Глава 3. В КРЕПОСТИ

Онлайн чтение книги По дикому Курдистану
Глава 3. В КРЕПОСТИ

По долине, в которой было очень много дубов, так напоминавших мне мою родину, спешили мы навстречу нашей цели.

– Можно говорить? – тихо спросил меня Линдсей.

– Да. Ведь нас сейчас никто не слышит.

– А курд, следующий за нами?

– Не обращай на него внимания.

– Well! Деревня называется Спандаре?

– Да.

– Как вам там понравилось?

– Весьма и весьма. А вам, сэр?

– Роскошно! Хороший хозяин, добрая хозяйка, приличная еда, красивый танец, великолепный пес!

Произнося последние слова, он взглянул на бежавшую рядом с моей лошадью борзую. Из осторожности я привязал ее веревкой к стремени. Кстати, собака уже подружилась с лошадью и, казалось, уяснила четко, кто стал ее хозяином. Она внимательно поглядывала на меня снизу вверх своими большими, умными глазами.

– Да, – отвечал я. – Все было прекрасно, в особенности еда.

– Отлично! Даже голубь и бифштекс!

– Хм! Вы в самом деле полагаете, что это был голубь?

– Нет? Не голубь? Все равно это был голубь, я знаю!

– Не голубь!

– А что же?

– Это зверь, которого зоологи прозвали латинским именем Vespertilio murinus, или myotis[36]Речь идет о серой летучей мыши из рода нетопырей.. Я не зоолог и не знаю латинского языка! Обычно этого «голубя» называют «летучая мышь».

– Летучая…

Он запнулся на этом слове и в ужасе раскрыл широко рот. Даже нос от этого пострадал – его кончик побелел.

– Да, это была летучая мышь. Вы съели летучую мышь.

Он остановил лошадь и уставился в небо. Наконец я услышал громкий щелчок: рот снова закрылся, и мне стало ясно, что к англичанину вернулась способность облекать свои мысли в слова.

– …мышь!

Этим маленьким словом он завершил начатое словосочетание. Затем он наклонился ко мне, свесившись с лошади, и схватил меня за локоть.

– Сэр!

– Что?

– Не забывайте о почтении, должном оказываться каждому джентльмену!

– Я был недостаточно почтителен к вам?

– И весьма, скажу я вам!

– Насколько?

– Как можете вы утверждать, что сэр Дэвид ест летучих мышей!

– Летучих мышей? Я говорил лишь об одной.

– Все равно! Одна или несколько, это все равно оскорбление. Я требую удовлетворения, сатисфакции! Well!

– Считайте, она у вас уже есть!

– У меня? Как это?

– Вы получите сатисфакцию, которая вас полностью удовлетворит.

– Какую? Не знаю никакой.

– Я тоже ел летучую мышь, как и Мохаммед Эмин.

– Тоже? Вы и он? A-a!

– Да, я также принял ее за голубя. Когда же я поинтересовался, мне сказали, что это была летучая мышь.

– У летучей мыши же есть кожица.

– Срезали.

– Значит, все это на самом деле правда?

– На самом деле.

– Не шутка, не розыгрыш?

– Всерьез.

– Ужас! О-о! Получу колики, холеру, тиф! О-о!

Он скривил такую мину, что ему нельзя было не посочувствовать.

– Вам плохо, сэр?

– Очень! Yes!

– Могу я помочь?

– Чем же?

– Гомеопатическим средством.

– У вас оно есть? Мне становится действительно дурно!

– Какое средство?

– Симилиа симилибус.

– Опять зоология, латынь?

– Да, латынь: подобное подобным. А по зоологически это саранча.

– Что?

– Да, саранча.

– Против дурноты? Мне нужно ее съесть?

– Вы не должны ее есть, вы ее уже съели.

– Я ее уже… Я?

– Да.

– Глупости! Невозможно! Когда?

– Вчера вечером.

– A-a! Объяснитесь!

– Вы сказали, что бифштекс оказался очень хорошим.

– Очень! Невероятно хорошим! Well!

– Это был не бифштекс.

– Не бифштекс? Я англичанин! Был бифштекс!

– Не было! Я спрашивал!

– А что же было?

– Поджаренная в оливковом масле саранча. Мы называем этих деликатесных прыгунов соломенными лошадьми.

– Соломенными…

Снова, как и прежде, слово застряло у него в горле, но в этот раз он совладал с собой и крепко сжал губы.

– …лошадьми!

– Да, вы ели соломенных лошадей.

– A-a! Ужасно! Но я их не распробовал!

– Разве вы знаете, как они выглядят?

Он сделал руками и ногами движение, как будто хотел повернуться на лошади вокруг собственной оси.

– Нет, никогда не видел.

– Я уверяю вас, это была действительно саранча. Ее жарят и растирают, потом кладут в землю до получения ею особого вкуса, как говорят французы haut gout[37]Возвышенный вкус (фр.)., и тушат в оливковом масле. Я попросил уже этот рецепт у жены старосты и точно знаю, что говорю.

– Ужас! У меня ведь будут желудочные колики!..

– Вы удовлетворены моей сатисфакцией?

– И вы тоже ели кузнечиков?

– Нет.

– Нет? Почему нет?

– Мне их не подавали.

– Только мне?

– Только вам одному, наверное, это почетная награда вам, сэр!

– А вы знали?

– Сначала нет, но, когда вы ели, я спросил.

– Почему же вы не сказали мне сразу?

– Вы же наверняка что-нибудь такое сделали бы, что оскорбило бы нашего хозяина.

– Мистер, я протестую! Это же коварство! Злодейство! Злорадство! Подерусь с вами, буду боксировать или…

Он прервал речь, ибо раздался выстрел и пуля вырвала клочок ткани из моего тюрбана.

– Быстро на землю и спрячьтесь за лошадьми! – приказал я.

Одновременно я спрыгнул с коня. Спешил я не напрасно: раздался второй выстрел, и пуля просвистела прямо надо мной. Одним движением я отцепил поводок от ошейника собаки:

– Взять!

Пес издал короткий тявкающий звук, будто хотел сказать, что он меня понял, и стрелою помчался в кустарник.

Мы находились в ущелье, склоны которого густо поросли молодыми дубами. Даже пробираться сквозь них было опасно, можно было бы попасть под пули противника. Защитившись корпусами наших лошадей, мы прислушались.

– Машалла! Кто это может быть? – спросил Мохаммед Эмин.

– Арнаут, – ответил я.

Тут мы услышали крик и следом за ним – громкий, призывный лай собаки.

– Доян взял его, – сказал я спокойно, насколько это было возможно в этой ситуации. – Болюк-эмини, иди туда и приведи его к нам!

– Аллах-иль-Аллах! Эмир, я не пойду, их там может быть десять или даже сто, и тогда я пропал!

– …и твой осел остался бы сиротою. Ты трус. Следи за лошадьми. Пошли!

Нам не пришлось долго продираться сквозь чащу. Я не ошибся – то был арнаут. Собака не стояла рядом, а лежала на нем в таком положении, которое заставило меня поразиться необычайнейшему уму Дояна. Арнаут успел вытащить кинжал, чтобы защититься им от собаки, так что псу нужно было решить несколько жизненно важных задач. Поэтому он потянул его вниз и так уложил на правую руку, что арнаут не мог ею двигать. При этом Доян удерживал его за шею зубами, хоть и легко, но все же так, что арнаут при малейшем движении оказался бы на том свете.

Сначала я отобрал у трусливого арнаута кинжал, затем вынул из-за пояса пистолет, – второй, уже отстрелянный, валялся на земле: арнаут уронил его при нападении собаки.

– Назад!

Услышав команду, пес отпустил его. Тот поднялся и схватился непроизвольно за шею. Я сказал ему:

– Слушай, ты хотел нас убить! Может быть, мне тоже убить тебя?

– Сиди, прикажи, и я повешу его! – попросил Халеф.

– К счастью, он ни в кого не попал. Отпустите его!

– Эмир, – сказал Мохаммед, – он дикий зверь.

– Он уже выстрелил в меня, но у него не будет возможности это повторить. Проваливай, подлец!

В мгновение ока тот исчез между кустами. Пес моментально рванулся за ним, но я его удержал.

– Сиди, нам нужно идти за ним. Он арнаут, а потому опасен для нас всегда.

– Опасен? В Амадии, что ли? Если он туда отправится, я подам на него в суд.

У Мохаммеда и у англичанина нашлось много веских возражений, но я уже повернул к лошадям и взобрался на своего вороного. Пес бежал за мною без зова. Я заметил, что мне не нужно его привязывать. Впоследствии это неоднократно подтвердилось.

К полудню мы добрались до маленькой деревни под названием Бебади, выглядевшей весьма убого, населенной, как мне показалось, несторианами. Мы сделали там короткий привал, и нам пришлось приложить немало усилий, прежде чем мы получили в дополнение к нашей еде по глотку шербета.

Теперь перед нами лежала кеглеобразная гора, на ней и находилась Амадия. Мы скоро до нее добрались. По левую и правую руку от дороги мимо нас проплывали сады, которые были достаточно ухожены; но сама местность уже с самого начала нам не понравилась. Мы проследовали сквозь ворота, которые наверняка когда-то совсем развалились и теперь были кое-как починены. Здесь же стояло несколько оборванных арнаутов, следивших за тем, чтобы никто не напал на город. Один из них ухватил за уздечку моего коня, другой – коня хаддедина.

– Стоять! Кто вы? – спросил он меня.

Я указал на болюка-эмини.

– Ты что, не видишь, что вместе с нами солдат падишаха? Он даст тебе ответ.

– Я спросил не его, а тебя!

– Прочь, в сторону!

Я вздыбил лошадь, она сделала прыжок, и мужчина упал на землю. Мохаммед последовал моему примеру, и мы поскакали дальше. Вслед нам сыпали проклятиями арнауты, а башибузук вступил с ними в спор. Нам встретился человек в длинном кафтане и старом платке, обмотанном вокруг головы.

– Ты кто, человек?

– Господин, я ехуди, еврей. Жду твоих приказаний.

– Ты не знаешь, где живет мутеселлим[38]Мутеселлим – здесь, наместник мутасаррыфа (тур.)., комендант?

– Знаю, господин.

– Тогда веди нас к его сералю[39]Сераль – дворец, здесь, резиденция правителя города (тур.)..

Чем увереннее держишься с людьми на Востоке, тем дружественнее обхождение. Нас провели сквозь целый ряд переулков и базаров, которые произвели на меня впечатление полной заброшенности.

К этой важной пограничной крепости, как оказалось, власти относились очень небрежно. На улицах и в лавках не ощущалось жизни. Нам встречалось очень мало людей, а те, кого мы видели, имели удрученный, болезненный вид.

Сераль явно не заслуживал по своему виду такого названия, а скорее походил на подлаженные руины. Перед входом не было даже стражей. Мы спешились, передали наших лошадей догнавшим нас курду, Халефу и болюку-эмини. Еврей получил подарок. Мы вошли во дворец.

Пройдя по нескольким коридорам, мы наконец заметили человека, который, увидев нас, сменил свою размеренную походку на быстрый бег.

– Кто вы? Чего вам надо? – подбежав к нам, спросил он гневным голосом.

– Приятель, говори со мною иным тоном, иначе я тебе покажу, что такое вежливость. Ты кто такой?

– Я смотритель сераля.

– Можно мне встретиться и поговорить с мутеселлимом?

– Нет.

– Почему? Где он?

– Он выехал.

– Вы хотите мне сказать, что он дома и у него кейф!

– Кто ты такой, что можешь приказать ему, что можно, а чего нельзя делать?

– Никто. Но я хочу посоветовать тебе говорить правду.

– Ты позволяешь себе со мной так говорить? Ты, неверный, как ты смеешь входить в сераль коменданта с собакой?

Он был прав, рядом со мною действительно стояла борзая и наблюдала за нами, всем своим видом давая понять, что она ждет лишь моего кивка, чтобы броситься на турка.

– Поставь стражу у ворот, – ответил я ему, – тогда никто, кому не разрешено входить, не попадет в сераль. Так все-таки когда я могу поговорить с мутеселлимом?

– Ближе к концу дня.

– Хорошо, тогда скажи ему, что я приду к вечеру!

– А если комендант спросит, кто ты?

– Скажи, что я друг мосульского мутасаррыфа.

Он явно смутился.

Мы вышли из дворца, вскочили на лошадей и отправились искать себе какое-либо жилище. Собственно, это не составляло особого труда – как мы заметили, многие дома стояли пустыми, но я не намеревался тайно селиться в одном из заброшенных домов.

Когда мы, рассматривая здания, скакали по деревне, навстречу нам появилась огромная, устрашающая человеческая фигура. Его бархатная куртка и такие же штаны были украшены золотой вышивкой; его оружие было весьма внушительно; с его чубука, который он курил с очень большой уверенностью на ходу, свешивались, как я позже сосчитал, четырнадцать шерстяных кисточек. Он остановился возле меня и стал рассматривать моего вороного с важным видом знатока. Я также остановился и поздоровался:

– Салам.

– Алейкум! – ответил он и гордо кивнул.

– Я нездешний и не хочу говорить со всякими биркадни – простыми людьми, позволь мне лучше расспросить тебя, – сказал я с тем же гордым видом.

– По твоей речи видно, что ты эфенди. Я отвечу на твой вопрос.

– Кто ты?

– Я Селим-ага, командующий албанцами, защищающими эту знаменитую крепость.

– А я Кара бен Немси, протеже падишаха и посланник мутасаррыфа Мосула. Мне нужен дом в Амадии, чтобы несколько дней там пожить. Ты можешь указать хотя бы один?

Он с неохотой отдал мне воинские почести и сказал:

– Да освятит Аллах твое величие, эфенди! Ты большой господин и должен быть принят во дворце мутеселлима.

– Но хранитель дворца указал мне на дверь, и я…

– О Аллах, погуби это создание! – прервал он меня. – Я пойду и разорву его на кусочки.

Он закатил глаза и замахал обеими руками. Этот человек был, пожалуй, обычный брамарбас.

– Оставь этого человека! Он не удостоится чести видеть у себя гостей, которые принесли бы ему бакшиш!

– Бакшиш? – спросил храбрец. – Ты дашь бакшиш?

– У меня нет привычки скупиться.

– О, тогда я знаю дом, где ты можешь жить и раскуривать как шахиншах в Персии. Мне тебя проводить?

– Покажи мне этот дом!

Мы пошли за ним. Он провел нас по нескольким пустым переулкам вокруг базара, пока мы не очутились перед небольшим открытым местом.

– Это Мейдан юджеликюн! Верхняя площадь! – торжественно провозгласил он.

Может, у площади и были всевозможные качества, но величием она явно не могла похвастаться. Наверное, именно поэтому ей дали столь напыщенное имя. Стоя на этой площади, я ощущал себя в турецком городе – на этом мейдане слонялись кругом порядка двадцати бездомных паршивых собак. Увидев моего пса, они подняли яростный вой. Доян, как истинный паша, не обратил на него ровным счетом никакого внимания.

– А вот дом, который я имел в виду, – сообщил ага, показывая мне на здание, которое занимало целую сторону площади и выглядело совсем недурно. Спереди у него были несколько зарешеченных окон, по краю крыши стояли защитные перила, что являлось несомненным знаком роскоши в этой стране.

– Кто же живет в этом доме? – спросил я.

– Я сам, эфенди.

– А чей он?

– Мой.

– Ты его купил или снял?

– Ни то ни другое. Он принадлежал знаменитому Исмаил-паше и оставался без хозяина, пока я его не занял. Идем, я тебе все покажу.

Этот добрый и честный командующий арнаутов проникся, очевидно, большой симпатией к моему бакшишу. Но все же его предупредительность была мне весьма приятна и весьма своевременна. Мы спешились перед домом и вошли в него. В прихожей скрючилась старуха, она чистила лук, подбирая и жуя при этом падающие на пол кусочки. По ее виду я решил, что она прабабушка мутеселлима.

– Послушай, моя сладкая Мерсина, я привел мужчин, – почтительно заговорил с нею ага.

Из-за слез она нас совершенно не видела; к тому же она протерла «луковыми» руками глаза, и слезы посыпались еще больше.

– Мужчин? – переспросила она голосом, приглушенно исходящим из ее беззубого рта, как стуки полтергейста.

– Да, эти мужчины будут жить в доме…

Она с необычайной быстротой отбросила от себя лук и вскочила с пола.

– Жить? Здесь, в этом доме? Да в своем ли ты уме, Селим-ага?

– Да, моя милая Мерсина, они будут жить в этом доме, а ты будешь хозяйкой и будешь их обслуживать.

– Хозяйкой? Обслуживать? Аллах керим! Ты действительно сошел с ума! Разве я и так не работаю день и ночь, чтобы справиться лишь с одним тобой! Гони их прочь, немедленно! Я приказываю тебе!

По лицу аги было видно, что он немного смутился. Сладкая и милая Мерсина, похоже, держала все в доме в своих руках. И еще как!

– Тебе не придется больше работать день и ночь. Я найму им служанку.

– Служанку? – переспросила она.

Ее голос не был больше приглушенным, наоборот, стал визгливым и срывающимся, как будто ротик милой голубицы обернулся «клювом кларнета».

– Служанку? Небось молодую и симпатичную, э-э?

– Это зависит от мужчин, Мерсина.

Она уперла руки в бедра, что на Востоке имеет то же значение, что и на Западе, и глубоко вздохнула.

– От этих мужчин? Я все здесь решаю! Я приказываю! Здесь только я госпожа! Я здесь определяю, что будет и что не будет. И я приказываю тебе гнать прочь этих мужчин. Ты слышишь, Селим-ага? Прочь, и немедленно!

– Но это ведь совсем не мужчины, моя единственная Мерсина!

Мерсина, что по-арабски означает «миртовое дерево», снова протерла глаза и внимательно на нас посмотрела. Я же был несколько удивлен таким заявлением аги. Кем же, собственно, мы были, как не мужчинами?

– Нет, – повторил он, – это не мужчины, это эфенди, большие эфенди, они находятся под защитой падишаха.

– Какое мне дело до твоего падишаха! Здесь я падишахиня, султанша Валиде, и что я скажу, то и будет!

– Да послушай же! Они дадут очень хороший бакшиш.

Слово «бакшиш» на Востоке обладает чудесным действием. В данном случае это слово стало для нас спасительным. Мирта опустила руки, мягко улыбнулась, правда, улыбка эта немедленно сменилась издевательской усмешкой, и повернулась к мистеру Давиду Линдсею.

– Большой бакшиш? Это так?

Линдсей замотал головой и показал на меня.

– Что с ним? – спросила она меня, показывая на англичанина. – Он что, ненормальный?

– Нет, – ответил я ей. – Позволь нам, о душа этого дома, рассказать, кто мы такие! Этот человек, которого ты сейчас спросила, набожный паломник из Лондонистана. Он копает киркой, которую ты здесь видишь, в земле, чтобы подслушать язык умерших, и дал себе обет не говорить ни слова, пока он не получит на это разрешения.

– Праведник, святой и к тому же волшебник? – спросила она испуганно.

– Да. Я предостерегаю тебя – не оскорбляй его! Этот человек – предводитель одного большого народа далеко отсюда на Западе, а я – эмир воинов, которые почитают женщин и дают бакшиш. Ты султанша этого дома, позволь нам осмотреть его и решить, не сможем ли мы прожить в нем несколько дней.

– Эфенди, твоя речь благоухает розами и гвоздиками; твой рот мудрее и умнее, чем у этого Селима-аги, который постоянно забывает говорить то, что надо, а твои руки – как длани Аллаха, дарующего благословение. У тебя много слуг с собою?

– Нет, ведь наши руки достаточно сильны, чтобы защищаться самим. У нас только трое сопровождающих – слуга, хавас мосульского мутасаррыфа и курд, который уже сегодня покинет Амадию.

– Тогда добро пожаловать! Осмотрите мой дом и мой сад, и, если вам у меня понравится, мои глаза будут бдеть и светить над вами!

Она заново протерла свои «бдящие» и «светящие» и собрала лук с пола, чтобы освободить для нас дорогу в дом. Арнаутский храбрец, похоже, был весьма доволен таким исходом дела. Сначала он провел нас в комнату, в которой жил сам. Она была весьма большой, и мебель в ней заменял единственный старый ковер, использующийся как диван, кровать и стол. На стенах этой комнаты висели оружие и табачные трубки. На полу стояла бутылка, около нее было видно несколько пустых яичных скорлупок.

– Еще раз добро пожаловать, мой господин!

Он поклонился, поднял с пола бутылку и дал каждому из нас по скорлупе. После этого он что-то налил в них. Это была ракия. Мы выпили по нескольку скорлупок, он же приставил бутылку ко рту и не отнял ее, пока не убедился, что все зелье из сосуда протекло в его желудок. После этого он взял у нас из рук скорлупки и, выдув из них оставшиеся на дне капельки, положил их снова на пол.

– Мое собственное изобретение! – гордо произнес он. – Вы не удивляетесь, что у меня нет стаканов?

– Ты, очевидно, предпочел всем стаканам это чудное изобретение, – высказал я догадку.

– Я их предпочитаю потому, что у меня просто нет стаканов. Я албанский ага и ежемесячно должен получать жалованье 330 пиастров, но вот уже одиннадцать месяцев жду этих денег. Аллах керим, султану, видимо, они самому нужны!

Теперь мне стало понятно, почему он так бурно отреагировал на слово «бакшиш».

Ага провел нас по дому. Он был достаточно просторным и добротным, но уже приходил в упадок. Мы выбрали себе четыре комнаты: по одной на каждого из нас и одну для Халефа и башибузука. Цена за жилье была незначительной, всего пять пиастров, то есть примерно по марке за комнату в неделю. Во дворе был сарай, который мы также сняли для наших лошадей. Он тоже стоил марку в неделю.

– Вы хотите осмотреть сад? – спросил ага.

– Естественно! Он красив?

– Очень красив. Наверное, так же красив, как райский! Там ты увидишь всевозможные деревья и травы, названия которых я даже не знаю. Днем сад освещает солнце, а ночью сверкают над ним глаза звезд. Он очень красив! Пошли посмотрим!

Мне было забавно слушать его.

Сад был довольно убогий, составляя в окружности примерно сорок шагов. Я обнаружил в нем лишь искривленный кипарис и дикую яблоню. «Всевозможные травы» состояли всего лишь из дикой горчицы, разросшейся петрушки и нескольких убогих маргариток. Но наивеличайшим чудом этого сада были грядки с чахнувшими в трогательном единодушии луком, чесноком, кустом крыжовника, несколькими кустиками белены и увядшими фиалками.

– Красивый сад, не правда ли? – сказал ага, выпуская гигантское кольцо дыма.

– Очень красивый!

– И как он плодоносит!

– О да!

– И много красивых растений, не правда ли?

– Без числа!

– Ты знаешь, кто гулял по этому саду?

– Кто же?

– Красивейшая роза Курдистана. Ты никогда не слышал об Эсме-хан, с которой никто не может сравниться по красоте?

– Это она была женой Исмаил-паши, последнего наследника аббасидского[40]Аббасиды – династия правителей в Багдадском халифате в VIII-XIII вв. халифа?

– Ишь ты, знаешь! У нее был почетный титул «хан», как и у всех женщин этой сиятельной семьи. Его, то есть Исмаил-пашу, обложил Инджу Байракдар Мохаммед-паша. Он взорвал стены замка и взял его приступом. Потом Исмаила и Эсме-хан отвезли в качестве пленников в Багдад… Здесь же, в этом доме, она жила и благоухала. Эмир, мне очень хотелось бы еще раз увидеть ее здесь!

– Это она посадила эту петрушку и чеснок?

– Нет, – серьезно ответил он, – это сделала Мерсина, моя домоправительница.

– Тогда возблагодарим Аллаха, что вместо Эсме-хан у тебя есть эта сладкая Мерсина.

– Эфенди, порой она бывает очень ядовита!

– Не ропщи на это, Аллах ведь распределил дары по-разному. И то, что ты должен вдыхать аромат этой Мерсины, наверняка было записано в Книге.

– Именно так! Но скажи, может быть, ты арендуешь этот сад? Сколько ты за него требуешь?

– Если вы заплатите мне по десять пиастров за каждую неделю, можете вспоминать там Эсме-хан сколько вам заблагорассудится!

Я медлил с ответом. Сад примыкал к задней стене здания, где я заметил два ряда маленьких отверстий. Это выглядело как тюрьма.

– Я не думаю, что сниму этот сад.

– Почему?

– Мне не нравится эта стена.

– Стена? Отчего же, эфенди?

– Я недолюбливаю такое соседство, как тюрьма.

– О, люди, которые там сидят, тебе не помешают. Эти отверстия так высоки, что их невозможно достать. К тому же они очень маленькие.

– Это единственная тюрьма Амадии?

– Да. Другая развалилась. Мой унтер-офицер надзирает над пленниками.

– И ты утверждаешь, что они мне не помешают?

– Обещаю – ты ничего не увидишь и не услышишь.

– Хорошо, тогда я дам тебе десять пиастров. Значит, за неделю ты получишь от нас тридцать пять пиастров. Разреши за первую неделю заплатить сразу.

Лицо его расплылось в улыбке от удовольствия, когда я это предложил. Англичанин заметил, что я полез в карман, и затряс головой, вытащив свой собственный кошелек и подав его мне. Его явно не обременяла такая трата, поэтому я вытащил из кошелька три цехина и дал их аге.

– Вот, возьми! Остальное – бакшиш для тебя.

Это было вдвое больше по сравнению с тем, что он должен был получить. Повеселев, он произнес с глубоким почтением:

– Эмир, Коран говорит – кто дал вдвое больше, тому все это Аллах возместит во сто крат. Аллах твой должник, он тебя богато одарит.

– Нам нужны лишь ковры и трубки для наших комнат. Где я могу их одолжить, ага?

– Господин, если ты дашь еще две такие монеты, ты получишь все, что только пожелает твое сердце!

– Возьми деньги!

– Я уже спешу принести вам все необходимое.

Мы покинули сад. Во дворе стояла Мерсина, душа дворца. Ее руки были измазаны в саже. Она мешала указательным пальцем разогретое в миске масло.

– Эмир, тебе подошли наши комнаты? – справилась она.

Здесь до нее, видимо, дошло, что палец вовсе не заменяет ложку; она быстро его вытащила и осторожно облизала.

– Я сниму их, а также сарай и сад.

– Он уже все заплатил, – сказал довольный ага.

– Сколько? – спросила она.

– Тридцать пять пиастров за первую неделю.

О своем бакшише плут ничего не сказал. Значит, он и здесь был под башмаком у своей Мерсины! Я взял из кошелька еще один цехин и дал его ей.

– Вот возьми, жемчужина радушности! Это первый бакшиш для тебя. Если мы будем довольны тобой, то получишь еще больше.

Она поспешно схватила деньги и сунула их за пояс.

– Я благодарю тебя, о Господи! Я уж послежу за тем, чтобы ты чувствовал себя в моем доме так же вольготно, как на коленях праотца Ибрахима. Я вижу, что ты эмир храбрых воинов, которые чтят женщин и дают им бакшиш. Идите наверх, в ваши комнаты! Я сделаю жесткий рис – пиринч и хорошенько полью его растопленным маслом.

При этом, как бы забывшись, она вновь сунула палец в миску и по старой привычке стала мешать им масло. Ее предложение было крайне заманчиво, но… брр!

– Твоя доброта велика, – отвечал я, – правда, у нас нет времени ее оценить, мы должны сейчас же выйти прогуляться.

– Но ты хочешь, чтобы я приготовила кушанья, эмир?

– Ты ведь говорила, что тебе приходится денно и нощно работать, только чтобы угождать аге, поэтому мы не смеем тебе больше докучать. Кстати, нас часто будут приглашать к столу, ну а если этого не случится, мы закажем еду где-нибудь в трактире.

– Но ты ведь не откажешь мне в торжественном обеде!

– Ладно уж, тогда свари нам несколько яиц, ничего другого нам нельзя сегодня есть.

Пожалуй, это единственное блюдо, которое можно было без опаски вкушать из рук этой «нежной» Мерсины.

– Яйца? Хорошо, будут вам яйца, эмир, – торопливо отвечала она, – но, когда вы их съедите, оставьте скорлупки Селиму-аге, они нужны нам как бокалы, а этот человек был столь неосторожен, что разбил все скорлупки.

Мы зашли на короткое время в наши комнаты, где скоро появился ага с одеялом, коврами и трубками, которые он одолжил у торговцев. Они были новые и поэтому чистые, так что мы могли быть довольны. Позже возникла Мерсина с крышкой от старой деревянной коробки, что должно было означать поднос. Там лежали яйца, наш торжественный обед! Рядом покоились полусгоревшие лепешки и стояла знаменитая миска с маслом, окруженная несколькими яичными скорлупками, в которых лежала грязная соль, грубо помолотый перец и какой-то подозрительный порошок, похожий на тмин. Ножей или ложек для яиц, естественно, не было.

Это лукуллово пиршество, к которому мы пригласили и Мерсину, мы благополучно пережили, после чего она удалилась со своей посудой снова на кухню. Ага также приготовился уйти.

– Ты знаешь, господин, куда я сейчас направляюсь?

– Наверное, об этом я сейчас и сам услышу.

– К мутеселлиму. Он должен узнать, что за благородный эмир появился в нашей Амадии и как с ним обошелся смотритель дворца.

Ага стряхнул с бороды остатки топленого масла, которым наслаждался наедине с Мерсиной, придав себе, таким образом, должный вид, и отправился в путь. Теперь мы остались одни.

– Можно мне теперь говорить? – спросил Линдсей.

– Да, мистер.

– Надо покупать платье!

– Сейчас?

– Да.

– В красную клетку?

– Естественно!

– Тогда едем тотчас же на базар.

– Но я не смогу говорить! Покупать должны вы, сэр. Здесь деньги!

– Мы купим лишь платье?

– А что же еще?

– Немного посуды, она нам нужна. Мы сделали бы доброе дело, если бы подарили ее аге или домоправительнице. Дальше табак, кофе и другие вещи, без которых нам нельзя обойтись.

– Well! Оплачу все!

– Сперва мы воспользуемся вашим кошельком, а уж потом рассчитаемся друг с другом.

– Нет уж, я оплачу все! Договорились?

– Мне можно идти с вами? – спросил Мохаммед.

– Как хочешь. Но, я думаю, тебе лучше как можно меньше показываться на людях. В Спандаре тебя узнали как одного из хаддединов, мы не учли, что ты очень похож на своего сына, в чем меня тамошний староста уверял.

– Тогда я останусь!

Мы зажгли наши чубуки и пошли. Прихожая дома была наполнена дымом, а на кухне кашляла Мерсина. Заметив нас, она мгновенно вышла навстречу к нам.

– Где наши люди? – спросил я.

– Возле лошадей. Ты собираешься уходить?

– Мы собираемся на базар за покупками, не обращай на нас внимания, о хранительница кухни. У тебя убегает вода.

– Пусть убегает, господин. Далеко не убежит!

– Зачем ты варишь пищу в таком большом котле?

– Я варю ее для арестованных.

– A-a! Для тех, кто находится здесь, рядом?

– Да.

– Разве их столь много?

– Нет и двадцати.

– И все из Амадии?

– О нет. Есть несколько провинившихся арнаутских солдат, несколько халдеев, курдов, пара жителей Амадии и один араб.

– Откуда араб? Здесь же совсем нет арабов!

– Его привели из Мосула.

– Что за еду они получают?

– Хлебные лепешки, вот я их и пеку, а в полдень или позже, как мне будет удобно, вот эту горячую пищу.

– Из чего она состоит?

– Это мука, размешанная с водою.

– И кто же ее им приносит?

– Сама я. Сержант открывает мне отверстия в дверях. Ты был хоть раз в тюрьме внутри?

– Нет.

– Если ты захочешь ее посмотреть, только скажи мне.

– Тебе не разрешит сержант!

– Он мне разрешит, ведь я его госпожа.

– Ты?

– Я. Разве я не госпожа его аги?

– Это так! Я поразмыслю, приличествует ли сану эмира посещать тюрьму и тем, кто это разрешит, давать хороший бакшиш.

– Приличествует, господин, и даже очень. Может, ты и смилуешься над арестованными, чтобы им можно было бы покупать у меня кушанья и табак, чего они, к сожалению, не могут делать!

Меня весьма порадовали сведения, полученные здесь, но я соблюдал осторожность и не задавал более подробных вопросов, которыми легко возбудил бы подозрения. Мы позвали Халефа, болюка-эмини и курда из Спандаре, после чего отправились в путь.

Базары как вымерли. Насилу нашли мы маленькую кофейню, где нам подали напиток, очень напоминавший мне по вкусу жженые ячменные зерна. С трудом допив непонятную бурду и заново набив трубки, мы отправились к торговцу платьем. Владелец кофейни описал нам место, где мы легко можем найти все нам нужное. Сделку заключили при молчаливом согласии англичанина и к его явному удовлетворению. Ему досталось одеяние исключительно в красную и черную клетку, и причем за сравнительно низкую цену. Потом мы позаботились и об остальных покупках и отослали их со слугами домой. Курд получил в качестве подарка усыпанный жемчугом мешочек, набитый табаком, который он с гордостью тут же укрепил себе на пояс, чтобы этот признак достатка бросался всем в глаза.

Пройдясь вместе с англичанином по городу, я пришел к убеждению, что эту некогда столь важную пограничную крепость, которой турки и сегодня придавали немалое значение, можно легко захватить врасплох с несколькими сотнями предприимчивых курдов. Та кучка солдат, которых мы встретили, выглядели голодными и больными, а защитные сооружения находились в столь жутком состоянии, что вряд ли могли считаться таковыми.

Вернувшись домой, мы застали там агу, поджидавшего нас.

– Я должен привести тебя к мутеселлиму, – сказал он.

– Привести? – переспросил я, улыбнувшись.

– Нет, просто сопроводить. Я ему все рассказал, а этому смотрителю пригрозил, подержав кулак перед его носом. Аллах защитил его, иначе я мог бы просто убить его!

При этом он сжимал кулаки и вращал глазами.

– Что сказал комендант?

– Эмир, сказать правду?

– Я жду только этого!

– Он не обрадован вашим визитом.

– Вот как! Почему же?

– Он недолюбливает чужестранцев и поэтому вообще очень мало принимает гостей.

– Он отшельник?

– Отнюдь. Но он получает как комендант ежемесячно, наряду с бесплатной квартирой, 6780 пиастров и находится в том же положении, что и мы: уже одиннадцать месяцев дожидается жалованья и не знает, что ему есть и пить. Разве может он радоваться при всем при этом важным визитам?

– Я хочу повидаться с ним, а не обедать у него.

– Не пойдет, это просто невозможно. Он должен принять тебя согласно твоему званию, и поэтому он здешних… здешних…

Он смешался.

– Что – здешних?

– …Здешних евреев к себе позвал, чтобы одолжить у них пятьсот пиастров, необходимых для того, чтобы все купить, что нужно для твоего приема.

– И они дали?

– Аллах-иль-Аллах! У них у самих ничего не осталось, ведь им все уже пришлось ему отдать. Потом он взял в долг барана и еще много всякого такого. Это очень плохо, в особенности для меня!

– Отчего?

– Должен ли я ему дать в долг пятьсот пиастров или…

– Ну, или…

– Или тебя спросить, не…

– Ну, говори же, ага!

– …не богат ли ты. О, эмир, у меня самого не было бы ни одной пара, если бы ты мне сегодня ничего не дал! А из них Мерсина уже взяла себе тридцать пять пиастров!

Одолжить мутеселлиму пятьсот пиастров, чтобы он мог меня принять, – все равно что подарить. Это была приблизительно сотня марок. Нельзя сказать, что я был совсем без средств, благодаря деньгам, найденным на коне Абузейфа. Для нашей же цели благоволение мутеселлима было бы необычайно выгодно. Во всяком случае, я мог дать пятьсот пиастров, и столько же, я думаю, дал бы мистер Линдсей, который охотно потратится для такого приключения на столь ничтожную для него сумму. И я пошел в комнату англичанина, оставив агу ждать меня внизу.

Сэр Дэвид был как раз занят переодеванием. Его длинное лицо сияло от удовольствия.

– Мистер, как я выгляжу? – спросил он.

– Совсем курд!

– Well! Очень хорошо! Отлично! Но как мотать тюрбан?

– Дайте мне!

Он еще ни разу в своей жизни не держал тюрбанной ткани. Я усадил ему на сияющую главу шапку и искусно обмотал ее черно-красным полотнищем. Так я создал один из тех огромных тюрбанов, какие в этой стране носят только лишь вельможи и благородные мужчины. Такой головной убор часто имеет четыре фута в диаметре.

– А вот и курдский великий хан!

– Превосходно! Великолепно! Классное приключение! Амада эль-Гандура освободить! За все заплатить, все хорошо оплатить!

– Вы серьезно, сэр?

– Почему несерьезно?

– Впрочем, я знаю, что вы весьма зажиточны и умеете своевременно пустить в дело свое богатство.

Он глянул на меня быстро и испытующе и спросил:

– Нужны деньги?

– Да, – просто ответил я.

– Well! Вы получите их! Это для вас?

– Нет. Я надеюсь, что вам не придется узнать меня с этой стороны.

– Да, сэр! Тогда для кого?

– Для мутеселлима.

– A-a! Почему? Для чего?

– Этот человек очень беден. Султан уже одиннадцать месяцев не платит ему жалованье. И по этой причине он применял известную систему всех турецких чиновников и порядочно высосал соков из местного населения. Теперь ни у кого ничего нет, и никто не может, следовательно, ему дать в долг. Поэтому мой визит создал неловкую ситуацию. Он должен меня хлебосольно принять, но не обладает для этого нужными средствами. Поэтому он одолжил барана и всякое прочее и спрашивал меня тайком, не достаточно ли я богат, чтобы одолжить ему пятьсот пиастров. Конечно, это сделано чисто по-турецки, и на возврат не надо надеяться. Но поскольку нам важно заполучить в его лице союзника, я решил…

Он прервал меня жестом.

– Хорошо! Дадим ему банкноту в сотню фунтов!

– Этого слишком много, сэр! Это по курсу Константинополя составляло бы одиннадцать тысяч пиастров. Я хочу ему дать лишь пятьсот и вас прошу добавить столько же. Он остался бы этим доволен.

– Тысяча пиастров! Слишком мало! Подарил же я арабским шейхам шелковое платье! Хотелось бы его видеть. Пойдем вместе, я все заплачу.

– Мне это подходит.

– Тогда поставим в известность агу!

– А что мы будем делать?

– По дороге купим подарок, вложим деньги.

– Но не слишком много, сэр!

– Сколько? Пять тысяч пиастров?

– Пять тысяч – больше чем достаточно!

– Well! Значит, пять тысяч! Есть!

Я вернулся к Селиму-аге.

– Скажи коменданту, что я приду с одним из моих спутников.

– Когда?

– Скоро.

– Твое имя он уже знает. Какое еще имя я должен сообщить?

– Хаджи Линдсей-бей.

– Хорошо! А пиастры, эмир?

– Мы просим разрешения преподнести ему подарок.

– Тогда и он должен вам что-то подарить!

– Мы не бедны. У нас есть все, что нам нужно, и мы только порадуемся, если он нам ничего, кроме своей дружбы, не подарит. Скажи ему так!

Он ушел, утешенный и удовлетворенный.

Уже через пять минут мы с англичанином молча взирали на мир с лошадей; я строго-настрого запретил мистеру Линдсею произносить хотя бы слово. Халеф и болюк последовали за нами. Курда, как водится, мы уже отправили вместе с взятым в долг одеянием и множеством приветов в Спандаре. Мы проехались по базарам, купив расшитую материю к праздничному платью и симпатичный кошелек, куда англичанин положил двадцать золотых меджиди, каждая по сто пиастров. В таких случаях мой добрый мистер Линдсей никогда не скупился, это я уже узнал на опыте.

Наконец мы поскакали к дворцу коменданта. Перед ним стояли в почетном карауле около двухсот албанцев, предводительствуемые двумя мюльазимами под командой нашего храбреца. Он обнажил саблю и громко скомандовал:

– Построиться!

Они старались от всего сердца выполнить это требование, но, в конце концов, у них получилось что-то вроде змеистой линии, к концу переходящей в согнутый хвост.

– Музыка! Давай!

Три флейты начали дружно скулить, а турецкий барабан звучал как монотонный скрип кофемолки.

– Громче, сильней!

При этом добряк ага вертел глазами, музыканты не отставали, а мы, не прерывая этот высокохудожественный и крайне для нас лестный прием, подскакали к входу и спешились. Оба лейтенанта подъехали к нам и поддерживали нам стремя. Я сунул руку в карман и дал каждому по серебряной монете в десять пиастров. Они были явно удовлетворены и быстро засунули ее куда-то в свои одежды, не выказывая ни малейшего признака обиды за свою оскорбленную честь.

Турецкие офицеры низкого чина и сегодня, особенно в отдаленных гарнизонах, продолжают оставаться слугами своих начальников и уж так привыкли к этому, что даже не дожидаются приказов и позволяют, чтобы их рассматривали как слуг.

Я отдал аге материю и кошелек.

– Доложи о нас и передай коменданту подарки.

Он с достоинством пошел вперед. Мы следовали за ним. Под воротами стоял назардши – смотритель дворца, принявший нас совсем по-другому, нежели в первый раз. Он скрестил руки на груди, глубоко поклонился и покорно пробормотал:

– – Ваш слуга целует руку; мой господин кланяется вам!

Я прошагал мимо него не отвечая; Линдсей также сделал вид, что не заметил его. Должен сознаться, что мой мистер Крылатый Бык выглядел вполне достойно, несмотря на кричащие краски его костюма. Его одежда сидела на нем как влитая, а сознание того, что он англичанин, и к тому же богатый, придавало его фигуре уверенность, которая здесь была крайне уместна.

Несмотря на наше пренебрежение к своей персоне, смотритель вошел первым, взобравшись по лестнице, в помещение, похожее на приемную. Там расположились на убогих коврах чиновники коменданта, поднявшиеся, когда мы зашли, и почтительно приветствовавшие нас. Это были большей частью турки, среди них было и несколько курдов, производивших, по крайней мере что касается их внешнего облика, намного лучшее впечатление, чем турки. Около одного из окон стоял курд, в котором по виду сразу можно было узнать свободного жителя гор. С мрачной миной, всем своим видом высказывая нетерпение, он смотрел наружу.

Один из турок подошел ко мне.

– Ты эмир хаджи Кара бен Немси, которого ожидает мутеселлим?

– Я.

– А я баш киятиб – стряпчий коменданта. Он просит тебя немного подождать.

– Я не привык ждать, он ведь знал, что я приду!

– Он очень занят, но это не займет много времени.

Что это было за важное занятие, я скоро понял. Из комнаты мутеселлима бегом выскочил слуга и вернулся так же торопливо через некоторое время с двумя банками без крышек. В большой был табак, в маленькой – кофейные зерна. Комендант смог послать за всем этим лишь по получении денег. Перед тем как вернулся слуга, ага вышел из комнаты мутеселлима.

– Эфенди, еще одно лишь мгновенье! Сейчас ты сможешь войти!

Тут к нему повернулся стоящий у окна курд.

– А когда я наконец смогу войти?

– Тебя допустят к мутеселлиму уже сегодня.

– Уже сегодня? Я был здесь раньше этого эфенди и раньше всех остальных. Мое дело важное, и уже сегодня мне нужно отправляться в обратный путь.

Селим-ага завращал глазами.

– Эти эфенди – эмир и бей. Ты же только курд. Ты пройдешь лишь после них.

– У меня такие же права, что и у них. Я посланец одного смелого человека, который тоже бей.

Прямодушный и бесстрашный нрав этого курда понравился, хотя его претензия косвенно была направлена против меня. Ага необычайно разгневался, снова начал вращать глазами и ответил:

– Твоя очередь позже или, может, совсем никогда. Тебе неизвестны самые элементарные вещи, необходимые для того, чтобы пройти впереди большого и влиятельного человека!

Видимо, курд забыл «необходимое», то есть бакшиш. Но он не испугался, а лишь сказал:

– А знаешь ли ты, что самое необходимое для курда-бервари? Вот эта сабля! – При этом он ударил по рукоятке оружия. – Не хочешь ли попробовать? Меня послал бей из Гумри. Это прямое оскорбление для него, раз меня снова и снова не пропускают и заставляют ждать. Он найдет, чем на это ответить. Я пошел!

– Стой! – крикнул я.

Он находился уже около двери. Не тот ли это бей из Гумри, про которого мне говорил староста Спандаре?

Вот превосходная возможность зарекомендовать себя в глазах бея, причем с хорошей стороны.

– Чего ты хочешь? – спросил он неприветливо.

Я подошел к нему и протянул руку.

– Я хочу поприветствовать тебя, это все равно что твой бей услышал бы мой привет.

– Ты его знаешь?

– Я его еще не видел, но мне уже о нем рассказывали. Он очень смелый воин и заслуживает моего уважения. Не передашь ли ты ему послание от меня?

– Да, если я смогу.

– Ты сможешь. Но прежде я тебе докажу, что я умею чтить бея. Ты можешь войти к мутеселлиму передо мною.

– Ты это всерьез?

– Какие могут быть шутки со смелым курдом?

– Слышите? – повернулся он к остальным. – Этот незнакомый господин знает, что такое вежливость и уважение. Но бервари также знает законы приличия. – И, повернувшись ко мне, прибавил: – Господин, спасибо тебе, ты порадовал мое сердце! Теперь я охотно подожду, пока ты не поговоришь с мутеселлимом.

Теперь он протягивал мне руку. Я ударил по ней.

– Я принимаю твои условия, тебе не придется долго ждать. Но скажи мне, не найдется ли у тебя после разговора с мутеселлимом время, чтобы навестить меня?

– Я приду, но тогда мне придется немного быстрее скакать. Где ты живешь?

– Я живу здесь. У Селима-аги, полковника арнаутов.

Он отошел, согласно кивнув головой, поскольку слуга уже открывал двери, чтобы пропустить меня и Линдсея.

Комната, куда мы попали, была обклеена старыми, выцветшими бумажными обоями, у задней стены было возвышение, устланное ковром. Там сидел комендант. Это был высокий, худощавый человек с острым, пожалуй, преждевременно постаревшим лицом, с затуманившимся и не вызывающим доверия взором. Он приподнялся и дал нам знак занять место по обе стороны от него. Мне это было нетрудно, мистер Линдсей же, напротив, немного попотел, прежде чем уселся в позу, которую турки называют «покоем тела». Кто не привык к ней, у того очень быстро немеют ноги.

Таким образом, жалея англичанина, мне нужно было постараться, чтобы беседа не длилась слишком долго.

– Добро пожаловать в наш дом, да продлится безмерно ваша жизнь! – этими словами встретил нас комендант.

– Так же как и твоя, – отвечал ему я. – Мы прибыли издалека, чтобы увидеть тебя. Да пребудет благословение в твоем доме и удастся любое твое начинание…

– И вам я желаю блага и успеха во всех ваших делах! Как называется страна, увидевшая твое рождение, эмир?

– Германистан.

– Там есть великий султан?

– Там очень много падишахов.

– И много воинов?

– Если падишахи Германистана соберут всех своих воинов, они увидят несколько миллионов глаз, направленных на них.

– Я еще не видел этой страны, но она должна быть большой и знаменитой, ведь ты состоишь под защитой падишаха.

Это был, конечно, намек на то, чтобы показать документы. Я тут же это сделал:

– Твое слово верно. Вот бу-джерульди, паспорт падишаха.

Он взял бумагу, прижал ее поочередно ко лбу, рту, груди и начал читать.

– Но здесь звучит твое имя по-другому, чем Кара бен Немси!

Черт, как неприятно! То обстоятельство, что я сохранил данное мне Халефом имя, могло нам навредить, но я быстро нашелся и сказал:

– Прочитай еще раз имя, стоящее на пергаменте!

Он попробовал, но у него ничего не получилось. А уж имя моего родного города прочел он вовсе запинаясь и краснея.

– Вот видишь! – заявил я. – Ни один турок не может правильно прочитать и произнести правильно имя из Германистана; с этим не справится ни муфтий, ни мулла, потому что наш язык очень труден и пишется другим шрифтом в отличие от вашего. Я хаджи Кара бен Немси, это докажет тебе это письмо, данное мне для тебя мутасаррыфом Мосула.

Я протянул ему письмо. Прочитав, он удовлетворился и вернул мне после обычной церемонии бу-джерульди.

– А этот эфенди – хаджи Линдсей-бей? – спросил он затем.

– Таково его имя.

– Из какой он страны?

– Из Лондонистана, – отвечал я, чтобы не называть ему более знакомое название Англии.

– Он дал обет молчания?

– Он не говорит.

– Он может колдовать?

– Послушай, мутеселлим, о магии нельзя говорить просто так, всуе.

– Мы познакомимся поближе, ведь я большой любитель магии. Ты веришь, что можно сотворить золото?

– Да, золото можно сделать.

– И что есть камень мудрости?

– Есть, но он не в земле, а запрятан в людских сердцах и его нельзя изготовить с помощью химии.

– Ты говоришь непонятно, но я вижу, что ты знаток магии. Она бывает черная и белая. Ты знаешь оба ее вида?

Я развеселился.

– О, мне известны и другие ее виды.

– Есть еще другие?

– Голубая, зеленая и желтая, также красная и серая. Этот хаджи Линдсей-бей был сначала поклонником магии в серую клетку, теперь же он перешел к магии в красно-черную.

– Это видно по его одеянию. Селим-ага мне рассказывал, у него есть с собою кирка, которой он разрывает землю, чтобы исследовать язык умерших.

– Так оно и есть. Но давайте сегодня об этом не будем говорить. Я воин, эфенди, а не учитель, преподающий уроки другим.

Бравый комендант промотал уже все денежные источники своей и без того нищей провинции и искал выхода в магии. Мне не хотелось укреплять его в этом суеверии, но и устраивать дискуссии тоже не стоило. Или эта пресловутая мотыга моего мистера Крылатого Быка навела его на мысль поговорить со мной о магии? Тоже возможно. Кстати, мои последние слова, по меньшей мере, возымели свое действие: он хлопнул в ладоши и велел принести кофе и трубки.

– Я слышал, что мутасаррыф воевал с езидами? – затронул он другую тему.

Было довольно опасно втягиваться в этот разговор, но я не знал, как мне от него отделаться. Он начал как бы со слухов: «Я слышал…» И все же он, как ближайший подчиненный губернатора и комендант Амадии, должен был знать все не просто по слухам. Поэтому я предпочел ступать по его собственным стопам в беседе.

– Я тоже об этом слышал.

И, чтобы опередить вопрос с его стороны, прибавил:

– Он, должно быть, их наказал, а теперь, пожалуй, на очереди и строптивые арабы.

Он встрепенулся и пытливо взглянул на меня.

– Почему ты так предполагаешь, эмир?

– Потому что он сам со мной об этом говорил.

– Он сам? Мутасаррыф?

– Да.

– Когда?

– Естественно, когда я был у него.

– Почему он это сделал? – осведомился он, не скрывая своей недоверчивости.

– Да потому, что он мне доверял и собирался дать задание, связанное с этим военным походом.

– Какое задание?

– Ты когда-нибудь слышал о политике и дипломатии, мутеселлим?

Он высокомерно улыбнулся.

– Был бы я комендантом Амадии, не будь дипломатом?

– Ты прав! Но почему ты не показываешь себя как дипломат?

– Что, я был недипломатичен?

– Да. И очень.

– Как это так?

– Ты спрашиваешь меня так прямо о моем задании! Я не должен о нем говорить. Ты мог бы узнать о задании лишь через умные вопросы. Ты должен был у меня спросить, чтобы узнать что-либо об этом деле: это ведь вернейшее доказательство, что мутасаррыф говорил со мною откровеннее и чистосердечнее, чем с тобою. А что, если я приехал по делу, касающемуся его вторжения в арабскую область Амадия?

– Этого не может быть.

– Почему? Вполне возможно.

– Я хочу тебе только доверительно сообщить о том, что губернатор пошлет меня после возвращения из Амадии на пастбища арабов. Я должен изучить там местность, чтобы потом высказать ему некоторые соображения.

– Это правда?

– Я говорю тебе это по секрету. Значит, это правда.

– Тогда ты близкое доверенное лицо мутасаррыфа.

– Может быть.

– И имеешь на него влияние!

– Даже если бы это было так, то я не обязан подавать вид. Иначе я мог бы это влияние очень легко потерять.

– Эмир, ты опечалил меня!

– Отчего?

– Я подозреваю, что милость мутасаррыфа не распространяется на меня. Скажи мне, ты действительно его друг и доверенное лицо?

– Он мне сообщал то, что, наверное, другим не говорил, даже о своем походе против езидов, но друг ли я ему – это вопрос, от ответа на который ты меня должен освободить.

– Я подвергну тебя испытанию, чтобы узнать, действительно ли ты больше знаешь его, чем остальные!

– Давай, – сказал я беззаботно, хотя внутренне почувствовал некоторую тревогу.

– Какое арабское племя его особенно интересует?

– Шамары.

– Какие из них?

– Хаддедины.

Теперь его подозрительный вид сменился на хитрое выражение.

– Как зовут их шейха?

– Мохаммед Эмин. Ты его знаешь?

– Не знаю, но я о нем слышал. Мутасаррыф взял его в плен. Он же наверняка поговорил с тобой об этом, благо он отнесся к тебе с доверием и собирается послать тебя к арабам.

Этот милый человек на самом деле прилагал все усилия, чтобы быть дипломатичным. Я же, напротив, рассмеялся ему в лицо:

– О мутеселлим, ты подвергаешь меня жестокому испытанию! Разве Амад эль-Гандур столь стар, что его можно спутать с Мохаммедом Эмином, его отцом?

– Как я могу их путать, раз я никогда не видел их?

Я поднялся:

– Давай закончим разговор, я не мальчишка, которого можно дурачить. Но если ты хочешь увидеть пленника, иди в тюрьму, сержант покажет тебе его. Я же скажу тебе лишь одно: держи в тайне, кто он такой, и не дай ему ускользнуть. Пока будущий шейх хаддединов находится под властью мутасаррыфа, последний может ставить арабам условия. Теперь позволь мне уйти.

– Эмир, я не хотел тебя оскорбить, останься!

– У меня сегодня есть еще другие дела.

– Ты должен остаться, потому что я велел приготовить тебе обед!

– Я могу пообедать в своем доме, благодарю. Кстати, в приемной стоит курд, он тоже хочет с тобой поговорить, он был здесь раньше меня, и поэтому я хотел ему уступить, он же, напротив, был настолько вежлив, что отклонил мое предложение.

– Он посланник бея из Гумри, пусть подождет!

– Мутеселлим, позволь мне предостеречь тебя от одной ошибки.

– От какой ошибки?

– Ты обращаешься с этим человеком словно с врагом или как с тем, кого не нужно уважать или бояться.

Я увидел, что он старается укротить свой гнев.

– Ты что, собираешься меня поучать? Ты, которого я даже не знаю?

– Нет. Как я смею тебя поучать, когда ты старше меня? Но иногда и младший может дать советы старшему.

– Я сам знаю, как надо обращаться с этим курдом. Его отец был Абдуссами-бей, который так много доставлял неудобств моим предшественникам, в особенности бедному Селиму Зиллахи.

– Значит ли это, что его сын должен доставлять вам такие же неудобства? Мутасаррыфу нужны войска для борьбы с арабами. Одну часть войска он постоянно держит в полной готовности против езидов, которым он не доверяет. Что же он ответит, если я поведаю ему, как ты обращаешься с курдами из Бервари? Да здесь может вспыхнуть восстание, если курды заметят, что у губернатора нет в этот момент сил для его подавления! Впрочем, делай что хочешь, мутеселлим. Я не буду тебя учить и давать советы!

По всему было видно, что этот аргумент ошеломил его.

– Ты считаешь, я должен принять курда?

– Делай что хочешь. Повторяю тебе!

– Если ты обещаешь отобедать у меня, я впущу его прямо при тебе.

– При таком условии я остаюсь, а то я хотел уже идти, чтобы ему не пришлось меня долго ждать.

Мутеселлим хлопнул в ладоши. Из боковой двери возник слуга и получил указание позвать курда. Тот гордо вошел в комнату и сказал короткое «салам!», не поклонившись.

– Ты посланник бея из Гумри? – спросил комендант.

– Да.

– Что передал мне твой господин?

– Мой господин? У свободного курда никогда нет господина. Он мой бей, мой вождь в бою, но не мой повелитель. Это слово есть только у турок и персов.

– Я тебя не для того вызвал, чтоб с тобой спорить. Что должен ты мне передать?

Курд явно догадался, что причиной его поспешного вызова из приемной был я. Он бросил на меня понимающий взгляд и ответил очень серьезно и с расстановкой:

– Мутеселлим, у меня было кое-что тебе передать, но поскольку я вынужден был ждать, то уже все позабыл. Бей, значит, пошлет тебе другого гонца, который, пожалуй, не забудет, что сообщить, если ему не придется опять долго ожидать в приемной.

Последнее слово он произнес уже у двери и затем исчез. У коменданта отвисла челюсть. Такого поворота дела он явно не ожидал. Я же про себя отметил, что ни один европейский посол не смог бы поступить корректнее этого юного простого курда. Первым порывом моим было бежать за ним и высказать ему свои почтение и признательность. Мутеселлим тоже хотел кинуться за ним, правда с другим намерением.

– Негодяй! – крикнул он, подпрыгнув. – Я…

Мутеселлим опомнился и остановился. Я с безразличным видом набил чубук и зажег его.

– Эмир, что ты скажешь на это? – спросил он.

– Я знал, что так будет. Курд – не лицемерный грек. Вот как только поступит бей из Гумри после случившегося? А что скажет мутасаррыф?

– Ты что, расскажешь мутасаррыфу?

– Я-то промолчу, но он сам поймет, увидев последствия.

– Я позову сейчас этого курда обратно, эмир!

– Он не вернется.

– Но я не хочу его гневить!

– Курд не поверит вашим добродетелям, только один человек может склонить его к тому, чтобы вернуться.

– Кто же это?

– Я.

– Ты?

– Да. Я его друг, наверное, он меня послушает.

– Ты его друг? Ты его знаешь?

– В первый раз я увидел его в твоей приемной. Но я заговорил с ним как с человеком, который является посланником бея, и это сделало его моим другом.

– Ты не знаешь, где он остановился?

– Знаю.

– Где? Он, видимо, уехал из Амадии. Его лошадь стояла внизу.

– Он в моей квартире, куда я его пригласил.

– Ты его пригласил? Он будет у тебя обедать?

– Я приму его как гостя, но главное – я должен доверить ему одно послание бею.

Мутеселлим удивился еще больше:

– Что за послание?

– Я думал, ты дипломат! Спроси мутасаррыфа!

– Эмир, ты говоришь загадками.

– Ты, с твоей мудростью, скоро их разгадаешь. Я хочу тебе сказать откровенно, что ты совершил ошибку, и, поскольку не хочешь ни принять мой совет, ни внять моему уроку, позволь мне, по меньшей мере, исправить твою ошибку. Я пошлю бею из Гумри мирное послание.

– Мне нельзя с ним познакомиться?

– Я хочу сообщить тебе по секрету, хотя это дипломатическая тайна, – мне нужно передать ему подарок.

– От кого?

– Этого я, право, не могу сказать, но ты, очевидно, сможешь легко угадать, если я тебе признаюсь, – этот чиновник и повелитель, от которого исходит послание, живет на западе от Амадии и стремится к тому, чтобы бей из Гумри не был его врагом.

– Господин, теперь я вижу, что ты действительно доверенный мосульского мутасаррыфа.

Мой визит к этому коменданту принял совершенно неожиданный, даже удивительный оборот. За кого он меня принимал – это можно только предполагать. У него вряд ли хватило бы способностей быть даже хорошим старостой, не то что мутеселлимом, и, тем не менее, мне было его жаль, когда я думал о том положении, в котором он окажется, если наш план удастся. Я бы с радостью пощадил его, но такой возможности у меня не было.

Мы отложили наш разговор, потому что принесли еду, состоявшую из нескольких кусков одолженного барана и постного плова. Комендант усердно набивал желудок и забыл при этом полностью о нашем разговоре. Насытившись, он спросил:

– Ты в самом деле примешь у себя курда?

– Да, потому что, я думаю, он сдержит свое слово.

– Ты его пошлешь ко мне обратно?

– Если ты этого хочешь, то да.

– А станет ли он тебя ждать?

Это был легкий намек на то, что и в моем случае посланник потеряет терпение. Поэтому я ответил:

– Он скоро придет, потому будет разумнее, если я не буду утомлять его ожиданием. Разрешишь ли ты нам покинуть тебя?

– При условии, что ты мне обещаешь сегодня вечером быть опять моим гостем.

– Я обещаю. Когда ты хочешь, чтобы я появился?

– Я дам тебе знать через Селима-агу. В общем, добро пожаловать ко мне в любое время, когда захочешь.

Таким образом, наш праздничный обед не занял много времени. Мы пошли, учтиво сопровождаемые мутеселлимом до самых ворот. Там нас ждали слуги с лошадьми.

– У тебя есть башибузук? – спросил комендант.

– Да, в качестве хаваса. Мутасаррыф предлагал мне большую охрану, но я привык сам себя защищать.

Теперь он увидел моего вороного.

– Что за лошадь! Ты сам ее вырастил или же купил?

– Это подарок.

– Подарок! Господин, подаривший тебе его, явно князь! Кто это?

– Это тоже секрет, но, быть может, ты скоро увидишь того, кто подарил мне этого коня.

Мы вскочили на лошадей, и сразу же Селим-ага проорал караулу, ждавшему нашего появления:

– В ружье! Целься!

Они прицелились, но стволы ружей смотрели кто куда.

– Музыка!

Раздались прежний скулеж и звук кофемолки.

– Пли!

Но – увы! Половина этих ужасающих ружей так и не выстрелила. Бешено завращал глазами ага; солдаты усердно возились с оружейными замками, но лишь после того, как я завернул за угол, раздалось тихое клацанье. Очевидно, из каких-то стволов выпали пыжи.

Когда мы добрались домой, курд уже сидел в моей комнате на ковре и курил из моей трубки мой табак. Это порадовало меня, значит, наши взгляды на гостеприимство сходятся.

– Добро пожаловать, друг! – приветствовал я его по-курдски.

– Как, ты говоришь на нашем языке? – спросил он обрадованно.

– Немного. Но давай попытаемся объясниться.

Я велел Халефу раздобыть что-нибудь съестное. Теперь я мог полностью посвятить себя гостю. Я тоже зажег себе трубку и опустился рядом с ним на ковер.

– Я заставил тебя ждать дольше, чем хотел, – начал я, – мне пришлось обедать с мутеселлимом.

– Господин, я охотно подождал. Красивая девушка, твоя хозяйка, принесла мне трубку, а потом я отсыпал себе твоего табака. Я же видел перед этим твое лицо и понял – ты не будешь гневаться на меня за это.

– Ты воин бея Гумри. Что мое – то твое. Я также должен сказать тебе спасибо за то удовольствие, которое ты доставил мне, когда я находился у коменданта.

– Какое удовольствие?

– Ты юноша, но поступил как мужчина, отвечая ему.

Он улыбнулся и сказал:

– Я поговорил бы с ним иначе, будь мы наедине.

– Строже?

– Нет, даже мягче, но поскольку там находился свидетель, я должен был сохранить честь того, кто меня послал.

– Ты достиг своей цели. Мутеселлим желает, чтобы ты вернулся и передал ему свое послание.

– Я не окажу ему этой услуги.

– И мне тоже?

Он поднял голову:

– Ты этого хочешь?

– Я прошу тебя об этом. Я обещал ему, что передам тебе эту просьбу.

– Ты его знаешь? Ты его друг?

– Я был у него сегодня первый раз в жизни.

– А в каких отношениях он с твоим беем? – осведомился я.

– Не в хороших. В город приходят много курдов, чтобы сделать покупки или что-то продать. Для них он ввел высокий налог, с которым бей не хочет примириться.

– Ты хотел говорить с ним по этому делу?

– Да.

– Всю сумму ты заплатил бы?

– Нет.

– Только переговоры? Это ни к чему не приведет.

– Я хотел сказать ему, что мы каждого мужчину из Амадии, входящего на нашу территорию, заключим в тюрьму и будем держать, пока оба курда не окажутся на свободе.

– Это репрессивные меры. Мне кажется, на него такие действия не произведут впечатления – ему, похоже, безразлично, находятся ли жители Амадии в тюрьме или на свободе. И потом вы должны учесть, что из таких демаршей очень легко возникают конфликты. Наилучшим решением был бы побег.

– Об этом говорит и бей, но это невозможно.

– Почему невозможно? Такая строгая стража?

– О нет! Стража нас не волнует. Там сержант с тремя людьми, их бы мы быстро скрутили, но они могут поднять шум, который для нас опасен.

– Опасен?!

– Но самое главное другое – невозможно проникнуть в тюрьму.

– Почему?

– Стены слишком толсты, вход закрыт двумя дверями, обитыми крепким железом. Тюрьма примыкает к саду дома, где живет арнаутский ага; любой необычный шум насторожит его и повлечет за этим нашу гибель. Нет, от мысли о побеге мы должны отказаться.

– Даже если вы найдете человека, который будет готов вам помочь?

– Кто это может быть?

– Я!

– Ты, эмир? О, как это было бы здорово! Как бы я тебя отблагодарил! Ведь эти курды – мои отец и брат.

– Как тебя зовут?

– Дохуб. Моя мать – курдка из племени дохубов.

– Должен тебе сказать, что я нездешний и не знаю, как организовать побег. Но твоего бея рекомендовали мне с хорошей стороны, к тебе я тоже чувствую расположение. Я уже утром разведаю, что можно предпринять в данном случае.

За этим заверением скрывалась, должен признать, маленькая личная выгода. Дело в том, что нам могла потребоваться поддержка гумринского бея, ею же мы могли заручиться скорее всего, защитив его людей.

– Значит, ты считаешь, я должен идти к мутеселлиму?

– Да. Иди к нему и попытай еще раз счастья с помощью переговоров. Я уже провел кое-какую работу, так что, возможно, твоих родственников отпустят добровольно.

– Господин, ты в самом деле сделал это?

– Да.

– Как же ты это совершил?

– Если мы начнем об этом говорить, это заведет нас слишком далеко, но я тебе все же запишу несколько слов, которые пригодятся тебе, если ты последуешь моему совету.

– Что за совет?

– Не говори о репрессиях. Скажи ему, что если он уже сегодня не освободит пленников, то ты тотчас же поскачешь к мутасаррыфу и скажешь ему, что курды-бервари восстали. При этом вскользь упомяни, что ты поедешь через земли езидов и поговоришь с их военачальником Али-беем.

– Господин, это крайне рискованно!

– Тем не менее сделай это. Я тебе настоятельно советую, поверь – у меня есть основания. Должно быть, он держит своих пленников в заключении большей частью для того, чтобы выжать из них деньги, которые ему нужны. Теперь эта причина отпадает, ведь мы сделали ему значительный подарок в виде пиастров.

– Тогда я к нему иду!

– И прямо сейчас же. После ты вернешься сюда, и я передам тебе мое послание к бею.

Я написал на листке моего блокнота следующие слова по-турецки: «Позволь мне донести дело этого курда до твоего сердца и избежать гнева мутасаррыфа!»

Я подписал письмо, передал его Дохубу, и он спешно удалился. Мне хватило наглости уверенно играть роль весьма влиятельной персоны. Конечно, риск был. Случай поставил меня, если можно так сказать, к столбу для лазания с призом на самом верху, и я добрался до середины. Обидно соскальзывать с полпути вниз, не достав приза, когда нужно еще лишь малейшее усилие, чтобы добраться до верха!

Тут возвратился Халеф и принес такое количество закусок и фруктов, будто хотел запастись провиантом на целую неделю.

– Больше чем достаточно, хаджи Халеф Омар, – сказал я.

– Аллах акбар, господин, но мой голод еще больше. Ты знаешь, что я и маленький Ифра с сегодняшнего утра в Спандаре ничего не ели?

– Да ешьте! Но прежде всего накрой здесь стол, чтобы мой гость не ушел от меня голодным. Ты принес вино?

– Нет! Ты стал истинным верующим и все равно хочешь вкушать питье неверных! Аллах керим, как я, мусульманин, буду требовать в Амадии вина?!

– Тогда я сам принесу себе вина.

– Господин, я готов сходить за вином. Но здесь говорят по-курдски, а этот язык я не понимаю, а турецкий знаю так плохо, что могу купить лишь те вещи, названия которых знаю.

– Вино по-турецки – шараб, а по-курдски – шераб, это легко запомнить. Мистер Линдсей употребляет вино, так что иди и принеси!

Когда он открыл дверь, чтобы уйти, я услышал внизу визгливый голос Мерсины вперемежку с просящим тенорком какого-то мужчины. Халеф тут же вернулся.

– Сиди, там внизу мужчина, которого хозяйка не хочет пускать наверх.

– Кто он?

– Житель Амадии, его дочь больна.

– Какое это имеет отношение к нам?

– Прости меня, сиди. Когда я недавно покупал хлеб, примчался этот мужчина и едва не сбил меня с ног. Я спросил его, почему он так спешит, и он сказал мне, что его дочь внезапно тяжело заболела и может умереть. Тогда я посоветовал ему прийти к тебе, ибо он не мог найти врача. И вот он пришел к тебе.

– Ты совершил глупость, Халеф. Ты же знаешь, что я лишился моей маленькой аптечки и теперь у меня нет лекарств, которыми я лечил на Ниле!

– О сиди, ты большой ученый и сможешь исцелить больного и без тех зерен, что ты давал раньше.

– Я же совсем не врач!

– Ты можешь все!

Что делать? Халеф, вспомнив врученный бакшиш, опять наговорил обо мне кучу небылиц, и мне снова придется расхлебывать неприятности.

– Хозяйка умнее тебя, Халеф! Ну, ладно, иди и приведи этого мужчину.

Вскоре он вернулся, подталкивая в спину бородатого человека, у которого на лбу выступили бисеринки пота. Это был курд, я понял это, увидев толик – челку, падавшую ему на лоб из-под сдвинутого чуть-чуть наверх тюрбана; но одежда у него была турецкая.

– Салам! – приветствовал он меня поспешно. – О господин, иди быстрее, иначе моя дочь умрет, она уже почти на небесах!

– Что с ней?

– В нее вошел злой дух, который ее убьет.

– Кто это сказал?

– Старый турецкий хаким[41]Хаким – целитель (устар. араб.)., которого я приглашал. Он повесил на нее амулет, но считает, что он ей не поможет.

– Сколько ей лет?

– Шестнадцать.

– У нее бывают судороги или приступы эпилепсии?

– Нет, она никогда не болела.

– Что делает злой дух с нею?

– Он вошел в нее через рот, ибо она жаловалась, что он раздирает ей сердце, увеличивает ей глаза, чтобы глядеть наружу. Ее рот и лицо красные, она лежит и говорит о красотах неба, куда вскоре может попасть.

– Я посмотрю, смогу ли тебе помочь. Ты живешь далеко отсюда?

– Нет.

– А кроме старого хакима есть еще врач?

– Нет.

– Тогда идем скорее!

Мы поспешили вперед. Он провел меня тремя переулками в дом, с виду весьма приличный. Значит, владелец не принадлежал к особо бедным людям. Миновав две комнаты, мы прошли в третью. На низкой подушке лежала девочка. Около нее стояли на коленях несколько плачущих женщин, сбоку сидел старик, бормочущий молитвы.

– Ты хаким? – спросил я его.

– Да.

– Что с больной?

– В нее вошел дьявол, господин!

– Глупости! Если бы в ней был дьявол, она не говорила бы о небесах.

– Господин, ты не разбираешься в этом. Он запретил ей есть и пить, и кружит ей голову.

– Дайте я посмотрю больную!

Я отстранил женщин и встал перед девочкой на колени. Она была очень красивой.

– Господин, спаси мою дочь от смерти, – взмолилась одна из женщин, – и мы отдадим тебе все, что у нас есть!

– Да, – подтвердил отец девочки. – У тебя будет все, ведь она – наш единственный ребенок, она – наша жизнь.

– Спаси ее, – раздался голос из глубины комнаты, – и ты станешь богат, и тебя возлюбит Господь.

Я глянул туда и увидел старую женщину. Ее внешность заставила меня содрогнуться. Ей, видно, было лет сто, тело скрючено и состояло, похоже, из кожи и костей. Ее ужасное, худое лицо напоминало череп, хотя с головы свисали почти до пола тяжелые белые косы.

– Да, спаси ее, спаси мою правнучку! – повторила она, просяще воздевая сухие руки. – Я буду просить на коленях Матерь Божью, чтобы это у тебя получилось.

Католичка! Здесь, среди курдов и турок!

– Молись, – ответил я с волнением, – я попытаюсь, но сможет ли здесь помочь человек!

Больная лежала с широко открытыми ясными глазами, но ее зрачки были расширены, лицо сильно покраснело, дыхание и пульс были частыми, а шея судорожно подергивалась. Я даже не спрашивал, когда заболела девочка. Я хоть и был дилетантом, но понял сразу, что больная съела белладонну или страмониум.

– Твою дочь рвало? – спросил я отца.

– Нет.

– У тебя есть зеркало?

– Есть, но маленькое.

– Дай его мне.

Старый хаким хрипло засмеялся:

– Злой дух посмотрится в зеркало!

Я не ответил ему и с помощью зеркала направил проникающий через окно луч уже опускавшегося солнца прямо на лицо девочки. Слепящий луч не оказал никакого действия на радужную оболочку глаза.

– Когда твоя дочь последний раз ела? – спросил я.

– Я не знаю, – ответил отец, – она была одна.

– Где?

– Здесь.

– Это не злой дух вошел в нее, она съела или выпила что-то ядовитое!

– Аллах-иль-Аллах! Это так, господин?

– Да.

– Не верьте этому, – предостерег хаким, – в ней дьявол.

– Молчи, старый глупец! У вас есть лимоны?

– Лимонов нет.

– А кофе?

– Кофе есть.

– Вы можете достать чернильные орешки?

– Они растут поблизости. У нас есть немного в доме.

– Быстро сделайте крепкий горячий кофе и сварите орешки в воде, пришлите лимоны!

– Ха, он хочет накормить дьявола орешками, лимонами и кофе! – воскликнул хаким, всплескивая от ужаса руками.

За неимением ничего лучшего я засунул в рот большой палец, защитив его от сжатия зубов рукояткой ножа. После некоторых усилий эксперимент удался, хотя манипуляции стоили девочке многого. Я повторил их, но этого все же было недостаточно.

– Поблизости есть аптека? – спросил я.

– В этом же переулке.

– Идем быстрее, веди меня!

Мы пошли. Мой проводник остановился перед какой-то лавкой.

– Здесь живет торговец травами, – сказал он.

Я вошел в лавчонку и оказался в хаосе всевозможных нужных и ненужных вещей. Прогорклая помада, курительные трубки, старые, засохшие пластыри и сальные свечи, ревень и жженый сахар – все в одном ящике, кофейные зерна рядом с липовым цветом, зерна перца и очищенный мел, листья кассии в банке, на которой написано «мед», гвозди, имбирь, медный купорос, мыло, табак и соль, очки, уксус, корпия, самородная сурьма, чернила, семена конопли, нитки, резина, валерьянка, пуговицы и пряжки, смола, варенье из грецких орехов, дерьмо дьявола и фиги. Все мирно лежало друг над другом, друг под другом, друг на друге… Около всего этого восседал грязный маленький мужичок, выглядевший так, как будто он только что испробовал все эти средства и ингредиенты на себе. Сколько горя породил, должно быть, этот торговец!

Для моих целей понадобились лишь купорос и бутылочка нашатыря. Купорос повлиял на больную положительно. Затем я дал ей крепкого кофе с лимонным соком, а после этого настой чернильных орешков. Потом я приказал ее родным для предупреждения возможных вредных последствий не давать девочке спать: тормошить, обрызгивать холодной водой, давать нюхать нашатырь. Я обещал скоро вернуться. Может быть, такое лечение было не совсем верным, но я мог лечить только так. И все равно оно оказалось успешным. Теперь я мог подумать о другом, так как опасность вроде бы миновала. Осмотревшись хорошенько в комнате, я увидел корзиночку, наполненную шелковицей. Среди нее лежало несколько ягод красавки.

– Ты хочешь увидеть злого духа? – спросил я хакима.

– Духа нельзя увидеть; даже если это возможно, ты бы не смог мне его показать, потому что ты в него не веришь. Если девочка не умрет, значит, ей помог мой амулет.

– Ты что, не видел, как я сразу снял его с шеи? Вот он лежит, я сейчас его открою.

– Ты не смеешь! – крикнул он, хватаясь за амулет.

– Отстань, старик! Моя рука сильнее твоей. Почему я не смею его открыть?

– Внутри амулета волшебство. Тобою тотчас же овладеет тот же самый дух, что и девочкой!

– Посмотрим!

Он снова попробовал помешать, но я уже развернул сшитый кусок телячьей кожи и нашел там мертвую муху.

– Ты просто смешон с этой дурацкой мушкой, – сказал я, роняя муху на пол и наступая на нее. – Ну, где же твой дух, что должен овладеть мною?

– Только подожди, он еще появится.

– Я покажу тебе дьявола, виновного в этой болезни. Смотри сюда! Что это? Ты хаким и должен разбираться в ягодах!

Я протянул ему красавку, и он ужаснулся.

– Да смилуется над нами Аллах! Это же ягода смерти; кто ее съест, умирает, тот пропал, того нельзя спасти.

– Так вот. Этих ягод поела больная. Это я увидел по ее глазам. Кто их съест, у того зрачки глаз расширяются, запомни это! А теперь поправь свой тюрбан и проваливай отсюда, а то я заставлю и тебя вкусить этих ягод смерти, чтобы ты посмотрел, сможет ли тебя спасти мертвая муха.

Я взял ягод в руку и сделал шаг в его сторону. В смертельном страхе напялил он тюрбан на лысоватую голову и удалился не прощаясь. Родственники девушки поняли, что я был прав. Без моих слов им это стало понятно – состояние больной улучшилось. Они рассыпались в благодарностях, и положить конец этому я мог, лишь удалившись, оставив указание тут же позвать меня, если наступит ухудшение.

Наутро нашел пациентку в значительно лучшем состоянии: болезненный румянец исчез, пульс бился слабо, но спокойно, и она могла хоть и с некоторым усилием, но членораздельно говорить по сравнению с тем, когда я ее в первый раз увидел. Зрачок сузился, хотя глотательные движения были те же. Она посмотрела на меня с любопытством и подняла руку в знак благодарности.

Я посоветовал давать ей и дальше кофе, лимонный сок и рекомендовал при этом горячую ножную ванну. Тут я собрался уходить, и старуха, скорчившаяся у края ложа, приподнялась.

– Господин, – сказала она, – я приняла тебя за хакима, прости, что обещала тебе вознаграждение.

– Мое вознаграждение – радость от того, что я сохранил жизнь твоей правнучке.

– Бог благословил твою руку, эмир. Он могуч в слабом и милосерден в сильном. Как долго еще будет страдать больная?

– Еще несколько дней – и ее слабость пройдет.

– Эмир, я живу не для себя, а только для этого ребенка. Я умерла уже много лет назад, но я снова воскресла в той, кого я хотела бы видеть чистой от всех недостатков тела и души. Ты сохранил жизнь не только ей, но и мне, и ты еще не знаешь, как это хорошо для тех многих, кого ты не знаешь и вряд ли видел. Ты вернешься сюда?

– Да, завтра.

– Тогда мне не нужно говорить тебе ничего больше.

Она отвернулась и приняла ту же позу. Старуха оставалась загадкой даже для своих родственников. Если бы у меня было достаточно времени, чтобы приоткрыть эту тайну! Когда я уже собирался покинуть дом, мне предложили поесть, но я был приглашен на обед у мутеселлима и с благодарностью отказался от еды.


Читать далее

Глава 3. В КРЕПОСТИ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть