Онлайн чтение книги Не зови меня больше в Рим
Глава 4

Комиссар Коронас ответил мне своим обычным “что-что?”, и означало это вовсе не вопрос, а изумление.

– Времена переменились, Петра, сейчас так запросто, как раньше, по стране не покатаешься. Общий кризис, как вам известно, и деньги полиции выделяются не такие большие, как прежде. Надо считаться с реальностью.

– Ну, уж в это мне трудно поверить, я имею в виду, что когда-то полиции выделялись большие деньги.

– Короче, теперь мы должны сто раз отмерить, прежде чем один раз отрезать, и экономить на всем, на чем только можно.

– Я же не прошу послать нас в Сингапур. Ронда не так уж и далеко.

– И все равно надо запрашивать разрешение, доказывать необходимость поездки и оформлять кучу бумажек.

– А если позаимствовать чуток из секретных фондов?

– В этих фондах остались одни пауки и мыши. А о том, чтобы вместе с вами отправился Гарсон, даже и думать забудьте. Вы сами прекрасно справитесь.

– Но…

– Никаких “но”! Через два дня получите разрешение на поездку.

– Но два дня – это слишком долго!

– Долго? А куда нам торопиться? Покойник давно в могиле, да и убийца никуда не денется, так что…

Думаю, полиция – не единственная организация, где тебе сперва поручают ту или иную работу, а потом жмутся и не дают того, что нужно, чтобы ты ее выполнил. Парадоксы государственной службы. Но то, что я не одна в таком положении, меня мало утешало. Работать вместе с Гарсоном стало для меня привычкой, с которой я сжилась. Кроме того, меня раздражало это жмотство, потому что за ним словно бы таилось недоверие. Как будто поехать в командировку – это какое-то немыслимое развлечение. Да еще два дня ждать разрешения! Господи, а ведь из всех добродетелей, которых требуют от полицейского, терпение дается мне труднее всего, так же как и умение безоговорочно подчиняться начальству.

Я вернулась домой. Включила компьютер. Надо было заново распланировать работу и решить, чем именно заняться в ближайшие два дня. Но прежде всего требовалось остыть, взять себя в руки. Я внимательно перечитала отчеты. Что ж, хорошо, тогда мы побеседуем с дочерьми Сигуана сейчас, а не после моего возвращения из Ронды, как запланировали. Этим мы и займемся с моим помощником, дожидаясь, пока мне позволят истратить сколько-нибудь жалких евро на билет и гостиницу. Где они, мечты моей юности, в которых я видела себя разъезжающей по всей Европе в погоне за особо опасным преступником? Изысканные салоны, роскошные отели – и я в строгом элегантном костюме, подчеркивающем фигуру. Дерьмо! – как обычно говорят люди попроще, когда их затягивает в болото экзистенциальной тоски. Хотя, если хорошенько подумать, я уже вполне повзрослела, а продолжаю предаваться все тем же смешным грезам: инспектор Петра Деликадо расследует преступление международного масштаба с гламурной подкладкой. И когда только человек становится по-настоящему взрослым? Всякий раз, когда я вспоминаю какой-нибудь эпизод из прошлого, мне кажется, что ни моя личность, ни мои поступки не были достаточно зрелыми для соответствующего возраста. Ну вот, скажем, сейчас – стоило мне подумать о неудачном завершении дела, о профессиональном поражении… Не слишком ли большое значение я всему этому придаю? Я решила приструнить себя саму, а заодно и поучить мудрости. “Спокойствие, Петра, – сказала я себе. – Не надо отчаиваться. Толку от этого никакого. Ведь вам с Гарсоном есть чем заняться. И эти два дня могут оказаться очень даже полезными”.

Я услышала, как поворачивается ключ в дверном замке. Это Маркос возвращался с работы. Он вошел и поцеловал меня в губы, как обычно. Выполнив этот любовный ритуал, он уставился на меня с каменным лицом.

– Ну а теперь ты можешь наконец объяснить, что произошло с твоей сумкой? Сейчас, надеюсь, подходящий момент для такого разговора?

О том, в каком он пребывал настроении, долго гадать не приходилось: раздражение чувствовалось на расстоянии. И я попыталась вести себя в соответствии с теми правилами зрелого возраста, о которых только что размышляла: спокойствие и покладистость.

– Трудно такое объяснить, дорогой, но, честно признаюсь, мне пришлось ее подарить. Одна свидетельница, она сидит в женской тюрьме, потребовала у меня сумку в обмен на важную информацию. У меня не было другого выхода, и я вынуждена была согласиться на этот шантаж. Она знала такую вещь, без которой нельзя сдвинуть с места расследование, которое мы с Гарсоном ведем.

– Значит, так ты ценишь мои подарки! Я не говорю о материальной стороне вопроса, но знала бы ты, чего мне стоило выбрать для тебя эту сумку! Я попросил нашу секретаршу пройтись со мной по магазинам, чтобы можно было ориентироваться на женское мнение. А сколько сумок мы перебрали! И обошли не меньше десятка магазинов.

– Я знаю, Маркос, и, поверь, мне страшно жаль, что так случилось. И целиком признаю свою вину, мне ведь не пришло в голову, что ходить с такой сумкой по служебным делам – это, по сути, провокация. Корчила из себя черт знает что: мол, я не чета тем бедным и ничтожным людишкам, с которыми вынуждена иметь дело по ходу следствия. Нельзя было так себя вести, только теперь я это поняла. Такая сумка – только для частной жизни.

– О какой частной жизни ты говоришь? У нас ведь с тобой на самом деле нет никакой частной жизни – ты, кроме работы, ни о чем больше не думаешь. Всегда одна только работа! Когда я возвращаюсь, ты уходишь. И, как правило, предсказать твой распорядок дня совершенно немыслимо. Чтобы не чувствовать себя одиноким кретином, я беру домой работу, чего раньше почти никогда не делал. Мы с тобой муж и жена, но есть соседи по кварталу, которые видятся чаще, общаются ближе, чем получается у нас.

Я продолжала сохранять героическое спокойствие, как положено зрелому человеку, но давалось мне это все с большим и большим трудом. Я предложила:

– Знаешь, что нам надо сделать для начала, чтобы найти выход из этой ситуации? Сесть и побеседовать под бокал вина о всяких таких вещах. Понимаешь, главное – сохранять контакт.

– Ничего не выйдет, у меня сегодня ужин с архитекторами из Мадрида. А ведь я говорил тебе о нем и даже приглашал, если пожелаешь, пойти со мной, но ты, само собой, позабыла. Ты вообще никогда не слушаешь, что я тебе говорю.

– Это типичный упрек в устах жен, ты-то почему им пользуешься?

– Пойду переодеваться, еще немного – и опоздаю.

Я собиралась пустить в ход юмор, но и юмор мне не помог. Наверняка Маркос явился с работы не в духе и выплеснул на меня свое дурное настроение. Я налила себе виски и включила телевизор. Кучка журналистов обсуждала современные проблемы. Снова появился мой муж – теперь уже расфранченный.

– Я пошел, Петра. Может, хоть завтра у нас найдется время вместе пообедать… если, конечно, я не слишком многого от тебя требую.

Это язвительное замечание, а также первый глоток виски мгновенно покончили с моей одноразовой рассудительностью, как и с манерами зрелого человека.

– Прости, Маркос, но ведь это ты сегодня уходишь из дому, чтобы с кем-то поужинать. А я сижу себе спокойненько, как и положено пушистой женушке. Так что не надо валить всю вину на меня!

– Пока, – прошипел он. – Сейчас мы снова начнем спорить, а я и без того опаздываю.

Оставшись одна, я тотчас и от души раскаялась в излишней мягкости и уступчивости. Выдержка и зрелость? Ну уж нет! В следующий раз надо сразу же закатить скандал, вместо того чтобы осторожно нащупывать пути к примирению. Иначе сбудется вечно справедливое правило: чем больше ты уступаешь, тем крепче тебя бьют. И вообще, семейная жизнь – жуткая вещь! И уж мне ли, три раза побывавшей замужем, этого не знать! Живи я одна, возможно, думала бы с долей ностальгии, как думают о чем-то неведомом: ах, это мелкие детали повседневности, которые надо одолевать вместе, ах, и это тоже одна из сторон любви – взаимопонимание! К чертям собачьим! – выплюнула я свою злость. Bullshit! – перевела я свою злость на другой язык. Потом залпом осушила стакан и немедленно налила себе новую порцию. Выключила телевизор – лучше ничего не знать о чужой глупости, с лихвой хватает и своей собственной, во всяком случае, поначалу ее легче переносить.

Гарсон расстроился, когда узнал, что ему не удастся прокатиться со мной в Ронду. Он пустился в рассуждения о том, что такая слаженная команда, как наша с ним, ни в коем случае не должна разбиваться в ходе расследования из соображений экономии. По его словам, национальная полиция и прежде никогда не знала роскошной жизни, но до нынешних времен те лимиты, в которых мы действовали, все же позволяли, по крайней мере, оплатить дешевую гостиницу для двух сотрудников. Однако, продолжал он не без занудства излагать свои претензии, если они начнут и дальше ставить нам палки в колеса, то к чему мы придем? А вот к чему: будем носить пистолеты без патронов – ради экономии, закладывать в ломбард наручники, когда иссякнут средства, чтобы дотянуть до конца месяца, разбивать палатки в поле на время командировок… Должна признать, что он несколько преувеличивал, хотя немалая доля правды в его ворчании присутствовала. Когда ты идешь по следу убийцы, любые ссылки на нехватку денег на текущие расходы кажутся опасным легкомыслием.

– Если вы сочтете это уместным, инспектор, я пойду к Коронасу и не отстану от него, пока он не разрешит мне поехать с вами в Ронду. Я вон сколько лет знаю комиссара и давно усвоил, что, если насесть на него по-умному, можно поколебать любое из его твердых решений. Он не выносит, когда его донимают.

– Не стоит. На сей раз выполним приказ без возражений, но обещаю вам: если шеф снова попытается исключить вас из какой-нибудь поездки и так далее, я сама устрою ему такое, что мало не покажется.

Гарсон не стал спорить и, пока мы шли на встречу с Нурией, старшей дочерью Сигуана, рассказал о том, чем завершился допрос Рафаэля Сьерры.

– После того как вы ушли и пока я сам с ним не распрощался, он все время дудел в одну дуду: Сигуан есть бог и Сьерра – пророк его.

– Да, он человек благодарный, сразу видно, но ведь и есть за что благодарить. А он не упомянул, кстати, как идут дела в его магазине?

– Сказал, что от клиенток отбоя нет и дела идут прекрасно. А я только лишний раз убедился, что не способен понять женщин: ну как они могут наряжаться в то, что продается в этой “Нерее”?

Я рассмеялась:

– Вот такие мы, женщины, Фермин, – умеем видеть красоту даже там, где никакой красотой и не пахнет.

– Да еще платите бешеные деньги!

– А как вам показалось, Сьерра считает обоснованным возобновление следствия?

– Наоборот, он без оговорок верит в официальную версию: убийца убит другим убийцей из той же среды.

– И ему, само собой, кажутся подозрительными мотивы, толкнувшие Росалию Пиньейро обратиться к судье?

– Да, на что-то такое он намекнул. Думаю, он целиком и полностью на стороне дочерей. Сейчас послушаем, что нам наговорит старшая.

Нурии Сигуан было чуть меньше пятидесяти. Высокая, крепкая, на вид довольно властная. Неяркая блондинка. Одета со строгой элегантностью, как часто одеваются женщины-политики. Встречу она нам назначила в своей огромной квартире, в самом дорогом районе Барселоны. В убранстве квартиры царил стиль эклектической и традиционной роскоши. Я внимательно пригляделась к лицу этой женщины и не нашла в нем ничего примечательного, кроме разве что постоянного напряжения, из-за которого черты его, как ни странно, словно бы разглаживались, и оно выглядело одновременно моложавым и нервным. По всему было очевидно, что она не желала терять времени на беседу с нами. Она говорила быстро и сопровождала свои слова нетерпеливыми жестами, а к концу фраз так ускоряла темп речи, что порой стоило труда уловить смысл. Пробыв рядом с ней всего минуту, я уже могла набросать ее приблизительный психологический портрет, не слишком рискуя ошибиться: импульсивная, энергичная, деятельная, нетерпимая и привыкшая командовать.

– А ваш супруг сейчас дома? – вдруг спросил Гарсон.

– Мой супруг почти постоянно находится в командировках. Он занимает пост директора испанского отделения мультинационального химического концерна, – ответила она резко, словно ее укусило какое-то насекомое.

– У вас есть дети? – задала вопрос я.

– Нет, – ответила Нурия таким тоном, что стало ясно, до какой степени неуместным кажется ей мое любопытство. И тут же поторопилась повернуть разговор к нужной теме, прежде чем мы сами попытались сделать это. – Послушайте, сеньоры, я понимаю, что вы занимаетесь своей работой и выполняете свой долг, но, честно признаться, я не вижу никакого практического смысла в том, что вы пришли побеседовать со мной через пять лет после убийства моего отца.

– А судья полагает, что…

– Я знаю, что полагает судья, и уверяю вас: до самого последнего времени я была хорошего мнения о нашем судебном ведомстве, но чтобы многоопытный судья поддался на давление этой женщины и возобновил производство по делу, которое в свое время было, по сути, раскрыто… это мне кажется…

– Вы плохо относитесь к жене своего отца?

– Ну что за вопрос, инспектор! На самом деле то, как я отношусь к этой даме, вряд ли добавит что-нибудь существенное к теме, которая интересует полицию.

– Сеньора Сигуан, позвольте нам самим решать, что для нас существенно, а что нет.

Я думала, моя реплика ее смутит, но она лишь сделала жест рукой, словно отмахиваясь от меня, и продолжила:

– Пока отец был жив – и только чтобы не огорчать его, – мы с сестрами обращались с Росалией Пиньейро предельно вежливо. Но если говорить откровенно, что бы вы сами подумали о молодой женщине достаточно скромного происхождения, которая в мгновение ока соблазняет пожилого состоятельного мужчину и выходит за него замуж?

– Ну, например, что она влюбилась в него.

– Да, но как-то очень уж выгодно, с разбором влюбилась. Хорошо, допустим, но если она была так в него влюблена, то почему, не могу я понять, вскоре после свадьбы она совершенно перестала заботиться о моем отце и начала жить в полное свое удовольствие? Бога ради, инспектор, ведь все мы, здесь присутствующие, не вчера родились. Ведь отцу не случайно пришло в голову искать утешение у девиц определенного сорта. Ни один счастливый мужчина такими вещами заниматься не станет, или вы полагаете, что станет?

– Я мало что знаю про счастливых мужчин, сеньора Сигуан, но думаю, счастливые мужчины, они все разные, и каждый счастлив на свой лад.

– Вы намекаете, что для моего отца счастьем было снимать дешевых шлюх?

– Не мне судить, как именно он понимал счастье, но когда его убили, он находился в компании одной из них.

Тут у этой далеко не покладистой дамы появились все основания, чтобы взорваться и устроить бурную сцену, однако ничего подобного не случилось. Она скорчила гримасу презрения, смешанного с покорностью судьбе, и вздохнула:

– Отлично, инспектор. Ни вы, ни я не можем позволить себе терять время даром. Скажите определенно, что вы хотите узнать.

– Думаю, любые сведения как о вашем отце, так и о фабрике нам пригодятся.

– Мой отец был великим предпринимателем, но в конце концов он состарился, и, как случается со многими блестящими людьми в старости, его деловая хватка стала ослабевать. Фабрика пришла в упадок, и после его смерти мы с сестрами решили закрыть ее. Были погашены все долги – и жизнь продолжалась. И вот теперь женщина, которую, вероятно, мучит совесть из-за того, как она обходилась со своим мужем, или которая просто-напросто решила потрепать нервы его родственникам, начала мутить воду. Но напрасно она это затеяла. Моего отца убил мелкий уголовник, а его убил другой, того же пошиба. В свое время полиция не обнаружила ни малейшей связи между двумя событиями – потому что никакой связи между ними и не было. Вы полагаете, мне доставляет удовольствие вспоминать, при каких обстоятельствах погиб отец? Думаете, такого конца я хотела для отца? Но убили его именно так – и точка. Сам же он и учил меня, что, когда ты сталкиваешься с очевидными фактами, не стоит задавать лишних вопросов – это заведет в тупик, отравит душу отчаянием, а я не из тех женщин, что склонны отчаиваться.

– Тем не менее сеньор Сьерра уверял нас, что на фабрике незадолго до гибели вашего отца начался резкий подъем, что появились новые клиенты за границей – итальянцы, французы…

– Ну, это все ерунда! Я работала вместе с отцом и потому много чего знала. Этот подъем… ну, как вам сказать… сегодня он есть, а завтра и следа не осталось. Надеяться на будущее совершенно не приходилось, вот я и не стала надеяться, потому что меня никогда не тешили и не прельщали пустые иллюзии.

– Кто принял решение ликвидировать предприятие?

– Все три сестры – при полном единодушии. Мы продолжали задавать ей вопросы, на которые Нурия отвечала с отчетливостью, которая порой граничила с хамством. Под конец, прощаясь, она пожала нам обоим руки и изобразила на лице что-то похожее на улыбку. И я была ей за это благодарна – видно, улыбка стоила сеньоре Сигуан больших усилий.

– Ядрена вошь! – не выдержал Гарсон, уже сев в машину. – Настоящий фельдфебель! Неужели хоть когда-нибудь кто-нибудь согласился провести с ней романтический вечер? Руку даю на отсечение, что из музыки ей больше всего по вкусу военные марши. А любимый цветок – кактус, да чтоб колючки погуще.

– А меня, скажу я вам, бесит как раз то, что она права. Вот мы явились и задаем ей вопросы про папочку – через пять лет после его убийства. И что? А то, что выглядим мы смешно с этим своим допросом, толку от которого ноль. Она, по крайней мере, не скрывает того, что думает про нас. Уверяю вас, Гарсон, если мы в самое ближайшее время не обнаружим какой-нибудь важной зацепки, это дело отправится прямиком туда же, откуда оно вылезло, – в ящик стола, будь он неладен.

– Между прочим, буквально при каждом расследовании у вас случается всплеск отчаяния. На сей раз, правда, – довольно рано. И возможно, это хороший признак.

– Хватит меня подкалывать, Гарсон. Итак, я еду в Ронду, а вы тем временем допросите младшую дочь Сигуана, может, чего там и наковыряете. Хорошенько к ней присмотритесь.

– Третья дочка короля Лира?

– Ага. Вот сами увидите, сколько в ней будет нежности и любви к памяти покойного отца. Готова поспорить на что угодно.

– Не хочу я спорить – вы в таких странных вещах куда лучше разбираетесь.

– Вернее сказать, в таких бесполезных вещах, Фермин. Да, здесь я просто мастер.

Я приехала домой. Ни Маркоса, ни домработницы не было. Я проверила свой электронный билет: самолет вылетал из Барселоны через три часа. Я распечатала список мебельных магазинов Ронды. Сунула в легкую дорожную сумку все необходимое. И почти покончила с этими делами, когда вернулся Маркос. Он поцеловал меня.

– Куда собралась?

– В Ронду, попытаюсь получить свидетельские показания, которые могут оказаться очень важными.

– Ты ничего мне не говорила.

– Решение принято только что, но я быстро вернусь. Начальство теперь желает, чтобы поездки были короткими. Денег мало, даже Гарсону не позволили со мной ехать.

– Очень жаль, а я заказал столик в замечательном ресторане, чтобы мы могли вдвоем спокойно поужинать.

– Поужинаем, когда я вернусь.

– Это будет не то же самое.

– То же самое, только через один или два вечера.

– Ни завтра, ни послезавтра у меня не будет дня рождения.

Никогда, никогда я с такой силой не мечтала, чтобы вдруг, ни с того ни с сего, разразилось какое-нибудь стихийное бедствие, пусть хотя бы средней силы: ну, например, задул ураганный ветер, который заставил бы нас закрыть все окна, или началось слабенькое, по шкале Рихтера, землетрясение, или, по крайней мере, хлынул проливной дождь. Что угодно, лишь бы мне не пришлось выдавливать из себя извинения за мою ужасную забывчивость. Но погода оставалась спокойной, светило солнце, так что я пробормотала:

– Ах, прости, дорогой, мне правда очень жаль. Совершенно вылетело из головы. Я даже не знаю, как мне извиняться перед тобой!

– Не беспокойся, Петра. Я понимаю, что ты вся в делах.

Я попыталась отыскать объяснение психологического плана:

– Причина не только в том, что у меня много работы, хотя ее и правда выше крыши. Просто на первых этапах расследования нового и трудного дела, а это дело трудное, оно меня целиком поглощает, и у меня случается помрачение рассудка. Поверь, через несколько дней оно пройдет.

– Успокойся. Если здраво рассудить, это не так уж и важно. Ну, отметим мой день рождения, когда ты вернешься. А я желаю тебе удачной поездки в Ронду.

Он произносил все эти слова утешения и сочувствия с лицом святого, терпящего поругание от неверных, и у меня появилось желание прекратить эти муки, шмякнув его чем-нибудь по голове. Я, разумеется, ничего такого не сделала, а только поцеловала мужа в щеку. Потом схватила сумку и рванула в аэропорт. В такси, дав полную волю раздражению, я позволила своим мыслям попастись на охваченных гневом и яростью территориях феминизма: да, конечно, забыть о дне рождения супруга или супруги – это классика семейной жизни. Однако обычно такие вещи забывает муж, и критическая ситуация разруливается после пары упреков и обещания загладить вину, приправленных потоком поцелуев и подхалимской лестью. Но стоит проявить забывчивость жене, как события окрашиваются в трагические тона, и кажется, будто удар нанесен по любви, основам супружества и чуть ли даже не по конституции страны. Мне хотелось зарычать. Правда, за смятение, бушевавшее у меня в душе, в конце концов заплатил бедный таксист, которому я довольно грубо ответила, когда он спросил, к какому терминалу меня подвезти. Ну и ладно, он наверняка человек женатый, а значит, и за ним водятся какие-нибудь грехи, которые он должен искупить.

В Малагу я прилетела уже к вечеру и сразу взяла напрокат машину. За рулем я успокоилась. В Андалусии, на мой взгляд, кроется великое противоречие. Вне всякого сомнения, это именно то место в Испании, которое больше всего мне нравится. Со своими величественными пейзажами и укромными деревнями Андалусия производит впечатление земли дикой и умиротворенной одновременно. Чистая красота. Вместе с тем именно эта часть Испании породила испанщину , которую я всей душой ненавижу: бой быков, ярмарки, процессии кающихся грешников, крестные ходы, господские усадьбы, плачущих мадонн в расшитых серебром и золотом мантиях…

Ронда встретила меня кромешным ночным мраком, и, когда я, забросив вещи в гостиничный номер, вышла прогуляться, меня охватило ощущение, будто я приземлилась в каком-то ином мире вне времени, где было прекрасно, безлюдно, благодатно. Почему бы нам с Маркосом не купить дом в этих местах, не бросить работу и город, не остаться здесь до конца наших дней, довольствуясь самым малым, подумала я. Да, именно здесь, в этом тихом и словно нарисованном неведомым художником уголке, где не будет ни спешки, ни нервотрепки, ни горестей и стрессов. Короче, такие идиллические картины, наверное, и называются синдромом путешествия. Ты вдруг попадаешь туда, где мог бы, как тебе грезится, жить в абсолютном покое. К сожалению, ничего подобного на самом деле быть не может, поскольку ты всегда везешь с собой чемодан, набитый твоими собственными заскоками, комплексами, неудачами и травмами, которых с лихвой хватит, чтобы заполнить ими даже сам рай земной, превратив его в столь же малоприятное пристанище, как и то, что ты недавно покинул. Хотя, по крайней мере, в одном я точно была уверена: живи мы вдвоем в Ронде, я бы никогда не забыла про день рождения Маркоса. Это был непростительный промах, совесть меня терзала, и я решила позвонить мужу нынче же вечером, перед сном.

Так я и сделала. Страдая всем сердцем, я искала в душе нужные ласковые слова и шутливые покаянные фразы, чтобы хоть как-то сгладить причиненную мною обиду. А что я обнаружила на другом конце провода? Мой муж как ни в чем не бывало, спокойненько сидел себе перед телевизором и смотрел футбол!

– Ты прекрасно знаешь, что я не большой любитель футбола. Но это международная встреча, и наша сборная играет просто отлично. Давай я позвоню тебе в перерыве.

– Нет, не стоит, я уже ложусь спать.

– Тогда ладно, любимая, спокойной ночи. Надеюсь, завтра у тебя все сложится удачно. И возвращайся поскорей. Му-а-а-а.

Так он изобразил поцелуй. И для меня это прозвучало как выстрел. Что означало смешное продление буквы “а”? Что он расстроен и огорчен тем, что вечер своего дня рождения проводит в одиночестве, что семейная жизнь у нас получается какой-то ненормальной и так далее, и так далее? Но ведь при этом он был целиком поглощен матчем, в нем взыграли национальные чувства и гордость за свою команду. Да, практика любовных отношений слишком сложна, заключила я, и чужие мозги никогда не крутятся в ту сторону, в которую ты ожидаешь. Хотя было бы, конечно, куда хуже, если бы он повел себя иначе, – и уж не знаю, что бы я тогда ему сказала, особенно с учетом того, что разговор наш был телефонным. Я взяла привезенную с собой книгу и погрузилась в чтение.

На следующее утро я с аппетитом позавтракала и подошла к стойке администратора. Мне казалось, что Ронда – достаточно маленький город и поэтому дежурная непременно должна знать все мебельные магазины, попавшие в мой список. И я не ошиблась. Когда я спросила, какие из них торгуют садовой мебелью, список мой сократился до двух, так что от радости я готова была эту девушку просто расцеловать.

Вопреки собственному обыкновению непременно промахиваться, если есть пятьдесят шансов из ста промахнуться, на сей раз я сразу попала в цель. Хозяйка магазина “Мебель Бенито”, симпатичная женщина одного со мной возраста, говорившая с чудным андалусским акцентом, сразу поняла, что я имею в виду, интересуясь садовой мебелью, изготовленной кустарным способом. Мне не хотелось говорить ей, что я из полиции, чтобы слухи не пошли дальше.

– Да, есть у меня один поставщик, которые делает очень даже необычные вещи.

– Женщина?

– Нет, молодой парень. И работает он только для меня. Его мебель в чем-то напоминает американский стиль кантри. Правда, изготовляет он считаные экземпляры. Вот, посмотрите, у меня еще осталась пара кресел-качалок.

Она повела меня в отдаленный угол просторного торгового зала, и там я увидела кресла-качалки, какие часто изображают на рекламе вестернов, – обычно в них сидит, лениво развалившись, какой-нибудь тип в огромных сапогах. Дерево было так обработано, что казалось старым и изношенным, хотя кресла были новенькие.

– Красивые, – оценила я.

– Еще бы! Они всем очень нравятся. Если бы мастер делал их больше, я бы больше и продавала, но он не хочет. Я даже посоветовала ему нанять помощников – работа бы сразу пошла быстрее, но он ни в какую, а ведь выгода тут для него очевидная, поверьте.

– А как давно вы с ним знакомы?

– Да не меньше трех лет. А почему вы так о нем расспрашиваете? Что-нибудь плохое случилось?

– Нет-нет, ничего плохого. Он женат на моей двоюродной сестре, которую я не видела несколько лет, и мне хотелось бы с ними встретиться, но у меня нет ни телефона их, ни адреса, знаю только, что они занимаются мебелью.

– А у Хуана Морено и нет ни телефона, ни адреса. Все счета я выписываю на имя священника. Парень этот немного странный, и живет он за городом. Как вам, наверное, известно, раньше он был наркоманом. Мне его порекомендовал падре Санчес, священник, который очень успешно занимается теми, кто прежде имел проблемы с наркотиками. А сам Хуан ничего про себя не рассказывает, я даже не знала, что он женат.

– Одного не могу понять: если у вас нет ни номера телефона, ни адреса, то как вы с ним связываетесь?

– А он приезжает каждую субботу утром. Покупает нужные вещи и заглядывает ко мне. Привозит готовую мебель, если есть, получает деньги, берет заказы…

– А священник знает, как его найти?

– Священник живет в Гранаде, и вряд ли ему это известно. Да и телефона падре у меня нет.

– Неужели нет никого, совсем никого, кто помог бы мне отыскать их?

– Ой, а вы ведь, наверное, из налоговой службы, да?

– Нет, поверьте, я и вправду ищу свою двоюродную сестру. Наши матери много лет назад рассорились, и мне не хочется, чтобы это перешло на нас с ней. Подумайте, пожалуйста, кто бы мог меня прямо сейчас отвезти к Хуану Морено. Не торчать же мне в Ронде целую вечность!

– Знаете, какое-то время назад мы посылали к нему наш грузовик. Хуан на заказ сделал несколько столов, но они не вмещались в его пикап. Вряд ли шофер забыл, куда он недавно ездил. Сейчас я его вызову.

Она поговорила по интерфону, потом попросила меня немного подождать. Я разбудила в ней любопытство, но, кажется, в историю про потерянную кузину она не очень-то поверила. Однако, какие бы подозрения у нее ни возникли, ей и в голову не пришло, что тут замешана полиция. Впрочем, это обычное дело: люди почему-то считают, что полицейские бывают только в романах или в выпусках новостей. Я постаралась подкрепить свою выдумку:

– Вы ведь и сами знаете, что такие вещи подчас случаются среди родственников. Но я сильно из-за этого переживаю.

– И очень даже хорошо делаете, что ищете свою сестру. Вам-то с ней чего враждовать, если кто-то там с кем-то поссорился? И если ваши матери не желают наладить отношения… Всем известно, какими становятся люди в старости: если что в голову втемяшится, то хоть убей… А ваша сестра наверняка страшно обрадуется, когда вас увидит.

– Наверняка. Джульетта всегда очень меня любила.

– А у Джульетты с Хуаном Морено дети есть?

Тут, к счастью, со склада пришел шофер, и мне не пришлось выдумывать сомнительные подробности семейной жизни этой пары. Хозяйка стала расспрашивать шофера, и тот без малейших колебаний ответил:

– Да, помню, как же, они живут у дороги на Агилучос, километрах в двадцати отсюда.

– Живут? – стала допытываться хозяйка. – Да разве парень там не один?

– Нет, с молодой женщиной. Она еще вынесла покрывала, чтобы столы не поцарапались друг о друга в грузовике. Я сказал, что у меня есть и свои, но она стала настаивать, потому что ее покрывала вроде бы помягче.

– Да-да! Помню! Я ведь сама их вернула Хуану через несколько дней! Но ты-то ни словом мне не обмолвился о том, что Хуан Морено не один живет.

– Да вы, сеньора Мария, и не спрашивали.

Она глянула на меня, не скрывая своей радости, так как эта история уже целиком ее захватила.

– Я просто уверена, что это ваша сестра! А теперь скажи сеньоре, Абдул, как доехать до их дома.

– Очень даже легко: выезжаете из Ронды по северному шоссе, двигаетесь все время прямо и примерно через десять километров увидите справа заброшенную сторожку, а рядом грунтовую дорогу. Туда и сворачивайте – и езжайте до птицефермы. Там они и живут.

– На птицеферме? – опередив меня, спросила Мария.

– Птицеферма там раньше была, а они ее, надо думать, приспособили под жилье, хотя снаружи она все равно осталась такой же, как была.

– Большое спасибо, Абдул, ступай на склад.

Женщина повернулась ко мне, улыбаясь во весь рот:

– Ну, видите, как все сложилось? Вы вот свою двоюродную сестру наконец отыскали, а я столько всего нового узнала. И что Хуан Морено женат, и что живет он на птицеферме… Чего только не бывает в жизни, правда ведь?

– Да уж, – пробормотала я без малейшего энтузиазма. Мне пора было ехать, но эта сорока все никак не желала меня отпускать, надеясь выведать еще какие-нибудь подробности семейной драмы, которую я специально для нее сочинила.

– Извините, но ведь вы даже не сказали, как вас зовут.

– Петра, меня зовут Петра Деликадо.

– Вы только не думайте, Петра, что я сую нос в чужие дела… Скажите, а вы еще ко мне заглянете? Понимаете, я очень чувствительная, и мне так хотелось бы знать, на самом ли деле эта девушка – ваша сестра и как она отреагирует на ваше появление.

– Честно говоря, я не собиралась сюда возвращаться, но, если хотите, могу позвонить вам по телефону и все рассказать.

– Ах, вот мой номер. Значит, не забудете позвонить?

– Нет, конечно, и это самое меньшее, чем я могу отплатить за вашу любезность.

И я легкой походкой вышла из магазина. Уж не знаю, хороший или нет вышел из меня полицейский, но вот мошенник получился бы ушлый. Эта женщина как миленькая проглотила дурацкую сказку про то, как я потеряла свою кузину и как мечтаю восстановить мир в семействе. Хотя, по правде сказать, обмануть Марию труда не составило, ведь людям по природе свойственно примерять на себя самые простые и понятные истории, и чем больше там мелких деталей в духе дешевых романов, тем лучше.

По мере того как я ехала дальше и дальше по дороге в сторону Агилучоса, которую нашла без труда, меня наполняло ощущение, что, хотя я после непростых поисков и приближаюсь к цели, это, скорее всего, мало что мне даст. Но так со мной обычно и случается, поэтому я постаралась приглушить назойливый внутренний голос. Вне всякого сомнения, я отыскала Джульетту, теперь надо добиться, чтобы она согласилась со мной поговорить и рассказала, как в точности развивались события в тот день, когда было совершено преступление. Прошло немало времени, она отсидела свой срок в тюрьме, и не исключено, что ей не захочется вспоминать подробности, которые она пять лет назад утаила. Итак, в лучшем случае разговор состоится, но так как к оптимизму я и вообще не слишком склонна, то в глубине души не сомневалась, что праздничным фейерверком меня здесь вряд ли встретят.

Какое-то время я тряслась по пыльной дороге и наконец увидела птицеферму, которую описал мне Абдул, – два вытянутых цементных строения, соединенных между собой под прямым углом, с огромными окнами в верхней части. Вокруг росли редкие деревья. Из осторожности я оставила машину на приличном расстоянии от фермы и около ста метров прошла пешком. Не было видно ни одной живой души, только куры что-то выклевывали из земли. Правда, круглый стол, окруженный плетенными из камыша стульями, свидетельствовал о том, что здесь все-таки живут люди. Я крикнула:

– Эй! Есть тут кто?

И тотчас молодой человек, высокий, крепкий, рыжий, одетый в синий рабочий комбинезон и клетчатую рубашку, вышел мне навстречу. Он держал на поводке собаку, черную и молчаливую.

– Вам кого? – спросил он, не поздоровавшись и не приближаясь ко мне.

– Вы Хуан Морено?

Вопрос, вне всякого сомнения, удивил его. Он поколебался, потом, все так же держа дистанцию в несколько шагов, спросил:

– Что вам нужно?

– Я ищу Джульетту Лопес, и мне сказали, что она живет здесь.

– Что вам от нее нужно?

– Всего только поговорить несколько минут.

– Кто вы такая?

– Я Петра Деликадо, инспектор полиции из Барселоны.

– Тогда вам нечего здесь делать! Убирайтесь туда, откуда пришли!

Он повысил голос, и собака, стоявшая рядом с ним, глухо зарычала и начала беспокойно дергаться. Но я не шевельнулась, не проронила ни слова, просто молча смотрела на него.

– Кто вам сказал, что мы здесь живем? – спросил он, не скрывая ярости.

– Это не имеет значения. Мне нужно только несколько минут поговорить с Джульеттой.

– Я сказал: убирайтесь!

– Не вынуждайте меня вернуться к вам с гражданской гвардией, я ведь сказала, что я из полиции.

– Убирайтесь, или я спущу собаку. Вон отсюда!

В этот миг я заметила, что из одного строения вышла женщина. Она была небольшого роста, худенькая и хрупкая на вид, с очень белой кожей. Темные волосы она заплела в косу, на ней был простой халатик в мелкую клеточку. Женщина взяла парня за руку:

– Перестань, Хуан. Отведи собаку в заднее помещение.

– Но…

– Я поговорю с ней, Хуан. Все в порядке. А потом позову тебя.

Парень с большой неохотой подчинился. Он скрылся за дверью дома. Женщина посмотрела мне в глаза:

– Подойдите, давайте сядем вот здесь.

Мы сели в тени.

– Что вам от меня нужно?

– Судья вновь открыл дело об убийстве Адольфо Сигуана, и я веду следствие.

– Я уже рассказала все, что знала.

– Я хотела бы, чтобы вы мне это повторили, Джульетта, пожалуйста.

– Да я почти ничего и не помню.

– Напрягите память, постарайтесь вспомнить, что случилось в день убийства.

Неожиданно из глаз ее потекли слезы, она старалась унять их, но не могла. И заговорила тихим голосом:

– Я знала, знала, что это будет вечно тянуться за мной. Но я ведь уже заплатила за то, что сделала, инспектор. У меня теперь другая жизнь, я никому не причиняю зла, работаю, живу тихо и мирно. Зачем вы приехали сюда именно сейчас?

– Никаких новых неприятностей мой приезд вам не принесет, Джульетта, обещаю. Мне нужна ваша помощь, только и всего. Никто вас ни в чем не обвиняет, никто ни в чем не подозревает.

Она вытерла слезы и уныло кивнула в сторону двери, приглашая меня войти. Буквально через секунду туда же следом за нами вошел и парень. Джульетта мягко заговорила с ним:

– Все в порядке, Хуан. Мы немножко побеседуем. Подожди меня на улице, это ненадолго.

Внутри помещение было ветхим и разоренным, но его с явным старанием приспособили под жилье. В одном углу была устроена кухня, очень опрятная, там стоял стол со стульями. Джульетта спросила, не хочу ли я воды, и, пока она ходила за ней к холодильнику, я внимательно рассматривала их лишенное внутренних стен обиталище: супружеская кровать в глубине, телевизор, свежие цветы в вазе, маленькие картинки с изображением парусников на стенах, яркий коврик. Каждый предмет свидетельствовал о желании сотворить вокруг красоту, уют. Я подумала, что для девушки это было не просто жилищем, а своего рода убежищем, ее настоящим и будущим, ее местом в этом мире.

Она поставила передо мной полный стакан холодной воды. Потом села.

– Хуан вечно хочет защитить меня, но тут он больше фасонил, потому что никогда бы не позволил собаке кинуться на вас. Он очень добрый. Никто никогда не относился ко мне так хорошо, как он.

– Расскажите мне, что произошло в тот день, и я уеду.

– Очень уж мне не хочется вспоминать об этом, сразу тошно становится. Я, как вы знаете, зарабатывала на жизнь тем, чем зарабатывала. И с Абелардо Киньонесом мы проделывали всякие штучки… ну, скажем, не слишком красивые. Он считался моим парнем, хотя это только так говорится, потому что был скотиной порядочной, и я на самом-то деле хотела избавиться от него, да боялась, по-настоящему его боялась. Абелардо чем только не промышлял: наркотиками торговал, ввязывался во всякие грязные дела, сбывал ворованное… и выжимал деньги из меня – это уж само собой. Но ему все казалось, что своим ремеслом я слишком мало зарабатывала, вот он и удумал, как облапошивать стариков. Я ведь старикам нравилась: была молоденькой, умела принарядиться… короче, сами понимаете, мало была похожа на обычную истасканную шлюху. Они со мной забавлялись, дурачились, им нравилось делать вид, будто они меня опекают… пока не доходило до дела. А если с кем мне доводилось встречаться не один раз и если я видела, что у клиента имеются денежки, к тому я влезала в доверие и добивалась, чтобы он меня пригласил к себе домой. А там мы выпивали, и я бросала в вино таблетки рогипнола. А когда старик засыпал или совсем терял рассудок, я звонила по мобильнику Абелардо, он приходил и обирал квартиру. Мы уносили все, что можно: деньги из бумажника, мобильники, мелкую бытовую технику, драгоценности… И никто ни разу не заявил о краже, как вам известно.

С Адольфо Сигуаном все произошло в точности так же. Он был человеком не из простых, одевался прекрасно, сразу было видно, что персона важная. А назвался он Ансельмо Гонсалесом. Мы с ним часто встречались. Вел он себя со мной очень хорошо, платил сверх договоренного, вежливым был, относился ко мне в чем-то… как к своей дочери, что ли; зато потом, в постели, ну прямо свинья свиньей становился. – Джульетта замолчала, и на лице ее мелькнула досада, словно она испугалась, что выразилась неподобающим образом. Потом глянула в сторону двери и, убедившись, что Хуана поблизости нет, продолжила: – Так вот, какое-то время спустя стала я приставать к нему и просить, чтобы пригласил меня к себе домой. Дескать, никогда никуда он меня не водит, боится, как бы нас не увидали вместе, и мне это осточертело. Он, разумеется, клюнул на наживку. Мы условились встретиться у него, и только потом я узнала, что речь шла о квартире, которую он обычно снимал на время, когда появлялась в том нужда. А жить он там не жил. Короче, все шло как по маслу, вот только в день свидания поутру позвонил мне Абелардо и дал какой-то другой номер мобильника. Велел, чтобы сегодня вечером, когда старик заснет, я позвонила по нему. Я спросила: ты что, поменял номер? А он вдруг возьми и заяви, что сегодня сам не придет, вместо него будет один итальянец, которого я не знаю. Я, понятное дело, распсиховалась, стала требовать объяснений – короче, скандал закатила. И тогда он сказал: “Утихни и ни в чем не сомневайся. Дело стоящее, потом я тебе все расскажу”.

– Он сказал, как зовут итальянца?

– Нет.

– Продолжайте.

– Ну, я сделала все, как всегда, и, когда стол был накрыт и старик на минутку отвлекся, всыпала ему таблетки, а это у меня уже очень ловко получалось. Он сразу же и заснул. Тогда я позвонила итальянцу, но тот в ответ почти ни слова не проронил. Я открыла дверь – на пороге стоял мужчина, которого я никогда в жизни не видала. Он вошел молча.

– Как он выглядел?

– Очень высокий, очень сильный, рожа бандитская. Сразу обыскал бумажник моего клиента, проверил удостоверение личности, потом сунул бумажник себе в карман. Обошел квартиру – я слышала, как он выдвигает какие-то ящики, даже на кухне. Мне хотелось поскорее уйти оттуда, потому что этот человек меня сильно напугал своим видом, но я как-то с собой совладала. В таком деле я должна была следить, как бы старик не проснулся в самый неподходящий момент, и в тот день как раз так и случилось. Клиент зашевелился и что-то сказал, я тут же позвала итальянца, потому что очень было похоже на то, что старик вот-вот очухается, и надо было поскорей сматывать удочки. Тогда итальянец, даже не взглянув на меня и все так же молчком, вытащил из кармана куртки какую-то большую и тяжелую железку и начал бить Сигуана по голове – со всей силы, пока не прикончил. Кровищи было повсюду море, даже мне все лицо забрызгало. В жизни ничего подобного не видала. Тут на меня паника напала, и я бросилась со всех ног вниз по лестнице. Очень уж перенервничала и очень испугалась.

– А итальянец остался там?

– Да я даже ни разу не оглянулась, но со мной он из квартиры точно не выходил.

– Вы и вправду не обменялись с ним ни единым словом?

– Клянусь чем хотите, ни словом. Только то, что он мне по телефону сказал: “Хорошо”.

– А потом что было?

– Я сидела у себя дома и носа никуда не высовывала. Много раз звонила Абелардо, только он не отвечал. Потом набралась храбрости и отправилась к нему домой. А соседка сказала, что видела, как он уходил с чемоданом. Через три дня ко мне явилась полиция. Одна моя товарка настучала… Тоже проститутка, хочу сказать, которая знала про все наши фокусы со стариками. Про Абелардо я больше ничего не слыхала, пока через пару месяцев мне не сказали, что его убили в Марбелье. Вот и все.

Я пристально смотрела на нее, даже не скрывая, что изо всех сил стараюсь составить какое-то мнение о ней. Она заметно нервничала, а еще – совсем приуныла. Я глянула ей прямо в глаза.

– Послушайте меня хорошенько, Джульетта. Если вы не сказали сейчас правду, абсолютную и полную правду, эта история будет преследовать вас до конца жизни. Вам никогда не удастся освободиться от нее – слышите? – никогда. Всегда найдется какой-нибудь судья или полицейский, кто-нибудь, кто придет напомнить вам о прошлом.

– Я говорю правду.

– Не верю. Скорее этот итальянец вошел в квартиру и сразу бросился на Сигуана, не глядя, спит тот или нет, так?

– Нет, – возразила Джульетта тихим голосом, и я заметила, как дрожат у нее руки.

– Чего вы боитесь? Почему прячетесь здесь? Тот человек пригрозил разделаться с вами, если вы проговоритесь?

– Нет, – повторила она почти шепотом.

– Вы никогда не освободитесь от этого, Джульетта, никогда. Вам кажется, что вы начали новую жизнь? Ничего подобного, это только мираж, фантазия. А кошмар вернется.

Слезы снова потекли по ее лицу, но она вытерла их неожиданно решительным жестом.

– Я рассказала вам все так, как оно было на самом деле, только одна вещь, возможно, произошла, как говорите вы, но только возможно.

– Итальянец набросился на Сигуана сразу, как только проверил его документы. Тогда он без колебаний достал из кармана свое орудие и бил до тех пор, пока не удостоверился, что тот мертв. Так?

– Возможно.

– А нет ли еще какого-нибудь “возможно”, которое вы хотели бы добавить к своему рассказу?

– Нет.

– Скажите, вы ведь почти не слышали его голоса, откуда же вам известно, что он итальянец?

– Он произнес несколько слов по телефону, а когда я диктовала ему адрес квартиры, он его повторил, я только что вспомнила.

– И вы можете так легко определить итальянский акцент?

– Одна девушка с улицы Раваль, с которой мы вместе там работали, была итальянкой, и этот человек говорил точно так же.

– А вы уверены, что Абелардо Киньонес не назвал вам имени итальянца?

– Уверена.

Было ясно, что больше я из нее ничего не вытяну. Она была напугана. Я допила воду и хотела было встать.

– Меня снова вызовут давать показания? – спросила она с тоской.

– Пока нет.

– Сделайте что только можно, чтобы меня оставили в покое. С первого взгляда видно, что вы хорошая женщина. Подумайте сами, разве справедливо, что все это опять свалится на меня? Очень прошу вас.

– Ответьте мне на последний вопрос: кто, по-вашему, убил Абелардо Киньонеса?

– Не знаю. Он вечно впутывался в тысячи каких-то историй. С этого и жил, таким был и не желал меняться. В Марбелье, видать, он встретился с кем-нибудь из своих дружков, ну, тот и свел с ним счеты.

– А он получал какие-либо угрозы в последнее время? Не слышали?

– Можно подумать, он мне что-то рассказывал! Я для него ничего не значила. Мы вот сейчас к нашей собаке лучше относимся. Я сперва немного погоревала, когда мне сказали, что убили его, а потом рассудила: он ведь сам всю жизнь искал себе такой судьбы.

– А были вы знакомы с кем-нибудь из его дружков?

– Нет, он часто говорил по мобильнику, встречи кому-то назначал… но меня всегда держал на расстоянии. Кроме того, он был ревнивый и не хотел ни с кем меня знакомить.

– Я постараюсь сделать так, чтобы вас больше не беспокоили, Джульетта, обещаю; но и вы должны пообещать мне, что если что вспомните, если вдруг в памяти всплывет имя какое-нибудь или мелочь какая, или догадка вспыхнет – что-то, что вы сегодня забыли…

– Дайте мне ваш номер, я позвоню, правда позвоню.

Я дала ей номер своего телефона, и мы на прощание пожали друг другу руки. Ее рука была холодной, вялой, безжизненной. Потом она улыбнулась мне, и я ответила ей улыбкой. Дойдя до того места, где оставила машину, я обернулась – Джульетта стояла рядом с Хуаном, и он, словно защищая, обнимал ее за плечи. Вокруг них крутилась собака. Мне Джульетта показалась маленькой девочкой, которую отец только что забрал из школы. Я пожалела ее. Есть люди с несчастной и трудной судьбой, подумала я, и не выпадает им за всю их жизнь ни одного солнечного дня.