раз сегодня утром почувствовала) этот ужас; надо сладить со всем, с жизнью, которую тебе вручили родители, вытерпеть, прожить её до конца, спокойно пройти - а ты ни за что не сможешь; в глубине души её был этот страх...
Когда-то она выбросила шиллинг в Серпантин, и больше никогда ничего. А он взял и всё выбросил. Они продолжают жить. <...> Все они... будут стареть. Есть одна важная вещь; оплетённая сплетнями, она тускнеет, темнеет в её собственной жизни, оплывает день ото дня в порче, сплетнях, лжи. А он её уберёг. Смерть его была вызовом. Смерть - попытка приобщиться, потому что люди рвутся к заветной черте, а достигнуть её нельзя... близость расползается в разлуку; потухает восторг; остаётся одиночество. В смерти - объятие.
Вирджиния Вулф. Миссис Дэллоуэй | 04.08.16 |