Онлайн чтение книги Певерил Пик
Глава XXVI

Пока продолжался пожар, обе стороны, как мы уже сказали, действовали дружно, подобно враждующим сектам иудеев во время осады Иерусалима, когда они вынуждены были объединиться против общего врага. Но едва последнее ведро воды было вылито на тлеющие уголья, как вражда, подавленная в сердцах чувством страха перед общей опасностью, снова вспыхнула ярким пламенем. Обе стороны, смешавшиеся было в одну толпу, занятую общим делом, тотчас отпрянули друг от друга и разместились в противоположных углах прихожей, угрожающе бряцая оружием и словно ожидая знака начать новое сражение.

Бриджнорт остановил эти грозные приготовления.

— Джулиан Певерил, — сказал он, — ты свободен! Иди куда хочешь, ибо ты отказываешься от моего пути, хотя он безопаснее и почётнее твоего. Однако мой тебе совет — как можно скорее очутиться подальше от Англии.

— Ралф Бриджнорт! — воскликнул один из его сообщников. — Ты совершаешь дурной и трусливый поступок. Неужели мы намерены без сопротивления возвратить этим исчадиям Велиала пленника, захваченного тобою в честном бою? Нас здесь довольно, чтобы победить, ибо правда на нашей стороне, и мы не должны освобождать это змеиное отродье, не изведав оружием воли божьей.

Шум одобрения сопровождал эти слова, и не вмешайся снова Гэнлесс, сражение, вероятно, разгорелось бы с новой силой. Но он отвел воинственного пуританина к окну и, по-видимому, представил ему настолько убедительные доказательства его неправоты, что тот, возвратясь к остальным, сказал:

— Наш друг разъяснил мне моё заблуждение, и я, видя, что его мнение совпадает с мнением достопочтенного майора Бриджнорта, полагаю, что мы можем возвратить свободу этому молодому человеку.

Поскольку возражений не последовало, Джулиану оставалось только поблагодарить и наградить тех, кто так усердно ему помогал. Прежде всего он заручился словом майора не взыскивать с рудокопов за учиненный ими бунт; затем обратил к ним несколько добрых слов, выражая признательность за службу, и сунул в руку Ланса Утрема горсть золотых, дабы они могли весело провести следующий день. Они хотели бы остаться охранять своего молодого господина, но, опасаясь новых беспорядков и полагаясь на обещание майора, Джулиан отпустил их, попросив одного Ланса задержаться до его отъезда из Моултрэсси-Холла. Перед самым своим отъездом, однако, он не мог преодолеть желание поговорить наедине с Бриджнортом и, подойдя к нему, сказал об этом.

Выразив своё согласие кивком головы, Бриджнорт повел Джулиана на небольшую террасу, примыкавшую к дому; там он остановился и с обыкновенной своей невозмутимостью и важностью молча ожидал, что скажет ему Певерил.

Джулиан был смущен таким холодным обращением и не знал, как ему с достоинством и тактом начать говорить о том, что у него было на сердце.

— Майор Бриджнорт, — произнес он наконец, — вы сами были любящим сыном и можете понять моё беспокойство… Мой отец! Что ждет его?

— Что повелит закон, — ответил Бриджнорт. — Если бы он следовал моим советам, то жил бы сейчас спокойно в доме своих предков. Теперь судьба его не в моей власти и ещё менее — в вашей. Она зависит от решения парламента.

— А что будет с моей матерью?

— Она, как и всегда, выполнит свой долг и в том найдет себе отраду, — ответил Бриджнорт. — Верьте мне, я совсем не питаю злых умыслов в отношении вашего семейства, хотя так может показаться сквозь дымку враждебности, окутавшую ваш дом. Я могу торжествовать как человек, но как человек я должен также помнить в час своего торжества, что и враги мои тоже когда-то торжествовали. Не хотите ли вы ещё что-нибудь сказать мне? — продолжал он после минутного молчания. — Вы уже не раз отвергали мою помощь. О чём ещё говорить нам с вами?

Эти холодные слова, казалось, прекращали дальнейшие объяснения. Но хотя теперь всякие расспросы были, по-видимому, неуместны, Джулиан не мог сдержать вопроса, давно его беспокоившего. Он уже шагнул было к двери и вдруг воротился.

— Ваша дочь… — сказал он с сильным волнением. — Майор Бриджнорт, мне бы следовало просить у вас… Прошу прощения за то, что упоминаю её имя… Смею ли я спросить о ней?.. И пожелать ей всяческого счастья.

— Я польщен интересом, который вы к ней проявляете, — ответил Бриджнорт, — но вы уже избрали свой путь и должны быть в дальнейшем чужды друг другу. Возможно, я желал, чтобы это было не так, но прошло то время, когда вы могли бы соединиться, если бы последовали моему совету. Что касается её счастья, если это слово прилично нашему земному странствию, то уж я постараюсь позаботиться о нём. Она сегодня же в сопровождении верного друга покидает Моултрэсси-Холл.

— Друга? Уж не..? — с жаром вскричал Джулиан и вдруг замолчал, чувствуя, что не имеет права назвать имя, трепетавшее у него на губах.

— Продолжайте, почему вы остановились? — спросил Бриджнорт. — Внезапная мысль часто бывает мудрой и почти всегда благородной. Что же за человек внушает вам такую тревогу при одной мысли, что ему будет поручено сопровождать мою дочь?

— Ещё раз прошу великодушно простить меня, — ответил Джулиан, — ибо знаю, что не имею никакого права вмешиваться в ваши дела. Но я видел здесь человека, лицо которого мне немного знакомо; он называет себя Гэнлессом. Не ему ли хотите вы доверить дочь свою?

— Именно ему, человеку, называющему себя Гэнлессом, — ответил Бриджнорт без всяких признаков гнева или удивления.

— Но хорошо ли вы знаете того господина, коему вверяете существо, столь драгоценное для вас и для всех, кто знает её? — спросил Джулиан.

— А знаете ли его вы, задающий мне подобный вопрос?

— Признаюсь, не знаю, — ответил Джулиан. — Но я видел его совершенно другим человеком, нежели тот, каким он представляет себя здесь, и считаю своим долгом предупредить вас об этом. Человек, который надевает на себя, смотря по обстоятельствам, то маску развратника, то лицемера, недостоин того, чтобы вы доверили ему свою дочь.

Бриджнорт презрительно улыбнулся.

— Я мог бы оскорбиться излишним усердием молодого человека, пытающегося учить старика, — сказал он. — Но я только прошу вас, любезный Джулиан, великодушно поверить мне, что, имея столь долгий жизненный опыт, я, уж верно, знаю того, кому вверяю единственное моё сокровище. Тот, о ком вы говорите, имеет только один облик, хорошо известный его друзьям, хотя всему остальному миру он может казаться другим человеком, ибо в свете честное лицо нередко приходится скрывать карикатурной маской, как в греховных забавах, называемых балами и маскарадами, где человек умный, коли он хочет принять в них участие, должен поневоле надевать личину глупца.

— Умоляю вас только об одном, — ответил Джулиан, — берегитесь человека, который, умея надевать маски для других, может и от вас скрыть свои истинные черты.

— Вы что-то уж чересчур подозрительны, молодой человек, — возразил Бриджнорт более резко, чем говорил прежде. — Послушайтесь моего совета: займитесь своими делами, ибо они, поверьте мне, требуют очень серьезного внимания, и предоставьте другим вершить их собственные.

Намек был слишком ясен. Джулиан молча, без дальнейших объяснений, простился с майором и уехал из Моултрэсси-Холла. Читатель может догадаться, как часто оборачивался он, пытаясь угадать, какой из многочисленных огней, мелькавших в окнах дома, светится в комнате Алисы. Когда дорога повернула в сторону, Джулиан погрузился в глубокую задумчивость, из которой его вывел голос Ланса: лесничий спрашивал, где они проведут остальную часть ночи. Джулиан не знал, что ответить, но верный слуга сам всё решил, предложив ему воспользоваться запасной кроватью у него в доме, на что тот охотно согласился. Когда они приехали, все уже спали; бодрствовала только Элзмир: уведомленная гонцом о приезде гостя, она приготовилась принять наилучшим образом сына своих старых господ. Джулиан тотчас удалился в отведённую ему комнату, где, несмотря на множество забот и душевную тревогу, скоро заснул и проснулся, когда солнце стояло уже высоко.

Его разбудил Ланс, который, встав рано поутру, уже успел сделать много дел. Он сообщил Джулиану, что Бриджнорт с одним из слуг прислал из замка его лошадь, оружие и маленький дорожный сундучок. Этот же слуга доставил письмо, извещавшее несчастную Дебору Деббич о том, что она уволена, и запрещавшее ей впредь показываться в Моултрэсси-Холле. Чиновник палаты общин увез рано утром из замка Мартиндейл под усиленной охраной сэра Джефри в его собственном экипаже; леди Певерил было разрешено следовать за мужем. Мистер Победоносный, стряпчий из Честерфилда, добавил Ланс, вместе с другими судебными чиновниками от имени майора Бриджнорта занял замок Мартиндейл.

Сообщив эти печальные новости, Ланс помолчал, а потом, после минутного колебания, заявил, что он решил покинуть дом и ехать со своим молодым господином в Лондон. Джулиан сначала воспротивился этому предложению, уговаривая его остаться с теткой, чтобы при случае защитить её от новых хозяев замка.

— Найдет защитника получше меня, — ответил Ланс, — ибо у неё есть чем заплатить за покровительство. Что же касается меня самого, то я решил, покуда жив, не оставлять вас, мистер Джулиан.

Певерил сердечно поблагодарил его за такую преданность.

— Сказать правду, — добавил Ланс, — я не из одной преданности еду с вами, хотя привязан к вам не меньше других; отчасти тут дело в том, что я побаиваюсь, как бы меня не призвали к ответу за вчерашний пожар. Рудокопам-то всё сойдет с рук: от них ведь ничего другого и ожидать нельзя.

— Если ты боишься, — сказал Джулиан, — я напишу майору Бриджнорту; он обязан защитить тебя.

— Да нет, я ведь еду не из одного лишь страха, хотя и не из одной преданности, — уклончиво ответил лесничий. — Тут и страха и преданности хватает, но есть ещё причина, коли говорить правду. Мисс Дебора и тетушка Элзмир решили поселиться вместе и забыть про все свои ссоры. А из всех привидений на свете самое страшное — это давнишняя любовь до гроба, вновь принимающаяся за бедного малого вроде меня. Мисс Дебора, несмотря на своё горе из-за потери места, уже заводила разговор о разрубленном пополам шестипенсовике или о чем-то ещё в этом роде, как будто мужчина может столько лет помнить такие пустяки, даже если бы она сама тем временем не улетела за море, как вальдшнеп.

Джулиан едва удерживался от смеха.

— А я-то считал тебя настоящим мужчиной, Ланс, и не думал, что ты побоишься женщины, решившей насильно женить тебя на себе.

— Однако это случалось со многими честными людьми, — возразил Ланс, — а когда эта женщина живет в одном доме с тобой, сам черт ей помогает. К тому же здесь-то будут двое против одного, ибо тетка, хоть и говорит красиво, когда речь идет о господах, но уж своего не упустит, а мисс Дебора, видать, богата, как еврей-ростовщик.

— А тебя, я вижу, не прельщает женитьба ради пирогов и пудингов?

Нет, мистер Джулиан, — отвечал Ланс, — особенно если я не знаю, на каком тесте они замешены. Откуда, черт побери, мне знать, как эта шельма добыла свои денежки? Да и потом, уж коли болтать про памятки да про всякие там нежности, надо бы по-прежнему быть той ладной девчонкой, с которой я разломал шестипенсовик, — тогда бы и я с ней был прежним. Но мне ещё никогда не доводилось слышать о любви до гроба, которая продолжалась бы десять лет. А её любви, коли она вообще существует, вот-вот исполнится двадцать.

— Что ж, Ланс, — сказал Джулиан, — раз уж ты решился, поедем в Лондон. А там, если обстоятельства не позволят мне оставить тебя своим слугой и если дела моего отца не поправятся, я постараюсь найти тебе другое место.

— Да нет, — возразил Ланс, — я надеюсь вскоре возвратиться в мой милый Мартиндейл и по-прежнему объезжать леса. Ведь когда у них не будет общей мишени, то есть меня, тетка и мисс Дебора быстро натянут луки друг против друга… А вот и тетушка Элзмир несёт вам завтрак. Я только пойду дам кое-какие наставления касательно оленей моему помощнику Ралфу Забияке, а потом оседлаю моего пони и лошадь вашей милости — уж не сказать, что очень она хороша, — и всё будет готово к отъезду.

Джулиан был рад, что приобрёл такого сметливого, преданного и храброго товарища, каким показал себя Ланс накануне вечером. Он постарался поэтому уговорить тетку ненадолго расстаться с племянником. Старуха по безграничной привязанности своей к дому Певерилов легко согласилась на это и только горестно вздохнула при мысли о том, что рухнули её воздушные замки, построенные на туго набитом кошельке Деборы. «Впрочем, — думала тетушка Элзмир, — оно и к лучшему, что он сбежит от этой чересчур прыткой, длинноногой замарашки Сие Селлок». Для бедной же Деборы отъезд Ланса, на которого она смотрела, как мореплаватель на тихую гавань, где можно укрыться от непогоды, был вторым ударом после того, как её прогнали с весьма доходной службы у майора.

Джулиан навестил эту безутешную девицу, надеясь узнать от неё хоть что-нибудь о намерениях Бриджнорта насчет его дочери, о характере Гэнлесса и прочих подробностях, которые могли быть ей известны по её положению в семье, но Дебора пребывала в таком смятении, что не способна была ничего толком рассказать. Имени Гэнлесса она даже не помнила, при упоминании об Алисе с ней делалась истерика, а при имени майора она приходила в бешенство. Она только перечисляла многочисленные услуги, оказанные ею отцу и дочери; предсказывала, что у них и белье будет дурно постирано, и птица отощает, и припасов будет недоставать, и дом никогда не будет прибран, и что Алиса захворает и скоро умрет, и что все эти беды не стряслись ранее только потому, что она охраняла от них семейство своими попечениями, вниманием и неусыпной заботой. Потом снова заговаривала о бегстве Ланса, то плача, то принужденно смеясь, выражала своё полное презрение к этому бесчестному человеку, и Джулиан понял, что эта тема никак не послужит к её успокоению и что если он не пожелает отложить свой отъезд на срок более длительный, чем позволяет положение его дел, то, видимо, не дождется, пока Дебора будет в состоянии дать ему сколько-нибудь разумные и полезные сведения.

Ланс, который по доброте душевной обвинял только себя в нервических припадках мисс Деббич, или, иначе, в том, что «на неё находит», как принято было говорить в округе применительно к подобным приступам passio hysterica[45]Истерического настроения (лат.)., решил её пожалеть и не показываться больше на глаза бедной жертве собственной чувствительности и его бессердечия. Поэтому он велел своему помощнику Ралфу шепнуть Джулиану, что оседланные лошади стоят у крыльца и всё готово к отъезду.

Джулиан не заставил себя дожидаться, и вскоре они, усевшись на лошадей, рысью направились в Лондон, свернув, впрочем, с главной дороги. Джулиан рассчитывал, что карета, в которой ехал его отец, будет двигаться медленно, а потому он успеет добраться до Лондона первым, чтобы посоветоваться с друзьями их семьи о том, какие меры следует принять для защиты сэра Джефри.

Они ехали целый день и уже поздно вечером остановились у небольшого постоялого двора. На их стук никто не вышел, хотя дом был освещен и из кухни доносилась чья-то быстрая речь; так сыпать словами мог только повар-француз в самый разгар своего священнодействия. А поскольку в то время эти заморские искусники встречались ещё редко, то Джулиан тотчас заподозрил, не орудует ли там мосье Шобер, чьи plats[46]Блюда (франц.). он недавно оценил, ужиная со Смитом и Гэнлессом.

Возможно, один из них, а может быть, и оба находятся в этой маленькой гостинице; а если так, то Джулиан мог попытаться узнать, кто они на самом деле и каковы их намерения. Он ещё не представлял себе, как ему это удастся; но случай неожиданно пришел ему на помощь. — Вряд ли я смогу принять вас, господа, — сказал хозяин, наконец появившийся в дверях. — У меня сегодня остановились знатные господа, и им нужен весь дом, да и того, боюсь, будет мало.

— Мы люди простые, почтенный хозяин, — ответил Джулиан, — и едем на рынок в Моузли. Нынче уж поздно двигаться дальше, а нам хватит и маленького уголка.

— Ну, коли так, — сказал хозяин, — я помещу одного из вас в кладовой, за перегородкой, хоть господа и желали быть одни; другой же хочет не хочет, а должен помочь мне у бочонка.

— Меня к бочонку! — вскричал Ланс, не дожидаясь решения своего господина. — Рядом с ним я готов жить и умереть.

— Ну, значит, я иду в кладовую, — сказал Джулиан и, обернувшись к Лансу, шепотом попросил его, чтобы избежать возможности быть узнанным, обменяться с ним плащами.

Пока хозяин ходил за лампой, они быстро переоделись, и хозяин провел Джулиана в дом, предупредив его, чтобы он не шевелился в своём убежище, а если кто-нибудь его увидит, чтобы назвался одним из обитателей дома и предоставил ему самому всё уладить.

— Тебе будет слышно всё, что говорят господа, — добавил он, — но я думаю, ты ничего не поймешь: они или лопочут по-французски, или болтают всякую чепуху про королевский двор, которую понять не легче.

Кладовая, куда был помещен на этих условиях наш герой, по-видимому, служила по отношению к общей зале чем-то вроде крепости, откуда можно было наблюдать за мятежной столицей и обуздывать её. Здесь сидел хозяин в субботние вечера и, не видимый своими гостями, имел возможность следить за их желаниями и поведением, а также слышать их разговоры. К подобной деятельности он питал изрядное пристрастие, ибо принадлежал к многочисленному разряду тех филантропов, для которых чужие дела важны ничуть не менее, если не более, собственных.

Там-то он и поместил нового гостя, ещё раз напомнив, что тот ни словом, ни движением не должен выдать своё присутствие, и пообещав немедленно принести ему кусок холодной говядины и кружку отличного эля. С этими словами он покинул Джулиана, забрав с собою лампу, и его гостю пришлось довольствоваться тем светом, который проникал в кладовую из ярко освещенной залы через щель, обычно позволявшую хозяину видеть всё, что там происходит.

Положение Джулиана, само по себе неудобное, оказалось, однако, таким, какого он только мог бы пожелать.

Завернувшись в плащ Ланса Утрема, такой поношенный и полинялый, что о его первоначальном зеленом цвете можно было теперь лишь догадываться, и приняв все необходимые меры предосторожности, он начал наблюдать за двумя людьми, которые завладели залой, обычно открытой для всех приезжих. Они сидели за столом, уставленным самыми отборными яствами, какие мог придумать и изготовить такой искусный повар, как мосье Шобер, и охотно воздавали им должное.

Джулиан без труда узнал в одном из них, как и предполагал, хозяина вышеупомянутого Шобера; Гэнлесс называл его Смитом. Другого же, сидевшего к нему лицом, он видел впервые. Этот человек был одет как самый заправский щеголь. Его парик, поскольку ему приходилось путешествовать верхом на лошади, был не намного больше парика современного адвоката, но запах духов, который исходил от него при каждом движении, заполнял всю залу, где обычно пахло только дешевым табаком — этой утехой простонародья. Его плащ был обшит галуном по последней и самой изысканной моде, а шитью на его жилете и покрою рейтуз, которые застегивались над коленом, позволяя любоваться красивой формой ноги, позавидовал бы сам Граммон. Нога эта сейчас покоилась на табурете, и её владелец время от времени поглядывал на неё с явным удовольствием.

Разговор этих достойных особ был столь занимателен, что мы намерены посвятить ему следующую главу.