Онлайн чтение книги Последний выстрел. Встречи в Буране
7

Напротив Дома культуры, через улицу, стояло одноэтажное кирпичное здание, обнесенное невысоким крашеным забором из штакетника. Вдоль забора зеленой лентой тянулись уже густо разросшиеся, аккуратно подстриженные кусты акации.

На фронтоне крыльца виднелась большая вывеска: «Правление колхоза имени Чкалова». В широком длинноватом коридоре дома — крашеные двери с зеркальными табличками — «Главный агроном», «Главный зоотехник», «Секретарь парткома», «Бухгалтерия». Рядом с бухгалтерией — дверь, не похожая на другие, обитая коричневым дерматином и без таблички.

— Входи, Миша, это мой кабинет, — пригласил брат.

Сперва они вошли в небольшую комнату, где за столом с пишущей машинкой сидела молоденькая девушка-секретарь. Из этой комнаты вели направо и налево двери с табличками — «Председатель» и «Заместитель председателя». Все оборудовано, как в солидных приемных большого начальства.

— Мне звонили, Зиночка? — небрежно спросил председатель.

— Нет, Иван Петрович, не звонили, — бойко ответила секретарь.

Иван Петрович досадливо нахмурился. Михаилу Петровичу подумалось, что Ваня, видимо, был бы рад-радешенек, если бы ему сказали, что звонили оттуда-то и оттуда, что из-за этих звонков покоя нет...

Председательский кабинет был просторный, светлый, в нем два стола, расположенных буквой «Т», у стен — мягкий диван и шеренга стульев. На стене, над председательским креслом, висел портрет Мичурина, под портретом — умело вычерченная карта колхозных угодий.

— Богато, с комфортом живешь, председатель, — сказал Михаил Петрович.

Брат поудобней сел в кресло, ответил, улыбаясь:

— А ты как же думал. Прибедняться не в моем характере.

— Больницу разместить бы в таком здании, из твоего кабинета получилась бы хорошая операционная.

Брат расхохотался.

— Кому что, а курице просо...

В кабинет заглянула секретарь.

— Иван Петрович, к вам главный бухгалтер, — доложила она.

— Пусть войдет, — сановитым тоном разрешил председатель.

Игнат Кондратьевич вошел, поздоровался, разложил на столе бумаги для подписи, и пока Иван Петрович внимательно разглядывал и подписывал, старик расспрашивал доктора о рыбалке.

— Не клюет, говорите? Ишь ты, как оно, — сочувственно качал он седой головой. — Время-то как раз подходящее для клева, и погодка стоит славная... Вы, Михаил Петрович, все за огородами удочки забрасываете. Да какая ж там рыба? Рыбка тишину любит. Подальше от села надобно уходить, в луга. Там и сазанчика подцепить можно.. Водятся красавцы в Буранке нашей, водятся!

— А эту, Игнат Кондратьевич, не подпишу! — строго отрубил председатель, возвращая какую-то бумажку.

— Да как же, Иван Петрович? Зоотехник просит...

— Сначала пусть ко мне зайдет.

— Хорошо, хорошо, Иван Петрович, — торопливо согласился тесть. — Я думал, он согласовал с тобой.

Опять заглянула секретарь.

— Иван Петрович, кладовщик просится.

— Зови, — распорядился председатель и радостно глянул на брата, как бы говоря: вот видишь, дел невпроворот.

Катков, только вчера выписанный из больницы, не вошел, а ворвался в кабинет и стал плаксиво жаловаться:

— Зарезала нас, Иван Петрович, зарезала...

— Погоди ныть! — прикрикнул на него председатель. — Толком говори.

— Весь дневной удой молока докторша приказала свиньям вылить...

— И ты струсил! — гневно упрекнул председатель. — Мало ли что докторша прикажет... Вези на молокозавод — и точка!

— Там не примут, Иван Петрович, не примут... Она ведь обязательно позвонит на завод, как увидит, что повезли.

Иван Петрович ударил кулаком по столу.

— Сказано — вези! Я сам позвоню на молокозавод. Примут, не могут не принять!

— Ох, Иван Петрович, не послушают тебя на заводе, — усомнился Игнат Кондратьевич. — С докторшей надо переговорить. Это вернее.

Председатель нажал кнопку и приказал вбежавшей девушке:

— Позвони Фиалковской, пусть немедленно явится.

— Мучает она, ох как мучает нас, прямо спасения нету, — жаловался Катков, осушая лысину верхом шерстяной кепки с пуговкой.

Михаил Петрович вспомнил, как три дня назад этот же Катков умоляющими глазами смотрел на Фиалковскую — помогите, мол, век не забуду, а теперь вот жалуется.

— Из-за этой докторши можем не выполнить месячный план, — подзуживал кладовщик председателя, зная, что тот из-за плана никого не пожалеет, ни с чем не посчитается.

Фиалковская вошла без доклада, и председатель сразу грубовато заговорил:

— Это что же вы делаете, Лидия Николаевна.

— О чем вы, Иван Петрович? — с наигранным недоумением перебила она.

— О молоке. Да кто вам дал право!..

— Простите, Иван Петрович, — опять перебила она, — я только посмотрела — тара очень грязная и сказала товарищу Каткову, что он плохо разбирается в санитарии.

— Я вижу — вы много разбираетесь. Да вы знаете, куда молоко предназначено! — упрямо наступал председатель.

Фиалковская улыбнулась и с явной иронией ответила:

— А как же, Иван Петрович, знаю. Мне товарищ Катков объяснил в популярной форме — государству, говорит, молочко...

— Да, государству! — подхватил председатель.

Михаил Петрович неприязненно поморщился от того, что брат не понял тона, каким разговаривала с ним Фиалковская.

— Уясним раз и навсегда — не мешайте вы нам, доктор, — с угрожающими нотками в голосе предупредил председатель.

— Боже сохрани, Иван Петрович, да я с удовольствием не стану мешать, если бидоны регулярно будут мыть горячей кипяченой водой, если кипятильник всегда будет в исправности...

— Наладим, Иван Петрович, наладим кипятильник, — торопливо пообещал Катков.

Вмешался более хитрый и дипломатичный Игнат Кондратьевич.

— Правильно доктор говорит, нужно учесть справедливые замечания. Спасибо, Лидия Николаевна, что подсказали.

— Хорошо, Игнат Кондратьевич, что хоть вы понимаете.

— Как же не понять! — откликнулся он. — Для пользы дела стараетесь... Вы уж, Лидия Николаевна, простите на первый раз, пусть отвезут молочко, больше такого не повторится.

Председатель кивнул головой Каткову — давай, мол, действуй, уговорили докторшу... Катков уже напялил кепку и готов был вышмыгнуть из кабинета, но Фиалковская вежливо, даже с каким-то сожалением ответила:

— Извините, Игнат Кондратьевич, я уже позвонила на молокозавод, проконсультировалась... Там не примут молоко из грязной тары.

Председатель чертыхнулся. Бросившись в кресло (кресло под ним жалобно застонало), он сверлил докторшу злыми, студенистыми глазами, готовый, кажется, кинуться на нее с кулаками. Катков преданно поглядывал на начальство, не зная, что ему делать.

— Ах, беда, беда, урон-то какой терпим, — с бухгалтерской расчетливостью сокрушался Игнат Кондратьевич.

— А мы этот урон возместим за счет врача! — выпалил председатель. Такая мысль, видимо, пришла к нему неожиданно, и он, ухватившись за нее, стал запугивать Фиалковскую. — Слышите, Лидия Николаевна, задержите молоко, скиснет оно, заплатите из своего кармана!

— Я согласна, Иван Петрович, действительно, зачем колхозу нести урон, — отвечала она. — Приглашайте районную санэпидстанцию, председателя колхозной ревизионной комиссии, они, конечно же, скажут — я виновата, и высчитывайте из моей зарплаты стоимость молока...

Председатель, кладовщик и даже бухгалтер — негодующие и взъерошенные — хором упрекали врача в превышении власти, напоминали ей о каких-то неизвестных Михаилу Петровичу случаях, когда она была не права, грозили ей. А Фиалковская — невысокая, худенькая, в неизменном своем ситцевом платье в горошек — стояла посреди кабинета, и вид у нее был совсем не воинственный. В ее голубых глазах виднелась даже робость. Отвечая на реплики, она не повышала голоса, но ответы ее были меткими, и в голосе по-прежнему слышалась ирония.

«Ну, молодец, молодец», — в мыслях похваливал ее Михаил Петрович.

— До свидания, товарищи. С вами хорошо разговаривать, но меня ждут, — сказала на прощание Фиалковская.

Когда она вышла, Иван Петрович набросился на Каткова:

— Ты что же, Серафим преподобный, не следишь за тарой!

— Болел я, Иван Петрович, — пытался выкрутиться кладовщик.

— Нашел время болеть! Вот высчитаю из твоих трудодней стоимость молока, запомнишь, почем фунт изюму! — бушевал председатель, а наедине он жаловался брату: — Ну, видел зубки докторши?.. Кусучие. Привяжется она — и хоть ты кол на голове теши, не отстанет. Тут над планом дрожишь-колдуешь, а ей подавай санитарию... Путается под ногами.

— У вас, Ваня, трудно понять, кто у кого под ногами путается. Откровенно говоря, она права.

— Защитник нашелся... Все вы, доктора, одинаковы, — хмуро отмахнулся Иван Петрович.

* * *

Каждое утро Михаил Петрович наперегонки бегал с племянником на речку умываться. Подбежав к реке, они с Васей бросались в воду и долго плавали, играли в пятнашки, а Толя, не умевший плавать, барахтался на отмели, завистливо ахая. Михаила Петровича теперь не смущало то, что брат и невестка рано уходили на работу. Он к этому привык, сам с ребятишками готовил завтраки и обеды.

Фрося иногда с неловкой улыбкой говорила:

— Отдохнуть приехали, а тут хозяйственными делами заниматься приходится...

— Для меня и это отдых, — искренне уверял он.

Завтракали они всегда во дворе, под развесистым топольком. Мама не разрешала сыновьям такой вольности, а дядя Миша разрешал, и завтракать с ним было весело.

На этот раз во время завтрака пришел Синецкий.

— Хлеб да соль.

— Садитесь к столу, Виктор Тимофеевич, — пригласил доктор.

— К сожалению, только из-за стола... Не хотите ли, Михаил Петрович, прокатиться со мной по полям? Быть в селе и не видеть полей — преступление.

Михаил Петрович помедлил с ответом. Он уже знал, что Синецкий вихрем носится по полям на мотоцикле без коляски, а доктор Воронов не питал уважения к этому виду транспорта, потому что нередко лихие мотоциклисты попадали к нему на операционный стол с травмами... Кроме того, Фиалковская как-то рассказывала, что в годы студенчества Синецкий был чемпионом области по мотогонкам, а ездить на мотоциклах с чемпионами, особенно с бывшими — занятие не очень-то безопасное...

Как бы разгадав опасения доктора, Синецкий пояснил:

— Я на газике.

— Вы правы: не побывать в поле — преступление. Поедемте, — с удовольствием согласился Михаил Петрович.

Синецкий, как и Фиалковская, сам управлял машиной. Машина у него была не чета «москвичу»-старичку — новенький вездеход. Михаил Петрович внимательно поглядывал на соседа, и ему почему-то подумалось, что Виктор Тимофеевич и Лидия Николаевна — вот была бы отличная пара! Но вместе с тем он был доволен, что тот женат на Фене...

День выдался погожий, знойный, и Синецкий заметно радовался стойкой погоде, был хорошо настроен, отчаянно гнал машину по степному пыльному проселку. Иногда он останавливался, выходил из машины, срывал колоски, растирал их на ладони, провеивал зерно и удовлетворенно говорил:

— Пора и здесь начинать, — и мчался дальше.

В полдень они приехали на бригадный полевой стан. Раньше Михаилу Петровичу не доводилось бывать на полевых станах, он даже понятия не имел, что это такое. И вот сейчас увидел — стоят среди ровной-ровной степи, у чахлой лесной полоски, деревянные, почерневшие от дождей вагончики на кованых полозьях. Чуть поодаль от них, под невысоким дощатым навесом, разместилась кухня с длинными, врытыми в землю обеденными столами. Дальше, метрах в ста от вагончиков — ток, уже заваленный ворохами зерна. К току то и дело подходили машины от комбайнов. Их разгружали бедовые, шумные школьники. Навалятся гурьбой, откроют борта и давай, и давай орудовать легкими деревянными лопатами.

Здесь же, на полевом стане, Михаил Петрович увидел брата. Тот шел с тока по-хозяйски твердым, уверенным шагом.

— Ну что, Виктор Тимофеевич, проветрить вывез моего братца?.. Правильно, пусть посмотрит. — Потом, кивнув на Доску показателей, заговорил о другом: — Ты погляди, погляди, секретарь, как шагает Романюк. Всех обскакал! Сияет наш маяк. Меньше двухсот процентов не дает!

Михаила Петровича удивило поведение Синецкого. Прежде веселый и разговорчивый, он вдруг посуровел и, не разделяя рвущейся через край председательской радости, угрюмо смотрел на Доску показателей, где крупно были написаны фамилии комбайнеров и мелом проставлены цифры дневных выработок.

— Молодец Романюк. Геройски действует! — восхищенно продолжал Иван Петрович.

К вагончикам подъехала старая бежевая «победа». Из машины вышел молодой мужчина с фотоаппаратом на груди и с блокнотом в руках — корреспондент.

— Привет, Синецкий, — кивнул он Виктору Тимофеевичу и обратился к председателю: — Нужно кое-что уточнить, Иван Петрович.

— Сперва я уточню. Снял Романюка?

— Так точно, Иван Петрович.

— Герой. Гвардеец трудового фронта!

— Иван Петрович, идея! Полосу так и назовем: «Гвардейцы трудового фронта». Колоссально!

— Не громко ли? — вставил Синецкий.

— В самый раз. Давай, Чурилов, жми. Показатели наши — вот они, на виду, — кивал председатель на Доску. Переписывая в блокнот цифры, корреспондент мельком глянул на Михаила Петровича и вдруг поинтересовался:

— Иван Петрович, не ваш ли это брат, кандидат наук?

— Он самый и есть, — горделиво ответил председатель.

— Это же для «Медицинской газеты» находка! — обрадовался корреспондент. — Это же журнал «Здоровье» на обложке напечатает — ученый медик в гостях у знатного брата-председателя! Разрешите запечатлеть?

Не привыкший к такому вниманию со стороны корреспондентов, доктор Воронов смутился и стал отнекиваться. Он с укором поглядывал на брата: зачем каждому встречному-поперечному рассказывать о моем кандидатстве?

Иван Петрович сам придвинулся к нему. Будто обжегшись, корреспондент мячиком отскочил от братьев и защелкал фотоаппаратом, потом, сказав, что завтра материал о колхозе будет опубликован, шумно распрощался и уехал.

— Ну что, Виктор Тимофеевич, давай-ка завернем к Романюку, посмотрим, как там наш маяк? — предложил председатель.

— Давай съездим. Не задымил ли наш маяк...

Эти слова покоробили председателя, но он сдержал себя.

Комбайн Романюка был на той стороне поля. Здесь, на дороге, его ожидал пустой самосвал. Присев на подножку машины, в тени покуривал Коростелев.

— Что, водитель, прохлаждаешься? — обратился к нему Иван Петрович.

Коростелев покосился на доктора, процедил, не вставая:

— Жду... Вы, товарищ председатель, технику плохо используете.

— Это как понимать?

— Так и понимайте... Тут полуторка управилась бы возить зерно от комбайна, а вы самосвал поставили. Жирно. В полнагрузки на ток гоняю...

Иван Петрович приблизился к шоферу, зашептал:

— Тебя-то не обижают, чего калякать?

— Мое дело сказать, ваше денежки начислять...

Синецкий вышагивал по полю, время от времени наклонялся, поднимал с земли потерянные колоски, подолгу рассматривал их, как диковинку. Вот он сунул руку в копну, вытащил клок соломы и осторожно стал перебирать соломинку за соломинкой.

Иван Петрович отошел от самосвала. Дымя сигаретой, он исподлобья поглядывал на Синецкого.

— Ваня, ты знаешь, кто этот шофер? — спросил Михаил Петрович, указывая глазами на Коростелева.

— Как не знать... Прислан из города помочь труженикам полей...

— Это бывший муж Лидии Николаевны, — торопливым шепотом сказал Михаил Петрович, будто выдавая самую большую тайну. — Он угрожает ей, понимаешь? Откомандировал бы ты его из колхоза.

— Что-о-о? — в изумлении протянул Иван Петрович.

— Лидия Николаевна очень встревожена.

Брат усмехнулся:

— Может, и правду говорят: все ученые маленько чокнутые... Что же ты думаешь, я из-за каких-то шашней докторши буду лишаться машины и водителя? Ну, и чудак ты, вот чудак, — искренне удивлялся он. — Да у меня каждое колесо на учете. Понял?

Подошел Синецкий. Помахивая пучком колосьев, он с болью бросил:

— Вот что делает наш маяк, зерно гонит в солому!

Иван Петрович насупился, ответил сердито:

— Нашел пару колосков и «караул» кричишь...

— Пора кричать «караул», пора, Иван Петрович. Я давно присматриваюсь к Романюку, не чисто у него, двести процентов — цифра дутая.

— Поосторожней, Синецкий! Не только ты с глазами, и другие кое-что видят.

Издали, с того края поля, приближался комбайн. Сперва было похоже, что он идет по валкам, как по рельсам, а когда подошел ближе, Михаилу Петровичу показалось, будто пшеничный валок, напоминавший разостланную холстину, словно живой, вскакивает на полотно хедера и исчезает внутри грохочущей машины.

— Стой, стой! — замахал руками Синецкий и направился к комбайну.

— В чем дело, Ваня? — поинтересовался Михаил Петрович, понявший, что между председателем и секретарем парткома вспыхнула серьезная ссора.

Брат через плечо процедил:

— Покомандовать своячку охота, вот и придирается, вот и шпильки ищет, чтобы уколоть побольнее. Ну, ничего, я калач тертый, меня трудно уколоть, я свое дело знаю.

Романюк высыпал зерно из бункера в кузов коростелевского самосвала, сошел с комбайна. Это был плотный мускулистый человек лет за тридцать с густо запыленным скуластым лицом. Из-под широких, почти сросшихся у переносья бровей плутовато. смотрели темные глаза. У него пружинящая, настороженная походка, будто не идет он, а подкрадывается.

— Чего это Синецкий копается в машине? — спросил Романюк у председателя. В голосе его слышалось беспокойство.

— Пусть копается, коли есть охота, — беззаботно махнул рукой Иван Петрович. — У тебя из газеты были?

— Были.

— Завтра читай про себя...

— Прочтем, грамотные.

Подбежал почти неузнаваемый Федор Копылов — тракторист. Его по-девичьи круглое лицо и пшеничные брови почернели от пыли и копоти, только березовой корой поблескивали белые зубы.

— Ну, как, Федя? — улыбнулся ему председатель.

— Порядок, Иван Петрович, двести процентов и никаких гвоздей!

— Молодцы, орлы! Еще чуток поднажмете — и рекорд у нас в кармане! — Понизив голос, Иван Петрович с радостным оживлением продолжал: — Дела-то у соседей застопорились, в самый раз подсекать.

Вытирая соломой руки, подошел Синецкий.

— Ты что же, Романюк, редко в машину заглядываешь? — упрекнул он комбайнера.

— Что в нее заглядывать, работает исправно, — ответил Романюк, обеспокоенно поглядывая на председателя.

Михаил Петрович видел, что Синецкий взвинчен, что он с большим трудом удерживает себя от крика. Это чувствовалось по тому, как он трет соломой уже чистые руки, как вздуваются и пропадают желваки на щеках, но Виктор Тимофеевич все-таки не выдержал, повысил голос:

— Бить мало за такую работу! Ты что, Романюк, за гектарами гонишься, проценты вышибаешь, а зерно идет в солому!

— Преувеличиваешь, Виктор Тимофеевич, — вмешался председатель.

— А ты, Иван Петрович, пойди да посмотри. Деки не поджаты.

— Ну... не доглядел человек, так что же его — казнить за это? — миролюбиво сказал председатель, видимо, силясь замять этот разговор.

— Не доглядел? Нет, здесь другим попахивает, — гневно возразил Синецкий. — Романюк знает, что делает, Романюк знает, как повысить выработку — бузуй на повышенной скорости, не обращай внимания на потерю зерна — и будет две нормы... Ему важно в маяках покрасоваться. Да какой же он маяк? Он — бракодел. Его надо немедленно отстранить от комбайна!

— Давай, Романюк, поезжай, — запальчиво распорядился председатель. — А то, я гляжу, дискуссия не скоро закончится.

Синецкий преградил дорогу комбайнеру.

— Нет, постой, Романюк. Пока не отрегулируешь машину, не тронешься. Хватит очки втирать, хватит ходить в героях!

Михаил Петрович глянул на Федора Копылова. Смущенный парень стоял с опущенной головой, как будто самого его уличили в чем-то постыдном.