Онлайн чтение книги Портрет дамы с жемчугами
Юдифь

Стояла середина июля. На клумбах распустились любимые Рурико розы. Желтые, как топаз, белые, пурпурные, они были единственным украшением запущенного сада. Образ Сёды, неизменно вызывавший в Рурико отвращение, все реже возникал перед ней. А о его поверенном с орлиным носом девушка вообще забыла. Еще немного, и мучительные воспоминания изгладятся из памяти, как кошмарный сон.

Но этой ее надежде не суждено было исполниться. Сёда выпустил последнюю ядовитую стрелу.

Случилось это в конце июля. Совершенно неожиданно префект полиции вызвал отца по какому-то срочному делу. Отец раза два встречался с префектом в учреждениях, но знаком с ним не был, власти вообще посматривали на отца косо.

«Что за дело у него ко мне?» – недоумевал отец. Уже одно слово «полиция» встревожило Рурико. Но отец был совершенно спокоен, с легким сердцем вышел из дому, и скоро коляска рикши, на которой он ехал, скрылась из виду. Рурико же долго не могла успокоиться.

Не прошло и часа, как отец вернулся. Рурико с веселым видом выбежала ему навстречу, но, взглянув на него, застыла на месте. Она поняла, что случилось непоправимое. Лицо отца покрывала смертельная бледность, глаза, как обычно, сверкали, но взгляд был неподвижный и страшный, как у безумного.

– Вы вернулись, отец… – через силу произнесла Рурико каким-то чужим, хриплым голосом.

Избегая смотреть дочери в глаза, барон, разгневанный и в то же время какой-то уничтоженный, стал подниматься к себе в кабинет. Желая узнать, что случилось, в утешить отца, Рурико робко последовала за ним. Но, войдя в кабинет, старик с мольбой обратился к дочери:

– Оставь меня, Рури-сан. Я хочу побыть один, – и из глаз у него покатились слезы.

За свои восемнадцать лет жизни Рурико всего раз видела отца плачущим. Это было, когда он прощался с матерью перед ее кончиной.

Рурико вернулась к себе, охваченная тоской и треногой.

Ужинать отец отказался, сказав, что не голоден. Целых шесть часов, с четырех до десяти, из его кабинета не доносилось ни звука. В десять отец обычно ложился спать, и Рурико, робко приоткрыв дверь, сказала:

– Вам пора ложиться, отец.

Но отец, сидевший неподвижно, скрестив на груди руки, даже не обернулся на слова Рурико, только сказал:

– Я посижу еще немного, а ты не жди меня.

Рурико спустилась до середины лестницы, но тут сердце ее тревожно забилось, а ноги, казалось, приросли к месту. Девушка тихонько вернулась к отцовскому кабинету, прислонилась к стене и решила дождаться здесь, в темном коридоре, пока отец ляжет спать.

Прошло с полчаса, но отец, видимо, не собирался идти в 'спальню. В кабинете было по-прежнему тихо. Затаив дыхание, Рурико продолжала стоять в коридоре среди обступившего ее мрака. Она простояла так больше часа, но не чувствовала ни малейшей усталости. Нервы ее были напряжены до предела. Тишину нарушали лишь легкие шорохи насекомых в саду. Часы пробили полночь, а отец все не выходил. Тогда Рурико решила любой ценой увести отца в спальню, если даже ей придется поссориться с ним, и взялась за дверную ручку, но ручка не подалась – дверь была заперта.

Рурико бросило в дрожь.

– Отец! – закричала она так, словно, умирая, звала на помощь. И в этот момент отец встал и принялся что-то делать. – Отец! Откройте, прошу вас, отец!

Отец не отвечал. Рурико в отчаянии стала колотить в дверь, разбив до крови руки и исступленно крича:

– Отец! Отец! Откройте! Зачем вы заперлись, что вы хотите делать? – Отец по-прежнему не подавал признаков жизни.

Тут Рурико вспомнила, что в кабинет можно проникнуть через окно, и опрометью кинулась на веранду. Однако оба окна были плотно закрыты ставнями. Она вернулась к двери, надавила на нее своими хрупкими девичьими плечиками, пытаясь открыть, кричала до хрипоты:

– Отец! Что вы хотите сделать с собой? Неужели вы оставите свою Рури одну? Тогда Рури тоже не надо жить, ведь, кроме вас, у нее в целом свете никого нет! Я вечно буду упрекать вас за то, что вы сделали! Откройте же, отец! Откройте! Пожалуйста! Прошу вас…

Она била и царапала дверь, потом прижалась к ней в изнеможении лицом, оглашая рыданиями ночную тишину, в которую был погружен дом барона Карасавы.

Через некоторое время Рурико вдруг выпрямилась. «Надо взять себя в руки!» – подумала она и, собрав последние силы, снова заколотила руками в дверь, после чего налегла на нее всем телом. Свершилось чудо. Дверь тихо отворилась, и Рурико чуть не упала. Но ее вовремя подхватили сильные руки отца.

– Отец! – одними губами беззвучно произнесла девушка и, теряя сознание, упала барону на грудь.

Придя в себя, Рурико увидела, что лицо отца мокро от слез, а на письменном столе лежит стопка писем, которые, как показалось Рурико, носили характер завещания.

– Пожалей отца, Рури-сан. Я не смог лишить себя жизни, струсил, когда услыхал, что ты вечно будешь меня упрекать!

– Ах, отец, что вы говорите! Как могли вы подумать о смерти!

– Прошу тебя, ни о чем меня не спрашивай. Мне стыдно смотреть тебе в глаза! Этот негодяй без всякого труда заманил меня в ловушку. Я презираю себя!

Терзания отца невозможно было описать. Он буквально не находил себе места, руки его, сжатые в кулаки, дрожали.

– Вы говорите о Сёде? Какую же еще подлость он совершил? – воскликнула Рурико.

– Сёду я насквозь вижу. Но кто мог подумать, что и Киносита, мой ученик, предаст меня, – дрогнувшим голосом сказал отец.

– Неужели и Киносита?! – Рурико ушам своим не верила.

– Деньги коверкают душу. Перед ними не устоял, даже тот, кому я неизменно покровительствовал десять с лишним лет. Ради денег он отдал на поругание врагу своего благодетеля. Какая низость! Мое сердце обливается кровью!

– Скажите, отец, что же сделал Киносита? – зардевшись от гнева, нетерпеливо спросила Рурико.

– Помнишь картину, которую принес нам этот субъект? Она оказалась ловушкой, поставленной мне Сёдой, и я так глупо в нее попался. Киносита сказал, что картина принадлежит его другу. Как ты думаешь, кто оказался этим другом? Сёда! И Киносита до того обнаглел, что осмелился явиться ко мне в дом с этой картиной!

– Для чего это им понадобилось? – недоумевала Рурико. – И потом, в тот же вечер вы отвезли картину обратно!

При этих словах отец покраснел и в изнеможении опустился в кресло.

– Рури-сан! Прости меня! Подло заманивать человека в ловушку, но еще подлее попадаться в нее.

Отец опустил глаза, стыдясь смотреть на дочь. Воцарилось напряженное молчание. Первым заговорил отец.

– Рури-сан! – сказал он, не поднимая глаз. – Я все тебе расскажу! По легкомыслию я совершил непростительный поступок, и теперь уже ничего не исправишь. Просто язык не поворачивается говорить тебе о том, каким подлецом оказался Киносита. Так вот, попутал меня черт с этой картиной. Поскольку Киносита оставил ее у меня на продолжительное время, я подумал, что картину можно заложить за тридцать – тридцать пять тысяч иен и избежать таким образом ожидавшего нас позора. Так оно в действительности и оказалось. Этот негодяй Сёда перевернул мне душу, подкупил моего ученика и с его помощью заманил меня в ловушку. Но теперь ты видишь, что твой отец не намного лучше Сёды. Я сам втоптал свое честное имя в грязь!

И отец в отчаянии заметался в кресле. Рурико вся горела от возмущения.

– И… и… чем же все это кончилось? – дрожа всем телом, спросила она.

– Сёда возбудил против меня дело за присвоение чужой вещи, – ответил отец с нескрываемым отвращением. Его бледное лицо подергивалось.

– Разве это преступление? – чуть не плача, спросила Рурико.

– Преступление, – ответил отец. – Закон на стороне Сёды, и дальнейшая борьба бессмысленна. Строжайше запрещено продавать или закладывать отданные на хранение вещи.

– Но ведь так часто делают!

– Часто. Согласен. Именно на это и рассчитывал Сёда. Он сделал все, чтобы я споткнулся, и терпеливо ждал, когда я упаду, чтобы тотчас на меня наброситься.

– Чудовище! Настоящее чудовище! – крикнула Рурико. – До каких же пор он будет нас преследовать?! Это

невыносимо!

– Да, Рурико, твое возмущение справедливо. Будь я помоложе, не оставил бы этого так…

– Ах, отец! Отчего я родилась слабой девушкой, отчего не мужчиной!

Тут из глаз Рурико хлынули слезы, и она уронила

голову на стол.

Где-то часы пробили час. Шум на улицах столицы стих, смолкли рыдания Рурико, и глубокая ночная тишина стала ощущаться еще явственнее.

– Как же решится возбужденное против нас дело? Вряд ли его станут рассматривать в суде, – подняв заплаканное лицо, с надеждой и тревогой спросила Рурико.

– В связи с этим префект и пригласил меня к себе. Он сказал, что дело пустяковое, но, если его раздуть, мне грозит политическая смерть. Как ни упрашивал префект Сёду взять свою жалобу обратно, тот упрямо стоял на своем, требуя, чтобы я лично явился к нему и принес извинения. «По-видимому, Сёда питает к вам вражду, – сказал префект. – Может, вам и в самом деле пойти к нему? Тогда все останется в тайне. Разумеется, неприятно извиняться перед таким человеком, но ведь на карту поставлены и честь ваша, и общественное положение! Если Сёда возьмет свою жалобу обратно, дело не будет возбуждено, поскольку проступок ваш в общем-то незначителен». Вот что сказал мне префект. Но подумай, Рурико, идти с извинениями к негодяю, которому я счел бы для себя унизительным даже поклониться! Лучше умереть! Итак, против меня возбудят дело, и поступок мой будет квалифицирован как порочащий честь. Меня лишат титула, изгонят из общества, все будут тыкать в меня пальцами и говорить: «Взгляните-ка на него, на этого Карасаву, пресловутого члена Верхней палаты. Оказывается, и он не без грешков!» Все станут надо мной издеваться. Нет, смерть в тысячу раз лучше такого позора! Теперь ты поняла, Рурико, почему я хотел лишить себя жизни?

Рурико, словно каменная, слушала горькую исповедь отца, вспыхнувшая было пламенем кровь похолодела.

– Только смерть может спасти меня от бесчестья. Я хотел кровью искупить свою ошибку. Мне страшно было оставлять тебя одну, но позор быть обвиненным в воровстве еще страшнее, и в тот момент ни о чем другом я не мог думать. Но вдруг раздался твой крик, и моя рука, державшая шпагу, оцепенела. «Жалкий трус!» – него до-нал я на себя. Тогда, пожалуй, я впервые понял, что отцовская любовь сильнее долга чести, сильнее славы на политическом поприще. И я решил жить ради тебя. Пусть имя мое покроют позором, пусть меня лишат общественного положения, лишь бы ты была со мной! Жить ради детей куда достойнее, чем жить ради карьеры и честолюбивых целей. Я глубоко раскаиваюсь в том, что выгнал Коити из дому, в том, что чуть было не пожертвовал детьми ради торжества идеи, завещанной мне отцом. Рурико! Отныне я буду жить ради тебя, пусть даже меня ждет вечный позор, только бы ты всегда была рядом. Сердце барона было переполнено любовью к детям. И эта любовь должна была спасти его и дать ему силы для новой жизни.

Но охваченная гневом Рурико не хотела, как отец, сносить позор и унижения и горела одним желанием: мстить и упорно бороться.

– Отец! Неужели мы будем молчать? Неужели любой негодяй только потому, что у него есть деньги, может безнаказанно оскорблять вас, а закон будет на его стороне? Неужели такое возможно?

В этой пылающей гневом девушке трудно было узнать всегда тихую и скромную Рурико.

Как бы успокаивая ее, отец сказал:

– Нет, Рурико, будь я более стойким, никакие интриги не смогли бы нам повредить. Я один во всем виноват, потому что нарушил закон.

– Нет, отец, вы неправы, – запротестовала Рурико. – Любого человека можно заманить в ловушку и толкнуть на преступление. Подкупить Киноситу, которому вы так доверяли, постыдился бы даже отчаянный мошенник! Закон, защищающий Сёду и ему подобных, достоин всяческого презрения! Не вас следует карать, а этого негодяя Сёду!

Глаза Рурико метали молнии. Удивленный такой резкой вспышкой, отец молча слушал дочь.

– Не сдавайтесь, отец! Не уступайте этому мерзавцу! Боритесь до конца и накажите его за совершенную низость! Если бы я была мужчиной!… – Рурико дрожала, словно в лихорадке.

– Видишь ли, Рурико, закон к любым действиям подходит формально. Сёда хоть и негодяй, но не совершил преступления и может разгуливать на свободе, высоко подняв голову. Я же, доведенный до отчаяния, заложил чужую вещь и тем самым нарушил закон. Поэтому наказанию подлежу я, а не Сёда.

– Если закон попирает справедливость, я вправе им пренебречь. Я сама покараю Сёду!

В этот момент Рурико походила на безумную, и отец, пораженный, смотрел на нее широко открытыми глазами.

– Пусть узнает, что сила денег не так велика, как он | думает! Что в мире есть много такого, перед чем деньги – ничто! Что подумает Сёда, если вы оставите его безнаказанным? Он должен понять, что правда сильнее закона, что высшая справедливость способна обратить деньги в прах. Я докажу ему это.

Рурико помолчала, пристально глядя на отца, потом решительно произнесла:

– Прошу вас, отец, не думайте обо мне и не препятствуйте моим поступкам, если даже они покажутся вам странными.

Отец растерянно смотрел на полное решимости лицо дочери, не понимая, что кроется за ее словами.

– Я стану второй Юдифью!

– Юдифью? – переспросил отец, все еще не понимая, что хочет сказать дочь.

– Да, отец, Юдифью. Так звали красавицу-девушку, еврейку.

– Что же это значит? – уже несколько спокойнее спросил отец.

– А то, что я решила стать женой Сёды Сёхэя, – твердо сказала Рурико.

– О! – воскликнул пораженный до глубины души барон.

– Прошу вас, отец! Позвольте мне поступить так, как я сочту нужным!

Это уже была не просьба, а мольба.

– Вздор! – резким, но в то же время ласковым голосом воскликнул барон. – Разве я допущу, чтобы во имя моего спасения ты продала себя? Это было возможно лишь в старую феодальную эпоху. Нельзя подумать без отвращения, что ты отдашься такой свинье, как этот Сёда! Я еще не пал так низко, чтобы пожертвовать хоть одним твоим пальцем, даже волоском, ради собственного благополучия и спасения чести. Так что выбрось это из головы. Право, трудно поверить, чтобы моей рассудительной Рури пришло такое на ум. – Рурико не ожидала, что ее слова вызовут столь бурную реакцию отца, но менять своего решения не собиралась.

– Вы не поняли меня! – ответила Рурико. – Я вовсе не намерена приносить себя в жертву. У меня совсем другие планы. Я хочу покарать негодяев, которые ставят честным людям ловушки, а закон используют в своих целях. Я отомщу за нанесенное нам оскорбление и тем самым принесу пользу всему обществу и всему человечеству. Раз закон бессилен, я сама буду судить Сёду! – В этот момент Рурико казалась олицетворением самой богини справедливости.

– Допустим, что намерения твои благородны, – сказал отец. – Но почему, хотел бы я знать, выйдя замуж за этого негодяя, ты накажешь его и отомстишь за нанесенные нам оскорбления?

– Замужество для меня – это лишь средство. Наказание и месть последуют после, – горячо ответила Рурико. – Много веков назад иудейский город Ветилуя был окружен вражескими войсками под водительством грозного военачальника Олоферна. Олоферн обладал такой силой, что голыми руками мог задушить льва. Город вот-вот должен был пасть. Жителей ожидали грабежи и погибель. Тогда красивейшая из всех женщин Иудеи смело пошла во вражеский стан к Олоферну и ночью, когда он уснул, его же мечом отрубила ему голову. Так он и погиб, ослепленный ее красотой. Рискуя собственной честью, благородная женщина спасла честь родного народа. Этой женщиной и была Юдифь.

Образ прелестной женщины, своей слабой рукой убившей грозного военачальника, по преданию, вскормленного молоком львицы, не шел у Рурико из головы. Ямато Такэру-но-Микото [20][20] Ямато Такэру-но-Микото – японский принц времен глубокой древности. Отличаясь необыкновенной красотой, он под видом девушки проник во вражеский лагерь, напоил вином начальника вражеских войск знаменитого Кумасо и убил его. только выдавал себя за девушку, поэтому его подвиг не казался Рурико столь высоким и трагичным, как подвиг Юдифи. Юдифь готова была принести в жертву свою честь, которая была для нее дороже жизни.

– Я хочу последовать примеру Юдифи!

В Рурико точно вселилась душа древней героини.

– Успокойся, Рурико! – увещевал ее отец. – Честь для девушки превыше всего, и пожертвовать ею непростительное легкомыслие. Это можно сделать лишь ради спасения своего народа. Но пожертвовать собой лишь для того, чтобы отомстить негодяю, – все равно что променять чистое золото на дорожную пыль!

– Но, отец, – возразила Рурико, – в современном обществе любой негодяй, если только у него есть деньги, обладает поистине королевским могуществом. Борясь против Сёды Сёхэя, я буду бороться против того социального зла, которое в нем воплотилось, против неравенства и несправедливости, против того общественного строя, в котором деньги решают все, против взглядов, укоренившихся в сознании современного человека, который преклоняется перед силой золота.

Барон больше не возражал, чувствуя, что переубедить дочь ему не удастся.

– Да, отец, Юдифь решила пожертвовать своей честью. Но лишь потому, что ее врагом оказался Олоферн, и ей нужно было его очаровать. Я же, выйдя замуж за Сёду, не стану его женой. Пожалуйста, отец! Умоляю вас! Отпустите меня хотя бы на три месяца, самое большее – на полгода, и вы увидите, что я уничтожу его, уничтожу морально, не прибегая к помощи оружия.

От прежней застенчивости Рурико не осталось и следа. В этот момент она была похожа на богиню мести.

– Рури-сан, ты сегодня сама не своя, – сказал отец. – Дай мне время подумать. И сама хорошенько подумай, прежде чем действовать. Совершить в наше время такую нелепость…

– Нет, отец! – не сдавалась Рурико. – Я перехитрю его и жестоко отомщу. Мы должны действовать его же методами. С силой денег надо бороться особыми средствами. Я верю в себя, верю в то, что смогу уничтожить этого негодяя. И вы мне верьте, отец, Рурико не станет действовать слепо под влиянием минутного порыва.

Рурико была в таком возбуждении, что отец перестал возражать ей.

Так в жарких спорах незаметно пролетела короткая летняя ночь. Наступил рассвет.