ЖАВОРОНКИ
Глаза – изюмины, хвосты и струйки крыл
Бесформенно-уютны, как пеленки:
Такими пекарь взору вас явил,
Печеные из теста жаворонки!
Вы на окне возникли – будто сон,
То парами, а то с птенцом на спинке,
Что шариком нелепым припечен,
Сощурившим пугливо маковинки.
Здесь у окна нельзя не постоять
И, грея кулаки, не подивиться,
Как будет пекарь мышцы напрягать,
Как он с зимой бестрепетно сразится.
«Истомно в лазурности плавясь нещадной…»
Истомно в лазурности плавясь нещадной,
Смолистые почки страдальчески рвутся,
Две желтые бабочки к любви безоглядной
В дыхании юга, утопая, несутся.
Курчавы, полки серебристые облак
Качаются, тают, синеют, темнеют;
И гром обрывается, угрюм и неловок
Как отрок, чей голос, ломаясь, немеет.
И больно, о други, опять признаваться,
Что кубок вешний хмелит, как бывало,
Что солнцем повелено устам – улыбаться,
Хотя бы ты, сердце, безутешно рыдало.
«Душа угрюмая, и в стародавнем вкусе…»
Душа угрюмая, и в стародавнем вкусе
Влекусь я к таборам, кочующим по Руси,
К шатрам, разметанным среди больших дорог,
Где синим вечером запляшет огонек,
Котлы запенятся и, заплетаясь кругом,
Мужи суровые к пленительным подругам
Тесней содвинутся. Короткие слова
Лениво падают. Темнеет синева.
В хрустальной высоте роится улей Божий.
Гудит алмазный хор… Таинственней и строже
Раздастся ржание стреноженных коней;
А в песне плачущей услышишь: «Пожалей
И не губи. Твоя». Так бред любви недужной
Один безумствует под кровом ночи южной;
И остановится бесстрашный конокрад,
Ударит в грудь себя – и повернет назад.
……………………………………………………
Как сладко большаком скакать во весь опор
На краденом коне… Там позади позор
И мука смертная, но конь всегда с цыганом,
И легче на пути падет он бездыханным,
Чем выдаст всадника, сдавившего бока,
Чья сухощавая когтистая рука,
Едва дотронувшись, рукой хозяйской стала
И степью повлекла, куда душа алкала…
И кто ответит нам – скакал ли здесь цыган
Иль птица ловчая упала за курган?
«Как печальны глаза, где часами, во мгле мутно-белой…»
Как печальны глаза, где часами, во мгле мутно-белой
Отражался взлохмаченный лес, потемневшие срубы,
Дрема псов на крыльце и вороны полет омертвелый, –
Как печальны такие глаза и как сердцу отзывному любы.
СОЛОВЕЦКИЙ ИНОК
Беглец житейских бурь, пустынным островам
Под солнцами крестов ты дух свой предал мощный;
Восторг мечты твоей – лазоревым волнам,
И сердца трепеты – молитве полунощной.
Монах и мореход, благословясь, весло
Из рук святителей приемлешь: путь опасен,
Но сила их с тобой, и свято ремесло,
Когда плывешь, смирен, покоен и бесстрастен.
Звеня, бежит волна, послушна под кормой,
Не ранит красота морян зеленокудрых,
И в сердце укрощен прельстительный прибой
Напевами псалмов властительных и мудрых.
«Что ни день, как пчела, ужалит…»
Что ни день, как пчела, ужалит.
Умирает,
Как пчела, когда жало оставит.
Что ни день, островок мой всё меньше.
Путь мой — уже,
Разъяренные волны – выше.
Если любишь меня, – не мучай.
Станем тише и лучше.
И друг к другу прижмемся — под тучей.
Наше сердце – как пленная белка.
Ты любила? –
Вот хочу, чтоб ты руку на грудь положила,
Как сиделка,
И о том, что вдали – позабыла.
«Пусть слова тоски бесплодно отшумели…»
Пусть слова тоски бесплодно отшумели:
Кто, скажи, скорбит над женской раной?
Посмотри, как из серебряной купели
Золотой возносится младенец, –
И с улыбкой материнской, несказанной
Позовешь глазами: здравствуй, месяц!
И пока, одна, пройдешь пустынным садом,
Нежный луч с тобой не разлучится;
Он заметит, он ответит ясным взглядом,
Приведет, смеясь, к любимой тени.
И тогда, смирясь, захочешь поклониться
Палачу – и станешь на колени.
«Жарок полдень. Небо как пергамент…»
Жарок полдень. Небо как пергамент.
Голубое желтым пережгло.
И в зияньи трещин под ногами
Черное скорбящее чело.
Кто-то небо запечатал, строгий.
Будем скоро святость поднимать,
Осадим и межи и дороги,
Чтоб упала темная печать.
Повернем очами Матерь Божью
К неродимым, к проклятым полям,
Чтоб вздохнула над убогой рожью,
Помогла обмершим колоскам.
Будет плакать свечка на краюху,
Залучится венчик золотой…
Ты простишь ли древнюю старуху,
Что зовется, горькая, землей?
«Слышно – ноет истомно сирена…»
Слышно – ноет истомно сирена:
Слышно – сердце мое простонало.
Белый голубь из темного плена
Улетел бы – крыло поломало.
И, взволнованный, зову я внемлю…
Знаю, лжет мне узывная Майя,
Но люблю твою дальнюю землю
И тебя… И тебя, дорогая!
Пусть осилен грозой неизбежной
Белый голубь и сорван с лазури.
Принимаю твой вызов мятежный,
О сирена, зовущая бури,
Чтоб за час роковой и единый
Расквитаться с забвенною долей
И меж скал над ревущей пучиной
Целовать этот коготь соколий.
«Это случилось недавно и вовсе нежданно…»
Это случилось недавно и вовсе нежданно,
Это случилось совсем, о, совсем неизбежно…
С ветки слетает листок, обнажается небо так странно,
Синее небо глядит – и знаешь, что небо безбрежно.
С сердцем случилось как с тихим потоком природы,
Сердце предела достигло и путь начинает обратный.
Годы росток прозябал – шелухой отметаются годы.
В чаще блуждая, беглец услышал призыв благодатный.
«Только и знаю – леса да овраги…»
Только и знаю – леса да овраги,
Только мил у ю – красавицу-ночь.
Сам я избрал тебя – доля бродяги!
Долю бродяги – кто ты? – не порочь!
Верно, затем, что венцом загорелись
Рыжие космы от ранних от лет –
Кудри кольцами, – а щеки зарделись
Кровью горячей, что маковый цвет;
Верно, затем потянуло на волю –
Хата тесна, докучает сосед.
Крутится ветер по чистому полю –
Резвые ноги бегут ему вслед.
Всю бы тебя обежал – да куда там! –
Тихая, темная Матерь моя. –
«О, пусть весна погонит к морю…»
О, пусть весна погонит к морю
Стада голубо-серых льдин
И с высоты окличет зорю
Зарумяневший лебедин;
И пчелка, забывая улей,
От духа терпкого взыграв,
Гудящей пронесется пулей —
Упасть на шелк упругих трав…
О, пусть! В чертах судьбы суровой
Как нам улыбку не прочесть,
Когда подснежник жизни новой
Прозвонит радостную весть?
«И нас венчали в утро Божие…»
И нас венчали в утро Божие
Короны синих васильков,
И улыбались нам прохожие,
Пока мы шли в тиши лугов.
Но четверть месяца отмолота, –
И я спешил с моим серпом,
А ты в шатре снопов из золота
Над зыбкой пела – о былом.
И громы рокотали ранние,
Призыв трубил пророчий рог,
И славил я мое избрание,
Когда огонь чело мне жег.
Ты на распутьи шла, печальная;
И ты звала – и ты ждала,
И вот твой стон, душа опальная,
Привлек небесного орла.
Теперь идешь ты в латах кованых,
Как рыцарь мне грозишь мечом.
Меж скал сошлись мы зачарованных
Окончить спор наш – о былом.
Н. Е. МАРКОВУ
Гряди, Буй-Тур, громи крамолу,
Пудовый дан тебе кулак;
Пусть турий рог, склоненный долу,
Бодает тухлый лапсердак!
Внимая мудрому глаголу,
Пусть твой признательный земляк
Ревнивую оттянет полу
И должный выложит ясак.
Что Курск тебе? Шагаешь быстро;
Сегодня свергнешь ты министра,
А завтра будешь сам премьер…
Но помните, Щигровский витязь:
Превратностям бывал пример,
А потому – не обожритесь.
В. Н. КУШНАРЕВОЙ
Глаза Ваши – голубые иль серые?
На них не смотрел я в упор,
Но крепко, по-детски, верую
В сияющий, светлый взор.
Вы вся – деревенская, летняя;
И кудри Ваши – спелая рожь.
Нашими городскими бреднями,
Мудрая, Вас не собьешь.
Над Вами серебрятся облачка
И небосклон, так бирюзово синь.
И мы живем!.. Мы, грешные, пока
Вы с нами, светлоликая. Аминь.
АВТОСОНЕТ
Кружатся дни мои запутанным романом,
И кажется порой: рехнулся романист,
Когда рядит меня то магом, то цыганом,
Сегодня жезл дает, а завтра только хлыст.
Языком пламени влюбленная Осанна
Моя возносится – и, мнится, сам лучист;
И вот уже грущу с лепечущим фонтаном
О том, что падает сожженный зноем лист.
Мечты свершаются назло докучной яви –
И обрываются, – и снова в тупике
Не к счастью шествуешь, не к радости, не к славе,
А просто, как пескарь, повисший на крючке,
Вздыхаешь о ведре – туда тебе дорога! –
Где, может быть, еще поплаваешь немного.
«Бредешь наудачу по роще осенней…»
Бредешь наудачу по роще осенней,
Выходишь на зелень озимых полей:
В молочном тумане толпой привидений,
Стреножены, прядают тени коней.
И ветер свивает кудлатые гривы,
И ветер мне сырость приносит земли:
Зеленые нивы, и бурые нивы,
И синие, синие нивы – вдали…
Затишье. Безмолвье. В бескрайном просторе
Кто встретится? Разве охотник верхом,
С обветренным ликом и грезой во взоре,
Бодрящий борзую призывным свистком.
Смеркается. Гаснет, задумчиво-кроток,
Закат в розовато-седых облаках…
И вспомнится нить многоцветная четок
В ленивых, когда-то любимых, перстах.
«Как эти строки сладостны и новы!..»
Как эти строки сладостны и новы!
Как больно бьется сердце над письмом,
Сквозящим сквозь лазурные покровы
Под бледно-золотистым сургучом.
Размашистыми острыми штрихами
Ты хочешь лишь о деле говорить;
Твой стиль откован, как гравюра в раме,
И разума нигде не рвется нить.
Но видится мне много… слишком много:
В колючем «р» мерещится копье.
И ждешь удар наездника степного,
О, сердце беззащитное мое.
Прочел. Опять здесь не найду ответа.
«Терпи и жди» – вот смысл немногих слов…
Терпеть и ждать – что лучше для поэта,
Когда он весь под чарой алых снов?
А если, как уснувшая весталка,
Забыла муза долг священный свой, —
Я рву письмо. И мне его не жалко.
И ненавижу всей душой.
«Печаль мою снежинками…»
Печаль мою снежинками
Прохладными овеяло,
Лебяжьими пушинками,
Танцующими феями!
Гуляет хоровод кругом,
Сплетаясь, развевается,
Велит забыть, молчать о том,
Что горем называется;
О том, что в глубине моей
В бездонном сердце плакало —
Велит молчать круженье фей
Таинственными знаками.
И вот иду. – Мне всё равно:
Пусть сердцу вы не верили.
Я улыбаюсь им давно,
Я с ними нынче заодно,
С порхающими феями!
НА МОГИЛЕ СЫНА
Устал я от живых, – мне мир усопших ближе,
Я научаюсь зовы их любить.
На кладбище, в отрадную отчизну
Я ухожу: здесь сердцу можно жить.
И там, наперекор глухой тоске и боли,
Вкушаю мир моей грядущей воли.
Меж холмиков ищу тропу к тебе, мой сын,
И над твоей могилкой неосевшей,
Листом сухим осыпанной, – один
Стою и жду. Чего? Отзыва? Доброй вести?
И в шорохе ветвей и шепоте листов
Ловлю намеки вожделенных слов.
Песнь иволги из чащи раздается,
Но трудно мне припомнить нежный смех,
Что навсегда затих, и тяжко сердце бьется,
Усталое искать путеводящих вех
Средь призраков, встающих из тумана.
Или уснуть?.. И встал я слишком рано?
Скажи же мне, откройся сердцу, друг,
Поэт-дитя, мне милый брат по лире,
Так быстро совершивший дольний круг,
Витающий в лазоревом эфире,
Где я найду покой? Где стану я на путь,
И сердцу где дозволят отдохнуть?
Когда, скажи, от любящих не буду
Удара тяжкого нежданно получать?
Когда среди друзей коварного Иуду
Уже не стану – жертва – лобызать?
Когда, отбросив труп, свободный как стихия,
Прольюсь к стопам твоим, предвечная София?
СВОБОДНОЙ
Вижу я: сердце твое не терпит регламенты.
Радуюсь: сердце твое не выносит власти ничьей.
Разве укажешь путь причудливо рдяному пламени
Или удержишь в беге хрустальный горный ручей?
Буду, любя, созерцать прихотливый твой путь, легконогая,
Ритмы твои держать, духом объемля моим.
Да, ты права: пред тобой солнечных дней вволю много,
Всеми путями приходит дух созревающий в Рим.
«Золотому дождю подставляю…»
Золотому дождю подставляю
Я ладони, сложенные горстью.
Крепнет дождь. Я руки опускаю.
Дождь поет. И славлю силу Божью.
Льется дождь мне на лицо, на плечи, –
Весь в огнях, и радугах, и блесках…
Или это только нежной девы речи,
Только солнце у нее в подвесках?
УРСУЛА
Дочь короля, невеста, всей душою
Томится к Богу сил. И час настал.
Корабль их ждет. Со свитой молодою
Она взошла, и белый парус взвился.
Ее глаза ласкали синий вал,
Пока народ на берегу молился.
Вкруг – свита многих дев. Мечтой упорной
Они волнуются. Их ждет прекрасный юг;
Святой Отец в могуществе и славе.
Молитвенно персты перебирают зерна,
И сердце ширится, готовясь к дивной яви.
Лишь ворон на дубу, прощаясь, плачет.
Так… Вещему глубь смутных дней видна.
Толпа косматых всадников маячит.
То гунны двинуты для жатвы грозной.
Погибнут десять тысяч и одна.
Так рок судил. Возврата нет. Уж поздно.
МЕССИЯ
– Они твои разрушили варки
И по совхозам развозили. –
Вскипает кровь моя… Стучат виски.
Но я зову к нетленной силе:
Пусть в каждом сокрушенном кирпиче
Мне видится ступень стези чудесной неба.
Змея премудрости! Ты на моем плече
Отец мне дал тебя в замену хлеба.
Пускай мятежных крепнет дерзкий лом,
Обетованью чутко внемлет ухо:
Над черным и поверженным орлом
Взлетает белый голубь Духа.
Ты презрена, прекрасная моя,
Печальная, убогая Россия.
Но уж цветет голгофская заря,
И в сердце просится, про солнце говоря,
Созвучье дивное: Мессия.
БЫЛОЕ
Народовольцы… Строй людей из стали,
Откованных, как лезвие кинжала,
Вы, что в былом святыми проблистали,
Святыми, позабывшими про жалость:
Перовская, душа мечты кровавой,
Желябов и пытливый ум Кибальчич…
Кто, скудный духом, скажет: вы не правы?
Кто без унынья прочитает дальше?
И Александру павшему на смену
Явился правящий немым тяжеловозом.
Он получил широкою арену,
Державец в бармах иглистых морозов.
Царь Николай с Алисой колдовали…
Смесились кровь, и грязь, и снова кровь,
Чтоб древние твердыни грохотали.
И голос был: «Внемли. Не прекословь.
Свершается торжественная воля.
Блажен, кто зряч и видит сеть времен.
История – одно Христово поле,
И сеятель идущий – только Он.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ СЕРДЦУ
Лебедь прекрасный, твоя чистота отражает
Розы румяной зари.
Синие воды твою белизну повторяют.
Лебедь прекрасный, душе говори.
Озеру ты ли навеешь сон о снежных вершинах?
Берегу – рокот забытых гармоний?
Ты ли, душа, отразишься в душе лебединой?
Душу мою истомленную помни.
Лебедь прекрасный, побудь хоть немного со мною:
Я не дотронусь твоей белизны.
Ты ведь успеешь лететь над печальной землею,
Синие могут терпеть глубины.
RETARDUS
Есть в человечестве натуральная сила инерции, имеющая великое значение. Сила эта… безусловно необходима для благосостояния общества.
Победоносцев
Ты встал над Русью мертвенным кащеем,
Наставник царский и российский папа;
Ты тайно совещался с древним змеем,
И мощь была в твоих костлявых лапах.
Ты обнимал до смертного томленья
И поцелуем замыкая стоны,
А сам любил красу богослужений,
Просфоры, свечи, золотые звоны…
А сам любил кремлевские седины,
Раскольников пылающие срубы…
И мозглых казематов рык звериный
Чуть поводил насмешливые губы.
Самодержавия предызбранный оракул,
Тебя страшил налитый ветром парус.
Ты веровал в несокрушимый якорь.
Тобой владел угрюмый дух Retardus.
В СТЕПИ
Жаворонки в синем возжигают свечки.
То и дело свечки ставят по-над полем.
И пионы степи пламенные речи
Властно выкликают о широкой воле.
В сердце радость свищет, как на лапках суслик.
Солнце не устанет, кони не изменят.
И пролетки ловкой круговые щели
Бесконечность Бога безнадежно мерят.
СНЕЖИНКИ 1922 ГОДА
Солнце щурится, желтея сквозь туманы,
И лениво падает перекрестный снежок.
Из гигантской трубки кто-то над домами
В небо чуть пускает сиреневый дымок.
Я ушел из дома и брожу без цели.
Я смотрю, как трое дерево валят.
За веревку тянут. Слышу – заскрипело.
Рухнуло и стихло… Глухо говорят.
Слышало ты, сердце, как деревья стонут,
Старые деревья парков и дорог?
Из туманов синий приоткрылся омут
И последний падает белый пушок.
Вот бегут: старушка, мальчик и салазки.
– «Войтыл, поросенок, а теперь лимон:
Что – лимон?» А мальчик, растаращив глазки,
Видит – снег и солнце. Миру удивлен.
Миру удивляюсь и брожу, как пьяный,
Говорю снежинке вздорные слова.
Солнце желтое сквозь сизые туманы
Словно в полумаске улыбается едва.
1921
Венчанные кровавыми звездами,
Они песнь вольности широкую несут.
И на ветру развеянное знамя,
Пурпурное, гласит: «Они идут».
И мир взирал с надеждой и тревогой
На грозный труд тех роковых людей,
Что, повинуясь чьей-то воле строгой,
Искали неизведанных путей.
Европа порывалась и не смела,
И, мастера крапленых карт, вожди
Коварно говорили: «Не поспело»,
В зачатке убивая мятежи.
Мы кровью изошли на скудных нивах,
И побеждал красноармейский штык.
Но облака на небе были лживы,
И солнце всякий выпило родник.
С Поволжья ширится зловещий голод
И сердце слабое полно тоской,
Оно стучит – стучит, как тяжкий молот,
Взлетающий над крышкой гробовой.
Земля, насытясь трупами, устала.
Живые спорят с гробовым червем.
О, Русь, ты правды мировой искала,
И правда обернулась – костяком.
«Родитель мой король – он был в жестоком гневе…»
Родитель мой король – он был в жестоком гневе,
Когда пасти стада за речкой голубой
Я, королевский сын, к пастушке, робкой деве,
Однажды убежал весеннею зарей.
И как Адам в раю полурасцветшей Еве,
Так я отдался ей – и мудрой чередой
Скользили дни мои, и грезил змий на древе,
Пока я песни пел любви моей святой.
А в королевстве шли великие раздоры:
Король низвержен был, другой на трон воссел,
Но что мне до того? Я только песни пел.
И помню: раз мы с ней от королевской своры
Спаслись на дереве. Там, заплетясь гнездом,
Ласкал нас древний змий – и спали мы втроем.
9 ЯНВАРЯ
Кровавым январем ты продолжал этапы
Судьбины роковой безумно отмечать;
Издалека ее к тебе тянулись лапы,
И на чело легла проклятия печать.
Когда к тебе с хоругвями, как дети,
Текли толпы и пели гимн отцов, –
Вдруг проиграл рожок, и залпом ты ответил,
И лег багрец на белизну снегов.
Ты показал, что страх позорней преступленья,
Узнала Русь, что там, в дворце – лишь раб.
И день за днем ковал ты только звенья,
И, слабый царь, ты в кузне был не слаб.
В грозовых днях ты был изнанкой нужной,
О цоколи дворцов точилися мечи…
Ты трепетал, как выродок недужный,
И сердцу и уму ты говорил: молчи!
Но в глубине твоей Водитель жил суровый,
Сильнейший, чем Гапон, избранник января.
Он вел страну к пожарам жизни новой,
Он миру жертвовал Россию и царя.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления